ДИВИНАЦИЯ

Когда говорят о характере политической власти вообще, и в древнем Риме в частности, то обычно отмечают, что одним из наиболее действенных механизмов власти была религия, всевозможные суеверия, позволявшие держать народ в постоянном страхе перед гневом богов, а следовательно, в повиновении у их служителей - жрецов.

Все это так, и многие современники и предшественники Цицерона также понимали всю несерьезность предсказания будущего (особенно в политической жизни Рима) по полёту птиц, внутренностям животных, ударам молнии справа и тому подобным инструментам дивинации. Однако вызывает удивление, почему же сам Цицерон и его современники вполне серьезно называли авгуральное право словом disciplina, т.е. “наука”, почему Цицерон столь гордился своим саном авгура и придавал коллегии авгуров столь большое политическое и общественное значение в жизни римлян? Для разрешения этой проблемы попытаемся объективно подойти к знаменитому трактату Цицерона “О дивинации”, в котором имеет место не только негативное отношение к гаданиям.

Начнем с того, что Цицерон, как это вообще было принято в античности, сталкивает в трактате две противоположные точки зрения, ни одной из них не отдавая однозначного предпочтения.

Что касается второго довода, то в другом своем произведении Цицерон сам подчеркивает, что древние авгуры в отличие от современных ему гораздо глубже владели сложной наукой дивинации, проникая в тайны природы[194]. Таким образом, речь идет о выделении во времена Цицерона отдельных отраслей знаний в самостоятельные профессии, т.е. о развитии профессиональной науки. В древности же именно авгуральная дисциплина вбирала в себя весь человеческий опыт и знания об окружающей природе. Что же касается первого довода, то сама философия авгура Цицерона свидетельствует о том, что disciplina auguralia включает в себя не только суеверия и их трактовку, но и прославляемый Цицероном ratio, разум, основанный на многовековом опыте и человеческих познаниях природы.

Чтобы подтвердить или опровергнуть этот тезис, обратимся к системе авгурального права. Фест в своем классическом определении знамений, наблюдаемых римскими авгурами с целью предсказания будущего, говорит о пяти их видах (Fest. P. 316L). О них будет рассказано ниже.

Однако главным предметом рассмотрения будут лишь знамения, исходящие от неба. В некоторых работах круг подобного рода знамений неправомерно сужается лишь так называемыми необычными явлениями; ударами молний, падениями комет, каменными дождями и т.п.[195] В то же время такие важные знамения, как небесные созвездия, так называемые знаки Зодиака, обозначавшиеся в латинском языке термином signa, т.е. “знамения”, остались вне поля зрения современных отечественных исследователей. Конечно, древнее знание римлянами звездного неба, особенно в связи с сельскохозяйственным календарным циклом, не раз отмечалось в литературе[196], однако роль в собирании и обработке этих знаний коллегией авгуров осталась вне внимания ученых. Это, в частности, связано с совершенно неверным убеждением в том, что наука предсказания будущего по звездам пришла в Рим с Востока лить в I в. до н.э.[197]

Согласно традиции, первым ввел наблюдение за звездами царь Нума Помпилий, именно он рассматривается и как родоначальник авгуральной дисциплины". Не меньшее значение придается античными авторами и древнейшему влиянию (по крайней мере, с VI в. до н.э.) южноиталийских греков, которое обычно персонифицируется в Пифагоре и пифагореизме[198]. Так, Плиний Старший довольно часто ссылается как раз на Пифагора как источник римских знаний о звездах. Наконец, некоторое значение сыграло и древнее этрусское искусство гадания по звездам[199]. Здесь необходимо отметить, что основы чисто римской науки о звездах и связанной с ней астральной мифологии, были заложены именно в архаический период, где-то между VII и V в.

Знаменателен также тот факт, что в римской системе зодиакальных знаков начинающим год созвездием был Овен, восхождение которого приходилось на март месяц. Март был первым месяцем года в архаическом Риме, что свидетельствует о древности этой римской системы. Ведь у других италийских и вообще средиземноморских народов год, как правило, начинался в иные месяцы[200]. Сами римляне считали, что знаки Зодиака или signa duodecim существовали у них испокон веков. Например, Вергилий вкладывает упоминание о них в уста троянца Анхиза, отца легендарного Энея[201]. Любопытно, что сама зодиакальйая система называлась чисто по-римски signiferum, т.е. “несущая знамения”.

