Материально-правовые средства доказывания mensrea

Сравнивая подход М.Р.С. к юридической ошибке и тяжкому убийству по правилу о фелонии, с одной стороны, и к презумпции mens rea, с другой, нельзя не отметить молчания кодекса касательно последней.

«Закон презюмирует, что всякое здравое или психически ответственное лицо намеревается относительно естественных, обыденных и обычных последствий его собственных волимых и намеренных действий, и если показано доказательствами вне разумных сомнений, что обвиняемый убил потерпевшего действием, естественным и обычным последствием которого должна была бы стать гибель человека, тогда презюмируется, что смерть погибшего намеревалась обвиняемым, если факты и обстоятельства убийства либо доказательства не создают разумного сомнения относительно того, было

ґ- ^              1104

ли убийство совершено целенаправленно».

Обосновывая инструкции такого рода тем, что «правовая система основывается на идее персональной ответственности и что закон должен считать лицо намеревающимся относительно обычных и обыденных последствий его действий»,[711] суды одновременно с этим возлагали на обвиняемого бремя доказывания (в виде как бре- мени предоставления доказательств, так и бремени убеждения) отсутствия mens rea.

Время принципиальных изменений в рассматриваемой области уголовного права наступило в конце 1970-х гг., когда Верховный Суд Соединённых Штатов обратился к проблеме конституционности презумпции mens rea.

Предысторией, в свою очередь, к такому повороту судебной практики стали три более ранних решения Верховного Суда.

Первое из них, вынесенное в 1970 г., касалось вопроса о стандарте доказанности для целей применения коррекционных мер к несовершеннолетнему учинення последним деяния, которое являлось бы преступлением, будь оно совершено лицом, достигшим возраста, с которого наступает уголовная ответственность.[712] Анализируя стандарт убеждённости субъекта уголовного процесса, устанавливающего факты, в их доказанности «вне разумных сомнений», суд, отметив его значимость, во-первых, в избежании ошибки наказания

1107

невиновного и, во-вторых, в становлении уважения граждан к уголовному праву,[713] решил, «что оговорка о надлежащей правовой процедуре (в XIV поправке к Конституции Соединённых Штатов. — Г.Е.) защищает обвиняемого от осуждения, если не доказан вне разумных сомнений каждый факт, необходимый для образования преступления, в котором он обвиняется».[714] Оценённое в литературе как утверждающее на конституционном уровне сложившееся к тому времени status quo уголовного процесса,[715] данное решение стало базисом для последовавших за ним дел о распределении между сторонами в суде бремени доказывания элементов вменяемого преступления.

Вслед за решением по делу С. Уиншипа появились связанные с ним ещё два, вынесенные с разрывом всего в два года.111’ В первом из двух суд столкнулся с уголовным законодательством Мэна, требовавшим от стороны защиты доказать состояние гнева вследствие внезапной провокации, позволяющее смягчить обвинение с тяжкого до простого убийства, и презюмировавшим вплоть до доказывания подсудимым своей позиции отсутствие такого состояния и, как следствие, наличие mens rea в виде злого предумышления. Установив, что подлежащее доказыванию обвиняемым состояние гнева является необходимым компонентом (наряду с намерением причинить смерть) злого предумышления, отграничивающего тяжкое убийство от простого,[716] Верховный Суд счёл возложение на сторону защиты обязанности доказать такое состояние нарушающим конституционно диктуемое распределение бремени доказывания (в данном случае — бремени убеждения), установленное решением по делу С.

В 1977 г. перед судом возникла проблема конституционности нью-йоркского уголовного законодательства в плане возложения на обвиняемого бремени доказывания (в виде бремени убеждения) состоятельности утверждающих защит посредством предоставления перевешивающих доказательств и, в частности, бремени доказывания утверждающей защиты сильного душевного волнения, превращающего тяжкое убийство второй степени в простое убийство.[718] Проанализировав конструкцию тяжкого убийства в уголовном кодексе Нью-Йорка, Верховный Суд пришёл к выводу, что утверждающая защита сильного душевного волнения не связана ни с одним из элементов преступления, подлежащих обязательному доказыванию обвинением,[719] и представляет собой самостоятельное смягчающее обстоятельство, возложение бремени доказывания которого на подсудимого соответствует конституционным предписа-

11 ?6

ниям.

Су ммируя ratio decidendi трёх освещённых решений Верховного Суда Соединённых Штатов в аспекте mens rea, можно заключить, что mens rea как обязательный (по общему правилу) элемент в структуре преступления, отсутствие которого в совершённом деянии a priori конституционно недопустимо превращать в утверждающую защиту, подлежит доказыванию обвинением на базе стандарта «вне разумных сомнений». Однако с прояснением этого вопроса возникает другой, не менее значимый: позволительно ли в конституционном плане не прямое доказывание обвинением mens rea, а её доказывание посредством использования обязательной опровержимой презумпции намеренности относительно естественных и возможных последствий деяния, т. е. насколько конституционна практика существования презумпций, позволяющих из доказанности actus reus юридически заключить к наличию требуемой дефиницией преступления mens real С необходимостью его разрешения и столкнулся Верховный Суд Соединённых Штатов в конце 1970-1980-х гг.

