§ 1. Генезис понятия личных неимущественных прав автора

В предыдущей главе настоящей работы было показано, что институт личных неимущественных прав автора, во-первых, возник в праве интеллектуальной собственности крайне поздно, и начало этого процесса приходится на началосередину XIX в.

Все перечисленные обстоятельства имеют прямое отношение к формальноюридической стороне личных неимущественных прав автора. В особенности ими определяется их генезис как категории субъективных гражданских прав - юридизация личностной связи произведения и автора предопределила устоявшуюся традицию относить эти авторские правомочия к личным правам.

Нужно отметить два ключевых фактора, которые детерминировали направление развития личных неимущественных прав автора в XIX в. и которым в дальнейшем будет посвящено наше внимание.

Во-первых, эволюция моральных прав автора протекала в юридической науке одновременно с отказом от проприетарной концепции и поиском новой категории субъективных прав, с которой можно было бы ассоциировать прежде всего имущественные авторские права.

Во-вторых, на момент цивилистической разработки категории моральных прав автора общий институт охраны материальных благ отсутствовал в законодательстве европейских стран и лишь возникал в теоретических исследованиях, таким образом, развитие двух этих институтов происходило параллельно.

Совокупность этих обстоятельств превратила задачу поиска места моральных прав автора в системе гражданских прав в уравнение с тремя неизвестными. Сопоставление с имущественными правомочиями или с иными личными неимущественными правами могло бы упростить эту задачу, однако юридическая природа ни одной из трех категорий просто не была на тот момент известна.

Господствовавшая на протяжении первой половины XIX в. «проприетарная концепция», в целом приравнивавшая права на произведение к праву собственности, а само произведение - к вещи, не способствовала признанию за автором каких-либо «личных» правомочий, не укладывающихся в вещную парадигму. Проприетарная концепция, между тем, была на тот момент одной из самых влиятельных. В отечественной юриспруденции активным ее сторонником был И.Г. Табашников, писавший, что сочинение, хотя и непохоже на остальные вещи, но распознается внешними чувствами, имеет реальное бытие и может быть подвергнуто денежной оценке, поэтому признание его объектом права собственности является не более чем закономерным расширением понятия вещи^[100]. В зарубежной науке ее поддерживал целый ряд крупных ученых, подробный анализ взглядов которых мы можем найти, например, у И.Г. Табашникова ^{[101] [102] [103], Г.Ф. Шершеневича и Я. А. Канторовича . Детальный разбор этих взглядов вышел бы далеко за рамки предмета настоящей работы, поэтому остановимся лишь на тех аспектах, которые имеют отношение к развитию теории личных неимущественных прав автора.}

Прежде всего следует подчеркнуть, что в современной отечественной науке иногда можно встретить несколько преувеличенный образ проприетарной концепции, в соответствии с которым ее суть заключается в распространении на авторские права режима вещной собственности (в том числе триады правомочий: владения, пользования, распоряжения, а также вещных исков) и отождествлении интеллектуальной собственности с вещной^[104]. И.А. Близнец называет этот взгляд упрощенной концепцией интеллектуальной собственности^[105].

В таком изложении любая проприетарная теория действительно исключает вопрос о признании и охране личных прав автора в силу имущественного, вещного характера самого права собственности. Например, А.М. Гуляев писал о том, что содержание авторского права сводится к исключительному и независимому владению, пользованию и распоряжению продуктом творчества и возможностью его эксплуатирования^[106]. Такой ракурс, однако, не исчерпывает ни содержание этой теории, ни лежащие в ее основе мотивы, и потому требует более детального анализа.

Уже к середине XIX в. для цивилистов было очевидно, что правовые конструкции римского частного права не удастся приспособить к новым отношениям, поэтому авторы проприетарных теорий авторского права не пытались вписать последнюю в уже существующее понятие собственности. Речь шла об обратном процессе, а именно о расширении этого понятия и размыкании той вещно-правовой парадигмы, которую романо-германское право унаследовало от римского. Например, один из крупнейших французских цивилистов XIX в. Э. Пулье, сравнивая художественную собственность с обычной, говорил: «что это собственность особой природы, что ей необходимо специальное регулирование, что она берет начало в естественном праве и требует другого правового режима -

все это очевидно. Но каким образом все это затрагивает ее основу (son principe)» ? Если, писал он, мы избавимся от первого впечатления, говорящего нам, что произведение по своей природе нематериально и не может выступать объектом права собственности, мы придем к убеждению, что в основе авторского права лежит человеческий труд, и автор приобретает на свое творение собственность так же, как приобретает право на вещь лицо, создавшее ее^{[107] [108]}.

