Глаголические признаки
Один из наиболее загадочных и наиболее интересных аспектов позднего русского полуустава — возможное глаголическое происхождение некоторых букв; принято считать, например, что буква Э произошла от глаголического Э, Э (Щепкин 1967, 131; Карский 1928, 186—187: см.
раздел Г-74). При этом, однако, не объясняется, каким именно образом глаголица могла оказать влияние на графическую систему русской письменности в XV в.; более того, Э — лишь один из более чем полудюжины случаев, позволяющих предположить глаголическое влияние. Глаголица, в особенности округлого “болгарского” типа, изредка встречается в рукописных и эпиграфических памятниках Киевской Руси (Высоцкий 1966; Медынцева 1978), однако она вышла из употребления к XIV в. Глаголица вновь появляется на Руси в конце XV — начале XVI в., на этот раз в качестве приема тайнописи, наряду с греческим, латинским и пермским алфавитами (Сперанский 1929, 58 сл., 65); Сперанский (1929, там же) приписывает возвращение глаголицы южнославянскому влиянию. Эту точку зрения нельзя ни подтвердить, ни опровергнуть, но, по крайней мере, она не может быть уверенно поддержана хронологическими данными, поскольку это произошло более чем через сто лет после прибытия в Москву Киприана. В поисках источника нового интереса к архаической системе письма нельзя забывать об афонских монастырях, в особенности если обратить внимание на довольно необычное сочетание округлых “болгарских” и угловых хорватских элементов, которые, по-видимому, оказали влияние на поздний русский полуустав; пока что эта проблема остается в области предположений. Все же можно с полным основанием обсуждать гипотезу о том, что возрождение глаголицы могло быть связано с эволюцией греческого курсива в афонских монастырях. Оттуда она могла распространиться на светские центры православной культуры и достигнуть России, прямо или при южнославянском посредничестве (поскольку глаголица никогда не выходила из употребления на славянском юге — в Болгарии и, в особенности, в Хорватии). В любом случае, влияние глаголицы на поздний русский полуустав могло быть, как кажется, более серьезным, чем принято было считать до сих пор. Отметим, что последующие рассуждения весьма спекулятивны; важно, однако, помнить, что даже если глаголическое происхождение тех или иных явлений будет опровергнуто, их все равно нельзя будет отнести к южнославянской категории, а скорее — к группе признаков неустановленного происхождения.Тринадцать особенностей позднего полуустава могут быть связаны с влиянием глаголицы; более или менее прямое влияние может быть предположено в семи случаях, которые ниже трактуются как самостоятельные явления (Г-74—80). В остальных шести случаях вероятность глаголического влияния варьирует от умеренной до минимальной; эти явления не считаются независимыми и приводятся под номерами, отсылающими к другим разделам, которые даются не в круглых, а в квадратных скобках.
(Г-74) Входит в употребление буква Э (“э оборотное”), явно происходящая от глаголического Э, — в основном — в западных и юго-западных рукописях (Щепкин 1967, 131). Вариант с одной перекладиной отмечен еще в части “B” Пражских отрывков (Вайс 1932, 80); эта графема пришла в Западную Русь из Сербии в XVI в. и сначала использовалась в иностранных словах для обозначения непалатализующего /e/ (Карский 1928, 186—187; Ларин 1975, 239).
(Г-75) Удлинение вертикальных элементов в Т проявляется уже в “Изборнике” 1076 г., но оканчивается переходом в Q и становится общепринятым лишь в XV в. (Щепкин 1967, 130; Карский 1928, 198—199; Тихомиров, Муравьев 1966, 31; Ларин 1975, 238); одновременно оно начинает доминировать в сербских текстах (Джорджич 1970, 109). Это может быть частью общей тенденции к удлинению вертикальных линий до уровня строки (Ъ gt; 1Ъ, } gt; k), но, с другой стороны, вряд ли можно считать простым совпадением то, что новое “трехногое” m так близко к глаголическому W, особенно к его ломаному хорватскому варианту: И (Вайс 1932, 91—92). Наши рассуждения не ослабляются тем обстоятельством, что русская графика подверглась в первую очередь влиянию глаголицы округлого болгарского типа: существуют указания на то, что хорватская глаголица в XIV—XVI вв.
была известна на Буковине (Сперанский 1929, 8), и, к тому же, смешение двух стилей обнаружено по крайней мере в одной хорватской рукописи XV в. (ibid.).(Г-76) Для обозначения числа 900 в позднем полууставе начинает употребляться буква Ц (вместо А, принятого в старых русских рукописях). Буква Ц в этом значении впервые появляется в южнорусском Евангелии 1427 г., переписанном с южнославянского оригинала (Карский 1928, 216—217; ср. Щепкин 1967, 131; Тихомиров, Муравьев 1966, 31); трудно сомневаться в том, что это произошло под влиянием глаголического V = 900 (Дильс 1932, 23).