Первое решение, связанное с конституционностью презумпции mens rea, было вынесено судом в 1979 г. по делу Д. Сандстрома, осуждённого в Монтане за обдуманное убийство (deliberate homicide)}''1 Присяжные в процессе были проинструктированы, что «закон презюмирует лицо намеревающимся относительно обычных последствий его волимых действий».1118 На разрешение Верховного Суда попал вопрос о том, «имеет ли ... инструкция присяжным эффект освобождения штата от бремени доказывания ... по критическому вопросу настроя ума апеллянта».[720] Отвечая на него, суд счёл „резумпционный подход к намерению касательно последствий совершённого преступления либо как допускающий возможность окончательности и неопровержимости презумпции mens rea из доказанности actus reus, либо как сдвигающий бремя доказывания на обвиняемого позиции, противоположной презумпции, нарушающим презумпцию невиновности и принцип надлежащей правовой проце- д\ры в аспекте обязанности штата доказать каждый элемент вменяемого преступления вне разумных сомнений.[721] Иными словами, Верховный Суд признал безусловно конституционно недопустимой

1Р1

и осязательную окончательную презумпцию mens rea5 ~ и оояза- тельную опровержимую с бременем опровержения (в виде бремени убеждения), возлагаемым на обвиняемого.[722]

В 1985 г. судом было рассмотрено второе значимое дело, изначально возникшее в практике Джорджии.11і3 В процессе по обвинению в тяжком убийстве присяжные были проинструктированы следующим образом: «Действия вменяемого лица (a person of sound mind and discretion) презюмируются продуктом воли лица, но презумпция может быть опровергнута. Вменяемое лицо презюмируется намеревающимся естественных и возможных последствий своих действий, но презумпция может быть опровергнута».[723] Отменяя осуждение, Верховный Суд указал, что «поскольку разумный при-

сяжный мог понять оспариваемые части инструкции присяжным в данном деле как создающие обязательную презумпцию, сдвигающую на обвиняемого бремя убеждения по центральному элементу — намерению ..., постольку инструкция присяжным не согласу.

В 1980- 1990-х гг. Верховный Суд ещё не раз обращался к проблеме конституционности презумпции mens rea и последовательно разрешат возникавшие казусы в свете принципов, сформулированных в прецедентах дел Д. Сандстрома и P.JI. Франклина.1127

Основываясь на рассмотренной линии решений, представляется допустимым сделать следующие выводы. Являясь (не касаясь строгой ответственности) обязательной составляющей преступления, mens rea подлежит безусловному доказыванию обвинением на базе стандарта «вне разумных сомнений», прежде чем к лицу могут быть применены уголовно-правовые санкции. Тем не менее, будучи сковано в своих возможностях доказать настрой ума деятеля, сам факт существования которого выявляется только постольку, поскольку он объективируется в носящих внешний характер поступках человека, изменяющих окружающую его реальность, обвинение с неизбежностью вынуждено полагаться на эти внешние действия как необходимое и безусловное, по общему правилу, доказательство бытия подлежащего установлению настроя ума, т. е. mens rea. Основываясь на, поступках человека, обвинение, соответственно, вправе предложить присяжным и судье считать их намеренными, злоумышленными, неосторожными и так далее в той мере, в какой они были бы наме-

1125 Ibid. at p. 325.

1129 Ibid. at p. 326.

1,27 См., напр : Rose v. Clark, 478 U.S. 570, 574-576 (1986) (презумпция злоумышленное™ в тяжком убийстве неконституционна); Carella v. California, 491 U.S. 263, 265-267 (1989) (par curiam) (презумпция, позволяющая констатировать наличие намерения совершить кражу, сделанная исходя из факта невозврата арендованного . имущества по истечении определённого срока, неконституционна); Yates v.

преступления) См., н

ренными, в любом ином схожем случае, т. е. вправе предложить, говоря иными словами, считать их намеренными, злоумышленными, неосторожными и так далее относительно естественных и возмож- ных последствий конкретного деяния, которых намеревалось бы, которые злоумышляло бы, применительно к которым было бы неосторожно и так далее любое здравомыслящее лицо в ситуации действующего. Но при этом будучи (исходя из здравого смысла и житейского опыта) вправе предложить считать конкретные поступки намеренными, злоумышленными, неосторожными и так далее, обвинение не вправе ни обязать безусловно считать их намеренными, злоумышленными, неосторожными и так далее, ни обязать рассматривать их как намеренные, злоумышленные, неосторожные и так далее до тех пор, пока противное не будет доказано обвиняемым, или, используя язык юридических конструкций, вправе прибегнуть к допустимому выводу (фактической презумпции) относительно mens rea, но не к неопровержимой презумпции mens rea или обязательной опровержимой презумпции последней. Иное решение сводило бы здесь субъективный феномен mens rea до объективизированного уровня помыслов «разумного человека», не позволяя в должной мере принять во внимание и учесть индивидуальные субъективные настроения действующего. Такое положение вещей могло устраивать в XVIII-XIX вв. с присущими тому времени ярко объективизированным вменением, базировавшимся на оценке не намеренности, а моральной упречности, и отсутствием доступных средств к установлению таковой упречности, кроме как через стандарты сообщества. Однако такое положение вещей неприемлемо в XX-XXI вв. со свойственным им стремлением познать истинные чаяния людей с целью через них и только через них оценить меру их моральной порицаемости.

