VI. РУССКИЙ язык В ШКОЛЕ

М. Е. Швыдкой (бывший министр культуры, глава Роскультуры) в одной из статей [53] заявил дословно следующее: «Когда часть СССР была оккупирована фашистами, то для славян там была установлена норма изучения родного языка в год — 200 часов».

Собственно, о преподавании родной словесности в отечественной школе можно уже ничего и не писать. Когда мы беседовали с людьми, несмотря ни на что ее всё же преподающими, делясь с ними планом написания этих субъективных заметок, они грустно улыбались, сочувственно смотрели на нас и, пожимая плечами, говорили: «Зачем? Все равно бесполезно». Мы не столь наивны, сами знаем, что бесполезно. Но делать бесполезное — одна из характерных особенностей нашей культуры, потому, оставаясь верным ее традициям, продолжим. Сделаем еще одну оговорку. Мы не считаем себя большими педагогами, не претендуем на звание первоклассных методистов, знающих, как надо преподавать родной язык, но, думаем, имеем право поговорить о том, как это не надо делать.

Создается впечатление, что одной из главных задач чиновников от образования является спасение детей от напряжения. Очередная цитата. Письмо Московского комитета образования от 31 августа 2008 года № 2-14-20/15 «О соблюдении гигиенических требований к организации образовательного процесса в общеобразовательных учреждениях г. Москвы»: «В условиях современной школы перегрузка обучающихся является одной из серьезнейших проблем».

Вот, оказывается, в чем главная проблема современной школы! Правда, не очень ясно, чем же таким перегружаются ученики, если их уровень знания школьной программы из года в год неуклонно снижается. Не можем подтвердить последний тезис какими-либо статистическими данными (есть ли такие?), но утверждаем это, опираясь на собственный опыт преподавания в вузе, насчитывающий не один год, даже не одно десятилетие. Не знаем ни одного из своих коллег в МГУ и в других вузах, который не согласился бы с тем, что даже по сравнению с выпускниками десятилетней давности нынешние абитуриенты обладают значительно более скромными знаниями предметов гуманитарного цикла. Не думаем, что в области математики или, скажем, химии картина иная, но не станем об этом рассуждать, будучи, к сожалению, не очень компетентными в названных науках. Зияющие пустоты в знании истории, географии, обществоведения, философии, просто невозможные для поступающего в вуз еще 15 лет назад, сегодня стали столь привычными, что не вызывают удивления. Так чем же тогда так перегружаются нынешние школьники? Приносим извинения за повторение вопроса, но мы, в самом деле, не можем найти на него ответ.

Вообще забота о неутомляемости юношества замечательна. Одной из причин появления ЕГЭ было именно спасение выпускников от излишних стрессов, как нам объясняли. Дескать, детишки очень устают, сдавая экзамены и в школе и в вузе. Особенно трогательны эти рассуждения в свете того, что через пару месяцев после этих самых экзаменов значительная часть так нежно опекаемых детишек пойдет служить в нашу славную армию, где, как нам кажется, почему-то не очень заботятся, травмируется их психика или нет и насколько они устают. К тому же вскоре их могут просто отправить на войну. Как тут быть со здоровьем?

Вступительное сочинение как зеркало речевой революции

На протяжении ряда лет мы участвовали в проведении вступительных испытаний в вуз. Очевидно, мы как раз и есть те самые педагоги-взяточники с руками, обагренными кровью невинных загубленных абитуриентов и с карманами, набитыми неправедно нажитыми деньгами.

Знаем, что очень многие филологи к анализу такого рода материала относятся с гадливым презрением — дескать, мало ли что там натворили малолетние неучи! Язык- то со времен Пушкина всё равно не изменился и не изменится, норма стабильна! Норма стабильна, если ее соблюдают все и всегда, но именно этого и не показывают такого рода письменные тексты. Важно, что такой экзамен проводится по окончании средней школы. Если в процессе обучения и совершаются какие-либо ошибки, то это вполне естественно и нормально: есть время объяснить, поправить, научить. На вступительных экзаменах преподаватели имеют дело уже с готовым продуктом, если так можно выразиться, с результатом совместных усилий — и школы, и самого ученика. Обучение завершено, и можно посмотреть, что же получилось.