Я.А. Канторович полемизировал с И.Г. Табашниковым и упрекал последнего за крайнюю односторонность взглядов и доведение сравнения литературного произведения с материальной вещью до тождества, ссылаясь на приведенную нами выше цитату^[109].

Как мы видим, содержание литературной собственности И.Г. Табашников описывает совсем не с помощью вещной триады правомочий, а с помощью прав на воспроизведение и распространение, что по своему существу крайне близко к современному ее пониманию. И.Г. Табашниковым рассматривался и вопрос о вещно-правовых способах защиты авторских прав, наподобие виндикации, публицианского иска, владельческих интердиктов и так далее. Вывод, к которому он приходил, состоял в том, что их применение в отношении авторского права было бы столь же нецелесообразно, как и применение этих средств защиты к обязательствам и договорам, опеке или правам наследования^[111]. Так же думал и

А.Х. Гольмстен. В дополненном им курсе русского гражданского права Д.И. Мейера он писал, что правоположения, касающиеся права собственности, применяются к авторскому праву лишь в той мере, в какой они не противоречат сущности его объекта - мысли^[112].

Термин собственность вообще понимался в тот период чрезвычайно широко. Великая французская революция, принеся с собой идеалы свободы и уважения индивида, поставила перед европейским правом новую задачу - охрану личности, ее неприкосновенности, чести, достоинства, доброго имени. Законодательство же оказалось к этому не готово, и все пробелы, позднее заполненные с помощью института охраны нематериальных благ, восполнялись юристами с помощью апелляций к праву собственности, служившим уже не столько строгой юридической категорией, сколько некой генеральной нормой-принципом, гарантировавшей объекту права неприкосновенность в отношениях с третьими лицами.

Широкое, если не безграничное, понимание собственности, казалось бы, совершенно не мешало возникновению понятия личных неимущественных авторских прав. Если литературная собственность - это право на художественную мысль, выраженную в материальной форме, то что мешало распространить этот же принцип конструирования субъективного права на личные интересы?

Тем не менее, цивилисты, поддерживавшие теорию художественной собственности, практически не внесли вклада в разработку доктрины моральных прав. Объяснять этот факт, вероятнее всего, следует тем, что для них вся проблематика авторского права сводилась par excellence к вопросу о том, можно ли считать его разновидностью права собственности. Ответив на этот вопрос утвердительно, они полагали проблему решенной, и в привлечении такой категории, как личное право, просто не было необходимости.

В литературе можно встретить утверждения, что сторонники проприетарной концепции отнюдь не игнорировали личный аспект авторского права, подкрепленные ссылкой на Ж.-М. Пардессю, писавшего, что продажа манускрипта не дает покупателю права располагать им в абсолютной манере, например, изменять, перерабатывать его, увеличивать или сокращать его объем. Покупатель не может и уничтожить его или отказаться от его печати. Он должен пониматься в качестве пожизненного владельца, который может извлекать из произведения выгоду, сохраняя его существо^[113].

Нам представляется, что Пардессю имел в виду отношения, возникающие на основании договора, и соответствующие обязательственные права, а не самостоятельную категорию абсолютного права на неприкосновенность произведения, дополняющего право литературной собственности и распространяющего свое действие на третьих лиц. Данный вывод становится особенно очевидным, если мы обратимся к трудам другого крупного ученого того периода - О.-Ш.

Относил точное воспроизведение без каких-либо изменений произведения к обязанностям издателя и Г.Ф. Шершеневич ^[115]. Было бы абсолютно неверно выводить из этого, что ученый полагал субъективное авторское право хоть сколько- нибудь личным. Напротив, он прямо писал, что личные интересы автора не подлежат охране со стороны авторского права. Если оно не в состоянии оградить указанные интересы, то это является прямым следствием исключительно имущественной природы самого авторского права, а определенная, весьма слабая их защита - не более чем побочный продукт его действия^[116].

