Заключение
Одной из основных задач социально-экономического развития России в конце XIX - начале ХХ в. стала модернизация аграрного сектора, связанная с перестройкой всего хозяйственного и культурного уклада деревни.
Начатое в предвоенное десятилетие реформирование аграрных отношений показало прочность традиционных общинно-корпоративных устоев российского села, незначительно затронутых капиталистической трансформацией, и весьма чутко реагировавших на изменения социально- политической конъюнктуры. Наиболее ярко это проявилось в развернувшейся в 1917 г. аграрной революции, сопровождавшейся ослаблением институтов центральной государственной власти и регионализацией всей политической и хозяйственной жизни. Начавшаяся гражданская война окончательно выдвинула на первое место региональные учреждения, программа деятельности которых в значительной степени определялась кругом местных вопросов и активностью институтов провинциального общества.В числе регионов, где развернулось военно-политическое противоборство, был и Южный Урал, превратившийся к 1917 г. в один из ведущих аграрных районов страны. «Мягкое» развитие аграрного капитализма в условиях сравнительного многоземелья способствовало сохранению крепкого традиционного общинного крестьянства и одновременно - формированию новых («фермерских» и предпринимательских) слоёв, ориентированных на производство товарной продукции. Интенсификация и формирование современной инфраструктуры сельскохозяйственного производства (в т. ч. развитие кооперации), модернизация структуры землевладения были особенно заметны в районах торгового земледелия, где в руках среднего и зажиточного крестьянства сосредоточилось (путём покупки в индивидуальную и коллективную собственность) более половины всех частновладельческих земель.
Развернувшиеся в 1917 - начале 1918 г. аграрные преобразования носили противоречивый характер, сопровождаясь пересмотром устоявшихся земельных отношений на основе традиционного крестьянского корпоративизма, а также усилением национальных и сословных (на башкирских и казачьих землях)
противоречий.
Это проявилось и в деятельности низовых выборных организаций, оказавшихся в центре земельного переустройства - крестьянских, казачьих и башкирских советов, сохранявших специфический «сословный» характер и связи с общиной. К лету 1918 г. землеустройство значительной части безземельного (в том числе «постороннего» - т. н. разночинцев, заимщиков и т. д.) населения не было завершено, сталкиваясь с сопротивлением местного («коренного») крестьянства, и невозможностью урегулирования в короткий срок сложных межкрестьянских отношений. В районах с преобладанием традиционного общинного («бедняцко-середняцкого») крестьянства, слабо связанного с рынком, перераспределение земель сопровождалось почти полной ликвидацией частновладельческих хозяйств, а также хуторского и отрубного землевладения, возникшего в годы столыпинской реформы. Напротив, развитие торгового земледелия являлось сдерживающим фактором, способствовавшим сохранению крупного крестьянского хозяйства (в т.ч. на собственных - купчих и укреплённых в личную собственность землях), арендных отношений, а также сложившейся до революции структуры внутриобщинно- го землепользования.
Дальнейшая работа по проведению «социализации» земли была фактически свёрнута после чехословацкого переворота, результатом которого стал переход власти в руки «мелкобуржуазной» демократии и военных кругов, опиравшихся на казачество и чехословацкий корпус. Признавая «жизненность» проведённых земельных преобразований, новые власти выступили за возвращение к «нормальным» хозяйственным отношениям, легализовав аренду и подтвердив неприкосновенность существующего крестьянского надельного, башкирского и казачьего землевладения, а также за ограничение земельных захватов, восстановление государственного контроля над казёнными и банковскими землями, распределёнными среди крестьян весной 1918 г. Отсутствие авторитетной центральной власти и политическая аморфность режимов «демократической контрреволюции» обусловили самостоятельную роль местных властей в разработке и проведении основных социально-экономических мероприятий, в том числе и в земельном вопросе.
Нормативно-правовой основой аграрного регулирования на местах являлись законодательство Временно-го правительства и первые 10 пунктов закона о земле, принятые Учредительным Собранием 5 января 1918 г., ссылка на которые позволяла отложить решение непростого для социалистов вопроса об отмене советских декретов; фактически сохраняли своё значение и постановления советских земельных органов. Важную роль в оформлении аграрного курса сыграли крестьянские съезды, состоявшиеся в июне - августе 1918 г., где был рассмотрен целый комплекс вопросов, связанный с организацией хозяйственной жизни, государственным и военным строительством, местным управлением. Разработка аграрного законодательства растянулась на несколько месяцев, что позволило местным властям весьма существенно «корректировать» земельную политику центральных учреждений «контрреволюции», фактически игнорируя или «спуская на тормозах» отдельные мероприятия (такие, например, как возвращение имений прежним владельцам в соответствии с постановлением Сибирского правительства от 6 июля 1918 г.).
