О понятии основы в русском словообразовании и словоизменении

В своей пионерской работе о русском спряжении Роман Якобсон впервые предложил понятие базовой основы для описания морфонологических аспектов русского словоизменения (Якобсон 1948).

До настоящего времени новые идеи в славянской морфонологии относились в основном к словоизменению, причем в первую очередь — глагольному. Невозможно, однако, рассматривать словоизменение в отрыве от словообразования; представление о том, что словообразование относится скорее к области лексикологии, чем морфологии, выдвигаемое, в частности, в работах Исаченко[30], на наш взгляд, неприемлемо. Оба уровня имеют дело с правилами построения морфемных цепочек и значением возникающих в результате структур. Действительно, на словообразовательном уровне структурные отношения между морфемами и морфемными цепочками оказываются более сложными и менее очевидными — но это лишь указание на большую сложность задачи, а не повод для того, чтобы переложить ответственность за деривацию на лексикологов. По справедливому замечанию Е. Станкевича, “словообразовательный и парадигматический уровни взаимозависимы как в синхроническом, так и в диахроническом отношениях, и их понимание возможно лишь с учетом того, как каждый из этих уровней воздействует на другой и определяет его границы” (Станкевич 1962a, 3; ср. Виноградов 1952).

Эта взаимосвязь особенно очевидна на примере перехода словоформ из одной части речи в другую, иначе говоря, в лек- сикализации парадигматических противопоставлений (формы типа домой, кругом, сдуру, столовая — это явление нельзя считать чисто диахроническим)[31], и отчетливо проявляется в почти полной невозможности проведения границы между двумя уровнями в таких, например, образованиях, как причастия, уменьшительно-ласкательные формы существительных, видовые пары и т.

Станкевич определил две противоположные точки зрения на предмет, принадлежащие соответственно Сепиру и Трубецкому, как “континуальную” и “полярную” (Станкевич 1962, 4), но, как нам кажется, ни одна из них не может объяснить всего разнообразия фактов; иначе говоря, для адекватного объяснения грамматической реальности необходим синтез “континуального” и “полярного” подходов. Если мы рассмотрим все возможные типы морфологических преобразований в русском языке, т. е. явления, традиционно относимые как к словообразованию, так и к словоизменению, то одним из возможных методов их описания будет последовательное применение следующих трех операций над грамматическими категориями или их сочетаниями: добавления, устранения и замены. Совокупность категориальных различий между двумя словами, имеющими общую основу, может быть названа “грамматическим расстоянием”. Кратчайшее грамматическое расстояние — т. е. набор категориальных различий “чисто словоизменительного” типа — соответствует замене одного из членов ряда коррелирующих субкатегорий на другой член того же ряда, например, дательного падежа на винительный, внутри одной и той же подкатегории падежа, или первого лица на третье. Наибольшее грамматическое расстояние, или, иначе говоря, “чисто словообразовательный” набор отношений, характеризуется наибольшим количеством различающихся категорий. Примером здесь может служить образование отыменных глаголов, связанное с устранением категории падежа, трансформацией рода из классифицирующей в согласовательную категорию с ограничением сферы релевантности и с добавлением категорий вида, наклонения,залога, лица и времени.

Таким образом, типы образования слов в русском языке нельзя считать ни непрерывным континуумом вариаций от чисто словоизменительных до чисто деривационных (точка зрения Сепира), ни строгим разбиением на два противопоставленных класса (точка зрения Трубецкого); скорее, типы образования слов можно считать конечным набором шагов между минимальным и максимальным грамматическим расстоянием — “наиболее словоизменительным” и “наиболее словообразовательным” в терминах традиционной дихотомии, причем каждая точка шкалы расстояний представляет собой набор категориальных различий, допускающих грамматическое описание и определяющих ее отношение как к полюсам системы, так и к дискретному набору промежуточных состояний.

Заметим кстати, что для субкатегорий одной грамматической категории грамматическое расстояние можно, по-видимому, считать функцией от количества коррелирующих субкатегорий: чем больше их число, тем меньше грамматическое расстояние между любыми двумя из них, что и определяет близость таких образований к “словоизменительному” полюсу шкалы. Например, если принять, что отношение вида “категория : субкатегории” для категории падежа составляет 1 : 6 — т. е. данная категория включает шесть субкатегорий (если не касаться проблемы второго родительного и второго предложного), то замена одной субкатегории на другую ощущается скорее как парадигматическое явление (= более грамматикализованное/словоизменительное = менее словообразовательное/лек- сикализированное), чем аналогичная замена в системе из двух субкатегорий. Можно предположить (это утверждение требует, впрочем, более детальной проверки с привлечением текстов), что процесс лексикализации образования форм множественного числа в русском языке, т. е. усиления словообразовательных параметров у маркированного члена оппозиции “единственное число”/“множественное число”, ускорился после утраты субкатегории двойственного числа, т. е. совпал с увеличением отношения “категория : субкатегория” с 1 : 3 до 1 : 2. В этой связи было бы любопытно сравнить данные о лек- сикализации противопоставленных по числу форм в русском языке с данными словенского языка, где субкатегория двойственного числа сохранилась до настоящего времени. В системе глагола образование форм внутри парадигмы времени (читает/читал/будет читать: 1 : 3) и лица (читаю/читаешь/читает: 1 : 3) находится на большем расстоянии от словообразовательного полюса, чем противопоставление по виду (прочитать/прочитывать: 1 : 2).

Словообразование можно определить как совокупность формальных операций, изменяющих состав смысловых грамматических категорий, в то время как словоизменительные операции приводят к изменению состава несамостоятельных синтаксических категорий, примером чего может служить добавление синтаксической категории рода при переходе от настояще-будущего к прошедшему времени глагола. Этот критерий, нуждающийся, конечно, в дополнительной разработке, требует безусловного отнесения таких операций, как образование видовых пар (прочитать — прочитывать, нести — носить), причастий (прочитать — прочитанный, любить — любимый) или сравнительной степени (далеко — дальше, богатый — богатейший) к словоизменению, в то время как переход причастий в прилагательные, не связанный, казалось бы, с формальными изменениями ([любить] gt; прич. любимый gt; прил. любимый), следует отнести к словообразованию, поскольку он приводит к утрате категории вида и добавлению противопоставления положительной, сравнительной и превосходной степеней.