(Г-77) Буква “зело”, которая в русском уставе и старом полууставе использовалась только для передачи числа 6 и писалась как курсивное Ъ, в новом полууставе приобретает форму S и начинает употребляться как в цифровом значении, так и фонетически. Карский (1928, 172) усматривает здесь южнославянское влияние, но, как показал Джорджич (1970, 113), аналогичные изменения в сербских текстах происходили одновременно, что ставит под сомнение возможность причинноследственных отношений между двумя процессами. Карский (1928, 189) возводит курсивное “зело” (Ъ) к глаголической букве ^ (ср. также Соболевский 1894, 4, 8, сноска 1; Щепкин 1967, 130).
(Г-78) В новом полууставе появляется новое распределение графем, передающих фонему /и/: вместо У (реже ОУ) начинает писаться округлый диграф 2 (“ук”), почти идентичный одной из разновидностей соответствующей глаголической буквы (Вайс 1932, 93). Для нового полуустава важен не столько сам факт употребления новой графемы — поскольку 2 с древнейших времен употреблялось как средство экономии места в конце строки и в музыкальных текстах, чтобы избежать двухнотной интерпретации ОУ (Карский 1928, 199—200), — сколько высокая частота его употребления и специфическое распределение (ОУ в анлауте, 2 в других позициях). Можно предположить, что глаголическое курсивное V (Вайс, ibid.) было возможным, но не единственным фактором, способствовавшим более частому употреблению 2 (Соболевский 1894, 3—4; Щепкин 1967, 130; Карский 1928, 172; Тихомиров, Муравьев 1966, 31—32).
(Г-79) Диерезис, появляющийся в это время над десятеричным Ї, вполне мог отражать влияние ° ° в глаголической букве 0 (Вайс 1932, 83); более того, поскольку десятеричное i само по себе редко встречалось в старых рукописях (Карский 1928, 193; Ларин 1975, 24), есть основания предположить, что новая система, использующая два контекстно-распределенных альтернанта, представляет собой возврат к принятому в глаголице различению “иже” (0) и “и” (3).
(Г-80) Длинная горизонтальная черта у “фиты” (f вместо 0) слишком похожа на глаголический “ферт” (Ф), чтобы это можно было считать случайным совпадением (Вайс 1932, 93).
Приводимые ниже явления в совокупности могут быть аргументом в пользу глаголического влияния на поздний полуустав, но по отдельности ни одно из них не может быть убедительным доказательством его существования.
[Н-87] Изменение формы горизонтальной перекладины в букве }, которая начинает писаться как lk, напоминает курсивное глаголическое или угловое ^ (Вайс 1932, 99).
[Э-15] Общая тенденция к округлым написаниям, заметная в новом полууставе, отражает в первую очередь влияние греческого курсива (Сперанский 1932, passim). Однако в какой- то степени она могла быть усилена криптографическим использованием округлого глаголического письма болгарского типа в конце XV — XVI в. (Сперанский 1929, 58 сл.). Поскольку глаголица сама по себе существенно опиралась на греческий курсив (Вайс 1932, 37 сл.), это явление можно интерпретировать как непрямую эллинизацию.
[Э-14] Более частое использование сокращений (аббревиатур и лигатур) было обычным в поздних глаголических текстах, напр. lt;Ж' = кирилл. мл = маша (= мьша?), misa (Вайс 1932, 108), а также — в некоторых русских рукописях XV и особенно XVI в. (Сперанский 1932, 63 и приложение; см. также раздел Э-14). Хорошо известно широкое использование лигатур в хорватской глаголице. Однако параллельное развитие хорватской и русской письменности указывает скорее на одновременное влияние афонской традиции, чем на взаимовлияние.
[Н-95] Изменение “чашечного” V, Y в Ч (“одностороннее” или “получашу”; Карский 1928, 201—202 и др.; подробнее см. ниже в этом же разделе) может напоминать сходные написания в позднем глаголическом письме: V, %, приводимые Вайсом (1932, 96). Однако, поскольку Ч “получаша” начинает появляться уже в старом полууставе (Карский 1928, 201—202), нет необходимости приписывать это явление влиянию глаголицы.
[Э-5] Омега (W), вновь появляющаяся в русских текстах, состоит почти из тех же компонентов, что и глаголическое Э, с ротацией на 90°, но эту связь следует признать весьма проблематичной.
[Г-77] Аналогично, курсивное написание Ъ буквы “зело” в старом русском полууставе (см. выше) отчасти напоминает глаголическое V и подобные написания (Вайс 1932, 79), но это все же более похоже на случайное совпадение.
Можно заключить, что глаголическое влияние на новый полуустав, которое нельзя считать ни всеобъемлющим, ни — за вычетом Q, Э и V — длительным, оказывается все же более заметным, чем было принято считать до сих пор. Это влияние могло прийти на Русь при посредничестве южных славян, но могло быть и прямым воздействием афонской письменной традиции.