Есть и другое возражение: экзаменационный письменный текст (сочинение или изложение) создается в условиях стресса, шока, чуть ли не в беспамятстве — как же можно на его основании судить о речевой компетенции? Но ведь вступительный экзамен — это важный, ответственный шаг. Абитуриенты прекрасно осознают, что поставлено на карту и ради чего они подвергаются таким мукам, отсюда стремление выполнить работу как можно лучше, тщательно проверить ее и сдать комиссии тот вариант, который произведет наиболее благоприятное впечатление.

Сочинение является показателем не только уровня грамотности, но и отражает степень интеллектуального развития абитуриента, его умение обдумывать и обобщать имеющуюся в его распоряжении информацию; самостоятельно написанное сочинение в достаточной степени характеризует абитуриента как мыслящую личность и дает представление о следующих важнейших ее свойствах: умение логически мыслить, умение использовать материал, умение грамотно излагать свои мысли.

Начнем с простейшего — с орфографии. Традиционно именно орфографические нормы, в отличие от всех иных, предписывали выбор только одного правильного написания из ряда возможных. Известно, например, что слово еще может быть написано сорока восемью различными способами, но правильным будет только один. Такое отсутствие вариативности рассматривается в настоящее время как серьезная проблема.

Т. М. Григорьева видит в сохранении жестких, невариативных норм правописания черты тоталитарного мышления, связывая новую орфографическую ситуацию с процессами десоветизации: «Ситуация орфографического режима целенаправленно формировалась в русском правописании параллельно тоталитарному общественному укладу начиная с 30-х годов XX столетия. (...) Преодоление режимного орфографического сознания в практике школьной русистики можно считать продолжением разговора о необходимости ограничить пределы действия абсолютной нормы (только в официальной практике официальных учреждений обязательно соблюдение всех правил правописания) и ослабить требования, например, в сфере частного письма, по отношению к исключениям, второстепенным или нечетким правилам»[54].

При такой формулировке не может не возникнуть ряд вопросов, первый из которых — что такое «сфера частного письма»? Тайный дневник? Личная переписка — письма, поздравительные открытки, телеграммы? Но кто контролирует правильность написания в этом случае и каким образом? Адресат или какая-либо высшая инстанция? Да и объем частной переписки в настоящее время довольно мал — в сфере межличностного общения используется телефон или электронная почта, а там орфографические «вольности» только приветствуются, даже возводятся в культ: весьма популярный несколько лет назад «язык падонкафф» прекрасно это показал, обогатив современную речевую практику такими перлами, как превед, кросавчег, ржунимагу, пеьии исчо, многа букаф — ни асилил и т. п. Следует заметить, что в 2009 году абитуриенты, писавшие диктант, в массовом порядке ориентировались именно на эти примеры — вариант преведли- вый/приведливый (приветливый) был в каждой второй работе.

Несколько яснее выражена схожая позиция у С. М. Кузьминой: «Большая строгость орфографических норм естественна (правописание должно быть единообразным — это главное требование, предъявляемое к орфографии), и всё же вопрос о возможности “умягчения нравов” орфографических норм нуждается в специальном рассмотрении и обосновании. Целесообразно сделать эти нормы более гибкими, узаконив в строго определенных случаях правописные варианты. (...) Разумеется, допущение вариативных написаний не означает возврата к орфографическому разнобою. В печати не должно быть вариантов: корректоры обязаны соблюдать рекомендованный вариант, однако допустимый вариант не будет считаться ошибкой при проверке школьных или абитуриентских работ»[55].