Особую проблему представляют формальные изменения, характеризующиеся нулевым грамматическим расстоянием: такие, например, пары, как градус ^ градусник; крикнуть ^ вскрикнуть, и, в особенности, экспрессивные или “оценочные” (в широком смысле) производные, связанные с количественной или качественной оценкой, например, домище ^ дом; беленький, беловатый ^ белый; толкануть ^ толкнуть[32]. Для правильной интерпретации таких образований, которые, если судить только по грамматическому расстоянию, должны быть чисто словоизменительными (с чем, кстати, согласны некоторые исследователи), потребуются, очевидно, дополнительные критерии, характеризующие, например, характер семантических сдвигов, сопутствующих формальным преобразованиям, изменения синтаксического статуса, ограничения, налагаемые на другие типы изменений, и т.

Противопоставление словоизменения и словообразования, основанное на понятии грамматического расстояния, совпадает с противопоставлением простых и сложных парадигм (или “парадигм” и “гиперпарадигм”) как на морфологическом, так и на синтаксическом уровне'.

Итак, словообразование следует считать составной частью морфологической системы, тесно связанной со словоизменением. Последующие разделы настоящей статьи будут посвящены анализу понятия основы на каждом из этих уровней и обсуждению некоторых методологических проблем, возникающих в связи с описанием деривационной морфологии. Ниже будет предложена формальная система морфологического описания, позволяющая объединить словоизменение и словообразование в единое целое.

Взаимосвязь словоизменения и словообразования следует понимать иерархически: словообразование в синхроническом смысле предшествует словоизменению, поскольку словоизменение часто оперирует конечными результатами словообразовательного процесса; можно сказать, что словоизменение начинается там, где словообразование останавливается.

Привилегированное положение словообразования в лингвистическом описании не означает, однако, что единицы мор- фонологического уровня — морфонологические представления основы и аффиксов, а также правила и порядок их применения — могут быть заданы без учета структуры словоизменительного уровня. Напротив, эти объекты, как и описания процессов, в которых они участвуют, должны выбираться исходя из структуры обоих уровней и с оглядкой на наиболее экономный способ описания системы в целом[33]. В качестве примера деривационного описания, выбранного с учетом факторов словоизменительного уровня, можно привести избыточность обозначения мягкости парных согласных перед морфонемой {-e}[34] в словообразовательных парах белый ^ белеть, место ^ местечко и т. п., поскольку идентичное правило описывает смягчение согласных перед {e} в форме предложного падежа единственного числа в склонении.

На словоизменительном уровне значение термина “основа” очевидно: каждое изменяемое слово[35] состоит из основы, набора окончаний и правил, описывающих фонологические аспекты взаимодействия основы с окончаниями.

Традиционные грамматические описания русского языка, наиболее представительным из которых является Академическая грамматика (АГ 1960), приводят парадигмы в орфографической записи, как правило — с обозначением ударения. Например, парадигма лексемы вол записывается следующим образом: вол, вола, волу, вола, волом, воле. Эта запись не позволяет обнаружить явлений, связанных с соотношением фонетики, фонологии и морфонологии или с принципами графического представления основы.

Фонологи скептически относятся к орфографии, предпочитая более конкретное представление, отражающее первичность устной речи по отношению к письменной. В фонологической транскрипции приведенная выше парадигма записывается следующим образом: /vol, vaia, valu, vaia, valom, val’e/. Такое представление, однако, не передает аллофонические варианты, обнаруживаемые фонетической транскрипцией: [vol, vAla, vaIu, vAla, vAlom, va l’ *e].

С другой стороны — и это особенно важно для нашего исследования, — фонологическая запись содержит множество деталей, не менее избыточных с морфологической точки зрения, чем явления фонетического уровня: к ним относятся, например, фонологически релевантные, но морфонологически предсказуемые правила редукции гласных, смягчение согласных перед [e] и т. п.

Лишь морфонологическая транскрипция, представляющая основы и окончания в форме, фонетическая интерпретация которой зависит от применения морфонологических правил, например, {vol©#[36] — vol+a — vol+u — vol+a — vol+om — vol+e}, свидетельствует о том, что традиционное орфографическое представление оказывается не таким “ненаучным”, как иногда кажется: как известно, морфонологические правила современного языка оперируют представлениями форм, напоминающими скорее их запись в древнерусской орфографии, чем современное поверхностно-фонологическое или фонетическое представление[37].

Очевидно, что чем больше дистанция между записью основы и фонетической реальностью, тем сложнее морфонологиче- ские правила. Вместе с усложнением правил увеличивается вероятность того, что эти правила можно будет организовать так, что они позволят хотя бы приблизительно обозначить стоящие за ними регулярные явления. Большая часть недавних работ по порождающей фонологии характеризуется поисками широких обобщений в той части морфологического описания, которая фиксирует процессы — т. е. морфонологические правила, — но не обращает серьезного внимания на объекты (основы и аффиксы), которыми эти процессы оперируют.

В некоторых случаях морфонологические представления основ оказываются близкими к реконструкциям, отражающим более ранние состояния языка, хотя они и не были специально выбраны с этой целью (см. Лайтнер 1966, 23 сл.). В этом совпадении, которому, кажется, так радуются некоторые исследователи, нет ничего удивительного, поскольку сегодняшние морфонологические явления — это вчерашние фонетические изменения (быть может, несколько модифицированные аналогиями); нет ничего удивительного и в том, что адекватное описание явлений современного состояния языка в определенном смысле связано с его происхождением. Если область порождающей фонологии будет расширена за счет включения деривационных явлений славянских языков, то можно ожидать, что объекты и правила, ими оперирующие, будут отчасти напоминать индоевропейский аблаут и ларингалы.