Носителями знаний о звездах в Риме, как, впрочем, и в других древних обществах, были жрецы, о чем прямо говорит автор римского трактата о гадании по звездам Манилий: “Те, кто всю жизнь молились во храмах, жрецы, избранные доносить голос людей до слуха богов..., постигли науку видеть в звездах вестников людских судеб”[202]. В научной литературе утвердилось мнение, впрочем, вполне поддерживаемое источниками, что наблюдение за лунно-солнечным календарным годом, фастами, было исключительной обязанностью понтификов[203]. Однако это верно лишь отчасти, в том смысле, что понтифики хранили в своих архивах фасты и контролировали исполнение согласно им всех религиозных празднеств и жертвоприношений. Качество исполнения понтификами фаст, а особенно интеркаляций, оценивается многими учеными весьма низко[204]. Это мнение основывается, в частности, на утверждении Цицерона о том, что “...интеркаляция была разумно введена Нумой, но пришла в беспорядок из-за нерадивости позднейших понтификов”[205].

Истина же состоит в том, что наблюдение за звездным небом, а следовательно, и за лунно-солнечным календарным годом вели не понтифики, а авгуры.

Обратимся к небесному templum. Авгур при проведении дивинации делил двумя перпендикулярными линиями небесный храм на 4 региона[210]. Линия с севера на юг делила храм на левую благоприятную половину, где начиналось восхождение солнца и звезд, и правую, где они заходили. Линия с востока на запад, по которой двигалось солнце и 12 знаков Зодиака, делила эти половины на северную и южную. Каждый из регионов мог быть разделен горизонтальными и вертикальными линиями еще на 4 или 3 региона в зависимости от удаленности линии горизонта.

3. точка захода. Соответственно, при годичном цикле двенадцати знаков Зодиака начало восхождения того или иного знака знаменовало собой начало определенного события, например, начало сезонных сельскохозяйственных работ, проведение празднеств, открытие военной кампании и т.д. Все, что связывалось с данным знаком, находилось на подъеме, двигалось к зениту. Заход на западе определенного знака также отмечался авгурами в фастах, так как с этим могло быть связано и завершение какого- либо сельскохозяйственного цикла или иной деловой активности. Солнечный годичный цикл был как-то связан с циклами других планет-богов. Авгуры прекрасно знали роль полнолуния и вообще месячного цикла Луны в жизни людей[211]. Придавали они большое значение и циклу обращения планет Юпитера, Сатурна и Марса[212]. Наука эта была весьма сложна, связана не только с приобретением длительного опыта, но и с навыками математических вычислений, заимствованных авгурами у южноиталийских греков. Поэтому, как отмечали древние[213], лишь немногие в архаическом Риме могли овладеть премудростью авгуральной науки.

Связь же наблюдений за звездами с политикой и правом самая непосредственная. Это можно рассмотреть на примере некоторых римских религиозных празднеств. Предварительно отметим, что у римлян начало восхождения знаков Зодиака относилось не к 21-му числу каждого месяца, а колебалось между 17 и

20. м числами, т.е. наступало вскоре после ид. Во второй половине месяца счет дням велся по принципу “за 12 дней до таких-то календ”, “за 7 дней до таких-то календ” и т.д. Таким образом, начало месяца было как бы центром отсчета, зенитом, апогеем дней созвездия. Дни движения одного знака сопровождались всегда названием одного месяца. Например, дни движения созвездия Рыб начинались с наименования типа “за 12 дней до мартовских календ”, а кончались мартовскими идами. Почти все эти дни связаны с военными праздниками Марса и мифом о битве Юпитера с титанами Сатурна[214], начиная с Квириналий 17 февраля, затем Regifugium 24 февраля, Эквирии - 28 февраля, Салии - 1 марта. Завершается цикл в мартовские иды (15 марта) праздником примирения Анны Перенны[215] и утверждением на небе созвездия Орла, помощника Юпитера в победе над Сатурном[216].

При недостаточно отработанном календаре понтификов роль авгуров в наблюдении за звездами трудно переоценить. Порой их предсказание о проведении или непроведении назначенного понтификами по фастам праздника или народного собрания были не гаданием, что называется “на кофейной гуще”, а правильным астрономическим наблюдением. Ослушаться такой дивинации означало бы несоблюсти астрономический календарь. По отношению к месяцу Рыб эти предсказания осложнялись еще и учетом большого (79 лет) и малого (15 лет) циклов обращения Марса[217].

