Тяжкое убийство по правилу о фелонии

Разработка теории mens rea в конце XIX — начале XX вв. привела к значимым изменениям в тяжком убийстве по правилу о фелонии, ставшим определяющими факторами в дальнейшем его развитии и в М.Р.С., и в современном американском уголовном праве.

Подходя к этому теоретическому фундаменту в целом, можно констатировать сохранение двух ведущих пластов в его структуре, отражающих концептуальные характеристики mens rea и ранее названных формально-юридическим и сущностным базисами тяжкого убийства по правилу о фелонии соответственно. В сравнительной неуглублённости и даже юридической фикционности первого наряду с доминированием последнего отражалась в анализируемом институте уголовного права в предшествующую рассматриваемой эпо- ХУ концепция mens mala.

С развитием концепции mentes геае в обоснование тяжкого Убийства по правилу о фелонии постепенно привносятся новые

идеи. Связано это, прежде всего, с более углублённой разработкой его формально-юридического базиса, в котором, в свою очередь, в изучаемое время можно выделить три ведущих направления, остающихся доминирующими и в настоящем.

Первое из них допустимо именовать «классическим», поскольку оно является продолжением коуковско-фостеровско-блэкстоунов- ской мысли о конструктивном злом предумышлении.

В соответствии с этим формально-юридическим обоснованием, злое предумышление, обязательное для образования тяжкого убийства согласно дефиниции данного преступления по общему праву (которая воспринимается к рассматриваемому времени статутным уголовным законодательством всех штатов) с необходимостью и достаточностью образуется самим по себе намерением учинить фелонию, лежащую в основе тяжкого убийства по правилу о фелонии.[430] Как следствие, собственно психическое отношение лица к причинению смерти является здесь юридически нерелевантным.[431] В другой вариант выражения схожей мысли привносится понятие обязательной окончательной презумпции, в силу которой из намерения совершить фелонию право неопровержимо презюмирует злое предумышление, необходимое для осуждения за тяжкое убийство.[432]

Такой подход, очевидно носящий характер легальной фикции,[433] привёл отчасти к рождению второй разновидности формально-'

юридического обоснования рассматриваемого института.

Отличие понимания тяжкого убийства по правилу о фелонии как преступления строгой ответственности от его же понимания на основе постулата о конструктивном злом предумышлении заключается в том, что в последнем случае в тяжком убийстве сохраняется злое предумышление в качестве элемента, имеющего самостоятельное юридическое значение (либо per se неопровержимо презюми- руемого из намерения учинить фелонию, либо таковым намерением создающегося, приравнивающегося к нему), в то время как в первом оно исключается. Иллюстрацией такого отличия может послужить одно из «классических» калифорнийских решений[435] касательно тяжкого убийства по правилу о фелонии, вынесенное сравнительно недавно, в котором суд, высказываясь в пользу подхода строгой ответственности, следующим образом отозвался о смысле неопровержимой презумпции в тяжком убийстве по правилу о фелонии (хотя данное решение и не относится к рассматриваемому времени, его содержание наиболее точно отражает затронутый момент):

«... Если эффект нормы о тяжком убийстве по правилу о фелонии касательно злого умысла является в самом деле “презумпцией”, то последняя является “окончательной”. Она не просто сдвигает на обвиняемого бремя доказывания того, что он действовал без злого умысла ...; скорее, в обвинении за тяжкое убийство по правилу о фелонии обвиняемому не позволяется представить какие-либо доказательства вообще (имеется в виду относительно злого предумышления. — Г.Е.) ... В каждом деле о тяжком убийстве ином, нежели тяжкое убийство по правилу о фелонии, обвинение, несомненно, несёт бремя доказывания злого умысла как элемента преступления. ... Тем не менее, сказать, что (1) обвинение должно также доказать злой умысел в случаях тяжкого убийства по правилу о фелонии, но что (2) существование такого злого умысла “окончательно пре- зюмируется” из доказанности намерения обвиняемого совершить базисную фелонию, является просто кружным путём в высказывании того, что в таких случаях обвинению необходимо доказать только последнее намерение ...