Есть, однако, случаи, когда глубинные представления основ, используемые в порождающей фонологии, не обнаруживают диахронических параллелей. Например, глубинным представлением формы пишу оказывается ((p’is+’a+o)+u) (Халле 1963, 120), а глагол несовершенного вида обижать в той же системе оказывается образованным от парного глагола обидеть с помощью глубинной операции присоединения имперфективного аффикса: o+=+b’id+e+O+’aj (ibid., 129). Если “o” в форме ((p’is+’a+o)+u) еще можно считать обобщением тематического гласного, то “O” в форме o+=+b’id+e+O+’aj (где “O” — лабиальная гласная архифонема, не требующая дальнейшего описания, поскольку она неизбежно будет элиминирована правилами более поверхностного уровня) не имеет соответствия ни в одном из славянских языков в прошлом или настоящем;

элемент “O” появляется в морфонологической записи, поскольку без него правила смягчения в спряжении (s ^ s и т. п. перед последовательностью вида “нелабиальная гласная + лабиальная гласная”) не будут работать в образовании видовых пар. Иначе говоря, “O” в сущности представляет собой попытку замаскировать под элемент основы исключение из правила (или признание его недостаточной общности). Можно, пожалуй, усомниться в целесообразности обобщений, получаемых за счет таких искусственных приемов. В этой связи интересны замечания Станкевича, высказанные в его работе о славянской морфонологии (1966).

Независимо от того, как записываются основы и аффиксы — в виде цепочек фонем, морфонем или частично заданных описаний различительных признаков (с морфонологическими правилами, которые, соответственно, описывают фонемные чередования, выбор чередующихся элементов, или дополнительно уточняют различительные признаки), формы, получающиеся в результате применения правил, имеют более высокий уровень фонетической конкретности, чем формы, к которым эти правила применяются. Иначе говоря, все виды описания имеют дело с цепочкой символов, которой сопоставлены с одной стороны семантическая константа (“значение” слова), а с другой стороны — фонетическая переменная и правила, работающие с жестко ограниченным набором вариантов ее значений и позволяющие, например, выбрать нужный фонетический вариант основы при заданном окончании. Следует при этом отметить, что аналогия с переменной и ее значениями несколько условна, поскольку окончательная фонетическая реализация морфонологических объектов подвержена значительным вариациям, определяемым индивидуальными или социальными особенностями говорящего[38]. Например, у основы {stol-} конечное {-l-} может быть представлено значениями /1/ и /1’/, в то время как {-о-} может реализоваться в виде /0/ или /а/ на фонемном уровне, что соответствует поверхностно-фонетическим вариантам [о], [л] в словоизменении, или [о], [л] и [э] в словообразовании (столоваться); морфонема {-#-} в основе {bu1#k-} получает значения [0] и [э] в склонении (ср. булка, род. мн. булок), а в словообразовании она представлена только одним значением: [э] (булочка, род. мн. булочек). Вторая гласная {e} в слове берег в склонении представлена значениями [ie] и [ь] (берег, им. мн. берега), к которым в словообразовании добавляется [e] (прибережье).

Различие между наборами фонетических реализаций морфонем в словообразовании и словоизменении осложняет задачу выработки правил записи основы и, в частности, определение нужной степени фонетической детальности для разных уровней. Так, у глагола вести корневые гласные в формах настоящего времени, инфинитиве и императиве могут быть описаны с помощью одной морфонемы {i}: {v’id-} ^ [v’iedu], ...; [v’ies’t’i]; [v’ied’i], ...[39], но если мы обратимся к формам прошедшего времени (например, вёл), то основа должна будет содержать морфонему {o}: {v’od-}. Если в дополнение к этому мы хотим включить в описание такие причастные формы, как ведший и подобные (мы не касаемся пока что вопроса о том, следует ли считать образование причастий словообразованием или словоизменением), то нам придется определить гласный основы в виде пучка различительных признаков: [+вокал.], [— конс.], [—диффузн.], [—компактн.][40] без указания признака тона; иначе говоря, данный сегмент характеризуется как гласный среднего подъема без указания ряда. Альтернативный подход состоит в том, чтобы обозначить гласную основы как {e} и добавить правило, меняющее признак [—низкий тон] на [+низкий тон] в контексте /{Прош. вр.}; но в этом случае начальная форма основы не будет соответствовать реальному набору фонетических вариантов вокализма основы.

Аналогичный пример можно обнаружить в правилах образования парных видовых форм, которые, как уже отмечалось, ближе к словообразованию, чем временные противопоставления. Начальным согласным в глаголе вести (и в парных формах совершенного вида провести, увести и т. п.) является диезный согласный {v’}, но если мы попытаемся использовать единую основу для порождения некратного водить (а также проводить, уводить и т. п.), то нам придется либо указать, что {v’-} утрачивает диезность при переходе от вести к водить, что не позволит достигнуть нужного уровня обобщения в исходной форме, либо значение данного признака должно отсутствовать в исходной форме, в результате чего мы получим запись основы, не содержащую указания на весь спектр фонетических вариантов морфемы, но представляющую больший уровень абстракции, поскольку глубинное представление основы не соответствует какой-либо из реально существующих фонемных цепочек, сопоставимых с данной глубинной записью. Следовательно, такой абстрактный вариант записи приведет к усложнению морфонологических правил, на которые в этом случае ложится ответственность за конечный статус сегмента: [—диезн.] в случае водить и [+диезн.] в случае вести. Большая общность системы достигается за счет существенно меньшей конкретности по крайней мере некоторых ее компонентов[41].

Обратимся теперь к понятию основы в словообразовании. Большинство современных грамматик приводят производящую основу в обычной орфографической записи (единственной уступкой фонологической правильности бывает использование латинской буквы j для /j/). Производная основа, возникающая в результате присоединения аффикса, дается в той же записи, позволяющей вывести все словоизменительные формы вновь образованной лексемы[42]. Аффиксы представляются в виде “каталогов” (по выражению Станкевича)[43]; главный недостаток такого подхода, однако, заключается не в том, что он ориентирован в первую очередь на НС-структуру основы (хотя в литературе время от времени появляется несколько поверхностный взгляд на НС-структуру производных основ[44]), а в том, что в рамках этого подхода не делается попытки точного описания основы и не проводится разграничение понятия основы словоизменительной — т. е. единицы, необходимой для порождения парадигматических форм лексемы, — и основы словообразовательной — т. е. единицы, требующейся для порождения вторичных, производных основ. Очевидно, однако, что совпадение этих двух типов, хотя и встречается достаточно часто, представляет собой лишь частный случай и не может считаться общей закономерностью. Например, основа {ruk-}, используемая в описании падежных форм [ruka — ruk’i] и т. п., может быть также использована для описания производной основы {ruC#k-} и, в конечном итоге, — падежных форм [ruCka, ruCk’i, ..., ru^k], но словоизменительная основа лексемы игра {igr-} (ср. род. мн. [igr]) непригодна для порождения производной основы {igor#k-} уменьшительного игорка, род. мн. игорок (а также прилагательного игорный); точно так же ведут себя существительное игла, род. мн. игл, и производное иголка, род. мн. иголок. Словоизменительная основа лексемы берег {b’er’ig-} позволяет образовать падежные формы [b’er’ьk, b’er^ga], им. мн. [Ь’ьг’і^], а также некоторые, хотя и не все, производные от этого слова, — бережок и набережная (но не побережье или безбрежный). Основа {v’os’#n-} с морфонемой {o} позволит породить падежные формы [v’iesna], род. мн. [v’ds^n] и т. п., а также производное прилагательное весенний, но, по-видимому, не годится для прилагательного вешний = {v’esn’-}. (Заметим, что последний пример представляет ту же морфонологиче- скую проблему, что и рассмотренный выше ряд вести — вёл — ведший.)