Теперь обратимся к еще одному празднику, связанному с прохождением по небу созвездия Быка - символа Юпитера. Празднования в честь Юпитера начинались еще в апрельские иды (13 апреля)[218], продолжались 16 апреля[219], наконец, 20 апреля праздновалось восхождение половины созвездия Тельца, главной ипостаси Юпитера[220]. Все вообще праздники с середины апреля до середины мая так или иначе имеют отношение к Юпитеру. В месяце мае, связанном с величием maiestas Юпитера[221], огромную важность имело наблюдение авгуров за восхождением звезды Верности (Fides) из созвездия Плеяд, так как с ней был связан праздник Меркурия, когда купцами приносилась на алтарь десятина Геркулеса, совершались знаменитые аргейские жертвоприношения[222] и заключались сопровождаемые клятвой верности торговые сделки и договоры[223].

Наконец, весьма важным было наблюдение авгуров за звездами в праздник зимнего солнцестояния. С 17 декабря по 17 января - время созвездия Козерога, двуликого Януса и других ипостасей Сатурна[224]. Особенно важным считалось наблюдение авгурами за утренней звездой Люцифером в ночь с 23 на 24 января, несущей первые признаки победы света над тьмой, когда день

Сатурна сменялся днем Солнца[225]. Эти праздники ъажны еще и потому, что связаны со знаменитыми vota nuncupata - молебствиями-обетами за здоровье римского народа. Возможно, в проведении праздника учитывался и 30-летний цикл прохождения Сатурна через знаки Зодиака (Zensor. De cael. III. 2).

Таким образом, хотя дивинация авгуров часто и использовалась в чисто политических целях, когда слишком большое политическое значение придавалось “случайным” знамениям, однако нельзя не признать, что в авгурской дивинации присутствовал и такой весьма точный элемент как соблюдение римских фаст в соответствии с движением звезд и планет.

В итоге хотелось бы отметить еще один любопытный казус авгурской науки предвидения. В весьма интересной статье Т.А. Бобровниковой, рассматривающей сакрально-правовые и философские взгляды Энния, прежде всего его учение о бессмертии души, выдвигается вполне аргументированный тезис о сильном влиянии на Энния учения Пифагора[226]. Автор подробно разбирает также взгляды обоих Сцевол, Понтифика и Авгура, знатока авгурального права Варрона и последнего из “истинных” авгуров Цицерона. Следует подчеркнуть в добавление к статье Т.А. Бобровниковой, что учение это сформировалось именно в рамках авгуральной дисциплины. Суть его сводится к следующему. Римские государственные мужи верили, что служение отечеству на ниве политики и права, если оно бескорыстно и ориентировано на божественную справедливость, делает душу, ауру человека еще при жизни гораздо больше размеров смертного тела. Такой человек становится как бы знамением - знаменем Юпитера Фидия и богини Юстиции, получая от богов бессмертие души еще при жизни. Согласно этому политическому учению авгуров, душа такого государственного мужа становилась малой звездой на Млечном пути небосвода. Любопытна в связи с этим оценка данного учения со стороны всегда столь критичного к гаданиям Цицерона. Он утверждает следующее: “То, что говорят о бессмертии души и о небе, не вымысел философов-мечтателей, не росказни, не заслуживающие веры и высмеиваемые эпикурейцами, а догадки мудрецов”[227]. Но откуда эта наивная вера мудреца Цицерона в бессмертие благородной души? Быть может, это лишь шутка, как утверждают иные? Быть может, но Цицерон заплатил за нее своей жизнью[228].

СУДЕБНЫЙ ПРОЦЕСС

В учебной, да и научной юридической литературе при изложении истории формирования римского архаического права традиционно огромное внимание уделяется роли понтификов. Действительно, из источников хорошо известно, сколь велика была роль этой коллегии в интерпретации древнего права. Когда же речь заходит об авгурах, называвшихся также птицегадателями, право упоминается гораздо реже. Конечно, обычно говорится о так называемом ius augurale, однако зачастую его принято относить к науке о дивинации, понимаемой слишком узко - только как искусства гадания, предсказывания будущего. Лишь немногие ученые, среди которых хотелось бы отметить проф. П. Каталано и О. Берендса[229], обратили внимание на некоторые чисто юридические аспекты деятельности коллегии авгуров.

