К типологии усечения
Было бы неожиданностью, если в заведении, которое по- чешски называется nevlstinec, обнаружилась бы nevlsta ('невеста’), а не nevlstka ('проститутка’). Слово nevlstinec, однако, образовано не от nevlsta, а от nevlstka с усечением конечной морфемы {#k} в основе (Докулил и др.
1967, 464). Подобное явление довольно широко распространено в чешском языке, напр. sladky nasiadly 'сладковатый’, и еще чаще встречается в русском, где оно стало предметом оживленной полемики (АГ 70; Исаченко 1972; Ворт 1973а; Лопатин, Улуханов 1974). Основной спор касается соотношения фонологической и морфологической структуры усекаемых сегментов — н, к, ск и под., — исчезающих при словообразовательных процессах типа поздний ^ опоздать, редкий ^ редеть, Томск ^ томичи. Что это — фонологические единицы, “финали” (АГ 70), “субморфы” (Мельчук 1967; Чурганова 1967; 1973), “морфемообразные сегменты” (Ворт 1973а) или нечто иное? Ответ на этот вопрос зависит не только от принятой автором концепции морфемы (Исаченко 1972, 101; 1973, сн. 3; Лопатин, Улуханов 1974, 58), но и от общего грамматического подхода к описанию процесса (Ворт 1973а, 387—389). Достаточно полный обзор столь широкой проблемы в рамках одной статьи практически невозможен; мы попытаемся дать лишь самое общее представление о типах усечения и основных проблемах, связанных с выявлением их морфологического статуса.Факторы, определяющие усечение тех или иных элементов, варьируют от чисто фонологических до чисто морфологических. Фонологические и морфологические факторы не ис-
A typology of truncation // Studia Linguistica Alexandra Vasilii filio Issa- tschenko Collegis Amicisque oblata / H. Birnbaum, L. Durovic, G. Jakobsson, N.-A. Nilsson, A. Sjoberg, D. S. Worth, eds. Lisse, 1978. P. 501—507. Работа выполнена при поддержке Национального Научного Фонда США, грант № GS-41729.
ключают друг друга, но, напротив, обнаруживают взаимозависимость[55]; в большинстве случаев можно предположить влияние факторов обоих видов, причем один и тот же набор фактов поверхностного уровня можно разумно интерпретировать несколькими совершенно различными способами[56].
Фонологическое усечение. Усечение можно с полным основанием считать фонологическим только в том случае, когда усекаемый сегмент определенно не является морфемой, иначе говоря, если усекается фрагмент достоверно идентифицируемой морфемы, причем оставшаяся часть сохраняется в производной основе (напр. выпихнуть А выпихнизм [АГ 70, с. 74], где фонема /п/ сохраняется, а фонема /и/ исчезает перед морфемой {’izm}, причем обе фонемы входят в состав суффикса {пи}, имеющего значение однократности). Фонологическое усечение типа VV А V было впервые рассмотрено Якобсоном (1948). Аналогичное правило, по-видимому, работает и в случаях типа наплевать А наплевизм, отозвать А отзовизм, хотя в последних двух примерах усекаемое /а/ нельзя считать частью какой-либо морфемы[57]. То же самое правило (VV -А V) объясняет исчезновение конечной гласной в производных от несклоняемых существительных типа пальто ^ пальтецо, чукчи ^ чукчанка, Чека ^ чекист и т. п. в тех случаях, когда проблема структуры основы не решается интерфиксацией (ср. случаи вида МГУ ^ эмгеуевский; ср. Земская 1964; Шапиро 1967; Исаченко 1969 и др.).
Разновидностью фонологического усечения следует считать слоговое усечение, в котором основным фактором является не фонологический статус конечной фонемы в производящей основе, а слоговые ограничения, относящиеся к суффиксации. Этот принцип очевиден в случае двусложных производных на -ик типа телевизор ^ телик, велосипед ^ велик, фотоаппарат ^ фотик, шизофреник шизик, тунеядец ^ туник (Виноградо
ва 1972; Санджи-Горяева 1972): конечным результатом такой операции — независимо от числа слогов в производящей основе — должна быть основа вида (CC)VCVC: например, производное Алик может быть образовано от имен Алексей и Александр; было бы абсурдом учитывать в формулировке соответствующего правила усекаемые цепочки /eksandr/ и /eksej/; в соответствии с предложенным ранее (Ворт 1973b) объяснением таких случаев, производящая основа усекается непосредственно перед второй по счету гласной: Владимир ^ Владик, Артур ^ Артик.