Территория Южного Урала оказалась разделена между несколькими антибольшевистскими правительствами: Оренбургского казачьего войска на казачьих землях, Комуча (часть территории Уфимской и Оренбургской губерний), Временного Сибирского правительства, под юрисдикцией которого оказались Челябинский и Троицкий уезды Оренбургской, Златоустовский уезд Уфимской губерний, на территории которых был создан Челябинский округ во главе с окружным комиссаром (комиссаром Приуралья). Создание округа стало результатом компромисса сибирской власти и местных антибольшевистских верхов, что позволяет говорить не столько о «военном» (как утверждалось ранее), сколько «политическом» характере присоединения этих территорий к Омску. На башкирских землях официально признанные волостные власти сосуществовали с кантональной и юр- товой администрацией, ориентировавшейся на Башкирское правительство, стремившейся сосредоточить в своих руках решение основных вопросов социально-экономической жизни, что приводило её к противоречиям с гражданскими и военными властями, а также органами земского самоуправления.
Сравнение законодательства антибольшевистских правительств показывает принципиальную близость общего направления политики «демократической контрреволюции» в деревне,
исходившей на деле из признания сложившейся в результате революции структуры землепользования. Усилия властей были направлены на создание механизмов, позволяющих контролировать распределение и условия использования отдельных категорий земель, ставших объектами крестьянских захватов, а также на восстановление дееспособных средних и крупных хозяйств, прежде всего - "на обочине" крестьянского землепользования. При этом на практике проведение правительственных мероприятий в жизнь представляло собой компромисс с фактически сложившимся на местах потоком аграрного регулирования, направленность которого во многом отличалась от позиции официальных Омска и Самары, и была более созвучна уравнительным настроениям крестьянства. Консолидация антибольшевистского лагеря на Уфимском Государственном совещании сопровождалась сохранением региональных различий в подходах к решению земельного вопроса (признание или отмена права частной собственности на землю, возвращение имений в «заведывание» или «пользование» владельцев), а также в организации земельного дела (восстановление земельных комитетов или передача земельной работы в руки земств).
Становление новой системы земельных учреждений в обоих её вариантах - «сибирском» и «комучевском» - также растянулось во времени. Непосредственное руководство земельным делом осуществляли уездные и губернские земельные комитеты и их исполнительные органы - земельные управы, заменённые земельными отделами земств только осенью 1918 г., а на территории бывшего Комуча - весной 1919 г. Наиболее сложными оказались вопросы комплектования и финансирования земельных учреждений, а также отсутствие эффективного механизма реализации принимаемых решений. Повседневная работа по регулированию аграрных отношений фактически сосредоточилась в руках крестьянских организаций - волостных земельных комитетов и земств, сельских властей, деятельность которых вышла далеко за пределы официального курса, ориентированного на компромисс различных групп сельского населения, и опиралась на традиционные правовые нормы и сложившиеся в условиях революции представления крестьянства.
«Самоуправству» сельских властей (за которыми стояли общинные верхи) во многих случаях способ-ствовало отсутствие внятной и ясной линии на регулирование землепользования со стороны вышестоящих земельных учреждений, связанных формальными рамками, особенно в решении «политических» вопросов (распределение захваченных земель, возвращение имущества и инвентаря собственникам). Попытка регламентировать землепользование на местах, опираясь на выборные крестьянские учреждения, в реальной социально-политической ситуации лета 1918 г. оказалась несостоятельной, следствием чего стало усиление административного вмешательства в регулирование аграрных отношений, ориентации заинтересованных сил в антибольшевистском лагере на местный административный аппарат и военные власти как инструменты проведения аграрных мероприятий.
С установлением военной диктатуры за основу аграрной политики была принята линия Сибирского правительства, отличавшаяся более чётко выраженной либеральной (в экономическом смысле) направленностью. Основу формирующегося режима колчаковской диктатуры составили военные и административные структуры «демократической контрреволюции», оказывавшие значительное влияние на социально-экономическую жизнь региона уже с лета 1918 г., а также органы самоуправления, попадавшие во всё большую финансовую и административно-правовую зависимость от правительственных учреждений. Одновременно со свёртыванием деятельности представительных земских органов были расширены полномочия управ в формировании бюджета, решении финансовых, административных и кадровых вопросов. Широкое вовлечение земств, прежде всего их распорядительных и исполнительных органов, в проведение правительственной политики, тесное взаимодействие с местными административными и ведомственными институтами способствовало постепенному превращению земской организации в часть хозяйственного аппарата колчаковского режима.