Как и в случае приведенных выше примеров из системы словоизменения (вести, ..., водить), более общее представление основы достигается за счет меньшей специфичности в других компонентах системы и/или большей сложности морфоно- логических правил. Рассмотрим в качестве примера словообразовательное гнездо берег: если в качестве исходного принять не “узкое” {b’er’ig-}, а “широкое” морфонологическое представление {bereg-} без указания редукции гласных или смягчения согласных, мы сможем обеспечить порождение таких производных, как побережье, бережок, набережная (= {poberez#j-}[45], {bereZ#k-}, {nabereZn-}). Однако и такая запись не позволит объяснить неполногласие в производном безбрежный. (Под “узким” мы понимаем морфонологическое представление, приближающееся к фонологической транскрипции настолько, насколько это позволяют требования к порождению словоизменительных форм, например, в “узкой” записи {b’er’ig-} вторая гласная представлена морфонемой {i}, что позволяет породить звуки [ь] и [ie] в формах берег и берега.) Если отвлечься от этой проблемы, то основной выигрыш от использования более широкого исходного представления основы состоит в возможности записи морфемы в форме, адекватно представляющей разнообразие фонетических вариаций. При этом, однако, теряется связь между морфонологическим представлением основы и реальным фонетическим обликом слова, от которого образуются производные. Например, в узкой морфонологической записи основа {b’er’ig} оказывается ближе к им. ед. /b’er’ig/ = [b^r^k], чем к корневому сегменту в производном побережье: /-b’ir’ez-/ = [-b’ier’ez-], что соответствует интуитивному представлению о большей близости исходной основы к производящему слову; очевидно и то, что чередование ({i} ^ {e}) во втором слоге должно считаться частью словообразовательного процесса. Однако широкая запись (например, {bereg-}) затемняет иерархический характер отношений между берег и побережье, поскольку она не обнаруживает большего сходства с одним из этих слов[46]. Более того, широкое представление затемняет отношения между правилами словоизменительного уровня, т. е. правилами, определяющими порождение таких форм, как [b’er^k], [b’er’ьgэ] и т. п. от основы {bereg-}, и деривационными правилами, т. е. правилами, определяющими, например, образование {pobe- reZ#j-} от {bereg-}. Например, если при порождении формы /b’er’ik/ указывается одно место ударения, а при порождении формы /pab’ir’ezja/ — другое (возможно, с использованием промежуточной основы {poberez#j-}), то различные функции сдвига ударения в словоизменении и словообразовании будет, по меньшей мере, трудно определить (ср. то обстоятельство, что переход ударения с основы на аффикс представляет собой частое явление как в словоизменении, так и в словообразовании, в то время как переход ударения с одного слога основы на другой часто встречается в словообразовании, но исключительно редко в словоизменении, причем даже в этих редких случаях он оказывается избыточным, т. е. сопровождает другие изменения в структуре основы; ср., например, акцентные сдвиги в йотированных формах множественного числа имен существительных мужского рода: колос, род. ед. колоса; мн. ч. колосья, род. мн. колосьев).

Выше было отмечено, что абстрактное представление основы с использованием различительных признаков в качестве элементов записи может обеспечить порождение большего количества производных, чем при использовании традиционных морфонологических представлений в алфавитной записи. Но даже самое широкое представление не годится для всех возможных случаев; имеется несколько типов словообразовательных процессов, где совершенно невозможно породить производные слова, используя основы производящих слов.

Многие из случаев, когда производные и производящие слова обнаруживают морфонологические изменения, которые невозможно вывести из рассмотренных выше типов представления основ, относятся к чередованиям гласных с нулем. Этот предмет требует специального исследования; ниже мы попытаемся рассмотреть лишь отдельные стороны этого явления, а именно — некоторые различия в поведении данного типа чередований в словоизменении и словообразовании.

Во-первых, имеются примеры типа игра (род. мн. игр, отыменное прилагательное игорный), частично рассмотренные выше; ср. также барахло (мн. ч. отсутствует, произв. Барахолка); икра (род. мн. икр, произв. икорка, икорный); тыква (род. мн. тыкв, произв. тыковка, тыковный и тыквенный); служба (род. мн. служб, произв. служебный) и многие подобные случаи. Нам, очевидно, придется принять, что в этих примерах мы имеем дело со “словообразовательной морфонемой {#}”, в отличие от словоизменительной морфонемы {#}. Подобно тому, как нам потребовалось ввести “словоизменительное {#}” для того, чтобы отличать представленное этим символом чередование от чередований вида [о] lt; {о}, с одной стороны, и от нулевой морфонемы, с другой (иначе говоря, различать тип платок, род. ед. платка и тип порок, род. ед. порока; тип сосна, род. мн. сосен и тип волна, род. мн. волн), “словообразовательное {#}” как самостоятельная единица понадобится для того, чтобы отличать тип служба, род. мн. служб, прилаг. служебный (ср. также бездна, род. мн. бездн, произв. бездонный, где появление не только [о], но и согласного [d] объясняется исключительно морфонологическими аспектами словообразования) от типа верба, род. мн. верб, произв. вербный.