Вместе с тем оба изложенных подхода таят в себе единственный, но предопределяющий их внутреннюю слабость в плане психологического понимания mens rea недостаток: ими либо посредством подмены иным понятием, либо через его исключение полностью элиминируется как всецело нерелевантный субъективный момент, связанный с причинением смерти. В эпоху господства концепции mens mala с её акцентом на изначальной моральной упречности как основы к констатации mens rea отмеченная теоретическая порочность не была в состоянии оказать серьёзное влияние на обоснованность тяжкого убийства по правилу о фелонии. Концепция же mentes геае, напротив, с присущим ей упором на реальное психическое состояние ума человека не могла довольствоваться приведёнными формально-юридическими конструкциями. Соответственно, в первой половине XX в. под тяжкое убийство по правилу о фелонии подводится новый фундамент, который в дальнейшем отчасти предопределит позицию составителей М.Р.С. в их отношении к рассматриваемому институту и природу которого хотя и с известной долей условности, но всё же можно охарактеризовать как психологическую.

Основные постулаты данного психологического обоснования могут быть сведены к следующим.

При ведении своих дел (правомерных либо же нет) люди с неизбежностью в ряде ситуаций подвергают ближних риску смерти. Степень вероятности воплощения последнего в реальности разнится от случая к случаю: например, очевидно, что бармен, неправомерно

689

продающим спиртное человеку, с очевидностью создает меньшую угрозу для жизни покупателя по сравнению с отстреливающимся от полиции грабителем, использующим свою жертву в качестве своеобразного «щита»,[436] хотя и большую, чем трезвый водитель, ведущий автомобиль с дозволенной скоростью по пустынному шоссе.

В изложенном кроется содержание истинно психологического формально-юридического обоснования тяжкого убийства по правилу о фелонии. Суммируя его в основных чертах, можно сказать что оно носит в целом характер неопровержимой законодательной презумпции, однако (в отличие от собственно презумпционного подхода к mens rea в тяжком убийстве по правилу о фелонии) покоится на подлинно психологическом базисе. В силу последнего, учиняя фелонию, опасную для жизни per se либо вследствие избранного метода её совершения, действующий предположительно проявляет в подавляющем большинстве случаев безразличие к ценности человеческой жизни,[440] каковым психическим состоянием образуется одна из разновидностей злого предумышления как mens rea тяжкого убийства. И, соответственно, предположительная истинность вывода о проявленном безразличии к ценности жизни оправдывает осуждение человека за тяжкое убийство, «если им создаётся какой-либо непосредственный человеческий риск, который в реальности результиру- ется в отобрании жизни»[441]

Практическим базисом, с одной стороны, и практическим следствием, с другой, для данного психологического обоснования стал ряд аспектов развития тяжкого убийства по правилу о фелонии в первой половине XX в.

Первым из них необходимо отметить проявившуюся в законодательстве и судебной практике тенденцию ограничения потенциальной сферы действия нормы о тяжком убийстве по правилу о фелонии лишь фелониями, заведомо объективно опасными для человеческой жизни. Уголовное законодательство многих штатов пошло по пути указания в дефиниции тяжкого убийства по правилу о фелонии только на такие преступления, как бёрглэри, грабёж, изнасилование, поджог, и на ряд прочих фелоний, неразрывно связанных с риском для жизни.[442] К 1930 годам подобному подходу последовало законодательство следующих, в частности, штатов: с включением лишь четырёх приведённых преступлений — Алабамы, Аляски, Вайоминга, Вермонта, Вирджинии, Западной Вирджинии, Индианы, Коннектикута, Миссисипи, Мичигана, Небраски, Невады, Нью- Гэмпшира, Огайо, Орегона, Род-Айленда, Флориды и Юты; с добавлением к ним некоторых иных, также опасных фелоний, — Айдахо, Айовы, Аризоны, Арканзаса, Вашингтона, Калифорнии, Колорадо, Миссури, Монтаны, Мэриленда, Нью-Джерси, Пенсильвании, Теннеси, Северной Дакоты. В ряде других штатов (например, в Делавэре, Массачусетсе) включение либо же нет фелонии в качестве базисной для целей тяжкого убийства по правилу о фелонии законодатель в рассматриваемое время увязывает с размером наказания, установленного за её совершение. Отказались прибегнуть к такому ограничению исследуемой нормы, сохранив как основу для применения последней совершение любой фелонии, следующие штаты: Вискон- син и Миннесота (соответственно, тяжкое убийство по правилу о фелонии с любой фелонией в качестве базисной образует тяжкое убийство третьей степени); Канзас, Нью-Йорк, Нью-Мексико, Оклахома, Северная Каролина и Южная Дакота (образует тяжкое убийство первой степени).[443]

