Место “второго южнославянского влияния” в истории русского литературного языка (Материалы к дискуссии)
Термин “второе южнославянское влияние” встречается в литературе по крайней мере начиная с 1929 г.[228] Наиболее широкое распространение он получил благодаря докладу Д. С. Лихачева (1958/1960) и обзору Х.
Бирнбаума (1958). Однако, несмотря на обилие публикаций (библиография, приводимая Йовин [1977], насчитывает более 700 позиций), до сих пор не существует согласия даже в том, что составляет значение этого термина и к каким именно культурно-историческим событиям конца XIV — XVI вв. он должен применяться. Широко распространенная точка зрения, присутствующая в той или иной форме не только в учебниках, но и в таких серьезных теоретических исследованиях, как Щепкин 1967, Вздорнов 1968 и Филин 1981, сводится примерно к следующему: турецкое завоевание Балкан в конце XIV века вызвало массовую эмиграцию болгарских и сербских книжников в Россию, оставшуюся единственным православным государством, где они приняли участие в “исправлении книг”, т. е. приведении испорченных, как считалось, церковнославянских текстов в состояние, близкое к изначальному, следуя болгарским и отчасти сербским образцам. Южнославянские эмигранты были особенно хорошо подготовлены к этому занятию, благодаря опыту реформ, проведенных ранее тырновским патриархом Евфими- ем и его болгарскими и сербскими последователями[229]. Правда, участие в этом процессе южнославянских книжников и его связь с реформами Евфимия неоднократно подвергались сомнению: отметим в особенности работы Талева (1973) и Исаченко (1980, 211 сл.), Ларин (1975) и Филин (1981) подчеркивают внутренние, собственно русские факторы, оказавшие влияние на культурно-историческое развитие в этот период; действительно, “массовый” характер эмиграции и ее связь с турецким завоеванием остаются недоказанными. В это время на Руси известны три южнославянских эмигранта, причем ни один из них не был беженцем от турецкого завоевания: митрополит Киприан, появившийся в 1375 г. — задолго до Косова поля, Григорий Цамблак (ок. 1416 г.) и Пахомий Логофет (“Пахомий серб”), пришедший в Россию до 1438 г.; едва ли в истории отыщется другая столь скромная по размерам массовая эмиграция. Немногое известно и о самой деятельности этих книжников[230].Можно с полным основанием утверждать, что большинство важных культурно-исторических вопросов, связанных со “вторым южнославянским влиянием”, пока не решено[231]. Для лингвиста или историка культуры, изучающего развитие русского литературного языка, особое значение имеют две группы проблем. Во-первых, необходимо отделить строго лингвистические компоненты “второго южнославянского влияния” от риторических приемов, с которыми они обычно объединяются: первые относятся к истории создания стандартного литературного языка, а вторые принадлежат лишь к одному из ее компонентов — языку литературных произведений, — т. е. относятся к области исторической стилистики (любопытно, что в учебниках стилистические аспекты “второго южнославянского влияния” обычно иллюстрируются изощренными риторическими построениями Епифания Премудрого, которые, однако, представляют собой развитие риторической традиции киевских времен талантливым русским писателем, не имевшим никаких южнославянских связей[232]). Вторая группа проблем связана с различными типами влияний, обнаруживающихся в текстах этого периода: собственно русским (архаизирующие имитации киевского периода), с одной стороны, и иностранным, с другой; последнее можно разделить на южнославянское (болгарское и сербское) и греческое, проводником которого мог быть как собственно Константинополь, так и афонские и другие монастыри и/или окружение болгарских и сербских князей. Проблемы, связанные с тем, что можно назвать “культурным треугольником” Византия — Афон — Русь (где, с течением времени, особо выделяется Москва), достаточно сложны, и, несомненно, пройдет немало времени, прежде чем можно будет рассчитывать на более ясное их понимание[233]. Тем временем остается надеяться на постепенное накопление данных, полученных в результате конкретного анализа отдельных характеристик “второго южнославянского влияния”, которые, возможно, лягут в основу будущей теории или хотя бы помогут установить, на какие вопросы эта теория должна ответить.