Адекватное представление основы должно различать (1) формы без морфонологического чередования гласного с нулем (волна), (2) формы, содержащие морфонему {#}, представленную как в словоизменении, так и в словообразовании (тип пЄсня, род. мн. пЄсєн, произв. песенный), (3) формы, у которых {#} отсутствует в словоизменении, но обнаруживается в словообразовании (игра, игр, но игорный; служба, служб, но служебный и т. п.), и, как это ни странно, даже (4) формы, у которых {#} обнаруживается в словоизменении, но не в словообразовании (масло, род. мн. масел, прил. масленый, или число, род. мн. чисел, прил. численный, в отличие от форм, которые имеют {#} как в словоизменении, так и в словообразовании, например, кресло, род. мн. кресел, прил. кресельный; весло, род. мн. вёсел, прил. весельный, т. е. тип (2))[47]. В заключительной части статьи мы предложим один из возможных путей описания таких явлений.

Во-вторых, в русском языке имеется достаточное количество словообразовательных гнезд, в которых корневая морфема обнаруживает чередование полногласия с неполногласием (берег, но безбрежный; молодой, но младший; молоко, но млечный). Причины этого явления хорошо известны, и нет необходимости останавливаться на них подробнее. Такие чередования невозможно описать в чисто фонетических терминах (с учетом развития группы *TorT и подобных ей в восточно- и южнославянских языках), поскольку существует немало слов, которые содержат фонетически тождественные цепочки фонем, совпадающие с рефлексами праславянских сочетаний типа *TorT, но имеющие разное происхождение; правила, по которым безбрежный образуется от берег, позволяют образование таких форм, как *бесцремонный от церемония; правила, определяющие образование слова млечный от молоко, позволяют произвести форму *злетный от золото, и т. п. Ясно, что начальное представление основы должно обеспечить различение между словами, которые в сочетании с определенными аффиксами допускают образование только псевдоx или настоящих полногласных производных от полногласных основ (типа беспородный), словами, которые допускают образование только неполногласных производных от полногласных (тип безбрежный), и теми, которые допускают оба типа (например, беспрерывный и бесперерывный), разумеется, наряду с соответствующими типами образования производных от неполногласных основ. Этот вопрос должен быть специально исследован до того, как будет установлено точное соотношение между представлением основы и морфонологическими правилами; на данный момент достаточно будет заметить, что адекватная форма записи основы должна учитывать различие между этими словообразовательными типами.

Словообразовательные чередования, возникающие у сочетаний гласных с плавными сонантами, осложняются различиями между теми из них, которые восходят к ступеням индоевропейского аблаута, и теми, которые отражают старые редуцированные гласные. В подобных случаях чередования гласных часто сопровождаются чередованием мягких и твердых согласных, например, {b’#j-} [b’ju, b’ej] vs. {boj-}; собрать/собирать/собор; шить/шью/шей/шов и т. п.[48] Корректная клас- сификация таких комплексных чередований потребует более четкого разграничения словообразовательных гнезд, что остается делом будущего[49]. В любом случае очевидно, что запись основы должна различать между апофоническим и неапофони- ческим словообразованием (типы брести/брод и цвести/цвет).

Заметим, далее, что существуют словообразовательные гнезда, в которых ни одна из основ не может считаться исходной производящей основой без помощи системы иерархических правил, которую невозможно вывести из структуры слов, составляющих словообразовательное гнездо. Например, в группе македонец = {makedon#c-}, македонка = {makedon#k-}, Македония {makedon’ij-}, македонский = {makedonsk-} ни одно из морфонологических представлений не может быть принято в качестве исходного для образования трех других основ без установления иерархического порядка, который не поддерживается лингвистическим материалом[50]. В подобных случаях деривационная система должна включать основы типа {make- don-}, от которых могут быть образованы все приведенные выше словоизменительные основы (подробнее об этом см. ниже).

Словообразовательные классы, рассмотренные ранее, должны были убедительно продемонстрировать, что далеко не всегда словоизменительные основы производных слов могут быть образованы от основ, наиболее удобных для адекватного представления словообразовательных отношений (“производящих” основ). Как же тогда можно формализовать отношения между производящими основами и производными словами?

Оригинальное решение этой проблемы было предложено Станкевичем в 1962 г.[51] Поскольку, по его мнению (с которым нельзя не согласиться), словоизменение и словообразование представляют собой две различные, но взаимосвязанные системы, Станкевич предлагает постулировать две основы для каждого словообразовательного гнезда — одну для исходного слова и одну для производных (при этом принимается, что все производные имеют одну и ту же исходную основу). Например, для уже упоминавшегося словообразовательного гнезда слова берег Станкевич устанавливает “парадигматическую базовую форму” {b’er’ig-} для слова берег (которая записывается в “узкой” морфонологической транскрипции) и, кроме того, “деривационную базовую форму” {b’ir’eg-}, от которой образуются такие дериваты, как побережье. Аналогично, слово борода имеет парадигматическую базовую форму {Mrad-} и деривационную базовую форму {barod-} (ср. подбородок). Для слов весна, десять, игра и игла предлагаются следующие базовые формы: {v^s’#n-} (ср. мн. ч. вёсны) и {v’is’#n-} (ср. весенний), {d’es’it’-} и {d’is’at-} (ср. десятый), {igr-} и {ig#r-}, {igl-} и {ig#1-}. Сходным образом объясняются такие случаи, как отобрать/отбирать vs. отбор: {b#r/b’ir-} vs. {Ьог-}. Заметим также, что эта система обеспечивает большую специфичность описания: действительно, образование видовых пар использует чередования, отличные от тех, которые применяются при образовании отглагольных существительных ({#/i} и {#/о} соответственно). Следует, однако, помнить, что специфичность может зависеть как от представления основы, так и от морфонологических правил.

Предложенный Станкевичем подход несомненно интересен и плодотворен. Однако попытка его применения к описанию большего числа слов обнаруживает целый ряд трудностей, приводящих к выводу о том, что двухосновная система представления — одна основа для системы словоизменения, другая — для словообразования — нуждается в доработке. Далее мы подробнее остановимся на этих проблемах.