Аналогичный принцип, по-видимому, работает для менее многочисленных производных на {as}: племянник ^ племяш, муравей ^ мураш.С другой стороны, чередования согласных и сочетаний согласных (обычно содержащих /п/) с {s(a)} указывают на существование акцентно-обусловленного усечения: производящая основа усекается непосредственно после ударной гласной исходной формы, независимо от окружения: дракон ^ дракоша, спекулянт ^ спекуляша, филармония ^ филармоша, бассейн ^ бассеша, воскресенье ^ воскресеша, Аркадий ^ Аркаша, Чуковский ^ Чукоша, Порфирий ^ Порфиша (Земская 1971). Те же словообразовательные процессы происходят и в случае расширенного суффикса {sk(a)}: стипендия ^ стипешка, (высокое) давление ^ давлешка; сохранение эпентетического /1’/ в последнем случае указывает на неморфологическую природу данного правила усечения[58].
Фономорфологическое (М-Ф) усечение. Особенно продуктивный в современном языке тип усечения является промежуточным между фонологическим и морфологическим типами. Этот тип характерен для случаев, когда результатом словообразовательной операции оказывается бессуфиксальная основа с фонологической структурой, характерной обычно для корневых морфем — например, CVC, CVCVC и т. п., — кибернетическое (устройство) ^ кибер, магнитофон ^ маг, трансформатор ^ транс, шизофреник ^ шиз, троллейбус ^ тролл, троля, стипендия ^ стип, макинтош ^ макин, специалист ^ спец, сюрреализм, сюрреалистические (приемы) ^ сюр; с тремя слогами: пенсионер ^ пенсион и пенс, термоядерн(ый) ^ термояд, университет ^ универ (ср. нем. Uni), ортодоксальный ^ ортодокс. В некоторых случаях такая операция приводит к появлению в русском языке новых морфем, являющихся своего рода реконструкциями иноязычного прототипа, напр. трансформатор ^ транс, электричество ^ электр. Аналогичные образования возможны и для незаимствованных слов, но они менее продуктивны: изысканность, изысканные приемы ^ изыск, прибалтиец ^ прибалт, Волго-Балтийский канал ^ Волго-Балт, что, опять же, приводит к появлению морфем, ранее не существовавших в русском языке (например, корень изыск несомненно не связан с искать)[59].
В нескольких случаях это правило приводит к результатам, совпадающим с синекдохическим усечением, воссоздающим ранее существовавшие основы, но с новым, переносным значением: Исакиев- ский собор ^ Исакий, «Столичная» водка ^ столица, восклицательные знаки ^ восклики, артист Художественного театра ^ художник (эти и прочие примеры взяты из работ Сан- джи-Горяева 1972; Виноградова 1972; о переносе лексических значений см. Исаченко 1958; Янко-Триницкая 1964). Поскольку синекдохическое усечение основано на метонимических и метафорических отношениях между означаемыми корневых морфем, этот тип, очевидно, следует считать переходным к морфологически обусловленному усечению.Морфологическое усечение. То, что морфология играет важную роль в усечении, никем не оспаривается; разногласия объясняются отчасти терминологическими различиями[60]. Большинство проблем вызвано тем, что конкретная фонологическая цепочка (с диахронической точки зрения это обычно славянский суффикс или, реже, — заимствование, представляющее собой зачаток будущей русской морфемы) может играть семантически различительную или более или менее явно выраженную морфологическую роль в тех или иных контекстах[61]. Думается, единственной разумной реакцией на это должен быть отказ от жестко заданного однозначного определения морфемно- сти (Тихонов 1972; Лопатин, Улуханов 1973) и принятие мор- фемности как качества, имеющего разную степень выраженности (в смысле Болинджер 1961), то есть признание того, что конкретная цепочка может быть более или менее морфемной. Общее значение морфемы представляет собой лишь набор параметров с определенной областью возможных конкретных значений — от ярко выраженных и однозначных, типа {’ik} в случае старик ^ старуха (если согласиться со Станкевичем [1962, 9] в том, что подобные типы словообразования действительно однонаправленны) — до расплывчатых категориальных ассоциаций с неким конкретным классом форм (напр. /1’/ в случае земля ^ подземок; см. Фрост 1973, 192).
Морфемный статус конкретного сегмента или цепочки зависит от двух вещей: (1) системной роли или поведения во всей деривационной системе в целом (англ.