Считает чрезмерно жесткими орфографические нормы и А. И. Дунев: «Прежде всего толерантность как лингвокультурологическая категории предполагает коррекцию орфографических норм с целью устранения агрессии в речевой коммуникации. В данном случае речь идет о формировании новых орфографических норм, приспосабливаемых а) к новым социальным условиям жизни, б) к жанровым особенностям текста, в) к новым отношениям адресата и адресанта.

Нельзя не отметить, что сторонники «вариативной орфографии» так или иначе ограничивают сферу ее использования несколькими коммуникативными ситуациями — частная переписка (Т. М. Григорьева), письменные работы школьников и абитуриентов (С. М. Кузьмина), рекламные тексты (А. И. Дунев), что для всего объема коммуникативных ситуаций и для языковой системы в целом едва ли существенно. Если же проблема состоит в том, чтобы не судить строго школьников и абитуриентов, то нужно разграничивать знание правил для создания оптимального текста и знание правил как критерий оценки и отбора на экзамене. И здесь нет особой необходимости «умягчать нравы» — критерии отбора зависят не от правил, а от того, насколько, например, количество бюджетных мест в вузе меньше количества абитуриентов. Своеобразие же рекламных текстов, слоганов и объявлений (намеренное нарушение орфографии как прием языковой игры, использование одновременно кириллического и латинского алфавита и пр.) следует, очевидно, трактовать как черту авторского текста, как бренд, не предназначенный для копирования. Рекламные тексты используют все возможности языка в целях коммуникативного воздействия и даже манипулирования, что может спровоцировать построение адресатом ложных умозаключений. Поэтому использовать их в качестве образца для подражания по меньшей мере неразумно. Видимо, стоит вслед за В. Г. Костомаровым признать стремление «всё поменять» особенностью переходного периода: «При новых правилах игры, диктуемых психологией перестраиваемой, реформируемой жизни, когда новое принимается безоговорочно, а старое отметается категорически — только потому, что оно старое, теряют свою безапелляционную обязательность даже орфографические и пунктуационные предписания»[57].

В.              Г. Костомаров указывает и на «серьезные тенденции, в основе которых — извечные сомнения в оптимальности правил правописания и расстановки знаков препинания, непреходящее желание их упростить. И если в более спокойные времена эти чувства сдерживаются стремлением держаться за традицию, культивировать преемственность, то в наши дни они порой становятся необузданными»[58].

Следует указать и еще на одно обстоятельство, которое сторонники орфографических вариантов не учитывают. Есть мнение, что «один из самых надежных критериев определения необходимости орфографических изменений — регулярное несоблюдение правила, определяющего данное написание, грамотными людьми, то есть бездействие правила (например, слитно-дефисное написание сложных прилагательных)»7.

Слитно-дефисное написание действительно представляет определенные затруднения даже для подготовленной категории пишущих. Но это связано не только с нечеткостью правил, но и с тем, что многие слова такого строения образовались сравнительно недавно как результат слияния двух корней, один из которых (или оба) являются иноязычными: суперблокбастер, медиахолдинг, нон- стоп, он-лайн, офф-шор, байк-шоу, даун-шифтинг, фастфуд, мейнстрим, ноутбук и пр. Иноязычные заимствования вообще проходят определенный период становления графической формы — это, как правило, особенности передачи гласных и сохранение удвоенных согласных в корне (сендвич/сандвич/сэндвич, эскапизм/эскепизм/эскей- пизм, ремейк/римейк, оффис/офис, чиллаут/чилаут, чф- лидинг/чирлидинг/чарлидинг, ленч/ланч, джакузи/джакку- зи, капу чино/капу ччино, бренд/брэнд и пр.), а в настоящее время к этим неизбежным переходным вариантам добавилось и большое количество раздельных или дефисных написаний. При этом следует отметить активное развитие конструкций, при которых не происходит никакого согласования или управления: кофе-брейк, брейн-шторм, салат-бар, бренд-менеджер, тайм-коуч, онлайн-конференция, кейс-пакет, спа-процедуры, бизнес-ланч, трендсеттер, приват-пати и пр. Стремление к такого рода аналитизму проявляется и в названиях: например, «Кре-

1 Кузьмина С.М. Указ. соч. С. 234.