Подытоживая сказанное, можно отметить две принципиальных черты презумпции mens rea в её современном понимании: во- первых, требование наличия предположительной связи между пре-

зюмируемой mens rea и объективными обстоятельствами, дающими

1128

основание к такому презюмированию, и, во-вторых, юридиче- скую природу рассматриваемой презумпции как могущей существовать только в форме допустимого вывода. Именно в плане соотнесения частных случаев презумпции mens rea с данными характеристиками, придающими ей конституционно позволительный статус, и увязана в большинстве своём судебная практика в настоящее время.

В качестве примера приложения первой из отмеченных черт презумпции mens rea, предположительной связи между базисными объективными фактами и презюмируемым субъективным явлением, можно обратиться к так называемой «доктрине смертоносного оружия» (deadly weapon doctrine).[724] В соответствии с последней, доказанность одного лишь факта намеренного использования обвиняемым при совершении преступления смертоносного оружия в отношении другого человека достаточна для вывода о том, что он действовал с намерением на причинение потерпевшему смерти или тяжких телесных повреждений, которые с очевидностью должны были повлечь и повлекли смерть. Основанием к такому заключению, в свою очередь, служат объективные по своему характеру суждения, в силу которых «когда одно лицо насильственно атакует другого с опасным оружием, вероятно способным причинить смерть и которое фактически лишает жизни сторону, подвергшуюся нападению, естественная (иными словами, разумно и обоснованно следующая из наличествующих обстоятельств', курсив в цитате мой. — Г.Е.) презумпция заключается в том, что оно намеревалось относительно смерти или тяжкого телесного вреда».[725]

Иллюстрацией действия доктрины смертоносного оружия может служить сравнительно недавний калифорнийский казус.[726] Высшим Судом округа Фресно трое обвиняемых, Ванг, Янг и Ляо, были приговорены к девяти последовательно исчисляемым пожизненным заключениям и ряду меньших сроков. Присяжные признали йх виновными (помимо иных преступлений) по одному пункту тяжкого убийства и девяти пунктам покушения на тяжкое убийство (§187 УК Калифорнии). Согласно фактическим обстоятельствам дела, в ходе «гангстерских разборок» между азиатскими организованными преступными группировками вечером 21 августа 1996 г. осуждённые совершили с разрывом в несколько минут нападения на два жилых дома, при этом убили одного человека, ранили трёх и лишь по счастливой случайности из шести иных потерпевших никто больше не пострадал. В ходе нападений применялось автоматическое огнестрельное оружие большой поражающей мощности, причём стрельба велась с небольшого расстояния (7,5 м в первом эпизоде), было сделано значительное количество выстрелов в направлении домов, хотя из-за темноты стрелявшие и не видели всех лиц, находившихся внутри жилых помещений (ясно они видели лишь в первом эпизоде двух человек, один из которых в итоге был убит, а другой — ранен).

На апелляции Янг и Ванг утверждали, что обвинение в тяжком убийстве могло быть выдвинуто против них только применительно к двум потерпевшим, по одному из которых они намеревались убить в двух жилых домах (соответственно, Чанг Хе и Тухар Фанга), в то время как остальные пункты обвинения не подтверждены доказательствами относительно намерения причинить смерть иным пострадавшим, поскольку из-за темноты они не видели их всех, находившихся внутри помещений, а выстрелы были сделаны ими из движущейся машины.

Апелляционный Суд штата Калифорния отклонил их доводы, указав следующее: «Присяжные сделали обоснованный вывод, исходя из местоположения пулевых отверстий, числа выстрелов (по меньшей мере, пятьдесят в первом эпизоде. — Г.Е.) и использования высокомощного, пробивающего стены оружия (курсив мой. — Г.Е.), что обвиняемые затаили специальное намерение убить каждое живое существо внутри обстрелянных ими помещений. ... Доводы обвиняемых могли бы иметь силу, если бы был произведён лишь один выстрел в том направлении, где они видели Чанг Хе и Тухар Фанга... § 188 (УК Калифорнии.— Г.Е.) предусматривает, что злое предумышление «является точно выраженным, когда существует очевидное обдуманное намерение неправомерно отобрать жизнь ближнего». В данном случае обвиняемые, когда они стреляли из высокомощного, пробивающего стены оружия в обитаемое жилое помещение, с очевидностью проявили обдуманное намерение неправомерно лишить других жизни (курсив мой. — Г.Е.). То обстоятельство, что они не могли видеть всех потерпевших, никоим образом не отрицает точно выраженный злой умысел или намерение убить относительно тех потерпевших, кто находился в помещении и подвергался опасности, но, по счастью, не был убит».[727]