Аналогичным образом судебная практика в ряде штатов отказалась прилагать норму о тяжком убийстве по правилу о фелонии к случаям совершения фелоний, не опасных для человеческой жизни ни per se, ни по методу их учинення[444]

При этом важно подчеркнуть, что во многих штатах раскрытое ограничение тяжкого убийства по правилу о фелонии касалось лишь тяжкого убийства первой степени: как правило, законодательство и судебная практика сохраняли возможность применения данной нормы при совершении иных фелоний, но рассматривали содеянное в таком случае, как тяжкое убийство второй или третьей степени.[445] Тем не менее, последнее обстоятельство не меняет самого по себе итогового вывода, а даже служит его лишним подтверждением: с отказом считать тяжким убийством первой степени в частности или тяжким убийством в целом казусы, связанные с гибелью человека при учинении неопасной фелонии, в практике проявился сдвиг в сторону более тонкого анализа непосредственно психической составляющей причинения смерти в данных ситуациях, оформившийся в психологическое обоснование тяжкого убийства по правилу о фелонии.

Другим следствием доктринально-прецедентной разработки х-ченпя о тяжком убийстве по правилу о фелонии становится в рассматриваемое время формирование в противовес агентской теории последнего другой, противоположной ей — теории «непосредственной причины» («proximate cause» theory). Если попытаться сформулировать её постулаты в общих чертах, то можно заключить следующее: обвиняемый, чьё поведение в ходе намеренного учинення или покушения на учинение фелонии стали непосредственной причиной гибели другого человека, виновен в тяжком убийстве на базе анализируемой нормы, даже если сами по себе действия, причинившие смерть, и были совершены третьим лицом, как-то потерпевшим,[446] посторонним наблюдателем, полицейским[447] или даже лично погибшим.[448] И хотя зарождение и распространение теории непосредственной причины можно приписать 1900-1930-м гг.,[449] всё же с её доктринальной рационализацией в рамках формально- юридического обоснования тяжкого убийства по правилу о фелонии (и, соответственно, одной из его разновидностей — психологического подхода) следует соотнести серию пенсильванских решений конца 1940-х—- конца 1950-х гг., поскольку принципы, положенные в их основу, стали впоследствии ведущими в судебной практике многих других штатов.

Первое решение, вынесенное в 1947 г., касалось ответственности соучастников нападения с целью грабежа на бензоколонку за гибель служащего последней, который был убит в ходе перестрелки грабителей с собственником заправки.[450] Разрешая дело, Верховный Суд Пенсильвании счёл, что «если пуля, причинившая смерть, была выпущена не совершающим фелонию, а предполагавшимся потерпевшим в отражении нападения лица или лиц, совершающих фелонию», то последние могут быть осуждены за тяжкое убийство, поскольку смерть в такой ситуации была «прямым и почти неизбежным последствием, ... входившим или должным входить в ожидаемое ими (курсив мой. —Г.Е.)» развитие событий.[451]

Два года спустя тот же самый суд разрешил иное дело, в котором офицер полиции, находившийся не при исполнении обязанностей, был убит другим офицером в ходе перестрелки, возникшей при задержании вооружённых грабителей.[452] В обоснование своего решения суд положил следующие соображения:

