§ 4. Функционирование лексемы бытие как отражение конвергенции философского и поэтического текстов

Термин бытие еще более, чем понятие, освоен русским поэтическим текстом, но если у ряда поэтов XIX в., прежде всего у Е. Боратынского, бытие осмысляется как философская лексема, то в XX в.

По отношению к термину бытие и философский, и поэтический текст разворачивают целый ряд метафор. Можно утверждать, что бытие метафоризируется с большей частотностью, чем другие философские лексемы. Кроме того, метафоризация бытия - характерная черта идиос- тиля отдельных философов и поэтов, например Боратынского: цветом бытия, недуг бытия, на перепутье бытия, в пустыне бытия, в море бытия1. [58]

Словосочетание бездна бытия фигурирует, прежде всего, как авторская метафора Ф. Ницше («мышление, руководимое законом причинности, может проникнуть в глубочайшие бездны бытия» [Ницше 1990, Т.1, 114]), подхваченная русским философским текстом Л. Шестова: «Но разве действительность перестает быть действительной, раз она необычна? И разве мы вправе отвергать те условия бытия, которые редко встречаются?.. Паскаль, как и Нитше, как и еще многие, о которых здесь я говорить не могу, ведь и есть те люди из иного мира, о которых мечтает философия. Из мира, так не похожего на наш мир... У нас никогда не бывает, чтоб люди ходили над бездной. А там - нет легкости, одни трудности, нет и покоя и отдыха - вечная тревога, нет сна - постоянное бдение» [Шестов 1993, Т.2, 294]. В приведенном контексте фигурирует не только метафора бездны, но и еще одна метафора, получившая еще большее развитие как в поэзии, так и в философии.

Есть бытие; но именем каким

Его назвать? Ни сон оно, ни бденье (Е. Боратынский).

Эти связанные метафоры также могут фигурировать не только в оппозиции, но и самостоятельно: «всеобщая матерь бытия, чрез ложес- на коей проходит всякое бытие (недаром же к помощи прибегают даже такие поборники универсальной дедукции всего бытия, как Гегель, а равно и Коген с его учением о “чистом происхождении”)» [Булгаков 1994, 162];

ты чувствуешь его

как сон и бытие (Г. Сапгир).

Строки Аристова интертекстуальны по отношению к оппозиции Боратынского:

Что же,

Меж пылью вещей проходить

Бдением, а не бытием?

Все мы в светящей ночи не спим,

Ведь тьма на вещах - наш сон.

К числу других регулярных русских метафор бытия можно отнести путь или дорогу бытия: дорогой бытия (Е. Боратынский); «Здесь же ложится дорога нашего бытия, дорога нашего сознания» (В. Хлебников); характерен текст Розанова, совмещающий темы сна / бдения, пути и бытия: «Когда человек спит, то он, конечно, “не совершает греха”. Но какой же от этого толк? Этот “путь бытия” утомителен у русских» [Розанов 1990, 387]. Метафора бытие как книга (и ее развитие - листы, список, свиток) имеет, скорее всего, не философские, а библейские основания: И пусть моровые чернила // Покроют листы бытия (В. Хлебников); что делать нам со списком пожелтелым бытия? (В. Аристов). В текстах Сапгира метафора бытия связана с ключевым концептом его поэзии - слои, слоистость: но знаю в плане возможного // в тонких слоях бытия // еще едет и рушится // громоздкий автобус.

Самой популярной метафорой бытия во второй половине ХХ в. становится терминологическая авторская метафора Хайдеггера дом бытия, связанная непосредственно с философией языка. В тексте Э. Левинаса приводится не только сама метафора дома, но и ее развертывание как убежища для человека: «Язык. Это место данного различия, именно здесь пребывает бытие.

0 гуманизме)[59] [60]» [Левинас 2006, 196, пер. Н. Крыловой]. Современные философские тексты склонны переносить метафору «бытия как дома» с языка на бытие вообще или на характеристику самой философской системы Хайдеггера: «Покинув дом Хайдеггера, я буквально предоставил бытию быть бытием» [Хюбнер 2006, 22, пер. А. Демидова]. Поэтический текст, в свою очередь, отталкиваясь от метафоры дом бытия, уже вошедшей в язык культуры, развертывает ряд «бытие - мир - комната»: что делать нам со списком пожелтелым бытия? //А ты // словно в проданной комнате мира // сидишь (В. Аристов).