Как явствует из приведённого, суд счёл, что подтверждением субъективного намерения на причинение смерти всем обитателям жилых домов с несомненной достаточностью (исходя из здравого смысла и житейского опыта присяжных) служит объективный факт намеренного использования смертоносного оружия в особенности с такими характеристиками, как в настоящем деле. Именно в силу объективных обстоятельств — смертоносности оружия и характера его использования — и обычно наличествующей в ситуациях подобного рода связи таких обстоятельств с субъективным феноменом mens rea (т. е. намерением причинить смерть другому человеку) были, по мнению суда, обоснованно отвергнуты доводы обвиняемых об ограниченности имевшегося у них намерения на причинение смерти лишь двумя потерпевшими. Сделай обвиняемые по одному выстрелу, как вполне справедливо отметила апелляционная инстанция, можно было бы сделать иной вывод: о том, что намерение на причинение смерти было проявлено только в отношении двух человек.[728]

Принципиальна для современного понимания презумпции mens rea и её юридическая природа как допустимого вывода.

Следуя рассмотренной серии решений Верховного Суда Соединённых Штатов, суды штатов и федеральной судебной системы стали единообразно трактовать старую презумпцию намеренности относительно естественных и возможных последствий деяния в терминах допустимого вывода (или фактической презумпции), считая, что она «не должна формулироваться так, как если бы она образовывала презумпцию в пользу штата, которую обвиняемый должен опровергнуть».[729]

Ярким примером тому может служить иллинойский казус 2003 г.[730] В последнем Верховный Суд штата столкнулся с вопросом конституционности нормы уголовного кодекса Иллинойса о неосторожном убийстве. Согласно § 9—3(b) УК Иллинойса, «в делах, связанных с неосторожным убийством, нахождение во время вменяемого нарушения под воздействием алкоголя либо любого другого наркотика или наркотиков должно презюмироваться доказательством неосторожного деяния, если это не опровергается доказательствами противоположного (курсив мой.— Г.Е.)». Сочтя такую формулировку обязательной презумпцией, связанной с возложением на обвиняемого бремени её опровержения, суд решил, «что § 9—3(b) ... создаёт неконституционную обязательную презумпцию неосторожности».[731]

Прилагая по-новому сформулированную презумпцию mens rea и к традиционной для неё области тяжкого убийства,[732] и к оставшемуся обширному пространству уголовного права,[733] суды штатов и федеральной судебной системы постепенно выработали практически единообразный терминологический стандарт данной презумпции инструктируя присяжных следующим, к примеру, образом:

«Вы можете, но не обязаны (курсив мой. — Г.Е.) сделать заключение о том, что лицо намеревается совершить то, что он (она) совершает или что является естественными и необходимыми последствиями его(её) собственного деяния. Намерение может быть установлено выводами из всех фактов и обстоятельств дела при условии, что вы убеждены из всех таких фактов и обстоятельств вне разумных сомнений в том, что обвиняемый обладал требуемым на-

1139

мерением».

тельств); Curtis v. State, 345 S.С. 557, 2001 S.С. LEXIS 133, *11-14 (2001) (презумпция намерения из самих по себе и только объективных обстоятельств, сопровождавших незаконный оборот веществ, помогающих избежать контроля за наркотиками в организме, неконституционна; присяжные вправе вывести такое намерение из объективных обстоятельств, но не презюмировать его); In re М., 99 N.Y.2d 92, 2002 N.Y. LEXIS 3577, *3-5 (2002) (презумпция знания об отсутствии согласия собственника, содержащаяся в норме закона о неразрешённом использовании автомобиля (§ 165.05(1) УК Нью-Йорка) и возникающая из самого по себе одного лишь факта использования автомобиля, конституционна постольку, поскольку является по своей юридической природе допустимым выводом).

Цитата приведена из «Предложенных модельных инструкций присяжным», одобренных Верховным Апелляционным Судом Западной Вирджинии 13 декабря, 2000 г. к предварительному применению в судах штата. Схожие постулаты из западновирджинских модельных инструкций присяжным таковы: «... Намерение ... есть существенный элемент преступления ..., который может быть выведен присяжными из фактов и обстоятельств дела»; «... Существует допустимый фактический вывод, согласно которому лицо намеревается относительно того, что им либо ею совершается или что является непосредственным и необходимым последствием его либо ей' деяния».