Настоящий обзор посвящен строго лингвистическим аспектам “второго южнославянского влияния”; мы не собираемся затрагивать такие проблемы, как исихазм, влияние палеолог- ского периода на иконопись, сербские мотивы в архитектуре, а также чисто декоративные аспекты письма, такие как вязь, воронка, тератологическая или геометрическая орнаментация и т.
д. Все приводимые ниже явления, относящиеся к графике, фонологии, морфологии, синтаксису и лексике [234], считаются характерными для исследуемого периода. Список не претендует на оригинальность: напротив, наша задача состоит в том, чтобы взглянуть свежим взглядом на “общепринятые мнения” о приводимых ниже явлениях; материал был свободно заимствован из таких источников, как Соболевский 1894, Щепкин 1967, Карский 1928, Лихачев 1958/1960, Талев 1973, Бирнбаум 1980, Филин 1981 и др. Автор попытался сделать список по возможности полным; кроме того, насколько нам известно, впервые, признаки “второго южнославянского влияния” даются в разбиении на группы в зависимости от их предполагаемого происхождения. Подчеркнем, что присутствие того или иного явления в списке не означает, что автор настоящего обзора согласен с общепринятой интерпретацией.Следует предупредить читателя о том, что во многих случаях явления, приводимые ниже в качестве характерных для “второго южнославянского влияния”, могут встречаться, хоть и с меньшей частотой, в текстах более ранних или намного более поздних; в особенности, некоторые важные свойства “позднего” русского полуустава обнаруживаются и в старом полууставе (см. Жуковская 1981, цит. по Филин 1981, 287). Иногда неясно, следует ли считать некоторый набор фактов проявлением одного свойства или несколькими связанными явлениями: например, в позднем полууставе заметна общая тенденция к удлинению боковых вертикальных штрихов, в результате чего некоторые элементы достигают (в отличие от старого полуустава) основания строки: }, Ъ и Т превращаются в ik, 1Ъ и Q; что это — один признак или три? Точно так же тенденция к правому наклону в позднем полууставе превращает } в ° и — в "; вновь возникает вопрос о том, с чем мы имеем здесь дело — с одним явлением или с двумя? Далее, сами лингвистические явления, относимые ко “второму южнославянскому влиянию”, настолько разнородны — от приемов письма до синтаксиса сложноподчиненных предложений, — что любые попытки единого подхода к их изучению, и в особенности механические подсчеты, кажутся недопустимо искусственными — однако именно это и будет сделано ниже.
Выводы из такого исследования, и особенно результаты подсчетов, следует воспринимать с осторожностью: это не более чем весьма грубая количественная оценка параметров, относящихся к происхождению изучаемых явлений. Все же подсчеты представляют собой некую, пусть и весьма грубую, меру изучаемых свойств, а всякая мера, даже грубо-оценочная, лучше, чем ее отсутствие.Лингвистические признаки “второго южнославянского влияния” разбиты на следующие шесть категорий в соответствии с их наиболее вероятным происхождением: эллинизмы, архаизмы, южнославянизмы, глаголические заимствования, русские инновации и явления неизвестного происхождения. Разумеется, происхождение конкретного признака часто бывает трудно определить: большая их часть в конечном итоге восходит к греческой традиции и впервые появилась в славянском мире во времена Кирилла и Мефодия, но этот исторический факт никак не связан с функциональной ролью рассматриваемых явлений столетия спустя. Многое в этой системе спорно; ее не следует рассматривать как попытку дать окончательный ответ на все вопросы: скорее, это попытка заложить фундамент для будущей дискуссии. Для удобства ссылок признаки пронумерованы последовательно; буква, предшествующая номеру, указывает на одну из шести категорий.