Осмысляя лексему бытие, поэтический и философский тексты прибегают к регулярным этимологизациям, причем для философского текста оказывается приоритетным выявление непосредственной связи имени бытие с инфинитивом быть: «являть нам свое бытие и быть нами обладаемым» [Франк 1990, 280]; «Следовательно, чтобы не быть, оно должно связываться в небытии бытием небытия» [Булгаков 1994, 164]. Поэтический текст предпочитает префиксальные этимологизации (бытие - забыть)2: Забуду я // И дуновенье // Бурь бытия (Е.Боратынский);

И с каждой минутой все больше пленных,

Забывших свое бытие (А. Ахматова);

на прощание повторю чтобы вы хорошенько забыли: //забыть значит начать быть //забыть значит начать быть //забыть значит начать быть (М. Гронас).

Кедров эксплицирует понятие избыток как что-то, что не создано из бытия, что дает возможность привести понятия небытие и избыток в контекстуально-синонимические отношения: Из бытия не создать избыток // все что избыток - небытие.

Кроме того, поэтический текст на основе этимологизации регулярно развивает семантику лексемы бытие в оппозиции к лексеме быт: С ней, милой, быт мойутая, // ... // Не буду помнить бытия (Е. Боратынский); Где я не получаю сдачи //Разменным бытом с бытия1 (Б. Пастернак).

Свидетельством конвергенции философских и поэтических текстов на лексическом уровне по отношению к термину бытие является также функционирование одних и тех же атрибутов бытия.

Для философского текста характерны эпитеты бытия с редупликацией корня быть: «Бог, как первичное и последнее, есть сверхбытийс- твенное небытие» [Бердяев 1995, 214]; «бытийствующее небытие не может быть уловлено чувством» [Булгаков 1994, 205]; «бытийствующее внутри исполнения своего же бытия» [Мамардашвили 1992, 50]. Характерный для философского текста атрибут, редуплицирующий корень, воспринимается и некоторыми поэтическими текстами: И небывалым бытием // Точатся времена (Б. Пастернак).

Философский текст создает целый ряд устойчивых формул функционирования (или репрезентации) понятия бытия; ряд из этих формул перенимается и поэтическим текстом. Так, оппозиция бытие / небытие, подразумевающая присутствие обеих лексем в тексте, характерна как для философии, так и для поэзии2, причем и поэтический, и философ- [61] [62] ский тексты стремятся обосновать положительную семантику небытия в противовес пониманию небытия как простого отрицания бытия: «Меону принадлежит поэтому все богатство и вся полнота бытия, хотя и потенциального, невыявленного. О нем как о небытии можно говорить поэтому лишь в отношении к уже проявленному бытию, но отнюдь не в смысле пустоты, отсутствия бытия» [Булгаков 1994, 162]; «Бытие в течение дэ-времени и небытие в течение тэ-времени» (В.

К числу устойчивых формул функционирования лексемы бытие необходимо отнести также формулы «бытие и сущее» («откровение бытия в его двусмысленности бытия и сущего» [Левинас 2006, 189, пер. И. Полещук]; Все бытие и сущее согласно //В великой, непрестанной тишине (А. Блок)) и «бытие и мышление». Формула бытие и сущее возможна в варианте стяжения как бытие сущее: «это нельзя - не отрицание, а абсолютная положительность, бытие сущее» [Друскин 2004, 304]; или сложного взаимодействия лексем бытие и сущее в переводе Е. Ознобкиной Хайдеггера: дефисное образование, формирующее понятие сущее-Бытие, находится, в свою очередь, в подчинительно-иерархических отношениях с понятием сущее: «В каком смысле понимается Бытие, если “основание” и “причина” оказываются способны наложить печать и завладеть сущим- Бытием сущего?» [Хайдеггер 1993, 118, пер. Е. Ознобкиной].

Традиция сочетания лексем - бытие, сущее и мышление (вариант - мысль) - восходит к поэтическому философскому трактату Парменида, известного в русской философской и поэтической традиции в переводе С. Трубецкого. Этот перевод неоднократно цитируется и комментируется русскими философами, являясь прецедентным текстом как для формулы бытие и сущее, так и для формулы бытие и мышление1:

бытие, функционирует как традиционный поэтизм.

1 Показательно, что С. Франк цитирует перевод С. Трубецкого с существенным изменением, вводя в

Одно и то же есть мысль и то, о чем он мыслит.

Без сущего мысль не найти — она изрекается в сущем.

Иного, кроме бытия, и нет и не будет

[Франк 2006, 74-75].

В качестве одного из примеров философско-поэтической трактовки этой формулы можно привести текст Хлебникова: «если мышление и бытие одно и то же, этим вызваны скудость и однообразие законов вселенной» [Хлебников 2000, 79]. Философский текст также использует формулу записи «бытие и мышление» с графическим знаком равенства: «Бытие = мышление» [Франк 2006, 73].