Аналогичные примеры можно привести из примерных инструкций присяжным, используемых, в частности, в Нью-Джерси («Природа цели или знания, с которыми действовал обвиняемый относительно [потерпевшего] является вопросом факта, подлежащим решению вами, присяжными. Цель или знание есть умственные состоя-: ния, которые не могут быть увидены и могут единственно быть определены посредством выводов из поведения, слов или действий. ... В пределах ваших полномочий найти, что доказывание цели или знания было выполнено вне разумных сомнений посредством вводов, которые могут следовать из природы действий и окружающих обстоятельств»), Нью-Йорке («Естественно возникает вопрос о том, как определить, обладал ли обвиняемый намерением, требуемым для совершения преступления. ДЛЯ такого определения в данном деле вы должны решить, может ли требуемое намера* ние быть выведено вне разумных сомнений из доказанных фактов») и Оклахоме («Внешние обстоятельства, окружающие совершение акта человекоубийства, могут быть рассматриваемы при установлении того, существовало ли либо же нет обДУ* манное намерение в уме обвиняемого забрать человеческую жизнь. Внешние обстоя-

Примечательно, что чуть ранее по сравнению с американской практикой, в 1960-х гг., английский законодатель также отверг возможность инструктирования присяжных относительно mens rea в терминах обязательной опровержимой или даже обязательной окончательной презумпции.

Поводом к тому стало вызвавшее вал критицизма, прокатившийся по всем странам семьи общего права, решение Палаты Лордов по делу Дж. Смита, вынесенное в 1961 г.[734] и ставшее очевидным отступлением от практики, сложившейся в 1930-1940-х гг.[735] Согласно фактам дела, обвиняемый попытался скрыться от полицейского на машине с украденным ранее имуществом. Констебль, преследуя автомобиль, попытался повиснуть на нём, однако в итоге погиб, сорвавшись под колёса встречного транспорта. Судя по обстоятельствам дела, Дж. Смит не желал смерти полицейского, намереваясь только скрыться от него; более того, он глубоко сожалел о случившемся. Тем не менее он был осуждён за тяжкое убийство. Председательствующий судья проинструктировал присяжных следующим образом:

«Если вы убеждены в том, что ... [обвиняемый] должен был как разумный человек ожидать с вероятностью наступления тяжкого телесного вреда (курсив мой. —Г.Е.) данному офицеру ... и что такой вред в реальности наступил и офицер скончался как [его] следствие, тогда обвиняемый виновен в ... тяжком убийстве».[736]

Уголовно-апелляционный суд отменил обвинительный приговор, сочтя необходимым для констатации намерения причинить тяжкий телесный вред как разновидности злого предумышления доказать не ожидание последствий «разумным человеком», а реальное ожидание последствий данным обвиняемым:

«Если присяжные не убеждены в том, что он фактически ожидал этого (т. е. наступления тяжкого телесного вреда. — Е.Е.), тогда намерение, необходимое для образования злого умысла, не следует .. считать доказанным. Этот чисто субъективный подход подразумевает, что если обвиняемый скажет, что он фактически не думал

О последствиях, И присяжные сочтут, ЧТО ЭТО МОЖСТ быть правдой то он может рассчитывать на оправдание по обвинению в тяжкой убийстве».[737]

Палата Лордов, напротив, восстановила осуждение Дж. Смита за тяжкое убийство, увязав в своём решении констатацию злого пре. думышления с неопровержимой презумпцией mens rea, возникающей из объективных обстоятельств содеянного:

«Как только ... присяжные убеждены относительно этого (т. е. совершения подсудимым неправомерного и волимого насильственного деяния по отношению к кому-либо. — Г.Е.), не имеет значения, что обвиняемый в реальности ожидал в качестве возможного результата и ожидал ли он вообще что-нибудь ... В силу предположения, что он именно так ответственен за свои действия, единственный вопрос заключается в том, являлось ли неправомерное и волимое деяние такого рода, что тяжкий телесный вред был естественным и возможным результатом (курсив мой. —Г.Е.)».[738]

Решение по делу Дж. Смита, как уже мимолётно отмечалось ранее, вызвало волну критицизма, прокатившуюся от берегов Ирлан-

1145              /-              а              1146              V*

дии до берегов Австралии и не утихающую в какой-то мере вплоть до сегодняшних дней.[739] По мнению Глэнвилла JI. Уильямса, решением Палаты Лордов в структуру mens rea тяжкого убийства gyjia возвращена идея конструктивного злого умысла «на основе -объективного” критерия»,[740] т. е. злого умысла, создаваемого не реальным личным настроем ума индивида, а могущим не совпадать с предвидением конкретного обвиняемого предвидением «разумного человека», которое небрежно по природе, но отнюдь не намеренно.[741] Сложно судить, насколько такой подход справедлив (особенно учитывая, что английские суды в 1960-х гг. — как то и было предсказано в одном из комментариев решения по делу Дж. Смита[742]— избегали следовать последнему[743]), но доктрина, в сущности, «обрушилась» на единственное «вопиющее предложение в решении по делу Смита, устанавливающее неопровержимую презумпцию намерения против лица, обвинённого в тяжком убийстве»,[744]— «не имеет значения, что обвиняемый в реальности ожидал в качестве возможного результата и ожидал ли он вообще что-нибудь».[745]

Как следствие этой критики, английский парламент в 1967 г. аннулировал прецедентную значимость рассматриваемого решения, установив в ст. 8 Закона об уголовном правосудии следующее:

«Суд или присяжные при установлении того, совершило ли лицо правонарушение,

не должны быть юридически обязаны заключать, что оно намеревалось относительно результата или предвидело результат своих действий только по причине того, что последний является естественным и возможным последствием этих действий; но

должны решать, намеревалось ли оно относительно такого результата или предвидело такой результат, принимая во внимание все доказательства и делая такие выводы из доказательств, что кажутся подходящими в [данных] обстоятельствах».[746]

С принятием данной нормы презумпция mens rea (или, если говорить точнее, презумпция такой формы mens rea, как намерение[747]) в английской практике стала существовать только в рамках допустимого вывода.