Нужно сказать, что трактовка авторского права как личного вообще не была свойственна российской дореволюционной науке, где проприетарная концепция, а затем теория исключительного имущественного права, предложенная

Г.Ф. Шершеневичем, преобладали. Исключением долгое время была лишь дискуссия о том, возможно ли считать личным право автора давать разрешение на публичное исполнение музыкального произведения. В силу толкования, приданного Сенатом ст. 41 Приложения к ст. 420 тома X Свода Законов Российской Империи, посвящённой данному (по своей природе безусловно имущественному) праву, само оно, как и следующее из него право на вознаграждение за выданное согласие на исполнение, могли принадлежать только автору и сохранялись за ним даже после полной уступки прав на произведение^{[117] [118].}

Несколько изменилась ситуация только в начале XX в. с принятием Закона об авторском праве от 20 марта 1911 г. (далее - Закон об авторском праве 1911 г.) и утвержденным этим законом Положением об авторском праве, после которого в научных работах появилось сопоставление авторского права с личными правами. Например, уже С.А. Беляцкин проводил аналогию между правом автора и правом на имя или честь. Их сходство С.А. Беляцкиным усматривалось в том, что все они представляют собой волевые проявления по отношению к части собственной личности субъекта . И.А. Покровский отмечал, что неимущественная сторона авторского права, играющая в литературном и художественном творчестве большую роль, сближает авторские права с правами личности^[119]. Ю.С. Гамбаров прямо относил права на произведения духовной деятельности к личным^[120]. Особый интерес представляет позиция Я.А. Канторовича. Признавая сам факт существования личных прав автора, он замечал, что они ни в каком виде не могут быть выделены из области авторского права и существуют в неразрывной связи с имущественными правами, а некоторые из них заключают и имущественный интерес автора^{[121] [122] [123] [124]}.

Закон об авторском праве 1911 г. действительно давал основания для таких утверждений. В нем впервые для отечественного законодательства были закреплены правила, ассоциируемые сейчас с такими правами, как право авторства, право на обнародование и право на неприкосновенность произведения. Например, ст. 17 Закона об авторском праве 1911 г. допускала выпуск произведения в свет анонимно или под псевдонимом; ст. 19 обязывала при всяком разрешенном заимствовании указывать источник заимствования и его автора; ст. 20 запрещала издавать или публично исполнять произведение «с дополнениями или сокращениями и вообще с изменениями»; ст. 27 запрещала публичное изложение не появившегося в свет литературного произведения без согласия автора; в ст. 28 был декларирован запрет на издание частных писем, не предназначавшихся к напечатанию, без обоюдного согласия автора и его корреспондента ; в ст. 70 повторялось, что издатель не вправе, без согласия автора или его наследников, вносить изменения как в само произведение, так и в его заглавие и обозначение в

123

нем автора .

Закон об авторском праве 1911 г. иногда характеризуют как первый случай закрепления в России моральных прав . Представляется, однако, что правильнее было бы говорить об отражении в нем личных интересов автора, но не его прав. Сошлемся на комментарий А.А. Симолина, данный им в статье «Охрана личных прав авторов в новом законе об авторском праве 20 марта 1911 г.». По его мнению, имущественные и личные авторские права совершенно различны по правовой природе: первые относятся к категории прав исключительных, тогда как вторые - к «до сих пор еще малоисследованной области прав, носящих у нас в России не

особенно удачное название «прав на собственную личность» . Именно это-то различие, писал А. А. Симолин, и отсутствует в Законе об авторском праве 1911 г.: несмотря на то, что эти правомочия появились в законе, они были

институционально связаны с понятием авторского права, а не права личности,

~ 126

вследствие чего их защита несовершенной .

В подтверждение своей трактовки правовой природы личных прав автора А.А. Симолин ссылался на Й. Колера и разработанную им категорию прав «personlichkeitsrechten». Учение Й. Колера было одним из многих и, как мы увидим далее, целый ряд цивилистов не без оснований относил моральные права именно к институту авторского права, да и само понятие «личное право» понималось ими в нескольких значениях, создавая серьезную терминологическую путаницу.