Лексема бытие относится к тем единицам философской лексики, которые в философских текстах чаще всего попадают в устойчивые конструкции типа «Соловьев понимает бытие как...», «N. понимает бытие как...», «бытие понимается как.», «Х понимается как бытие.». Условно говоря, лексема бытие является потенциальным кандидатом на каждый раз уточняемую (наращиваемую) философскую предикацию или определение. Например: «социальное бытие, как бы его ни понимать. ни в коем случае не есть ни бытие физическое, ни физиологическое или биологическое, ни психическое» [Лосев 2008, 26]; «под субстанцией Бердяев понимает неизменное, замкнутое бытие» [Лосский 1994, 249]; «Сознание понимается как особое бытие» [Мотрошилова 1998, 270] и др. То, что бытие множественно и многократно определяется в текстах, провоцирует необходимость следующих толкований, в том числе в поэзии: «Нет» как ясное «есть» вместо «был» или «не был» (Д. Веденяпин). Хотя конструкция Д. Веденяпина и не использует напрямую термин бытие, понятие бытие / небытие имплицируется такими формами глагола быть как был, не был, есть, причем философско-поэтический терминологический статус маркируется кавычками и конструкцией с как.

Традиция вопрошания о бытии, начатая Хайдеггером (что такое бытие?), обусловила частотное попадание лексемы бытие в вопросительные конструкции. В философских и поэтических текстах конца ХХ - начала XXI в. такие конструкции можно рассматривать как прямо или косвенно цитирующие Хайдеггера: «Основной вопрос философии Хайдеггера - “что такое бытие?”. “Если для философской традиции «бытие» есть наиболее общее понятие, «всеобщее» понятие, то это не значит, что оно и понятие наиболее ясное”» [Михайлов 2006, 395]; Что последнюю строчку термин бытие. В переводе Трубецкого: Одно и то же есть мысль и то, о чем она

мыслит: // Без сущего мысль не найти — она изрекается в сущем. //Иного нет и не будет... [Трубецкой 1997, 170].

такое бытие? //- Невзгоды... //Мир - заросший вишней старый сад. // Бытие - // катящиеся воды (М. Анкудинов).

Лексема бытие (гораздо реже - лексема небытие), представляя одно из основных понятий философского текста, часто выносится в заглавия как переводных, так и русских работ: «Бытие и Ничто» Ж.-П. Сартра, «Бытие и время», «Время и бытие» М. Хайдеггера, «Бытие и событие» («L’Etre et l’Evenement») А. Бадью, «Знание и бытие» С. Франка, «Ценность и бытие» Н. Лосского, «Трактат о небытии» А. Чанышева. В заглавия поэтических книг или циклов эти лексемы выносятся крайне редко: «Блаженство бытия» Б. Ахмадулиной.

Одним из приемов актуализации лексемы бытие как философского (или теологического) понятия является использование прописной буквы. Работа Франка называется «Знание и бытие»; в тексте Франка бытие пишется со строчной буквы, однако, выдвигая понятие Бытие в позицию ключевой лексемы текста, Мотрошилова использует написание с прописной буквы; возможно, в этой традиции присутствует и влияние немецкого языка[63], в котором все существительные пишутся с прописной буквы: «идея Бытия как сверхрационального всеединства» [Мотрошилова 1998, 391].

Как поэтический, так и философский текст используют оппозицию бытие / Бытие для маркирования сакральной семантики понятия Бытие: «он нашел ответ: бытие / БЫТИЕ, но не ответил на вопрос, что же это за бытие» [Хюбнер 2006, 115, пер. А. Демидова];

Нет ничего

Там -

существо

Пустота

рождающая

бытием

награждающая

Бытие (Г. Сапгир).

К числу графических (и орфоэпических) маркеров лексемы бытие как философской относится вариант бытиё. Словари в качестве нормативного дают только одно произнесение: «бытие»[64]. Именно этот вариант лексемы признается основным русским философским текстом XX - XXI вв. Поэтический текст уже в первой половине XIX в. отражал вариативность е / ё; возможно, на частотность употребления варианта бытиё оказало влияние увлечение «новой» буквой «ё», сообщавшей дополнительную выразительность тексту. Кроме того, сложились устойчивые рифмы к лексеме бытиё — моё, твоё, своё; именно эти рифмы превалируют у поэтов, в стихах которых лексема бытиё частотна, например у Боратынского: И в полное владение свое // Фантазия взяла их бытие и множество других контекстов. Эти же рифмы остаются актуальными и наиболее частотными в ХХ в., обуславливая постепенное вбирание семантики притяжательного местоимения в понятие бытие:

И с каждой минутой все больше пленных,

Забывших свое бытие.