Между тем у Цицерона мы находим следующую характеристику авгурального права: “Однако право, связанное с авторитетом авгуров, является величайшим и важнейшим в государстве...”[230]. Это утверждение он конкретизирует в следующей норме закона: “Государственные авгуры, интерпретаторы воли Юпитера Всеблагого Величайшего, на основании знамений и ауспиций да узнают грядущее... и хранят Город, поля и храмы свободными и освященными. И все то, что авгур объявит неправильным, запретным, порочным, зловещим, да не будет выполнено и свершено; кто ослушается, да ответит головой”[231].

Как уже отмечалось в предыдущей главе, Цицерон, сформулировавший текст этого закона, указывает на то, что он мало чем отличается от законодательства второго римского царя Нумы Помпилия. Следовательно, в какой-то мере речь у него идет об архаических нормах, не потерявших, однако, своего значения и в республиканском Риме. Ученые обычно понимают фразу Цицерона “да хранят они Город, поля и храмы свободными и освященными” в том смысле, что авгуры имели особые функции в межевании римских земель, в установлении и соблюдении границ (померия) как самого Рима, так и его колоний[232]. Они же решали, в каком именно месте должно возводить как отдельное публичное здание или храм, так и весь город. Вообще, как пишет Варрон[233], именно авгуры подразделяли всю римскую землю на различные категории.

Далее Цицерон (Leg. II. 21), комментируя свои идеальные законы об авгурах, подчеркивает, что авгуры имели право распустить народное собрание, объявить неугодными богу выборы того или иного магистрата и даже отменить уже принятые законы[234]. Наконец, без одобрения авгуров не могло состояться ни одно решение римских магистратов. Таким образом, авгуры обладали правом “вето” на любое деяние как отдельных римских магистратов, так и всего римского народа. Цицерон приводит многочисленные примеры такого рода проявлений авгурской власти[235]. Причем авгур обладал правом либо налагать определенные штрафные санкции в виде требования очистительного жертвоприношения на лиц, послуживших причиной недовольства божества, либо наказывать таковых смертной казнью. Конечно, Цицерон, сам являясь авгуром, быть может, придавал этой жреческой коллегии несколько большее значение, чем то было на практике в его время, однако вся античная традиция подтверждает его правоту в отношении архаического Рима. Справедливости ради следует отметить, что тот же Цицерон приводит и многочисленные примеры неподчинения магистратов авгурам и другим подконтрольным им прорицателям[236].

В небольшой главе невозможно рассмотреть все перечисленные Цицероном функции авгуров, поэтому остановимся лишь на одном, но наиболее важном аспекте их юридической компетенции в архаическую эпоху - судебных полномочиях. Ведь, как ни покажется это странным, именно авгурам римляне во многом обязаны за свои разработки в области судебного процесса вообще и процессуального следствия в особенности.

Дабы подтвердить этот тезис, обратимся к источникам. Прежде всего следует напомнить, что по единодушному признанию традиции должность авгура занимали и сами римские цари (см. гл. I). Так, Цицерон подчеркивает, что “... цари были авгурами, и позже (т.е. в период республики. - Авт.) частные лица, наделенные тем же жреческим достоинством, управляли государством, опираясь на авторитет религии”[237]. Именно римские цари возглавляли коллегию авгуров и практически руководили их деятельностью. В связи с этим следует отметить, что инсигнии авгуров во многом совпадали с царскими. Так, авгуры были облачены в царскую пурпурную мантию - трабею[238] и имели загнутый жезл, называвшийся lituus. На авгурском жезле lituus следует остановиться особо, так как он имел большое значение не только для авгурских гаданий, но и для царской судебной власти. Вергилий упоминает в “Энеиде” “загнутый” царский жезл уже по отношению к легендарному царю Латину[239]. Сервий в комментариях к этому отрывку дает следующее определение жезла: “КВИРИНАЛЬСКИИ ЖЕЗЛ - lituus - это загнутый авгурский жезл, которым пользовались для обозначения небесного пространства, ведь рукой [это делать] не дозволялось. Квиринальским же [Вергилий] называет жезл от своего имени, так как впоследствии такой жезл имел Квирин: ведь в то время Ромула еще не было. [Или lituus - это царский жезл, в котором была власть разрешения судебных тяжб]”142. Итак, у Ромула был именно такой загнутый квиринский жезл. Иоанн Лид ошибается, указывая, что навершие ромулова жезла было украшено фигуркой орла. Эта модификация, согласно традиции (Dionys. III. 61. 1), заимствована у этрусков позже, царем Туллом Гостилием. Полная аналогия царского жезла с авгурским совсем не случайна. Как авгуру не дозволялось разделять небо на правую и левую стороны пустой рукой, так и царю не разрешалось вершить божеский суд, разделение тяжущихся на правых и виноватых без скипетра. Безусловно, первоначально царский жезл был знаком именно авгур- ских полномочий царя. Ведь авгуры с помощью жезла не только совершали гадания по птицам о благоприятном или неблагоприятном исходе того или иного предприятия, но и вершили суд, выясняя посредством гаданий, кто именно из граждан вызвал на общину гнев богов. Сакральный характер древнейшего судебного процесса не раз отмечался в литературе143, здесь же необходимо лишь подчеркнуть особую, магическую с точки зрения римлян роль царского жезла lituus в совершении правосудия. Отсюда и этимологически близкое латинское слово lis, litis (судебное разбирательство), и в то же время глагол litare (искупать, приносить в жертву). Вообще роль жезла в судебном процессе всегда в Риме была очень велика, хотя по традиции фестука в виндикационной тяжбе имеет несколько иное происхождение, олицетворяя копье, которым тя-

