Архаизмы
Наиболее существенные особенности русских текстов исследуемого периода связаны не с болгарским или сербским влиянием, а с массовой тенденцией к восстановлению фонологических и морфологических (в меньшей степени — синтаксических и лексических) норм, характерных для религиозных текстов киевского времени, т.
е. — с попыткой (разумеется, не всегда успешной) игнорировать четыре столетия русификации языка, некогда пришедшего на Русь от южных славян. Важно признать, как это делает Ларин (1975, 240—241), что “второе южнославянское влияние” в России затронуло в первую очередь религиозные памятники и княжеские указы, но не основную массу светских писаний. Ученые могут спорить о том, что легло в основу русского литературного языка — местный восточнославянский или заимствованный церковнославянский (так называемый спор между Шахматовым и Обнорским, см. Ворт 1983b; наст. изд., с. 176—203), — но все согласны в том, что к концу XIV в. произошло значительное смешение и стабилизация обоих уровней. Для религиозных жанров это означало заметное проникновение восточнославянских элементов в изначально южнославянский язык; кроме того, наиболее яркие южнославянизмы, особенно чуждые русским писцам, были устранены или приспособлены к местным условиям (връхъ gt; вьрхъ или верхъ; врЪмя gt; время; рождьство gt; рожьство или рожество и т. д.). Сказанное выше приводит нас к одному из центральных положений данной работы: массовое увеличение числа “славянизмов” вроде TRAT, ТЕЪТ, щ вместо ч lt; *tj, *kti; род. ед. ja-основ на -я вместо -Ъ и т. д. вовсе не обязательно должно пониматься как подражание южнославянским текстам предшествующего периода (XIII—XIV вв.). С точки зрения русского писца XV века такие этимологически южнославянские формы были всего лишь попыткой возврата к более высоким и более правильным нормам его собственного, русского прошлого. То обстоятельство, что нормативный язык церковной литературы Киевской Руси был исторически южнославянским, мало что значило на практике даже в киевские времена, учитывая наднациональный характер церковнославянского языка (Толстой 1961; Пиккьо 1963; Мещерский 1975), и во всяком случае не имело значения для писца XV в.: средневековый русский писец, опиравшийся на четырехвековую русскую традицию, мог с полным правом считать себя продолжателем языковой и интеллектуальной традиции Нестора и Иллариона. Насколько мне известно, нет и тени сомнения в том, что русские писцы воспринимали письменный язык как XI, так XV в. как родной, иначе говоря, они пребывали в счастливом неведении относительно его южнославянского происхождения; южнославянский выходец Константин Костенечский даже считал, что Кирилл и Мефодий создали старославянский язык, опираясь в первую очередь на русский материал (Ягич 1896, 108; Ворт 1983а)! Заменяя время на врЪмя или вьрхъ на връхъ, русский писец обращался не к евфимиевской Болгарии, а к своему собственному русскому прошлому.Всего известен 31 архаизм такого рода; две трети от этого числа составляют чисто восточнославянские явления, вообще не связанные с историческими различиями между языком восточных и южных славян, и лишь треть имеет отношение к явлениям южнославянского происхождения (что, впрочем, для нас несущественно). Для простоты обсуждения и в особенности для тех читателей, которые могут не согласиться с нашей точкой зрения, эти две подгруппы приводятся раздельно. Поскольку большая часть рассматриваемых ниже явлений хорошо известна и подробно рассматривается в стандартных описаниях (Соболевский 1907; Борковский, Кузнецов 1963; Филин 1972 и др.), мы не пытаемся дать полные ссылки на литературу.
(А-17) Этимологические *1 и *e, не различавшиеся в московском говоре XVI в., начинают искусственно противопоставляться в произношении и на письме, что отражает влияние как церковного, так и диалектного произношения (Успенский 1968, passim; Ларин 1975, 244—245).
(А-18) Юго-западная по происхождению тенденция записывать Ъ на месте *е в новом закрытом слоге в XV в. подавляется.
(А-19) Появление в XIV—XV вв. o на месте ударного Є не перед мягкими согласными (и графические манифестации более сложных изменений) игнорируется или устраняется на письме.