Во-первых, остаются трудности, связанные со словообразовательными отношениями типа берег ^ безбрежный, служба ^ служебный, группой {makedon-} и подобными словообразовательными классами, рассмотренными выше. Единая деривационная основа (например, {breZ-}) сможет объяснить образование таких слов, как безбрежный и прибрежный, но не береговой, набережная, прибережный, а введение более одной деривационной основы противоречит нашей исходной установке.

Во-вторых, отвлекаясь от неполногласных форм, можно заметить, что деривационная основа, такая, например, как предложенная Станкевичем форма {b’ir’eg-}, действительно удобнее для порождения формы побережье с ударением на третьем слоге основы, но при этом она так же далека от фонетического облика некоторых других производных, как и парадигматическая основа. Например, такие производные, как набережная = [nab’ьr’ьZn-], забереги = [zab’ьr’ьg’i], береговой = [b’ьr’ьgлv-] и бережок = [b^r^ZoV], могут быть образованы от парадигматической основы {b’er’ig-} с той же легкостью, как и от деривационной основы {b’ir’eg-}. Аналогично, как парадигматическая основа {bo!rad-}, так и деривационная основа {barod-} одинаково подходят для образования таких слов, как бородатый, бородач, бородастый. Ни одна из двух следующих основ, {v’os’#n-} и {v’is’#n-}, не позволяет породить вешний или вешняк, но при этом обе одинаково хорошо справляются с образованием слова веснянка. В некоторых случаях результаты применения этой системы в сочетании с “узкой” морфонологической транскрипцией приводят к совершенно парадоксальным результатам. Например, несмотря на то, что только деривационная основа {d’is’at-}, а не парадигматическая {d’es’it-}, позволяет породить слово десятый, обе одинаково годятся для порождения таких слов, как десятерик, десятина и т. п.; при этом оказывается, что только парадигматическая основа оказывается пригодной для образования десятеро и десятью!

Менее очевидное противоречие, связанное с применением узкой транскрипции в двухосновной системе, состоит в том, что уровень специфичности в описании разных основ меняется произвольным образом. Парадигматические основы выбираются с таким расчетом, чтобы обеспечить максимальное приближение к фонемной записи, насколько это позволяет морфоноло- гическое представление, и в результате записываются в квази- фонологической транскрипции, состоящей из фонем (включая такие символы узкой транскрипции, как обозначение мягкости согласных перед {e}) и морфонем (в том числе таких мор- фонологических абстракций, как {#}). С другой стороны, деривационные основы состоят из того же набора фонемных и морфонемных обозначений, но предназначаются для передачи фонетического облика производных, причем иногда близость к фонемной записи оказывается такой же, как и у парадигматических основ, а иногда — значительно меньшей. Например, в словообразовательном гнезде берег деривационная основа {b’ir’eg-} меньше связана с вокализмом слова /b’ir’igavoj/, чем с вокализмом слова /pab’ir’ezja/, а деривационная основа {ig#l-} содержит элемент {#}, необходимый для образования слов иголка и игольник, но совершенно нерелевантный в случае иглистый, игловатый и т. п. Таксономические преимущества, обусловленные использованием узкой квазифонологиче- ской записи (обозначение смягчения перед {e}, замена этимологического и деривационно-морфонологического {e} на {i}, если они не оказываются ударными в данной лексеме, и т. п.), теряются в двухосновной системе, где единая деривационная основа соответствует целой группе производных, из которых лишь некоторые обнаруживают фонологическую близость к деривационной основе, а другие оказываются столь же далеки от нее, как и от парадигматической основы.

Значительная часть рассмотренных выше трудностей, хотя и не все они, снимается при использовании более широкой транскрипции для парадигматической и деривационной основы, но при этом, однако, теряется смысл использования двухосновной системы (в большинстве случаев): широкая транскрипция слова берег — {bereg-} — оказывается идентичной широкой транскрипции основы, требующейся для порождения таких слов, как побережье, забереги, береговой и т. п. Аналогично, единственная основа {v’os’#n-} одинаково подходит для парадигматической основы лексемы весна, род. мн. вёсен, и для деривационной основы, представленной у слова весенний. Преимущества подхода, делающего больший упор на морфо- нологические правила (например, в случае отнесения смягчения согласных или редукции гласных к морфонологическим правилам словоизменения, применяющимся после того, как деривация закончена, иначе говоря, при системе порождения типа {bereg} ^ {poberez#j-} ^ [pэb’ier’ezjэ] и т. д.), оказываются очевидными, поскольку таксономические преимущества узкой системы записи основ, теоретически значительные, на практике оказываются иллюзией, как это и было показано выше.

Сказанное выше не значит, однако, что мы отвергаем предложенный Станкевичем подход. Лишь двухосновная система способна объяснить типы берег/безбрежный, игра/игорный, брести/брод, словообразовательное гнездо македон- и т. п. Более того, Станкевич совершенно прав в том, что адекватное и полное морфонологическое описание не может обойтись без записи, учитывающей процессы словообразовательного уровня и позволяющей при этом отличать их от явлений, связанных со словоизменением. Далее мы попытаемся установить формальное соотношение двух значений термина “основа” (в применении к парадигматической и деривационной или гиперпа- радигматической системе), исходя из двухосновного принципа морфологического описания.

Даже если нам удастся устранить все упомянутые выше недостатки двухосновного подхода, обусловленные применением слишком узкой транскрипции, нам все равно придется объяснить существование двух различных исходных форм — парадигматической и деривационной. Эти две основы считаются исходно заданными, формальные отношения между ними никак при этом не объясняются. Таким образом мы возвращаемся, mutatis mutandis, к той же самой ситуации, которая существовала в описании русского спряжения до появления в 1948 году статьи Р. О. Якобсона (Якобсон 1948), позволившей, наконец, отказаться от почтенной традиции задания в грамматике двух глагольных основ, инфинитивной и презентной, каждая из которых могла предсказать лишь часть возможных форм. Традиционно считалось, что ни одна из них не могла быть регулярно образована от другой, — иначе говоря, до 1948 года система спряжения была искусственно разделена на две части. Якобсону удалось показать глубинное единство системы глагольного словоизменения с помощью понятия “базовой” основы и системы морфонологических правил. Столь же искусственное противопоставление существует и в других компонентах морфологической системы. Даже двухосновная система Станкевича не позволяет установить связь между словоизменением и словообразованием и, более того, постулирует их независимость друг от друга. В заключительной части данной работы будет предложена — в дискуссионном порядке — схема описания, позволяющего выявить формальные отношения между словообразовательной и словоизменительной системами. Это описание, как будет видно из дальнейшего, состоит в попытке усовершенствования двухосновного подхода с использованием предложенного Якобсоном понятия базовой основы, позволяющей образовать, прямо или косвенно, все грамматически правильные формы, но не обязательно совпадающей с одной из них.