В завершение изложенного анализируя историю и современное содержательное наполнение презумпции mens rea можно прийти к следующим выводам.

В эпоху своего зарождения презумпция mens rea являлась отражением объективизированного стандарта оценки mens rea, проявленной конкретным человеком. С позиций доктрины и практики уголовного права XVII-XVIII вв. индивид, сознательно вставший на путь зла, проявлял тем самым морально порицаемый настрой своего ума, который, исходя из объективной оценки, дававшейся ему и его действиям обществом, с необходимостью был связан со злоумыш- ленностью и намеренностью поступка. Если эта презумпция, по его мнению, была неверна, то именно он должен был опровергнуть её. Именно таким видится фундамент презумпции mens rea в английской уголовно-правовой реальности коуковско-блэкстоуновской эпохи и американской практике XVIII —- конца XIX вв.

С развитием общей теории mens rea и привнесением в неё, с одной стороны, психологических и, с другой, истинно субъективных характеристик содержание презумпции mens rea изменилось. Формулируемая отныне не в терминологии моральной злобности, а в плане намеренности относительно естественных и возможных последствий действия, она стала отражать более углублённые психологически представления о субъективной составляющей преступного деяния. Одновременно с этим в критике её характера как обязательной опровержимой или, более того, как неопровержимой проявился несомненный сдвиг в сторону оценки mens rea конкретного человека не с точки зрения представлений социума, а с подлинно субъективных позиций.

В современном содержании презумпции mens rea такое смешение объективного и субъективного ещё более заметно.

С одной стороны, само по себе её существование свидетельствует о привнесении в область mens rea объективных стандартов сообщества, оценивающего со своих позиций достаточности фактов объективной реальности для констатации субъективного феномена mens rea. В конечном счёте, такая достаточность на уровне правоприменителей, присяжных и судей, часто неосознанно ведёт к подмене оценки психической составляющей содеянного оценкой меры проявленной в поступке моральной упречности; соотнесением именно последней с дефинициями злоумышленное™, намеренности, знания и тому подобными и решением именно на этой основе вопроса о наличии либо же отсутствии mens rea в конкретном преступлении.

С другой стороны, юридический характер презумпции mens rea как допустимого вывода создаёт наибольший простор для присяжных и судей в оценке mens rea с истинно субъективных позиций, позволяя свободно отвергнуть предлагаемую обвинением с объекти- визированых позиций трактовку событий в плане mens rea.

Таким образом, презумпция mens rea есть яркий пример объективного и субъективного в понимании mens rea, объединения психических элементов и категории моральной упречности.

* * *

История развития учения о юридической ошибке, доктрины тяжкого убийства по правилу о фелонии и института материальноправовых средств доказывания mens rea, рассмотренные в их сквозном преломлении через общую теорию mens rea XVII-XXI вв., неопровержимо свидетельствуют в пользу того, что исключительно психологическое понимание субъективной составляющей преступления не даёт ответов на многие вопросы уголовного права. Лишь в соединении с идеей моральной упречности такое психологическое понимание может адекватно отразить категорию mens rea как необходимой составляющей наступления уголовной ответственности.

Среди всех форм социальной реакции на недолжное поведение членов общества наиболее устрашающим арсеналом — ив прямом, и в переносном смысле— обладает уголовное наказание. Ни одна другая форма не сравнима с ним по тому воздействию на тело и дух человека, каковое оказывается его применением. Цель же в наказании любого виновного в преступлении всегда одна: воздать должное со следующим лишь за этим «in metum et castigationem ornase

mum».

Как следствие, уголовное наказание с необходимостью должно быть обоснованным.

Такую обоснованность допустимо понимать в различных аспектах. Она может рассматриваться как формально-юридическая, строго легальная, т. е. сводиться к приговору суда, вынесенному в соответствии с процессуальным законом за нарушение закона материального. Эта позитивистская сторона права бесспорно важна, но она составляет ещё далеко не всё, поскольку с отображаемой ею позиции обоснованно применение наказания за, как одна крайность, обнаружение умысла или за, как другая, абсолютную случайность, которую не в состоянии предотвратить ни один человек.

Так что в основе наказания должен лежать какой-то иной аспект, исключающий издержки легалистского понимания. Кроется же он, как видится, в социальной, философско-правовой обоснованности наказания в современном обществе как стигмата морального осуждения, налагаемого на индивида за морально порицаемое реальное поставление в опасность значимых социальных ценностей, взятых уголовным законом под охрану. Иными словами, социальная обоснованность наказания базируется на отразившейся в реально совершённом поступке человека субъективной составляющей деяния или, используя терминологию англо-американской теории уголовного права, на категории mens rea.