дит Европа Банк» — по-русски было бы Европейский кредитный банк? Учитывая огромное число иноязычных заимствований, которые в настоящее время широко используются во всех функциональных стилях и мгновенно становятся всеобщим достоянием при помощи средств массовой информации, проблема их графического оформления стоит весьма остро. Хотя именно в этой сфере мы можем наблюдать ту самую стихийную, или естественную, вариативность, которая считается наилучшим способом решения проблем современной орфографии. Отметим, что уже упоминавшийся словарь «Русский язык начала XXI века. Актуальная лексика» (2006) закрепил эту вариативность — в ряде случаев указаны оба возможных варианта написания. И на что тогда ориентироваться — на собственный вкус?

И. В. Нечаева, указывая на проблемы орфографического оформления такого рода слов, отмечает, что «написание большого разряда лексики (типа бизнес-леди, имиджмейкер, диджей, китчмен, массмедиа, медиабизнес) оказывается вне зоны действия существующих правил и испытывает колебания. Традиционно написание иноязычной лексики регламентируется в словарном порядке. В настоящее время при большом наплыве заимствований в русский язык словари не успевают включать в свой состав новые слова, между тем потребность в их орфографической передаче ощущается постоянно. Кроме того, словари, которые успели зафиксировать новые слова, дают их в различном написании, так как не имеется четких критериев передачи данных слов. Это приводит к образованию большого орфографического разнобоя и бытованию в русском языке нежелательных вариантов»[59]. Таким образом, наличие вариативных написаний далеко не всегда является благом.

Ряд подобного рода примеров приводит Е. Г. Сидорова, проводя эксперимент с написанием таких слов, как медиаимперия, супершоу, суперобложка, мегазвезда, масс- медиа, шоумен. Вариативность подобного рода написаний и широкое распространение такого принципа словообразования требует определенной систематизации, то есть выработки единых норм, а не замены единых нормативных предписаний вариативными. «Проблема урегулирования в области слитно-раздельно-дефисных написаний может быть решена лишь путем выработки новых правил, основанных на признаках слова, обоснованных с точки зрения системы конкретного языка и актуальных для его носителей»[60].

По нашему мнению, актуальными для носителей языка являются как раз не разнообразные варианты написания одного и того же слова, а один-единственный правильный вариант. Не перечесть случаев, когда люди самой разной квалификации и уровня подготовки задают совершенно однотипные вопросы: «Скажите, как правильно (произнести, написать)?» Робкая попытка объяснить, что имеются-де варианты, вызывает по меньшей мере недоумение. Да, варианты есть, но какой из них правильный? При этом нет большого желания у специалистов взять на себя такую ответственность, зафиксировать и кодифицировать определенную норму — вот вам варианты, сами и разбирайтесь, когда какой использовать. Человек с хорошим филологическим образованием, может, и справится, а остальным как быть?

Однако практика показывает, что наибольшее количество ошибок в современных письменных текстах касается вовсе не сложных случаев, не второстепенных и частных правил и даже не исключений — больше всего ошибок в правописании безударных гласных корня. Письменные работы студентов и абитуриентов (а их хотя бы формально следует считать людьми грамотными, поскольку они закончили курс десятилетнего школьного обучения и получили аттестат о среднем образовании) из года в год дают такие варианты, как сабоченка, тонцор, баченок, парок, агарченный, далина, расположение, потреот, обо- жюр, нотура, октуальный, семпотичный, огония, крете- коватъ, опсалютный, онализ, депломат, стобильный, ди- гродация, аллигарх, обсалютно, порошют, кот о клизм, ди- гинирироватъ, преметивный, прогмотичный, эллигант- ный, арестократия. Тогда следует допустить вариативное написание и в этих случаях, только предусмотреть наличие нескольких (очевидно, равноправных) вариантов.