«Тот, чьи действия по совершению фелонии стали непосредственной причиной смерти другого, является уголовно ответственным за такую смерть и должен дать ответ сообществу за это точно так же, как тот, кто стал по небрежности непосредственной причиной смерти другого, является граждански ответственным за такую смерть и должен возместить убытки за это (курсив оригинала. — Г.Е.). ... Прохвост, который злоумышленно и с намерением учинить фелонию приводит в движение “цепь реакции” действий, опасных для человеческой жизни, должен считаться ответственным за естественные фатальные результаты таких действий. ... Когда лица, претворяющие в жизнь план ограбления, сами вооружены годным огнестрельным оружием, они показывают тем самым, что они ожидают встречное насильственное сопротивление и что для преодоления его они готовы убить всякого, кто встанет на их пути (курсив мой. — Г.Е.)».107

Шестью годами позже Верховный Суд Пенсильвании признал допустимым осуждение за тяжкое убийство одного из двух выживших соучастников вооружённого грабежа, напарник которого, соответственно, был убит потерпевшим. В своём решении суд прибегнул к обоснованию, аналогичному только что приведённому, по которому гибель человека в такой ситуации являлась естественным предвидимым последствием фелонии грабежа, ставшей, в свою очередь, непосредственной причиной наступления смерти.[453]

Примечательно, что став ведущими для последующего заимствования теории непосредственной причины в других штатах, приведённые решения уже через три года после вынесения последнего из них утратили свою прецедентную ценность в Пенсильвании, воспринявшей агентскую теорию тяжкого убийства по правилу о фелонии. Связано это было с рассмотрением в 1958 г. приобретшего не меньшую значимость для судебной практики иных штатов очередного дела, в котором полицейским был убит соучастник обвиняемого при бегстве последних с места совершения преступления.[454] Отвергая возможность осуждения выжившего соучастника за тяжкое убийство по правилу о фелонии, Верховный Суд Пенсильвании высказался следующим образом:

«При рассмотрении тяжкого убийства по правилу о фелонии всегда должно помнить, что предмет, который вменяется совершающему фелонию за убийство, связанное с совершённой им фелонией, — это злой умысел, а не акт убийства. Простое совпадение убийства и фелонии не является достаточным для удовлетворения требований доктрины тяжкого убийства по правилу о фелонии».[455]

Как следствие, решил суд, воспринимая тем самым агентскую теорию, тяжкое убийство по правилу о фелонии может иметь место лишь тогда, когда убийство было «совершено обвнняемьш или соучастником, или сообщником, или кем-то, действующим в способствование предпринимаемой фелонии (курсив оригинала. — Г.Е.)»т

В сопоставлении агентской теории и теории непосредственной причины как нельзя явственнее выступает психологическое обоснование, данное тяжкому убийству по правилу о фелонии в первой половине XX в.

Так, в основу теории непосредственной причины закладывается множество доводов. Они касаются и конструкции законодательного текста, и цели удерживания преступников от совершения насильственных фелоний, ставящих в опасность жизнь и здоровье. Тем не менее все они, как видится, сугубо практичны и менее всего касаются теоретической рациональности рассматриваемой нормы.

К примеру, первый из них — конструкция текста закона — является настолько внешним, формально-юридическим, что он может в равной мере быть положен и в обоснование агентской теории, и в обоснование теории непосредственной причины. Во всяком случае, эт0 великолепно доказано сравнительно недавней нью-йоркской практикой, являющей собой классический образец действия данного довода. Так, в 1960 г., опираясь на текст Уголовного кодекса 1881 г., р|ью-Йоркс воспринимается агентская теория, в силу которой было сОЧтено невозможным осудить соучастника грабежа за смерть другого соучастника и третьего лица, причинённую действиями потерявшего.[456] Как специально подчеркнул суд, вопрос был решён им исключительно на основе языка закона без привлечения теоретических соображений.[457] В 1965 г. текст уголовного кодекса меняется, и уже на его основе суды штата переходят к теории непосредственной причины, на основе которой в 1993 г. Апелляционный Суд Нью- Йорка признаёт допустимым осуждение обвиняемого за смерть полицейского, убитого его напарником, в ходе перестрелки с другими грабителями.[458] При этом теоретические соображения играют лишь дополнительное, вспомогательное значение при вынесении судом

715

решения.