И клонится снова в звуках блаженных

Гибкое тело твое (А. Ахматова).

Именно вариант с «ё» воспринимается как обязательный поэтизм.

В то же время для поэтов, сориентированных, прежде всего, на западноевропейскую философскую проблематику, актуальным является и вариант бытие, хотя рифмы к словоформе бытие крайне редки, поэты предпочитают более нейтральную к оппозиции бытие / бытиё словоформу бытия: И в полном чувстве Бытия (Ф. Тютчев); Я бы ночью такою ж хотел... // Тающим краем ножа //Медвяную снять смолу бытия со всех...[65] (В. Аристов).

Чрезвычайно интересной является оппозиция бытие / бытиё в иди- остиле отдельного поэта. Так, например, Пастернак, следуя традиции философского текста, употребляет бытие в рифме «Эдем - бытием» (Горит немыслимый Эдем //В янтарных днях вина, //И небывалым бытием // Точатся времена'), но у него же находим вариант бытиё, развивающий собственно бытовую, житейскую семантику:

Холодный гул перил пошел в подъем,

И вышиб дверь, и съехал вниз, как льдина.

Ударило столовым бытием.

Он очутился в гуще пестрядинно.

В первой половине ХХ в. русский философский язык осваивает марксистские термины, в том числе бытие, один из основных марксистских терминов; но из-за популяризации философского дискурса в устном общеупотребительном произнесении термин бытие начинает произноситься как бытиё, в частности под влиянием фразеологизма житьё-бытьё, при этом бытие сближается семантически с компонентом ФЕ бытьё. Карсавин подчеркивает актуальную для середины ХХ в. оппозицию бытия и бытья-житья: Но где тогда: во тьме или во сне я? //Но меркнет свет во мгле бытья-житья // ... // То эта тьма во мне, то тьма моя. // Где мой предел, раз нет небытия?. В поэтическом тексте обэриутов, семантика и стилистика термина бытиё сориентирована одновременно на философский термин бытие и его вульгаризацию в обыденной речи. Парадоксальным образом «ё», являясь маркером чужой, вульгаризирующей речи, штампов советского сознания, призвано восстановить философскую терминологичность: Все предметы оживают // бытиё собой украшают (Д. Хармс); игрушка бледная // при разговоре // теряет смысл и бытие // и все становится несносное питье (А. Введенский). Такое употребление лексемы бытиё отрывается от традиции функционирования бытиё как поэтизма в русской поэзии.

Перед русским философским текстом конца ХХ в. встает задача нового осмысления понятия бытия, прежде всего в терминах экзистенциальной философии и передачи на русском языке хайдеггеровского понятия Dasein1. Одним из возможных вариантов, принимаемых философским дискурсом, является привлечение русской поэтической традиции, которая в осмыслении понятия бытие как бытиё пришла к семантике личного бытия, то есть антропологического звучания термина бытиё. Здесь можно отметить две противоположные оценки: философы, сориентированные на прямое заимствование западноевропейской традиции, не удовлетворены развитием понятия бытие в русской культуре. Так, например, по мнению М. Рыклина, оно имеет недолгую историю в языке именно русской философии и, с одной стороны, недостаточно освоено философским дискурсом, а с другой - слишком укоренено в общеупотребительном, в частности поэтическом, языке. Философы, сориентированные на русскую философскую традицию, придерживаются противоположного мнения: так, А. Ахутин считает, что русское поэтическое бытиё - это понятие настолько близкое «смыслу слову Dasein в немецкой поэзии, что если не Хайдеггер, то любой немецкий поэт мог бы сказать так: Dasein - это бытиё, мыслимое по-русски» [Ахутин 2005, [66] 562]. Философ основывает свою формулировку антропологического бытия на осмыслении семантики русских поэтических текстов: «Извлекая подобные общепоэтические обороты (пожалуй, даже штампы) из полноценных стихов, мы делаем наше тощее обобщение: бытиё - это человеческая жизнь, переживаемая как целостное самозначимое событие» [Там же, 563].

Кедров, отвечая на устный вопрос автора книги о семантике бытие / бытиё (небытие / небытиё) в своих поэтических текстах, дает сходное объяснение: бытие и небытие - это «что-то отстраненное, метафизическое», а небытиё - «это что-то уютное, обжитое, моё»1. Это новая, развитая, семантика формы бытиё уже как термина может совмещаться в современных поэтических текстах с существующей традицией функционирования лексемы бытиё как поэтизма: Как древле в варево свое // Гляделся горный гном, // Так я, продет сквозь бытиё, // Увидел всё в одном (В. Зельченко). Конвергенция философского и поэтического текста в истории вариативности лексемы бытие / бытиё носит регулярный и обратимый характер.