Ошибки встречаются и там, где их можно было бы избежать, подобрав проверочное слово. Однако оказывается, что эта операция не под силу многим пишущим на русском языке — ошибочной выбор проверочного слова приводит к таким вариантам написания, как ценизм (цена?), тираризироватъ (тиран?), частолюбие/чистолю- бие, координалъно (координация?), коллефицированный (количество?), аллигарх (аллигатор?), поднаготная (нагота?), портатип (портативный?), экстримальный (экст- рим?). В одном из диктантов, который пишут студенты младших курсов, есть слово молодцеватый, которое в 50% случаев превращается в малоцеватый. Ну, допустим, мало — это понятно, а что такое тогда цеватый? Никто не задает себе такого вопроса. Как видно из примеров, неправильный выбор проверочного слова приводит к замене не одной буквы, а нескольких, порождая своеобразную контаминацию. Такой же контаминацией следует, очевидно, считать написание светоприставление и светопредставление, мировоздание, совладать, скупидом, кровопотливый, самоанализм, врознь, сумадур.

Много ошибок связано с неразличением предлогов ПО, ВО/В и соответствующих приставок и частиц: по- жизни, по-нарошку, врезулътате, no-крайней мере, в ве- ряю, всамом деле, во обще, вотделъности, в селенная, в предъ, как помаслу, воблаго, во круг, внадежде, судя по- всему, по-моему мнению, no-зеленеет, по-тихонъку, по- возможности, по-поводу, no-сравнению, по-этому, по- любви, по-русскому языку, по-роду своей деятельности, воснавном, всостоянии, по прище, впервую очередь, взре- лые годы, no-наследству, восновном. Нередко такого рода проблемы связаны с неумением различить имя существительное и наречие, поскольку они выполняют единую синтаксическую функцию обстоятельства. Рассматривая этот вопрос, О. Е. Иванова указывает: «Состояние переходности между именем и наречием приводит исследователей, опирающихся на морфологический критерий, к предложению допустить варианты написания (слитное/ раздельное). Иными словами, убрав жесткую норму в письме, отразить неопределенность явления в языке. Однако при отсутствии формально опознаваемых типов единиц, для которых предполагается допустить двоякое описание, введение зоны вариативности значительно расширяет зону словарного (списочного) описания, и без того слишком обширную. Для сферы языковой неопределенности, в пределах которой сосуществуют наречия и наречные сочетания, в настоящее время, по нашему мнению, нецелесообразно и нереально формулировать лингвистически корректное орфографическое правило, которое не вступило бы в конфликт с возможностями носителей языка применить его на письме. Аналогом данного положения дел в других разделах орфографии может служить правописание непроверяемых гласных и согласных, к которому не предъявляются требования упорядоченности и где действует принцип традиционности написания и, соответственно, закон запоминания орфографического облика слова»[61].

Довольно часто встречается удвоение гласной О в корне или на стыке префикса и корня: персоонаж, пер- соона, воодружен, вооплощатъ, сооблазн, одноозначно, хоотично, координалъно. Интересно, что удваивается чаще всего не ударный, а предударный гласный. Удвоение других гласных ни разу не встречалось, но можно считать также весьма частой ошибкой мену О/У — хаус, индивидуом, периуд, консенсос, мену Э/И в начале слова — интузиазм, игоист, ипопея, этог, эрония, эдиллия, эзложение, эллюзия, эдентичен, экибана, а также появление «лишних» гласных и полугласных: смысол, отрасолъ (отрасаль), идеинтичный, преиобретатъ, упрачинятъ, немеркнующий, будующий, сведейтелъ, обыйденный, окейан, чайевые.