Очевидно, что каждое слово имеет свою собственную словоизменительную основу (“парадигматическая базовая основа” по Станкевичу, далее — Ф-основа), от которой с помощью мор- фонологических правил можно образовать те и только те фонетические последовательности, которые представляют реально существующие в парадигме данного слова формы. Конкретный характер этих правил (далее — Ф-правила) для нас пока не важен, хотя уже сейчас можно предположить, что эти правила составят упорядоченное множество с одним или несколькими циклически применяемыми компонентами. Ф-основы могут записываться в широкой или узкой транскрипции (что, соответственно, и определяет уровень сложности Ф-правил). Хотя это и несущественно для дальнейшего обсуждения, можно для простоты предположить, что используемая для записи Ф-основ морфонологическая транскрипция будет достаточно широкой для того, чтобы оставить такие явления, как редукция гласных, позиционное смягчение или беглые гласные, в компетенции Ф-правил. Словообразовательное гнездо, таким образом, будет состоять из нескольких Ф-основ, например:

{bereg-}

{beregov-}

{poberez#j-}

берег

береговой

побережье

забереги

безбрежный

безбрежность

бережок

{zabereg-}

{bezbreZn-}

{bezbreZnost-}

{bereZ#k-}

и т. п.

Упоминавшееся выше гнездо с основой македон- будет состоять из следующих Ф-основ:

{makedon’ij-}

{makedon#c-}

{makedon#k-}

{makedonsk-}

Македония

македонец

македонка

македонский

Задача деривационной морфонологии сводится, таким образом, к выявлению формальных отношений между различными Ф-основами, входящими в данное словообразовательное гнездо. Обратимся теперь к вопросу о том, как лучше всего подойти к решению этой задачи.

На примере второй из приведенных выше двух групп однокоренных слов особенно очевидны преимущества базовой основы, поскольку, как мы видим, невозможно образовать первые три из приведенных выше Ф-основ от четвертой, не прибегая к явным ухищрениям. Таким образом, очевидна необходимость введения деривационной базовой основы, определяемой как структура, от которой можно наиболее экономным образом образовать все существующие Ф-основы. Для рассматриваемого гнезда деривационная базовая основа (далее — Д-основа) записывается как {MAKEDON-} (мы используем прописные буквы для того, чтобы отличать ее от парадигматической основы). Присоединение суффиксов {ij}, {#c}, {#k} и {sk}, а также применение соответствующих морфонологических правил (т. е.:

{N} ^ {n’} в контексте {ij}) порождает все четыре Ф-осно-

вы данного гнезда. Правила, применяемые к Д-основам, будут далее называться деривационными правилами (или Д-прави- лами), в отличие от Ф-правил, применяющихся к словоизменительным основам. Д-правила порождают Ф-основы из Д-ос- нов, а Ф-правила порождают фонетические словоформы из Ф- основ. Сходства и различия между деривационными и словоизменительными системами определяются сходствами и различиями между Д- и Ф-правилами (а также между Д- и Ф-ос- новами).

Лингвистическое описание должно учитывать иерархические отношения внутри словообразовательного гнезда. Хотя некоторые Ф-основы, например, {makedon’ij-}, {makedon#c-} и подобные? можно считать “одновременно” образованными от производящей Д-основы {MAKEDON-}, описание должно содержать указание на то, что такие Ф-основы, как {beregov-}, {po- berez#j-}, {zabereg-} и т. п., образованы от слова берег, а не порождены одновременно с Ф-основой {bereg-} от общей производящей основы. Иначе говоря, описание должно избегать искусственного введения деривационной иерархии там, где она отсутствует, но при этом не допускать затемнения иерархических отношений там, где они реально существуют. Для этого производящая основа, от которой образованы основы типа {berez#k-}, {bezbrezn-} и т. п., должна быть помечена как Д- основа слова берег, поскольку слова бережок, безбрежный и т. п. на интуитивном уровне отчетливо осознаются как производные от берег, т. е. занимают подчиненное положение в деривационной иерархии. Мы покажем, как эта задача решается в рамках предлагаемой системы, обратившись к процессу образования одного слова от другого.

Словообразовательный процесс, как обычно принято считать, состоит из аффиксации и возникающих в результате аффиксации модификаций основы. К этому следует добавить еще и установление набора парадигматических окончаний. Действительно, если принять, что слово служба образовано от служить, то этот процесс не ограничивается присоединением аффикса {-b-} к глагольной основе (мы в данный момент не касаемся конкретного представления морфем). Точнее, следует говорить об аффиксе {-b-} в сочетании с набором окончаний {a — i — e — u и т. д.}. Следовательно, процесс образования одного слова от другого сводится к следующей последовательности операций: (1) аффиксации (включая нулевую аффиксацию, например, в случае песня = {pes#n’-} ^ песнь = {pesn’-}, и отрицательную аффиксацию (усечение): глубокий = {glubok-} ^ глубь = {glub’-}); (2) добавление или субституция парадигм (или “парадигматизация”), причем во многих случаях выбор парадигмы определяется аффиксом; и (3) модификации основы и/или аффикса, вызванные аффиксацией. Таким образом, если принять, что словообразование состоит из аффиксации (включая нулевую аффиксацию) и парадигматизации (также, возможно, нулевой), порождение слова берег можно описать следующим образом:

1. исходная Д-основа, которая по определению существует у каждого словообразовательного гнезда, должна содержать информацию, достаточную для порождения не только заглавного слова берег, но и всех его дериватов. Такой Д-основой является форма {Blt;Egt;REG-}. Морфемный состав исходных Д-основ, особенно в случае сложных гнезд с большим количеством слов, должен быть предметом особого обсуждения;
2. слово берег порождается присоединением аффикса (в данном случае — нулевого) и заданием парадигмы (в данном случае — 0 — a — и и т. д.}:

{Blt;Egt;REG-} ^ {Blt;Egt;REG-} + {P°} + {0}[52],

что и определяет слово берег. Цепочка {Blt;Egt;REG-} + {P°} + {0} является наиболее глубинным или абстрактным представлением слова берег. Это абстрактное представление заглавного слова может быть далее использовано двумя другими процессами, а именно операцией порождения Ф-основы берег: {bereg-} (и, соответственно, определяемой ею парадигмы) и операцией порождения всех производных слов. Абстрактное представление слова берег, от которого образуется не только его собственная Ф-основа, но и производные основы, мы называем Д- основой слова берег. Таким образом, Д-основа заглавного слова в словообразовательном гнезде задается исходной базовой Д-основой этого гнезда и сегментами, определяющими аффиксацию и парадигматизацию.