Продолжая тему антропологического осмысления понятия бытие во второй половине ХХ в., необходимо остановиться на послехайдеггеров- ских вариациях формул бытия на русской почве. Речь идет о непосредственном переводе, трактовке и лексических репрезентациях понятия Dasein, которые, безусловно, не исчерпываются рассмотренной лексемой бытиё.

Хайдеггеровское Da-Sein, которое переводилось на русский язык как здесь-бытие или вот-бытие2 или даже тут-бытие, является одним из популярнейших поэтико-философских концептов в современной поэзии. Однако поэтический текст стремится разбить идиоматичность термина и часто оперирует отдельными сегментами термина как репрезентантами целого. Поэтическое развитие понятия вот и превращение его в авторский поэтико-философский концепт в стихотворении Лукичева (ощущая изнанкой незрячести // как пылает Вода // и плывёт перспектива зернистого «вот» // сквозь отверстые поры) дает возможность поместить термин внутрь развернутой метафоры, тем не менее, философское основание термина вот подчеркивается кавычками и наличием в тексте

1 Подобная дистинкция перекликается и с известным контекстом Бродского, эксплицирующим предпочтение с его точки зрения ненормативного варианта бытиё варианту бытие, если речь идет о личном бытии: ...Пока у нас совместное житье, // нам лучше, видно, вместе по причине // того, что бытиё...» «Да не на “ё”! // Не бытиё, а бытие». «Да ты не — //не придирайся... да, небытиё, // когда меня не будет и в помине, // придаст своеобразие равнине». // «Ты, стало быть, молчание мое... (И. Бродский).

2 Е. Борисов в «Пролегомен к истории понятия времени» использует вариант вот-бытие. См.: М.Хайдеггер. Пролегомены к истории понятия времени / перев. Е. Борисова. Томск, 1998. У В. Бибихина, кроме варианта присутствие, в собственных текстах фигурирует термин бытие-вот.

отвлеченных существительных (незрячесть) и существительных, которым придается феноменологический статус, чему способствует и капитализация целого слова Вода, соотносимого с лексемой вот. Но и сам термин вот как репрезентант вот-бытие получает то же оформление; Вот с прописной буквы включает философскую семантику и отсылку к хайдеггеровскому авторскому термину в фигуру олицетворения: я не знаю его лица //удивительный странник чья рука подаёт // и принимает в непостижимом - Вот (В. Лукичев).

Вариант перевода Dasein как тут-бытие фигурирует в бездефисном варианте в тексте А. Платонова, что дает возможность совместить терминологический и прагматический нарративный планы: сократить

говорить словами понятными псами тут дерево тут пиво тут бытие

отодвинуть стакан и уйти помня что всё оплачено не оборачиваться.

Можно утверждать, что для поэтического текста в целом характерно усвоение сложных философских терминов в виде их отдельных сегментов (вот, тут). С другой стороны, как философский, так и поэтический текст используют модель вот-бытия (тут-бытия, здесь-бытия) для создания новых дефисных образований, которые сохраняют лишь одну из двух лексем, имеющую функцию «оставить» семантику хайдеггеров- ского термина: тут-свет, что-бытие, так- и теперь-бытие, причем поэтический текст стремится «оставить» экзистенциальную лексему, а философский - собственно лексему бытие: пространство не заселено, заселена стена // я выключу тут-свет, а там нелепое окно // в обратный мир всамделишний мир в засиневу засна (К. Щербино); «оно бесспорно в своем что-бытии, но бытие в своем как бытии... сокрыто, неведомо» 1 [Хюбнер 2006, 116, пер. А. Демидова]; «Существо человека - присутствие, бытие-вот»2, «уже-бытие» [Бибихин 2008, 70, 302]. Если поэтический текст и оставляет лексему бытие в термине подобном философскому что-бытие или как-бытие, то, как правило, присутствует ироническая оценка: тут иногда похмелье запивали с колхозником из пакибытия (Д. Бушуев).