В настоящем исследовании была сделана попытка раскрыть её содержание в уголовном праве Соединённых Штатов. Выбранный для этой цели историко-догматический подход вполне, как видится оправдал себя. Он показал преемственность разновременных эпох развития англо-американского уголовного права, что является одной из его характерных черт. «Жизнь права, — как классически верно подметил в конце XIX в. Оливер У. Холмс-мл.,— заключена не в логике, но в опыте»,[748] и «история того, чем было право, необходима для познания того, что есть право».[749]'58

На уровне категории mens rea эти утверждения выглядят в особенности убедительными. Какие бы соображения ни приводились в опровержение, нельзя отрицать неразрывности цепочки, протянувшейся от датируемой рубежом IV-V вв августинианской мысли «ream linguam non facit, nisi mens rea» через «Покаянные каноны» и wite. bot, wer англосаксонских правд VI-XI вв., через «reum non facit nisi mens rea» Leges Henrici Primi XII в., через максиму «crimen non contrahitur, nisi nocendi voluntas» Генри де Брактона XIII в., через «malitia supplet cetatem» «Ежегодников» XIV в., через судейский скептицизм XV в. о неизвестности самому дьяволу мыслей человека, через «malyce prepensed» статутного права XVI в., через коуковское «асtus non facit reum, nisi mens sit rea» XVII в., через блэкстоунов- ское «злобное намерение» XVIII в., через бишоповское наказание как следствие злобности XIX в., через элементы виновности Примерного уголовного кодекса XX в. к воззрениям судей Верховного Суда Соединённых Штатов начала XXI в. на «моральную виновность» как необходимую и соизмеряющую предпосылку уголовного наказания.[750]

Суммируя сделанные историко-правовые наблюдения, можно прийти к следующим выводам.

Привнесение в английское уголовное право категории субъективной составляющей содеянного как обязательного элемента в структуре преступления следует приписать второй половине XII — началу XIII вв. В этот период вызванные Папской революцией конца XI — начала XII вв. изменения в области права привели к созданию королевской системы уголовного права, в которую её творцами быте заложена основанная на канонической доктрине преступления и наказания идея виновности как обязательной предпосылки к установлению единственно оправдывающей наказание греховности субъекта, т. е. сознательного выбора им пути зла.

Каноническая идея виновности, оформившаяся в легальную категорию mens rea, обусловила становление в теории последней двух самостоятельных, равноправных концептуальных характеристик: во-первых, социально-этической сущности mens rea и, во- вторых, проявления указанной сущности в том или ином психическом настрое, состоянии ума деятеля, неодномерное развитие и неравновеликое соотношение которых позволяет выделить в истории теории mens rea несколько качественно отличающихся друг от друга этапов.

Первый из них охватывает эпоху с XIII в. по XIX в. Его характерными чертами являются акцент на греховности, моральной упречности поступка, сравнительная неразработанность обобщённого понятийного аппарата mens rea и объективность её оценки. Это позволяет именовать данный этап периодом господства концепции mens mala, рассматривающей оцениваемую с объективных позиций общества моральную упречность психического состояния человека как доминанту’, изначально предопределяющую наличие или отсутствие mens rea в том или ином совершённом преступлении.

Образование в XVII в. американских колоний британской короны привело к постепенному заимствованию ими английского общего права и его доктрины, включая теорию mens rea в том её понимании, которое господствовало в Англии в XVII-XVIII вв. и которое удержалось на американской почве вплоть до конца XIX в.

С конца XIX в. и до середины XX в. можно говорить о новом направлении в развитии теории mens rea — концепции mentes геае, характеризующейся пониманием mens rea как того или иного проявления психической деятельности человека, разнящегося от- преступления-к-преступлению и покоящегося в основе своей на морально упречном настрое ума деятеля.

Появление в 1962 г. разработанного Институтом американского права Примерного уголовного кодекса ознаменовало следующий этап в развитии теории mens rea. Созданная им схема элементов виновности с их психологическим определением и иерархической упорядоченностью, а также отрицанием моральной упречности настроя ума деятеля как одной из концептуальных характеристик mens rea даёт основание к отнесению отражённых в положениях кодекса взглядов к особому, самостоятельному теоретическому направлению в границах общей теории mens rea — теории виновности, в рамках которой категория mens rea исчерпывается структурой формально-психологических терминов. При этом с позиций специальных вопросов теории mens rea резкий разрыв с категорией моральной упречности не мог пройти безболезненно и не только породил ряд оставшихся неразрешёнными составителями кодекса дилемм, но и, в сущности, подорвал на уровне частных положений всю теорию виновности в целом.

Осмысление психологического потенциала теории виновности Примерного уголовного кодекса и конвергенция последней с идеей моральной упречности составляют содержание современного периода в развитии теории mens rea в американском уголовном праве.