В чем следует безусловно согласиться с А.А. Симолиным, так это в том, что охрана личных интересов автора в Законе об авторском праве 1911 г. носила дискретный, разрозненный характер. Часть соответствующих норм была размещена в Общих положениях (ст. 19, 20), другие - в Главе 2, посвященной авторскому праву на литературные произведения (ст. 27, 28), третьи - в Главе 7, регулирующей издательский договор (ст. 70). В отличие от имущественного авторского права, четкое определение которому было дано уже в ст. 2 , они не

были сведены в когерентную систему, не были концептуализированы в качестве категории субъективных прав. Это особенно заметно при более детальном анализе данных норм. Так, запрет на внесение в произведение изменений был установлен только для лица, которому уступлено право на него (ст. 20), и издателя (ст. 70). Норма, запрещающая публичное изложение еще не появившегося в свет литературного произведения, распространяла свое действие исключительно на литературные произведения (ст. 27). Ст. 31 запрещала без согласия автора переделку повествовательного произведения в драматическую форму и драматического произведения в повествовательную форму, но изображение ^{[125] [126] [127] произведений живописи средствами ваяния и, наоборот, произведений ваяния средствами живописи, вовсе не считалось нарушением авторских прав (п. 1 ст. 56).}

Я.А. Канторович полагал, что этих положений достаточно для того, чтобы констатировать наличие двух прав, связанных с личностью автора - права на неприкосновенность формы и содержания своего произведения, а также права требовать указания своего имени и источника заимствования^[128]. Нам же кажется, что Закон об авторском праве 1911 г. воспринял наработки европейской цивилистики, но не генерализировал их до абсолютных субъективных прав. Большинство положений, составляющих ныне содержание личных неимущественных прав автора, были представлены в виде норм-запретов, относившихся или к определенным лицам, или к определенным видам произведений.

Именно так они воспринимались и многими комментаторами. Например, Ю.В. Александровский в своем пояснении перечисленных выше статей Закона об авторском праве 1911 г. объяснял их по преимуществу соображениями справедливости. Комментарий содержал ссылки на существовавший тогда зарубежный опыт, однако нет никаких оснований полагать, что автор каким-либо образом связывал эти статьи с расширением содержания самого субъективного авторского права ^{[129] [130]}. Так, запрещенное в ст. 27 публичное изложение еще неопубликованного автором литературного произведения понималось им как

130

нарушение исключительного права .

Так или иначе, моральные права автора вошли в отечественный юридический дискурс достаточно поздно, и даже в начале XX в. их полноценной рецепции ни в науке, ни в законодательстве не произошло. Обратимся теперь к немецкой и французской цивилистике, которым принадлежит существенный вклад в разработку интересующей нас правовой категории.

Поиск вариантов разрешения вопроса о положении моральных прав автора в европейской юриспруденции был ограничен традиционным для романогерманских правопорядков делением прав на вещные и обязательственные. Обязательственные права уже не казались достаточными - абсолютный характер фигуры автора и акцентирование внимания на его связи с произведением, а не на взаимоотношениях с контрагентами, диктовали и абсолютный характер его прав.

Вещные права имели объектом предметы материального мира, ограниченные пространственно, что стало непреодолимым препятствием для распространения на авторские прав режима вещных прав. Германская правовая наука резко выступала против не только проприетарной концепции в любом ее виде, но и самого термина «интеллектуальная собственность» как неприемлемого. Во Франции этот термин, напротив, стал общеупотребительным, но, как уже говорилось, специфику авторского права не могли отрицать даже те, кто считал аналогию между «обычной» и «художественной» собственностью убедительной.

Эти ограничения детерминировали научный результат разработки теории авторского права в XIX в. - для тех ученых, которых не удовлетворяла проприетарная концепция, оставалось лишь две возможности: обратиться к учению о личных правах или создать совершенно новую категорию субъективных гражданских прав. Обе они были последовательно реализованы в германской и французской науке.

Одним из ранних и наиболее крупных представителей персоналисткой теории авторского права во Франции был А. Берто. Его теория отталкивалась от проприетарных концепций и противопоставляла себя им - если последние, как мы уже отмечали, признавали возможность существования субъективного права собственности, объектом которых была собственная мысль и творческие способности человека, то А. Берто видел авторское право в качестве особого, нового права, не относящегося ни к правам на вещи, ни к правам на действия контрагента. «Я отвергаю существование права собственности и утверждаю, что