gt;41 Verg. Aen. VII. 168-174:

Hie sceptra accipere et primos attollere fasces Regibus omen erat, hoc illis curia templum... Verg. Aen. VII. 187-189:

Ipse Quirinali Iituo parvaque sedebat Succinctus trabea Iaevaque ancile gerebat Picus, equum domitor...

Здесь no обычаю все цари принимали впервые Жезл и фасции, здесь и храм, и курия были...

Пик, укротитель коней, сидел в короткой трабее, Щит священный держа и загнутый жезл квиринальскай.

Ритуалы авгуров. Фреска из этрусской гробницы “Авгуров” Последняя четверть VI в. до н.э.

жущиеся ритуально пронзали оспариваемую вещь[240]. Однако аналогия между ритуалами виндикационного судебного процесса и следствия, проводимого авгуром при выяснении воли Юпитера, бросается в глаза. Так, Ливий, описывая ритуал инавгурации Нумы Помпилия на царство, говорит, что авгур совершил молитву в торжественных словах (т.е. в форме нункупации), держа жезл в правой руке, разграничил им небесное пространство, затем, переложив жезл в левую руку, правую наложил на голову Нумы, после чего стал ожидать благоприятных или неблагоприятных божественных знамений[241]. Речь идет о свойственном виндикационному процессу юридическом акте наложения руки (manuS iniectio). Таким образом, в инавгурации мы находим те же элементы, что и в виндикационном процессе - использование жезла, наложение руки, да и сам ритуал инавгурации. Этот ритуал символизировал ничто иное как божеский суд, где Юпитер через знамения как бы сам непосредственно выражал свою волю.

Не менее весомые аргументы в пользу тезиса о судебных полномочиях авгуров дает рассмотрение характера процесса дивинации, или, как уже сказано, выяснения авгурами воли божества. Довольно подробно описывает его Дионисий Галикарнасский в рассказе о знаменитом авгуре времени Тарквиния Древнего Атте Навин[242]. Последний, еще будучи простым юношей, благодаря Юпитеру нашел пропавшую свинью и, исполняя данный им обет отдать богу в благодарность самую крупную в его саду виноградную гроздь, с помощью авгурского жезла производит некое расследование. Разделив виноградник на четыре части, он исследует каждую из этих частей, ища благоприятных знамений над одной из них. Выделенную таким образом часть он вновь делит на четыре части и повторяет всю операцию несколько раз до тех пор пока наконец не обнаруживает необычайно большую виноградную гроздь. Конечно, подобного рода “расследование” весьма примитивно, однако именно из этого примитивного ритуала родилась практика судебного расследования. Необходимо пояснить это. Дело в том, что разделив небо, землю или какие-либо другие предметы или даже группу лиц на части, авгуры искали знаков божественной воли над той или иной из частей. Эти знаки назывались римлянами signa и не сводились лишь к полету орлов или коршунов. Так, Фест пишет: “Государственные авгуры наблюдают за пятью видами знамений: исходящих от неба, от птиц, от кормления кур, от четвероногих животных и от случайных знамений (человеку)”[243]. Для нас особый интерес представляют последние знамения или знаки, называвшиеся signa ex diris. Любопытно, что знамения, являвшиеся человеку, были необязательны, если сам человек не считал их таковыми[244], т.е. перед авгуром нередко стоял выбор, какие из знаков считать в данной конкретной ситуации важными, а какие вообще не относящимися к данному делу. Иногда таких знаков было достаточно много, именно поэтому расследование авгуров должно было проходить при полнейшей тишине, дабы не обременять их излишними знаками (С/с. Div. I. 45. 102). Не случайно дивинация авгуров считалась особым искусством и даже наукой (disciplina) распознавания божественной воли.