В её современном понимании категория mens rea означает релевантный для целей уголовного права заслуживающий морального порицания настрой ума деятеля, характеризующийся проявленной индивидом намеренностью, неосторожностью или небрежностью по отношению к совершённому им преступному деянию. В своём философско-правовом плане она основывается на понимании сущности уголовного наказания как стигмата морального осуждения, налагаемого на человека обществом. Источником данного стигмата, в свою очередь, служит осознание индивидом моральной упречности свободно избираемого им варианта поведения, ставящего в опасность значимые социальные ценности, взятые под охрану уголовного закона. Образуя концептуальную характеристику социальноэтической сущности mens rea, категория моральной упречности основывается на установленном и юридически закреплённом субъективном настрое ума деятеля относительно всех релевантных объективных компонентов преступления, отражённом в категориях намерения, неосторожности или небрежности.

С позиций сущности mens rea как морально упречного поставлення в опасность значимых социальных ценностей может быть теоретически обоснована концепция «смешанной» строгой ответственности, но лишь постольку', поскольку она связана с реально на- дичествующим неким уровнем упречности как предпосылкой к стигмату морального осуждения и следующему за ним уголовному наказанию. Стандартом к такой обоснованности «смешанной» строгой ответственности, в свою очередь, служит система взглядов и ценностей, разделяемых данным социумом. И, напротив, «истинная» строгая ответственность, базирующаяся на отсутствии юридически достоверно установленной какой-либо моральной упречности, теоретически неприемлема.

В аспекте практического преломления общей теории mens rea отражением её развития служит институт юридической ошибки, прошедший в своём становлении путь от абсолютной нерелевантно- сти error juris для целей наступления уголовной ответственности до признания такой релевантности, основанной на понимании социальной и философско-правовой необоснованности применения к лицу уголовно-правовых санкций при отсутствии у него позитивного знания закона как единственного базиса к констатации в ряде ситуаций морально порицаемого настроя его ума.

Отражением развития теории mens rea также служит доктрина тяжкого убийства по правилу о фелонии, на всём протяжении своей истории связанная с категорией моральной упречности как оправдывающей осуждение лица даже к смертной казни за тяжкое убийство, заключающееся в причинении смерти (пусть и случайном) другому человеку в ходе намеренного совершения исходно опасного для человеческой жизни преступления, являющегося фелонией.

В равной мере развитие общей теории mens rea нашло своё отражение в институте материально-правовых средств доказывания mens rea, где презумпция последней, изначально связанная с объективизированной моральной упречностью поступка, стандартом сообщества, прилагаемым к индивиду, превратилась к настоящему времени в средство установления реальной субъективной виновности человека.

Завершая предлагаемое исследование соображениями более общего плана, нельзя не отметить, что наш исторический набросок, спроецированный на американское уголовное право, свидетельствует о многом.

Прежде всего, им отражается ценность истинно психологического подхода к mens rea, позволяющего в рамках анализа, могущего быть названным элементным, установить реальный субъективный настрой ума деятеля со множеством присущих ему целей, уверенностей, догадок, сомнений, пренебрежений и неосведомлённостей.

История также говорит о необходимости строго субъективного в своём базисе анализа mens rea, исключающего возможность произвольного, объективного по своему характеру вменения данной составляющей преступления.

Она подчёркивает невозможность изъятия из структуры mens rea категории моральной упречности, основанной на объективно оцениваемом субъективном настрое ума деятеля, как единственной предпосылки социальной и философско-правовой оправданности уголовного наказания.

На рубеже XXI-XX вв. история подтверждает и остающийся непререкаемым в своей истинности скептицизм, выраженный в начале XX в. Г. С. Фельдштейном, утверждавшим, что вопрос о формах виновности «несмотря на значительное число попыток в законодательствах и доктринах не может считаться решённым окончательно»,1'60 и вновь повторенный в середине XX в. Джеромом Холлом, полагавшим, что неверно считать сложившееся понимание mens rea полным и неизменным, и указывавшим на неразрешённое™ многих крупных проблем в этой области уголовного права.1161

Из всего этого в перспективе на будущее история развития теории mens rea стимулирует дальнейший научный поиск, направленный на более выверенное отражение через категорию mens rea различных институтов уголовного права, таких как покушение, сговор, соучастие, ошибка и так далее.

Но и это ещё не всё. На теоретико-системном уровне уголовного права история и настоящее с необходимостью подтверждают тот тезис, что уголовно-правовая система любого цивилизованного общества покоится на ряде исходных принципов, чей основополагающий характер не может быть скрыт за пестротой национального законодательства и чья природа отражает основополагающее единство различных уголовно-правовых культур. Принцип mens rea в его англо-американском понимании и принцип вины в его российском понимании как нельзя лучше свидетельствуют в пользу такого утверждения.

Фельдштейнъ Г.С. Указ. соч. С. 33.

См.: HalIJ. General Principles ... P. 165.

ПРИЛОЖЕНИЯ