существует естественное и личное право автора на свое произведение» - писал

131

он

Позволим себе не согласиться с оценкой теории А. Берто как предтечи французской доктрины моральных прав . Личное право, существование которого он декларировал, было предложено им как субститут права собственности и являлось, в современной терминологии, имущественным по своему содержанию. Неслучайно, что основным элементом этого личного права А. Берто называл право на воспроизведение, а среди отличий его от права собственности выделял, во- первых, невозможность обращения на него взыскания, во-вторых, то, что оно должно быть исключено из общего имущества супругов^{[131] [132] [133], то есть те свойства, которые характеризуют особенности авторского права в имущественном обороте. Авторское право было личным лишь в той степени, в которой оно противопоставлялось праву собственности, и имело мало общего с личными неимущественными правами автора как таковыми.}

Персоналистские теории, подобные концепции А. Берто, широко распространились к середине XIX в. как противовес «литературной собственности», но наибольшего влияния добились не во Франции, а в Г ермании. Как замечает А.В. Кашанин, унаследованная немецкой пандектистикой от римского права ориентация на ограничение круга объектов абсолютных прав вещами сделала крайне затруднительной конструкцию абсолютного права на нематериальные блага^[134]. В результате сложилась непростая ситуация: с одной стороны, жесткая привязка абсолютных прав к вещам исключила возможность квалификации права на произведение как права собственности, с другой - сами личные права, к которым можно было бы прибегнуть для разрешения этой проблемы, были уязвимы по той же причине, да и их положение было далеко не выясненным в науке.

Крайне влиятельным было мнение Ф.К. фон Савиньи, критиковавшего концепцию личного права за совпадение в одном лице субъекта и объекта права и писавшего, что, признав в качестве исключения субъективное гражданское право на личность, мы будем вынуждены мириться с тем, что это приведет к абсурдным результатам, вроде признанию права на самоубийство . Г.-Ф. Пухта, с другой стороны, вполне допускал возможность существования такого рода прав^{[135] [136] [137] [138]}. В отечественной науке об этом писал, в частности, Н.М. Коркунов. Выделяя среди объектов права собственные силы субъекта (которые закон только охраняет, не предоставляя возможности пользования ими), он подчеркивал необходимость ограничения объема подобных прав, которые в противном случае могут

137

превратиться в право на саму его личность .

В конечном итоге, крайне ригидная система гражданских прав склонила чашу весов в пользу персоналистских теорий, а не теорий художественной собственности. Концепции личных прав и авторского права были не просто связаны, но развивались параллельно и поддерживали друг друга.

Синергия авторского права и права личности нашла отражение в трудах многих авторов. Так, И. Блюнчли выдвинул теорию, очень близкую к учению А. Берто. По мнению И. Блюнчли, субъективное авторское право является правовой формой закрепления той естественной связи, которая существует между автором и выражением его духа - произведением, создателем и созданием. Природа этой связи определяет и содержание авторских правомочий, в частности, с ней И. Блюнчли напрямую связывал право автора решать, в какой именно момент и в каком виде его творение должно увидеть свет. Однако после выпуска в свет природа права модифицируется и оно приобретает смешанный личноимущественный характер, допускающий его уступку .

Более поздней и гораздо более известной фигурой, развившей эти взгляды, был О. фон Гирке . Его воззрения на авторское право были частью более

обширной теоретической системы, посвященной личным правам. Согласно ему, личные права - это такие права, которые дают своему субъекту господство над определенными сферами его личности^{[139] [140]. Среди этих прав О. фон Гирке называл, например, право на жизнь, свободу, честь и достоинство, индивидуальность, имя. Относил он к таким правам и право на произведение как продукт интеллектуального труда. Никаким другим способом, полагал О. фон Гирке, нельзя объяснить, почему срок охраны авторского права привязан к сроку жизни автора[141] [142]. При этом само авторское право, взятое во всей полноте своих неимущественных и экономических аспектов, было лишь ответвлением, подгруппой в составе общего права личности (allgemeines personlichkeitsrecht) , наряду с другими личными правомочиями.}

Так как все личные права характеризовались, по О. фон Гирке, тесной связью со своим субъектом (они возникали с рождением и прекращались со смертью), то и их основным признаком была неотчуждаемость. При этом ученый, разумеется, не мог игнорировать тот факт, что произведение искусства фактически оборотоспособно, поэтому, отвергая идею отчуждения авторского права в порядке транслятивного правопреемства, он тем не менее допускал возможность предоставления временного права использования произведения, равно как и переход авторского права в порядке наследования.