Касательно превентивной цели, цели сдерживания считается, что в аспекте теории непосредственной причины она заключается в предотвращении совершения насильственных фелоний посредством вменения учиняющему фелонию всех последствий, непосредственной причиной которых стали его действия. Однако в равной мере аналогичные соображения допустимо заложить и в фундамент агентской теории, если полагать, что с точки зрения данной теории цель превенции сводится к удержанию совершающих фелонию от небрежного или случайного причинения смерти другому человеку.[459] При этом в обоих вариантах предлагаемое с использованием идеи сдерживания обоснование не свободно от недостатков.

Поясняя последнюю мысль, можно сказать, что вызывает разумные сомнения довод сторонников агентской теории, по которому изначальной и единственной задачей тяжкого убийства по правилу о фелонии является удержание совершающих фелонию от небрежного или случайного причинения смерти человеку. Во-первых, тезис этот сомнителен с точки зрения исторической практики и отражённой в ней цели тяжкого убийства по правилу о фелонии: во всяком случае, «труды Коука, Фостера, Блэкстоуна и других не оправдывают доктрину соображениями превенции».[460] Во-вторых, спорен и аргумент о её единственности. Но наиболее принципиально, наконец, то, а насколько такая цель достижима, «как сдерживается ненамеренное деяние?».[461]

Таким образом, не обоснованнее ли считать, что целью тяжкого убийства по правилу о фелонии является не действительно невозможное предотвращение случайных убийств как частного аспекта, аспекта-последствия, а именно предотвращение основы последних, намеренных насильственных фелоний или, по крайней мере, пре-

719

дотвращение и того, и другого, что, в свою очередь, логично ведет к принятию теории непосредственной причины?

Однако, дав утвердительный ответ на последний поставленный вопрос, по его внимательном изучении становится очевидно, что не s)CHce сомнительна и цель превенции в аспекте теории непосредственной причины. Так, её достижение при применении нормы о тяж- к0м убийстве по правилу о фелонии невозможно, поскольку совершающие исходные фелонии будут наказаны абсолютно одинаково вне зависимости от учинённых непосредственно ими действий. Иными словами, что бы не предпринимал субъект в рамках базисной фелонии, как бы не стремился к предотвращению гибели человека, но если последняя всё-таки наступает вследствие действий третьих лиц, его ответственность будет в итоге одинакова с тою, что понесёт лично убивающий другого при совершении фелонии. Механизм сдерживания тем самым даёт сбой: как бы действующий ни старался избежать риска гибели человека (здесь и заключается ядро идеи превенции в рассматриваемом контексте), на его ответственность за такую гибель от рук третьих лиц это не окажет никакого

720 гг-

влияния. 1ак что если цель права в данной ситуации, говоря словами Оливера У. Холмса-мл., заключается в предотвращении хищений, следствием которых стала гибель человека, тогда «было бы лучше вешать одного вора из каждой тысячи по жребию».[462]