Здесь следует отметить, что к расследованию авгуров прибегали не только в случае межевания полей, нахождения наиболее подходящего для храма места или выяснения причин неурожая, болезней и других проявлений гнева Юпитера, но и при разборе в народном собрании по куриям апелляций на судебные решения магистратов, называвшихся provocatio ad populum. Это обращение к народу сродни праву рабов и плебса прибегать в храм или к статуе Юпитера в поисках защиты от несправедливости. Некоторые конкретные примеры источников позволяют убедиться в этом.

Наиболее важен в этом смысле судебный процесс над знаменитым Горацием, одержавшим в правление царя Тулла Гостилия победу над Куриациями. Это один из тех немногих случаев, когда царь и авгур не совпадали в одном лице, так как Тулл Гостилий намеренно отказался от решения по этому делу, передав его дуумвирам. Ливий рассказывает[245], что осужденный дуумвирами на смерть за убийство родной сестры, Гораций в соответствии с'правом авгуров и понтификов[246] обращается к народу за защитой. Вновь начинается следствие, на котором отец Горация выставляет в качестве аргументов знаки недавней победы сына: доспехи поверженных Куриациев и могилы погибших Горациев. Гораций был оправдан и, как пишет Фест, “с одобрения авгурий освобожден от всякого наказания за преступление”[247]. Здесь речь идет не о простых счастливых предзнаменованиях, одобряющих решение народа. Использованный Фестом глагол adprobare означает также “доказывать”, “проверять”. Несомненно, авгуры дали свое одобрение лишь после расследования всех знаков-знамений по этому делу, выражавших божественную волю. Вообще такими знаками для авгуров вполне могли быть и человеческие слова, произнесенные, однако, неумышленно. Так, в 390 г. до н.э. при разборе в сенате спора между Камиллом и плебейскими трибунами о возможности переселения римлян из разрушенного Рима в захваченные Вейи подобным добрым предзнаменованием послужила для авгуров брошенная проходящим мимо Курии центурионом фраза: “Знаменосец, ставь знамя, мы остаемся здесь”[248]. Далее, это могли быть и приведенные в суде свидетельские показания, которые, однако, можно было бы истолковать как проявление божественной воли. Так случилось, например, в 493 г. до н.э., когда авгуры приняли во внимание свидетельство простого плебея о явившемся ему во сне Юпитере, требовавшем искупления за жестокое наказание господином своего раба во время торжественного праздничного шествия[249]. Цицерон в трактате “О дивинации” приводит некоторые примеры подобного рода. Вообще, судя по всему, расследование судебных дел в архаическом Риме, судебное дознание, определение правого и виноватого производилось по весьма распространенному в ранних обществах принципу “Бог шельму метит”. Соответственно, задачей авгура было найти, расследовать и понять, интерпретировать “метки”, знамения бога.

Любопытно, что Цицерон, сам будучи авгуром, буквально высмеивает в трактате “О дивинации” суеверия древних римлян, руководствовавшихся в государственных делах ничего не значащими приметами. Вместе с тем к искусству дивинации, к авгурской науке он относится с должным пиететом, признавая, что для государства весьма важно сохранить эти древние традиции и ритуалы. Однако, блюдя древние традиции, главным во всякой человеческой деятельности он считает ratio[250]. Поэтому действительно мудрых авгуров он называет prudentes[251], а знатоков права, iuris prudentes сравнивает в их искусстве с авгурами[252]. В трактате “О законах” Цицерон объясняет важность должности авгуров для государства тем, что по закону все магистраты должны подчиняться авгуру, так как он советчик (consiliarium) и помощник, т.е. как бы юрисконсульт самого Юпитера Всеблагого Величайшего (Cic. Leg. III. 19. 43). В то же время источники часто называют авгуров интерпретаторами (interpretes) воли Юпитера (Cic. Leg. II. 20; 3. 43; De nat. deor. II. 12; Phil. 13. 12; Arnob. IV. 34).