Все теории, представлявшие субъективное авторское право в виде единого и неделимого права личности (монизм авторского права), страдали от одного недостатка - возведения ценностных и идеологических представлений в ранг строгих юридических категорий. В теории И. Блюнчли вывод о лично-правовой природе авторской монополии следовал из посылки о наличии персональной связи между произведением и автором, а в работе О. фон Гирке к точно такому же выводы вело отождествление продукта интеллектуального труда с эманацией личности, одной из ее сфер. В реальности же имущественным контролем над произведением в большинстве случаев обладал издатель, а не автор, что осознавалось даже сторонниками монизма. Восполнялись эти недостатки теории с помощью контрадикторных юридических конструкций, наподобие выделения в личном праве имущественного аспекта.

Реакцией на рассмотренную группу концепций стала другая группа теорий, именуемых иногда дуалистическими. В Германии ее крупнейшим представителем был Й. Колер с концепцией «прав на нематериальные блага» (immaterialguterrecht). В своем понимании правовой природы и перечня личных прав Й. Колер был очень близок к О. фон Гирке. Фундаментальное отличие его теории состояло в разграничении имущественных и неимущественных правомочий автора на основе их объектов. Первые (права на нематериальные блага), по задумке Й. Колера, были не личными, а правами sui generis и были призваны выполнять функцию, аналогичную праву собственности, выступая при этом в юридической сфере как новая и самостоятельная группа абсолютных прав. Что же до неимущественных авторских правомочий, то они относились к общему праву личности. Авторские права, согласно Й. Колеру, составляли doppelrecht - двойственное субъективное авторское право^[143].

Во французской науке похожая схема была разработана А. Морийо - первым, кто ввел в юридический оборот сам термин «droit moral». Впервые авторскоправовая тематика была им затронута в статье, посвященной вопросу о том, может ли кредитор при жизни автора произвести опубликование произведения против воли последнего. Этот вопрос, по его мнению, зависел от того, относим ли мы авторское право к правам имущественным, подлежащим денежной оценке, или к правам моральным, то есть таким, которые привязаны к личности должника и потому не могут быть осуществлены кредитором. Сам А. Морийо квалифицировал его как моральное право. Этот вывод следовал, по его мнению, прежде всего из того, что что невозможно отнести его ни к одной из категорий прав, предоставляющих имущественное господство. Авторское право, заключал А. Морийо, - это личная свобода, независимость в осуществлении своих (творческих) способностей^[144].

Интересно, что эта точка зрения крайне напоминаюет идеи А. Берто. Однако в последующих работах ученого авторское право уже охватывает два элемента абсолютно разной природы, имущественный и моральный^[145]. Первый своим содержанием имеет исключительное право на воспроизведение. Значение второго состоит в том, что автор, создавая произведение, в каком-то смысле пролонгирует свою собственную личность и становится уязвим для посягательств на нее, которые ранее были невозможны; моральное право обеспечивает защиту от таких посягательств. А. Морийо были достаточно ясно идентифицированы три моральных права: право авторства, права на неприкосновенность и обнародование произведения^[146]. Работы А. Морийо не дают возможности точно установить природу моральных прав, но особенности используемой им терминологии, в частности, термина «моральное право» (droit moral), а не «право личности» (droit de la personnalite), а также их оценка в качестве элемента господства над произведением позволяют предположить, что они не относились в его концепции к правам личности в строгом смысле слова.

Наконец, крупный вклад в совершенствование теории авторского права внес французский исследователь Э. Пикар, синтезировавший и доведший до

логического завершения в своей работе «Чистое право» критику проприетарной теории. Согласно ему, европейские правопорядки, напрямую наследуя римскому праву, унаследовали и трехчастное деление субъективных прав на личные^{[147] [148]}, обязательственные и вещные. С появлением необходимости в регулировании результатов интеллектуального труда европейские цивилисты, в попытке соблюсти чистоту этого деления, определили права на них в разряд вещных, которые виделись как «нечто вроде склада, куда помещалось все, что не подпадало под первые две категории» . Эту практику Э. Пикар считал порочной, так как природа

вещи материальной и вещи интеллектуальной слишком различна для того, чтобы устанавливать для них единый правовой режим.

На основании этого вывода Э. Пикар предложил следующую классификацию субъективных прав в зависимости от их объекта: 1) личные - права в отношении собственной личности (jura in persona ipsa); 2) обязательственные - права в отношении другого лица (jura in persona aliena); 3) вещные - права на материальную вещь (jura in re materiali); 4) интеллектуальные - права на нематериальную вещь (jura in re intellectuali)^[149].