(А-20) Устраняются акающие написания, что может отражать влияние северновеликорусских диалектов (Ларин 1975, 245).
(А-21) Апокопа -i в окончании второго лица единственного числа -ши не отражается в текстах (Ларин 1975, 245).
(А-22) Не отражается апокопа безударного -ти в инфинитиве.
(А-23) Возвращаются написания кы, гы, хы, задолго до того сменившиеся на ки, ги, хи (Исаченко 1980, 216).
(А-24) В окончаниях им. ед. полных форм прилагательных на месте великорусских рефлексов напряженных редуцированных -ои, -еи начинают писаться сочетания -ыи, -ии, обычные для других славянских языков; это одно из немногочисленных явлений эпохи “второго южнославянского влияния”, дожившее до новейших времен.
(А-25) Сочетания смычных и плавных в конце слова сохраняются (вЪтръ, угль и т. п.) без утраты плавного или svara- bhakti; этот архаизм, устраненный в отдельных словах (ветер), в ряде случаев способствовал сохранению сочетаний смычных с плавными (рубль при диалектном рубель, рупь).
(А-26) Сохраняется конечное -лъ в формах прошедшего времени муж. р.: пеклъ, моглъ, везлъ и т. п. (однако, в отличие от предыдущего, это явление морфологически мотивировано).
(А-27) Восстанавливаются чередования k ~ c, g ~ z, x ~ s, вызванные второй палатализацией велярных, например, у Епифа- ния Премудрого находим: в’ тузЪ, мнозЪ, стисЪ (Ларин 1975, 248; Исаченко 1980, 221).
(А-28) Окончания косвенных падежей о-основ -омъ, -ы, -Ъхъ, которые начали было сменяться окончаниями а-основ -амъ, -ами, ахъ, восстанавливаются в исходной форме, возможно, не без влияния делового языка, имевшего склонность к сохранению старых окончаний.
(А-29) Восстанавливается старое окончание родительного падежа множественного числа -ъ вместо нового -овъ, возникшего в результате переосмысления форманта u-основ -ov- (Исаченко 1980, 221).
(А-30) Восстанавливается совершенно искусственное окончание й-основ -ы, например, любы (Епифаний; см. Ларин 1975).
(А-31) Вновь появляются формы винительного падежа местоимений мене, тебе, себе, вытесняющие меня, тебя, себя.
(А-32) Возвращаются направительные клитики мя, тя, ся и ми, ти, си, до этого вышедшие из употребления или, в случае ся, переосмысленные как глагольная частица; кроме того (А-32и), полная (двухфонемная) форма ся начинает употребляться там, где разговорный язык сократил ее в /s’/ (Ларин 1975, 246).
(А-33) Вновь появляется супин, ставший искусственной формой еще до “второго южнославянского влияния” (Исаченко 1980, 220).
(А-34) Входит в употребление имперфект, до этого встречавшийся редко и ставший к XV в. вполне искусственной формой; Епифаний употребляет его правильно: желаше, вхожа- ше, даже в форме 3 л. мн. числа: бываху, моляхуся (см. Ларин 1975, 248).
(А-35) Dativus absolutus, синтаксическая конструкция, бывшая на грани исчезновения еще в киевские времена, возвращается и доживает, по крайней мере в воображении грамматистов, до ломоносовских времен.
(А-36) Подавляется тенденция к замене конструкций с двойным винительным (постави мя попа) конструкциями с творительным падежом (постави мя попомь), наметившаяся к концу рассматриваемого периода; употребление двойного винительного искусственно поддерживается (Ларин 1975, 246).
(А-37) Хотя многие древнерусские лексемы вышли из употребления задолго до начала “второго южнославянского влияния” (Ларин 1975, 246), тексты этого времени обнаруживают тенденцию к архаизации лексикона: например, в летописях просторечные слова заменяются архаическими славянизмами (умре gt; преставися, успЪ; порты gt; ризы; прозвашася gt; наре- кошася; речи, молвити gt; глаголати и т. п.; Филин 1949, 38— 56).