Правила правописания, регулирующие все эти случаи, никак нельзя назвать второстепенными или бездействующими. Поэтому нужно признать, что большое количество ошибок на определенное правило может свидетельствовать не только о его устарелости и недейственности, но и о низком уровне речевой культуры, прежде всего культуры письменной речи современного носителя русского языка. Причины здесь, очевидно, не столько лингвистические, сколько социальные, однако стремление «всё упростить» не всегда приносит результат. Уже в ряде случаев экзаменационные письменные работы школьников и абитуриентов из сочинений превратились в изложения, диктанты, тесты, но выполнение даже этих заданий представляет значительную сложность для многих.

И эта проблема обретает уже всеобщий характер. Е. А. Ланцева, указывая на претензии к знанию русского языка и литературы выпускниками московских школ, отмечает следующее: 1) неумение презентовать даже имеющиеся знания, то есть неумение высказываться как письменно, так и устно; 2) страх перед возможностью индивидуальной оценки художественного произведения; 3) катастрофическую элементарную безграмотность. Накоплен огромный материал, а некоторые выводы не столько поражают, сколько настораживают; 4) слабое наличие грамотности особого рода — умения собирать материал и оформлять свои мысли и впечатления; 5) слабое лексикостилистическое ориентирование, смешение элементов устной и письменной речи; 6) активное проникновение жаргона во все стили речи, школьник считает сленг нормой»[62].

При таком уровне речевой культуры едва ли имеет смысл коренным образом реформировать орфографические правила и нормы. Насколько такая работа будет эффективной, если уже сформировано пренебрежение к любым, даже самым демократичным, нормам и правилам, нет культуры мышления, базовые логические операции (например, подбор проверочного слова) недоступны, а активный словарный запас так мал, что невозможно связно изложить даже простейшие мысли? Активный словарный запас среднего носителя языка зачастую настолько мал, что многие ошибки совершаются потому лишь, что неизвестны слова, которыми можно было бы адекватно передать необходимую информацию. «Неспособность найти адекватные языковые средства для необходимой детализации различных компонентов ситуации — весьма характерная особенность речевого поведения современной языковой личности. Лакуны в лексиконе современной молодежи являются существенным препятствием при получении образования и представляют собой проблему большой социальной значимости, поскольку незнание слов адресатом, отсутствие обязательной общности лексиконов, необходимой для успешной коммуникации, снижает эффективность речевого воздействия, ведет к неадекватному речевому поведению»[63].

И поможет ли «упрощение» орфографии, если ошибки в большинстве своем связаны с незнанием азов, элементарных правил, с пониманием смысла слова, а не с особо сложными или спорными случаями? Ведь дело не в том, что современному школьнику трудно усвоить несовершенные правила — современному школьнику, к сожалению, трудно усвоить правила вообще. Тем более, что средства массовой информации, являющиеся для многих современных школьников едва ли не единственным источником знаний об окружающем мире и об использовании языка в частности, дают немало примеров разного рода стилистических, грамматических, а то и орфографических ошибок.

Сходные данные о современном состоянии речевой культуры можно найти в отчете «Уровень речевого развития санкт-петербургских школьников (по материалам исследования СПбППО и анализа аттестационных сочинений учащихся, претендующих на получение золотой медали)»[64]. Там, в частности, также указывается на то, что наиболее сложными для освоения оказываются случаи правописания гласных в корне. Ошибки в таких словах допускают 30-50% школьников и выпускников средней школы.

Раздел, посвященный проблемам формирования современной орфографической нормы хотелось бы завершить высказыванием лингвиста и философа М.К. Петрова: «Смертная скука Пифагоровой таблицы умножения и Аристотелевых падежей, частей речи и членов предложения с бесконечными “На какой вопрос отвечает?” может когда-нибудь породить волну школярского активизма, сравнимого по силе осмысленности и содержательности с недавней волной студенческого активизма (написано в 1974 г.—Д.Г.,Е.С.). Но волны приходят и уходят, а таблицы умножения, грамматики, скука их постижения остаются. Без них невозможно сформировать, увести в подкорку научную психологическую установку»[65].