Э. Пикаром не был детально освещен вопрос о природе моральных прав автора, но, по мнению французских комментаторов, их следует помещать в рамках его теории в четвертую категорию ^[150] . Субъективные авторские права в представлении Э. Пикара, с одной стороны, сохраняют двойственность с точки зрения характера заложенных в них возможностей, а с другой - приобретают единство правовой природы и принадлежности к авторскому праву в объективном смысле.

Ни Колером, ни Пикаром не было предложено адекватных

квалифицирующих признаков, принципиально отличающих их теории от проприетарной концепции. Зарубежные исследователи иногда пишут, что права на

нематериальные блага Й. Колера и интеллектуальные права Э. Пикара были не более чем «сменой вывески»^{[151] [152] [153]}. Негативно оценивали неопределенность этой теории и А.А. Пиленко, называвший ее «лишь обещанием конструкции» , и Г.Ф. Шершеневич, скептически относившийся к самой идею личных прав . И все же их появление в основном решило проблему идентификации авторских прав.

На основе выявленной множественности персоналистских концепций авторского права можно сделать основополагающий вывод о том, что в сложившихся в них к началу XX в. деление правомочий автора на экономические и моральные не играло решающей роли в определении правовой природы каждой из этих категорий. Дихотомия «имущественные права - моральные права» признавалась большинством авторов, дискутировалось же лишь их соотношение, притом сама категория личных прав в силу ее цивилистической неразработанности применялась к творческим отношениям в разных смыслах и для разных целей. В сущности говоря, можно выделить два функциональных значения, которые имело понятие личных прав автора. Во-первых, оно могло использоваться для закрепления неотторжимости авторских прав, даже если некоторые из них представляли собой права использования произведения, как следствие того, что само произведение тесно связано с авторской личностью, служит выражением его духа. Это понимание возникло из того, что персоналистские теории использовались в первую очередь для замены проприетарной концепции, и право личности пришло на замену праву собственности. Во-вторых, оно могло пониматься как способ выделения авторских прав, направленных на защиту внеэкономических, духовных интересов автора, и в этом смысле оно использовалось для отделения моральных прав от прав использования произведения. При этом вопрос соотношения природы личных прав автора, в любом из дух этих пониманий, с правами на личные нематериальные блага в строгом смысле слова решался по-разному в различных теоретических моделях.

Таким образом, основной корпус доктринальных воззрений на моральные права сложился к концу XIX в., и современные европейские законодательства, как будет показано в следующем параграфе, в том или ином виде основывают на них охрану личных интересов автора.

Что касается международного права, то вопрос охраны моральных прав впервые получил отражение в Бернской конвенции по охране литературных и художественных произведений от 9 сентября 1886 г. (далее - Бернская конвенция)^[154]. В ее пересмотренном на Римской конференции варианте от 2 июля 1928 г. появилась ст. 6bis. П. 1 современной редакции этой статьи гласит, что независимо от имущественных прав и даже после уступки этих прав автор имеет право требовать признания своего авторства на произведение и противодействовать всякому извращению, искажению или иному изменению этого произведения, а также любому другому посягательству на это произведение, способному нанести ущерб чести или репутации автора. Конвенция охватывает всего лишь два моральных права - право авторства и право на неприкосновенность произведения. Срок их охраны, по общему правилу, составляет весь срок жизни автора, а после его смерти не может быть менее срока охраны имущественных прав на произведение (п. 2 ст. 6bis).

Личные интересы автора в небольшой степени охраняются и Всемирной конвенцией об авторской праве от 6 сентября 1952 г. (далее - Женевская конвенция)^[155]. В ней не упоминаются прямо моральные права, тем не менее, она содержит ряд положений, обязывающих страны-участницы в любом случае обеспечивать указание оригинального заголовка и фамилии автора произведения, пользующегося охраной (пп. 5 п. 2 ст. 5, абз. 7 пп. 1 п. 1 ст. 5quarter Женевской конвенции). Личные неимущественные права исполнителей охраняются также ст. 5 Договор ВОИС по исполнениям и фонограммам от 20 декабря 1996 г. (далее -

Договор ВОИС по исполнениям и фонограммам), текст которой дословно воспроизводит положения ст. 6bis Бернской конвенции.