Исторически южнославянские (но функционально восточнославянские) архаизмы
(А-38) Сочетания *ТогТ отражаются на письме как неполногласия (ТраТ), за исключением русизмов типа верещати, солома; неполногласные формы встречаются в XVI в. в 2,5 раза чаще, чем в XIV (Винокур 1971, 76), причем среди них встречаются искусственные образования типа клаколъ, млание (Щепкин 1967, 130; Мещерский 1978, 29—30, 47, цит. по Мещерский 1981, 109—110; Исаченко 1980, 223).
(А-39) Сочетания *ТъгТ записываются как ТръТ: плъкъ, или на сербский манер — плькь [ср. Ю-48], вместо полкъ, пълкъ; эти написания, однако, не всегда соблюдаются последовательно, ср., например, свершенъ, чернеческыя в житии св. отца Вар- лаама Пустынника (Ларин 1975, 250; ср.
Соболевский 1894, 5; Щепкин 1967, 130; Тихомиров, Муравьев 1966, 32; Талев 1973, 61; Ларин 1975, 239—240; Исаченко 1980, 215).(А-40) Сочетания *ТегТ, *Те1Т записываются в старославянской (а не русской церковнославянской) орфографии: дрЪво вместо древо и т. п.; однако архаичные написания такого рода, никогда не соблюдавшиеся последовательно, быстро исчезают, за исключением неизменного плЪнъ вместо полонъ (Шахматов 1941, 74; ср. Ларин 1975, 240, 249; Исаченко 1980, 216).
(А-41) Увеличивается частота употребления форм со щ вместо ч на месте *tj, *kti, что является чисто русским архаизмом, в отличие от замены звонкого рефлекса *dj ж на жд; ср. Ю-59 (Ларин 1975, 240; Исаченко 1980, 223).
(А-42) Для общесл. *Ъ3 южнославянское написание -я lt; -*\ восстанавливается у ja-основ в род. ед., им.-вин. мн., у */о-ос- нов в вин. мн. и в соответствующих местоименных и адъективных формах, сменяя как старые восточнославянские окончания (-Ъ у существительных, -оЪ у местоимений и прилагательных), так и новое русское окончание -ои.
(А-43) У прилагательных мужского и среднего рода в род. ед. местоименное окончание -ого сменяется окончанием -аго, просуществовавшим до 1917 г. (Исаченко 1980, 221).
(А-44) Появляются превосходные степени прилагательных на -аиш-, -еиш-.
(А-45) Возвращаются конструкции с одним отрицанием; напр., и никого же видЪ вместо и никого же не видЪ (Исаченко 1980, 221).
(А-46) Вновь начинают употребляться перифрастические “прогрессивные” формы прошедшего времени, состоящие из личной формы глагола и подчиненного ему действительного причастия, напр. бЪ крьстя (Исаченко 1980, 220) или и бяше умЪя глаголати тремя языки (Ларин 1975, 249). Как и большинство архаизмов, перечисленных в данном разделе, это явление пришло из греческого языка при посредничестве старославянского (ср. греч. q бгбаокаёшу и т. п.)
(А-47) Возрастает частота употребления этимологически старославянских наречий типа вельми, присно, зЪло, что согласуется с общей архаизацией лексики, упомянутой выше в пункте А-37 (Ларин 1975, 248).
Некоторые из приведенных в этом разделе архаизмов оказали длительное влияние на русский литературный язык: сопротивление аканью, переходу е gt; о и неразличению ё ~ е продолжали сказываться на развитии русской рифмы в XIX веке. Неполногласные рефлексы сочетаний *TorT образовали серии стилистических дублетов, причем обилие неполногласных корней, в особенности в сложных словах и суффиксальных образованиях, привело к их продуктивному использованию в словообразовательных моделях современного русского языка (ср. в словаре Ожегова: вратарь — тот, кто защищает ворота). Адъективные окончания -ои, -ыи до сих пор сохраняются в русской орфографии и оказали влияние на русскую рифму пушкинской эпохи (род. ед. жен. р. нежной рифмуется с мятежный и т. п.). В целом, за исключением нескольких недолговечных экспериментов типа восстановления дательного абсолютного или второй палатализации, явления, рассмотренные в данном разделе, оказали наибольшее влияние на развитие русского литературного языка.