После перевода В. Бибихина Dasein как присутствия семантика лексемы присутствие в русском философском и поэтическом тексте «ос- [67] [68] тавляет» в том числе хайдеггеровскую семантику термина. Необходимо заметить, однако, что лексемы присутствие и бытие задолго до философского осмысления присутствия как экзистенциального бытия фигурировали как синонимы в идиостиле поэта: «гласный звук имеет значение присутствия, бытия» [Хлебников 2000, 119]. Можно отметить связь лексемы присутствие в переводе И. Полещук термина Левинаса с биби- хинским переводом хайдеггеровского термина1; то же и в поэтическом тексте. Стихотворение Веденяпина - это своеобразный словарь популярных философских терминов и определений: присутствие, есть, бытие, здесь и сейчас, пустота, даже трава трава Введенского: Пустота как присутствие, дырка как мир наяву // «Нет» как ясное «есть» вместо «был» или «не был» // Превращают дорогу в дорогу, траву в траву, // Небо в небо. // В перепутанном времени брешь, как просвет //Между здесь и сейчас - бой с тенью // Между полем и небом, где всё кроме «нет» //Не имеет значенья. Обратим также внимание, что уже в приведенном тексте Лукичева с Вот, имплицирующим вот-Бытие, в непосредственно близком контексте находится и другой русский эквивалент вот-бытия - присутствие: из расколотой глубины // где присутствие проявляется в зрячем дыхании... // ... рука подаёт // и принимает в непостижимом - Вот.

С другой стороны, переводной и русскоязычный философские тексты, осваивая понятие здесь-бытие, имеют возможность наращивать каноническую дефисную конструкцию: «время (или скорее некое время, ситуативное время) есть не-здесь-бытие (l’etre-non-la) понятия» [Бадью 2004, 89, пер. Д. Скопина], «Но как и бытию в мире, здесь-бы- тию изначально присуще “со-бытие” (с другими) и “со-здесьбытие”» [Михайлов 2006, 395], вплоть до включения атрибута в дефисное понятие здесь-бытие: «безосновного-здесь-бытия» [Рансьер 2007, 175, пер. А. Шестакова].

Послехайдеггеровское осмысление семантики бытия оказало влияние и на неканонические позднейшие переводы классических теологических текстов, благодаря дефисному написанию библейское и неопла- тонистическое понятие бытия обретает современное звучание: «и само по себе бытие старше бытия самой-по-себе-жизни, бытия самой-по- себе-премудрости, бытия-самого-по-себе божественного подобия; и остальное, чему сущее причастно, прежде всего того причастно бытию» [Ареопагит 1994, 199, пер. Г. Прохорова]. [69]

В развитии лексемы бытие большую роль играет разработка языком поэзии и философии префиксальных вариантов репрезентации понятия бытие1. Лексическая семантика бытия непосредственно связана с грамматической семантикой, что проявляется, прежде всего, в двух аспектах: число и проблема глагольности.

Поэтический текст, развивая семантику бытия как понятия, использует сочетание с числительным - «два бытия»:

Два бытия, две странные находки,

Восстание в провинции любви,

Две совершенно разные походки,

Два Спаса-На-своей-Крови (Н. Макаренко).

Если в приведенном тексте бытие, конкретизируясь как любое отвлеченное существительное во множественном числе, тем не менее стремится не терять семантики отвлеченности, то в полуироническом тексте Аристова то же сочетание два бытия осмысляется как особое свойство бытия: бытие может размножиться и при этом не быть множественным, бытие не атомизируется и, проявляясь в конкретной ситуации, не утрачивает семантики отвлеченности:

Но встретились так что бытие размножилось И стало два бытия

Хоть бытие - что здесь, что в Южной Калифорнии по-видимому, множественного свойства

не имеет.

Характерно, что автор включает метатекст в текст стихотворения для рефлексии над множественным числом. Пример, параллельный осмыслению семантики множественного числа термина бытие, находим у Л.Аронзона в рефлексии над множественным числом лексемы молчание: Есть между всеми молчание. Одно. // Молчание одно, другое, третье. // Полно молчаний, каждое оно - // есть матерьял для стихотворной сети.

Особой языковой проблемой, которая ставится философским текстом по отношению к понятию бытие, является проблема глагольности в понятии бытие или, точнее, проблема передачи глагольности именем, не утрачивающим при этом своего номинативного потенциала. В герметичном абстрактном русском существительном бытие как философском [70]