При этом стоит отметить весьма распространённую ошибку, имеющую место тогда, когда цель превенции случайных убийств распространяется на теорию непосредственной причины, и, поскольку данная задача при применении последней в сравнении с тяжким убийством по правилу о фелонии в целом ещё более недостижима, делается вывод, согласно которому целью сдерживания теория непосредственной причины не поддерживается.[463] Правильный же подход, как видится, сводится к тому, что в преломлении теории непосредственной причины (да и всей доктрины тяжкого убийства по правилу о фелонии) единственным приемлемым аспектом цели превенции является предотвращение именно насильственных преступлений, причём предотвращение не просто посредством сведения их к ненасильственным, неопасным для жизни деяниям (как то иногда утверждается в судебной практике[464]), поскольку здесь, как было только что показано, превентивный механизм не срабатывает, а именно предотвращение потенциально насильственных, угрожающих гибелью человека фелоний в целом через удержание действующих от какой бы то ни было попытки совершения таких преступлений вообще угрозой вменения им всех последствий учинённого.[465] Только так понимаемая цель превенции и может быть достигнута при применении теории непосредственной причины в частности и доктрины в общем.[466]

Таким образом, реальная достижимость и того, и другого варианта цели сдерживания при применении нормы о тяжком убийстве по правилу о фелонии достаточно спорны; как следствие, выбор одного из них не предопределён изначально, так что предпочитая один, с необходимостью избирается основывающаяся на нём теория, и наоборот.

В конечном счёте, в поиске базиса и теории непосредственной причины, и агентской теории следует обратиться к психологическому обоснованию тяжкого убийства по правилу о фелонии.

Теория непосредственной причины основывается на тезисе об объективном предположительном предвидении любым разумным лицом риска для человеческой жизни, проистекающего из совершения насильственной фелонии.[467] Согласно этому постулату, действующий предположительно неосторожен в игнорировании данного риска (или, по крайней мере, небрежен в его неосознании). В приводившейся ранее цепочке пенсильванских прецедентов данная идея отражается как нельзя более чётко: в 1947 г. суд счёл смерть потерпевшего «прямым и почти неизбежным последствием, ... входившим или должным входить в ожидаемое ими (т. е. обвиняемыми. — Г.Е.)» развитие событий;[468] в 1949 г. решил, что тот, кто «злоумышленно и с намерением учинить фелонию приводит в движение «цепь реакции» действий, опасных для человеческой жизни, должен считаться ответственным за естественные фатальные результаты таких действий», заметив попутно, что «когда лица, претворяющие в жизнь план ограбления, сами вооружены годным огнестрельным оружием, они показывают тем самым, что они ожидают встречное насильственное сопротивление и что для преодоления его они гото-

г              728

вы убить всякого, кто встанет на их пути»; а в последнем деле 1955 г. заключил, что совершающий фелонию ответственен за любую смерть человека, которая стала «прямым и почти неизбежным следствием ... изначального преступного деяния».[469] Соответственно, разумная предвидимость риска для жизни и причинная связь между совершением фелонии и гибелью человека оправдывают применение нормы о тяжком убийстве по правилу о фелонии.[470] Думается, не может вызывать никаких сомнений то обстоятельство, что в этом подходе отчётливо прослеживается попытка психологического обоснования тяжкого убийства по правилу о фелонии на базе не просто общего положения о моральной упречности, а реального анализа субъективной составляющей содеянного. Последняя же в данном случае предположительно удовлетворяет пониманию злого предумышленна, чем оправдывается осуждение виновного за тяжкое убийство.

Однако не менее убедительным сквозь призму психологического подхода выглядит обоснование и агентской теории. Согласно ему, для вменения обвиняемому последовавшей в результате совершения преступления смерти как тяжкого убийства недостаточно только разумной предвидимости рокового исхода;[471] необходимо ещё дополнительное субъективное условие-требование, заключающееся в том, что действия, причинившие смерть, должны быть совершены в

способствование учинению фелонии и достижению преступной цепі

ли.