Весьма ценно для нас замечание Цицерона о том, что в Раннем Риме наука авгуров имела две основных сферы применения; решение государственных дел и так называемое agendi consilium[253]. Дословно это выражение можно перевести как “совет в делах”. Такие советы авгуров назывались responsa или decreta в зависимости от консультативного или обязательного для магистрата, сената, судебной коллегии или частного лица характера. Выражение agendi consilium имеет и процессуальное значение “совета по ведению исков”. Известно, что древнейший центумвираль- ный суд состоял из четырех таких consilium, или коллегий, отличавшихся, по-видимому, характером разбираемых в них дел. Думается, что в центумвиральном суде наибольшим авторитетом пользовались именно авгуры, затмевая своим авторитетом даже понтификов. Быть может, именно поэтому наиболее важная начальная стадия судебного процесса, на которой назначался главный обвинитель и так называемые субскрипторы (сообвинители) и избирались судьи по данному иску, называлась дивинацией[254], т.е. обозначалась тем же термином, что и авгурская наука предвидения[255]. Причем Гавий Басс объясняет такое название необходимостью для судьи обладать в этом виде судебного процесса даром предвидения, прорицания. Псевдо-Асконий подчеркивает, что обвинительная судебная речь авгура Цицерона называется дивинацией потому, что в ней не разбиралось содеянное, а исследовалось будущее[256].

Итак, я попытался показать, что в архаическом Риме деятельность авгуров не сводилась лишь к функциям официальных прорицателей воли Юпитера. Как во многих ранних обществах, где общинный колдун обычно выполнял судебные функции[257], так и в архаическом Риме авгуры были чем-то вроде высшего апелляционного суда, следователями и юрисконсультами одновременно. Конечно, в республиканском Риме эти функции авгуров постепенно отодвигались на задний план по мере появления все новых магистратов, обладавших судебными функциями - преторов, цензоров, трибунов, эдилов, квесторов и т.д. Однако римское право достаточно долгое время сохраняло и даже развивало те ритуальные формы судебного процесса, которые были заложены авгуральным правом. Так, например, известный ритуал следственного обыска “с чашей и перевязью”[258], во многом сходный с расследованием знамений воли божества, производимым авгуром с жезлом в руках[259], сохранялся в Риме вплоть до первых веков н.э. Да и сами римские юристы в той или иной мере понимали свою причастность к божественному провидению, к авгуральной науке предвидения в поиске божественной справедливости. Не случайно поэтому, император Юстиниан, известный своим знанием древнего права и почитанием архаических законов Ромула и XII таблиц, видимо, в подражание древним авгурам “освятил” свою знаменитую кодификацию как “священнейший храм Юстиции” (sacratissimum templum iustitiae consecrare - С. J. 17.

1. 5). Конечно, Юстиниан был христианским императором, однако многие древнеримские юридические представления уходящей эпохи отнюдь не были ему чужды. Юрист позднеклассической эпохи Ульпиан как бы раскрывает эти представления, высказываясь вполне в духе древнеримских авгуров: “По заслугам нас назвали жрецами, ибо мы поклоняемся Юстиции, возвещаем понятия доброго и справедливого, отделяя справедливое от несправедливого, отличая дозволенное от недозволенного, желая, чтобы добрые совершенствовались не только путем страха наказания, но и путем поощрения наградами, стремясь к истинной, если я не заблуждаюсь, философии, а не к мнимой”[260].

Таким образом, на мой взгляд, юриспруденти и юрисконсульты позднереспубликанской эпохи ведут свое происхождение не только от понтификов, но и от авгуров. Более того, если понтифики в своей юридической деятельности были хранителями, в лучшем случае толкователями писанных законов, исковых формул legis actiones, то responsa и decreta авгуров, опиравшихся непосредственно на божественную волю, т.е. не на букву, а на дух закона, во многом сформировали те известные принципы претор- ской деятельности, благодаря которым ius honorarium иногда называют прецедентным правом. Не случайно поэтому, Сервий в комментариях к Энеиде Вергилия упоминает некий особый вид авгурий, называвшийся legis dictio, где само обращение авгура к богу есть нункупация или петиция, как бы исковое требование, принимавшее с одобрением Юпитера силу закона[261].