термине философам и поэтам не хватает именно глагольности. Немецкое sein-Sein - это одновременно и инфинитив, и существительное, что непереводимо не только на русский, но и, например, на английский язык (ср. англ. be и being). Косвенно эта проблема ставится, в частности в русской философии, С. Булгаковым в связи с попыткой ввести семантику времени в понятие бытие. Попытка связана с идеей совмещения в сознании «вечности и временности своего бытия» [Булгаков 1994, 175]; таким образом, время представляется как бывание, актуальный синтез бытия и небытия. Булгаков при этом пользуется терминами «полубытие прошедшего и будущего» - «уже-не-бытие» и «еще-не-бытие» [Там же]. Левинас, говоря о глаголе sein (быть) и существительном Sein (бытие) у Хайдеггера, отмечает: «наиболее необычное, что привнес Хайдеггер, - новое звучание глагола быть: а именно его глагольное звучание, Быть: не то, что есть, но глагол, “акт” бытия (В немецком языке легко устанавливается различие между Sein и Seiendes, и последнее слово не имеет для [немецкого] языка варварского звучания французского слова сущее (etant), которое по этой причине первые французские переводчики заключали в кавычки)» [Левинас 2006, 196, пер. Н. Крыловой ]. Именно развитие в понятии бытие семантики глагольности во многом определило последующую историю этого понятия как в философии, так и в поэзии, в том числе русской. Однако необходимо отметить, что если Левинас видит в глагольности бытия непреходящую заслугу творчества Хайдеггера, то существует и обратная точка зрения, полагающая, что «Хайдеггер, который из-за своей мета-физической нуждаемости в бытии попался на удочку, субстантивировав, гипостазировав глагол “быть”, имеющий определенное значение1, и превратив его в “бытие”. Мета-физически побуждаемый к ответу, он допустил, что бытие есть, хотя его значение скрыто, но он, мыслитель бытия, должен его раскрыть» [Хюбнер 2006, 118, пер. А. Демидова].

Для конца ХХ в. характерны попытки поэзии вернуть глагольность (экзистенциальность) в язык бытия, то есть совместить в форме быть или бытие онтологическое значение имени и экзистенциальной глагольности. Важно отметить, что поэтический текст решает эти собственно философские задачи зачастую успешнее, чем философский текст. Нужно оговориться, что уже в поэзии XIX и первой половины ХХ вв. расположение личных форм глагола быть и понятия бытие в ближайшем контексте не является в этом смысле случайным: Забуду я // И дуновенье // Бурь бытия (Е. Боратынский); Если б лишили меня всего в мире: // [71]

Права дышать и открывать двери // И утверждать, что бытие будет1 (О. Мандельштам).

Одновременно с Хайдеггером, в 30-е годы в России, поэты возвращают глагольность мысли о бытии. Особенно выразительной в русском языке является замена Хармсом связки есть окказиональной связкой быть, которая таким образом совмещает значение теологического есть, экзистенциального быть и понятия бытие:

Это быть то.

Тут быть там.

Это то, тут, там, быть. Я, Мы, Бог.

Инфинитивная традиция Хармса осмысляется и современными поэтами, ряд из которых предпочитает в качестве поэтико-философского концепта закавыченное быть закавыченному бытие: этот сон из слов // («она», «быть», «всё», «реальное») (С. Огурцов). Попытки приравнять быть к бытию характерны для Айги, который так же, как и Карсавин, гипостазирует личные и временные формы глагола быть: В тебе все есть, что будет и что было. // Во мне нет «будет», «были» ж побледнели (Л. Карсавин); где голосом я начинался - // быть - вселенной- ребенком: // был - ибо пелось и было; «прощай» средь слов - как некий Бог Бессмыслицы: // еще - пребудет «был»: //как след Его пустой; ...а это Золото и Жар // остаток (как о Солнце «было») //Явленья-Смысла «Зреет Рожь» //как Гул Безместный //как Обвал... (Г. Айги).

С понятием бытие непосредственно связано и понятие есть. Необходимо обратить внимание на то, что отдельные словоформы функционируют в философском и в поэтическом текстах как философские понятия, наиболее значимым из которых является термин есть и его вариант есмь; я есмь трактуется в русском философском тексте (Франк, Булгаков, Лосев, Карсавин и др.) как форма бытия: «Бог есть только в мире и для мира, в безусловном смысле нельзя говорить об Его бытии» [Булгаков 1994, 170].

Если в грамматическом отношении оппозиция есть /есмь очевидна, то в качестве самостоятельных лексем эти единицы способны функционировать как относительные или абсолютные синонимы2: что может стать // единственное есмь?; единоесть; это синее «есть» (Г. Айги); [72] [73] «реальность все же не исчерпывается формой “я есмь”, а осуществляется или раскрывается только в безусловно первичном и несказанном единстве “есмь-есть”» [Франк 1990, 286].