Более того, примечательно, как через посредство психологического понимания тяжкого убийства по правилу о фелонии суды некоторых штатов, воспринявшие агентскую теорию, не отказались и от теории непосредственной причины, ограниченно инкорпорировав в свою практику охватываемые ею так называемые случаи «щита» («shield» cases).[472] Под последними понимаются ситуации, связанные с причинением смерти лицу, используемому обвиняемым в качестве «щита» от пуль при совершении фелонии или бегстве после оного.[473] Соответственно, поскольку потерпевший гибнет от рук третьих лиц (прочих потерпевших, посторонних участников перестрелки или полицейских), вменить учиняющему фелонию такую смерть на основе доктрины тяжкого убийства по правилу о фелонии в рамках его агентской теории невозможно. Тем не менее, многие штаты, придерживаясь данной теории, как прямо,[474] так и obiter dictum’1'[475] признали допустимым приложение к рассматриваемым случаям нормы о тяжком убийстве по правилу о фелонии, обосновывая это не просто предвидимостью рокового исхода, но даже предположительным наличием у обвиняемого самого по себе злого умысла относительно смерти потерпевшего. К примеру, в одном из первых техасских решений, связанном со случаем «щита» и часто цитируемом в судебной практике других штатов, суд решил, что обвиняемый, приведший «в движение силу, которая вызвала гибель пострадавшего, ... виновен (culpable) настолько же, как если бы он совершил деяние (имеется в виду причинил смерть. — Г.Е.) своими собственными руками».[476] Верховный Суд штата в Пенсильвании прямо признал лицо, использующее потерпевшего в качестве «щита», обладающим точно выраженным злым умыслом относительно его гибели,[477] а в Калифорнии счёл излишним даже прибегать к норме о тяжком убийстве по правилу о фелонии в данной ситуации, найдя, что «использование его (потерпевшего. — Г.Е.) в качестве щита даёт более чем достаточную основу для вывода о злом умысле» и для обоснования осуждения за, говоря условно, «обычное» тяжкое убийство с «обычным» злым предумышлением как противополагаемое тяжкому убийству по правилу о фелонии.739 Такое восприятие теории непосредственной причины и её «сплавление» с агентской теорией на базе психологического понимания тяжкого убийства по правилу о фелонии весьма показательно.

Итак, вне зависимости от решения вопроса обоснование какой из двух теорий кажется убедительнее или, вернее, достаточно убедительным для допустимости применения нормы о тяжком убийстве по правилу о фелонии, в их развитии и соперничестве очевидно проявляется разработка иного подхода, более углублённо по сравнению с понятиями конструктивного злого умысла и строгой ответственности отражающего реальную субъективную составляющую содеянного.

Подводя итоги, можно констатировать, что с разработкой концепции mentes геае в теоретическом обосновании тяжкого убийства по правилу о фелонии произошли принципиальные изменения.

На смену ранее единообразно господствовавшему понятию конструктивного злого предумышления с его оценкой скорее моральной упречности, чем реальных проявлений психической деятельности, пришло более детальное исследование формально-юридического базиса тяжкого убийства по правилу о фелонии.

Это выразилось, во-первых, в обосновании данного института посредством использования идеи строгой ответственности в части, касающейся причинения смерти, и, во-вторых, в выработке подхода, который (хотя и с известной долей условности) может быть назван психологическим. В нём, как нетрудно увидеть, выразилось ставшее господствующим в рассматриваемое время направление в сторону более тонкого анализа психического элемента преступления, что явилось, в свою очередь, следствием смены парадигм в общей теории mens rea.

При этом именно в тяжком убийстве по правилу о фелонии как нельзя более рельефно отразилась инерция старого подхода, концепции mens mala: сколь бы ни был углублён анализ субъективной составляющей намеренного совершения фелонии, основным определяющим фактором в данном институте всё равно осталась изначальная моральная упречность настроя ума деятеля, оправдываю- тая вменение ему гибели человека как тяжкого убийства. Именно последнему обстоятельству следует приписать сохранение фикции конструктивного злого умысла как формально-юридического обоснования, а также не столько предопределяющий характер оценки проявленного деятелем безразличия к ценности человеческой жизни для констатации тяжкого убийства, сколько его post hoc рационализирующий характер, не исключающий риска осуждения за небрежное и даже случайное причинение смерти.

По сути, концепция mens mala, сойдя с доминирующих позиций в общей теории mens rea, сохранила самое себя в доктрине тяжкого убийства по правилу о фелонии.