3. Ф-основа слова берег порождается от Д-основы правилами, которые управляют снятием угловых скобок (запись {BEREG-}, порождающая слово берег), или устранением сегмента внутри угловых скобок: {Blt;Egt;REG-} ^ {Blt; gt;REG-} (здесь срабатывает автоматическое правило стирания “пустых” скобок). Последующие операции убирают маркеры морфемных границ и производят морфонологические преобразования основы, входящие в деривационный процесс, что в нашем случае приведет к порождению основы {bereg-} и его парадигмы.

Очевидно, что Д-правила состоят из двух компонентов: первый из них задает аффиксацию и парадигматизацию (и тем самым определяет порождение слова из базовой Д-основы); второй — определяет чередования в основе (включая выбор между {lt;Egt;} ^ {e} и {lt;Egt;} ^ {lt; gt;} и т. п.), возникающие в процессе деривации. Эти разновидности Д-правил могут быть названы соответственно Д-Д-правилами (отвечающими за порождение

Д-основ от базовых Д-основ или Д-основ [см. об этом ниже], и Д-Ф-правилами (которые образуют Ф-основы от Д-основ).

4. Ф-правила, оперирующие с Ф-основами, образованными в результате применения Д-Ф-правил, позволяют вывести окончательное фонемное представление всех форм парадигмы данного слова.

Порождение производных основ происходит так же, как и порождение Ф-основы заглавного слова. Деривационные правила (например, управляющие образованием таких слов, как береговой и безбрежный от слова берег) должны, разумеется, оперировать не с Ф-основой заглавного слова ({bereg-}), не обладающей достаточной абстрактностью, которая требуется для образования как полногласных, так и неполногласных вариантов, но с более глубинным представлением морфонологической структуры, а именно — Д-основой. Короче, Д-правила должны работать с Д-основами. Итак, правила порождения слова береговой от берег можно записать следующим образом:

Д-основа              {Blt;Egt;REG}

Д-Д-правила              ^              {Blt;Egt;REG} + {ov} +              {oj}[53]

Д-Ф-правила              ^              {beregov + }

Ф-правила              ^              [b’ьr’ьgлv-]

Выбор чередующихся вариантов, представленных, например, сегментом {lt;Egt;} (чередование гласной с нулем), определяется типом аффиксации базовой Д-основы. Например, для неполногласного варианта безбрежный деривационный процесс может быть представлен следующим образом:

Д-основа              {Blt;Egt;REG}

Д-Д-правила              ^              {Blt;Egt;REG} + {bez ...              n-}[54] + {oj}

Д-Ф-правила              ^              {bezbreZn-}

где одно из Д-Д-правил задает переход lt;Egt; ^ нуль, другое — транспозицию элементов, и т. д.

В случае свободного варьирования (типа прибрежный/прибережный) Д-Ф-правила, зависящие от сегмента {pri ... n-}, должны включать факультативное правило {lt;Egt;} ^ нуль, что обеспечивает порождение как полногласного, так и неполногласного вариантов.

Последующие деривационные процессы (“второй словообразовательный уровень”) описываются правилами, применяемыми к Д-основам главного слова. Из-за недостатка места мы не можем рассмотреть этот этап подробнее. Заметим, однако, что несмотря на то, что основы производных “второго уровня” часто совпадают с Ф-основами производящих слов, имеется достаточно примеров их усечения и других типов чередований (типа зажигательная бомба ^ зажигалка), чтобы считать совпадения основ явлением поверхностного уровня, возникающим в результате применения сходных правил к одной глубинной структуре. Повторим, однако, что механизм деривации второго (а также третьего и последующих) уровней требует дальнейшего изучения.

То, что деривационный процесс оперирует не с “поверхностной” Ф-основой производящего слова (берег), а с “глубинной” Д-основой, не является неожиданностью в свете недавних работ по синтаксису и семантике.

Задача, поставленная выше для набора правил деривационной морфологии, а именно, определение отношений между несколькими Ф-основами одного словообразовательного гнезда, оказывается, таким образом, решенной. Связующим звеном между Ф-основой {bezbrezn-} и Ф-основой {beregov-} являются Д-основы, которые, в свою очередь, связаны набором правил, описывающих их образование от Д-основы производящего слова берег. Ф-основа заглавного слова берег связана с производными теми же наборами правил и дополнительными Д-Ф-правилами, порождающими Ф-основу {bereg-} от Д-осно- вы {Blt;Egt;REG} + {P°}... Схематическое представление структуры формального описания этих отношений иллюстрируется таблицей 1.

Таблица 1

Разумеется, предложенный подход к описанию русской морфологии оставляет нерешенным множество проблем. Очевидно и то, что многие из содержащихся в данной работе предложений могут быть в будущем подвергнуты пересмотру. Можно надеяться, однако, что основная идея работы — необходимость описания деривации и словоизменения с учетом их иерархической взаимосвязанности и с использованием объектов с эксплицитно заданными связями и эксплицитно упорядоченных правил — будет принята. Предложенный выше подход представляет собой синтез разработанного Станкевичем двухосновного метода (с существенными изменениями) и новаторской концепции базовой основы, сформулированной в работах Якобсона. Можно надеяться, что предлагаемая методология окажется (быть может — после серьезной доработки) способной явно и недвусмысленно показать единство и разнообразие, характеризующее взаимоотношения словообразования и словоизменения.