Семантика этих терминов и их функционирование, как правило, подчеркивают совпадение идеи сущности и существования. Понятие есть и есмь в русской традиции одновременно является и теологическим: не утверждается, что что-то есть что-то (конвенциональное предикатное высказывание, где есть выступает в роли связки), но утверждается, что что-то именно есть. Конструкция с есть в таких текстах стремится быть онтологическим, непредикатным высказыванием, функциональносемантически близким к называнию имени Бога (я есмь), или к доказательству бытия Бога: «Его познаешь ты вечным смыслом: безымянное Ничто, несотворенное “есмь”» [Лосев 1999, 491]; «Бог, как знает как Его “отрицательное богословие”, - Абсолютное НЕ, совершенно трансцен- дентен миру и ко всякому бытию, но, как Бог, Он соотносителен миру, причастен бытию, есть» [Булгаков 1994, 172]; Не «есть» во мне, хоть есмь мое движенье. //Нет «есть» и вне - все есмь как становленье; Что есть и то, что может быть в Тебе... И «есть» и то, что может быть Тебе (Л. Карсавин); «есть» - повторяешь - как будто в себя помещаешь //светящее место: //- о есть! - // ... //темью при комьях белеющих: // самообъяснимо - что есть (Г. Айги).

Если есть понимается как философский, теологический или поэтико-философский термин, это обуславливает постановку лексемы есть в сильные позиции текста (например, конец фразы или поэтической строчки): «Две природы: в одной - что есть, то только и есть, и есть только то, что есть. Тогда не есть» [Друскин 2004, 512], святое ничего там неубывно есть (Л. Аронзон), - и текстовое выделение есть и есмь различными способами (кавычки, разрядка, курсив и др.): «сам он не знает этого “есть”» [Подорога 2006, Т.1, 462], «Время прошедшее, оно “всегда прошло”, и именно поэтому оно воспринимается как один миг. Вот теперь - что здесь и вот-тут, рядом и близко есть, а тогда - что уже не есть» [Там же, 613], «Но есть ли вообще бытие, о котором мы не можем говорить “есть”» [Хюбнер 2006, 116, пер. А. Демидова], или возможность опасного есть: // в освещаемых лицах - // как будто // раскрытия ждущих (Г. Айги).

Семантика онтологического существования реализуется в есть и есмь как в форме глагола:

Что в мире есть? Ничего в мире нет, всё только может быть?.

Что ты говоришь? А енот есть. А бобёр есть

(А. Введенский);

(ср. в более позднем тексте Бибихина: «Я сравниваю цифру 2 и верблюда. Общее между ними - они есть, они сущее» [Бибихин 2008, 161162]), так и в форме субстантива: Есмь всего что вокруг (Г. Айги). Для идиостиля Айги характерно образование целого ряда окказиональных слов, мотивированных есть / есмь: и есмость хлеба; И: об уходящем. Есмость - категория «есть»; а данность снега // снего-есмь // как дело отчужденно-личностное. Сходное по форме с окказиональным субстантивом снего-есмь образование ярко-есмь удачно совмещает предикативную (наречную) и номинативную функцию, что позволяет совместить экзистенциальную и онтологическую семантику: и шевелятся // губы - светло-сгустки // превосходя и зренье // (как нечто «до» - при зарожденье света!) // и все же ярко-есмь: // (и зримо-разрывающе: «Я - Есмь!») (Г. Айги). По модели бытие / не-бытие в поэтическом тексте Айги создается окказиональный термин не-есмь: о есмь // твоя поверхность // горящая невидимо // от соприкосновения не-есмь. Поэтикофилософская разработка термина есть / есмь представляется настолько значительной в текстах Айги, что в целом ряде последующих поэтических текстов появление лексемы есть (был, быть, есмь) в сходных позициях представляется приемом, возникшим под влиянием Айги: препятствием он - мечется: такое: могуч «Есть» сзади - над нами он: - заставляет один прислушаться (Ю. Милорава).

Семантическая нагруженность понятия есть в философском и поэтическом тексте обуславливает также присутствие в его ближайшем контексте термина бытие и производных или определяющих бытие терминов: бытийствовать, наличествовать, находиться и др.: «Идеально сущее “есть”, или, говоря современным языком, “бытийствует”» [Мотрошилова 1998, 392], «куча как повод к ироническому снижению возвышенного, как общезначимое и очевидное, как то, что “наличествует”, просто “есть”» [Подорога 2006, Т.1, 46], не «есть» и не «находится» а смертствует (Г. Айги). Кроме того, наличие в непосредственно близком контексте лексем бытие / небытие диктует неопущение есть как связки и приобретение связкой есть «суть» дополнительной семантики онтологического есть: «Он есть нечто вполне преизбыточное, Он есть сверхсущее небытие» [Булгаков 1994, 123], Шесть дней небытия //Шесть дней небытия не суть нули (Б. Ахмадулина).

Есть связывается и с иными, чем бытие, философскими лексемами, например лексемой мерцать у Кедрова: Эрос - сладостное томление // все это конечно же есть // но скорее мерцает // нежели отражает, или с понятием всеединство: это синее «есть» // словно запах-огонь // будет вместо понятия «все» (Г. Айги).