'type’) и (2) от индивидуальной деривационной функции данного сегмента или ее отсутствия в конкретном контексте, т. е. от его содержания (англ. 'token’). Морфемный статус как системный тип, характеризующийся определенным поведением, можно иллюстрировать принадлежностью к открытому или достаточно широкому набору пересекающихся рядов или “квадрату Гринберга” (Гринберг 1957, Винокур 1946), напр. {’ik} со значением уменьшительности: столик, стулик, французик, президентик, ... или {’#п} “десубстантивирующий адъективный формант” в словах радужный, книжный, снежный, тележный и т. п. Отсюда следует, что такие цепочки, как {’ik}, {’#n}, {#k} (со значением уменьшительности), {’#sk} (адъективный формант) и подобные характеризуются тем, что можно назвать высокой степенью потенциальной системной морфемности, независимо от наличия или отсутствия конкретной деривационной функции в конкретном контексте, в то время как такие хорошо известные из литературы последовательности, как {tux} в пастух и петух или {’arus} в стеклярус, фигурирующие лишь в нескольких изолированных примерах, обладают очень низким морфемным потенциалом.Морфологический статус как индивидуальный образец зависит от того, является ли сама словообразовательная основа, содержащая усекаемый сегмент, производной основой с четко выделяемой словообразовательной структурой. Элемент {’#j}, усекаемый в судья ^ подсудок, очевидно является аффиксом, который используется для образования слова судья от суд и/ или судить[62], в то время как морфологическая функция {’#j} в случае свинья ^ подсвинок гораздо менее понятна[63].
Из сказанного следует, что морфемный статус конкретного объекта в конкретной словообразовательной операции зависит как от поведения (системной роли), так и от того, используется ли он в конкретных случаях образования производных основ от производящих, — т. е. от конкретного содержания. Таким образом, мы можем выделить четыре уровня морфемно- сти усекаемых сегментов:
- Если усекаемый сегмент является систематически продуктивным, а производящая основа — мотивированной, то мы имеем дело с полностью морфологическим усечением, например, (труба ^) трубка ^ трубье, (радуга ^) радужный ^ радужина, (суд ^) судья ^ подсудок, (рог ^) рогатый ^ рогач.
- Если усекаемый сегмент систематически продуктивен, но производящая основа не мотивирована[64], то мы получаем потенциально морфологическое усечение, например тряпка ^ тряпье, подмышка ^ подмышник, птица ^ птаха, свинья ^ подсвинок, большевик ^ большевизм, богатый ^ богач.
- Если усекаемый сегмент систематически непродуктивен, но производящая основа мотивирована, мы имеем дело с псевдоморфологическим усечением, например, (пасти ^) пастух ^ подпасок; подобные случаи по понятным причинам встречаются редко.
- Если усекаемый сегмент систематически непродуктивен и производящая основа не мотивирована, получаем неморфологическое усечение, например, земля А подземок, лошадь А лошак, картофель А картошка. Неморфологическое усечение отличается от фонологического тем, что последнее оперирует с более или менее определяемыми фонологическими правилами (типа VV А V и т. п.), в то время как первое по своей природе менее систематично.
Приведенные выше замечания о разных степенях морфем- ности, разумеется, представляют собою лишь незначительное дополнение к продолжающейся сложной дискуссии о члени- мости и продуктивности основ (Земская 1966, Мельчук 1968, Янко-Триницкая 1968, Панов 1971, Улуханов 1971 и др.) Неудивительно, что сложности русской морфологии находят отражение в словообразовательном усечении.
Итак, выше были установлены условия, характеризующие следующие виды усечения в русском словообразовании: фонологическое (подтипы: слоговое и акцентно-обусловленное), переходное или фономорфологическое усечение (подтипы: полностью морфологическое, потенциально морфологическое, псевдоморфологическое и неморфологическое; терминологическая противоречивость последнего подтипа подчеркивает его несистематический характер). Наиболее существенные теоретические выводы состоят, во-первых, в том, что морфемность следует считать не абсолютным качеством, а континуумом промежуточных состояний, и, во-вторых, в том, что статус усекаемой части часто менее важен, чем статус того, что остается после усечения. Наши замечания даны по необходимости в чрезвычайно сжатой форме и недостаточно детально иллюстрированы. Соображения объема также помешали нам дать адекватный обзор богатой литературы предмета. Тем не менее, автор рад возможности внести скромный вклад в область, столь плодотворно исследованную профессором А. В. Исаченко.