В условиях военной диктатуры важным инструментом регулирования земельных отношений стал правительственный земельный и лесной аппарат, восстановление которого на местах в основном было завершено осенью 1918 г. Колчаковские власти выступили сторонниками расширения полномочий ведомственных земельных учреждений, что соответствовало общей тенден-
ции к расширению масштабов администрирования в проведении основных социально-экономических мероприятий.
При этом правительство отдавало предпочтение не только «закручиванию гаек», но вело поиск реальных решений, соответствующих условиям момента и весьма скромным репрессивным возможностям режима (признание «де-факто» и «де-юре» крестьянских захватов казённых земель с взиманием соответствующей платы, установлением упрощённого порядка отвода лесных и земельных угодий населению). Особое место в осуществлении этого своеобразного «бюрократического компромисса» военной диктатуры и крестьянства занимала низшая земельная и лесная администрация во главе с лесничими и участковыми заведующими, достаточно успешно решавшая одну из главных задач, поставленных правительством - восстановление контроля над использованием казённых, банковских и других земель государственного фонда.Основным исполнительным звеном реализации аграрного курса оставались волостные и сельские власти. Выстроив более жёсткую административную систему, в рамках которой видное место отводилось традиционным для деревни институтам, колчаковцы приступили к разработке собственной аграрной программы. Главной целью, очевидно, была стабилизация хозяйственных отношений в деревне, которая позволила бы опереться на её людские и хозяйственные ресурсы и отложить проведение аграрной реформы в полном объёме на будущее. Основу реформы составила «существенно обновлённая доктрина столыпинского бонапартизма» (Ю. Д. Гражданов), предполагавшая, с одной стороны, признание фактических результатов аграрной революции 19171918 гг., а с другой - укрепление мелкого крестьянского землевладения на основе частной или личной собственности. Защита интересов «фактических пользователей» нашла отражение в целом ряде законодательных актов и нормативных документов (в том числе и основного - «Декларации Российского правительства о земле» от 4 апреля 1919 г.), в деятельности земельных учреждений и судебной практике колчаковского режима. Одновременно была приостановлена (на территории европейской России и Урала) или существенно скорректирована (в Сибири) работа по возвращению имений владельцам, ориентированная, скорее, на профилактику новых захватов, нежели восстановление прежнего
землевладения. Принятие 13 июня 1919 г. колчаковским совмином постановления о возобновлении земельных сделок (под контролем министерства земледелия) создавало условия для постепенного перехода захваченных земель в собственность крестьян, не дожидаясь окончания гражданской войны. Вместе с тем линия на восстановление института земельной собственности, стремление регламентировать права земельных пользователей на основе «законности» (понимаемой чаще всего как арендные отношения) придавали двусмысленность и неоднозначность аграрным мероприятиям белых.
Достаточно гибко и продуманно колчаковские власти подошли к проблемам казачьего и башкирского землевладения. Гарантировав неприкосновенность «национального быта, земли и самоуправления» башкир и исторические права казачьих войск, правительство адмирала Колчака, по существу, легализовало процесс реформирования аграрных отношений в крупнейшем казачьем войске на востоке России - Оренбургском. Задачи реформы были связаны с тем, что превращение а в самостоятельного субъекта землевладения до революции так и не было завершено, право казаков на пользование землёй (и казачества в целом на занимаемые им земли) оставалось увязано с несением казаками военной службы и выполнением ими роли одного из охранительных устоев самодержавия. В условиях революции требовался пересмотр всей нормативно-правовой базы казачьего землевладения и землепользования.
Основными целями аграрной реформы, разработанной в 1917-1918 гг., стали закрепление за казачеством прав на занимаемые им земли и их муниципализация, проведение широких землеустроительных работ и агротехническая перестройка казачьего хозяйства, переход к мелкообщинному землепользованию, с последующим установлением в е наследственного пользования землёй. Признавались права на землю неказачьего населения, постоянно проживавшего на арендуемых войсковых и собственных (бывших офицерских) землях на территории ОКВ, а также проживавших в станицах разночинцев, при условии вступления последних в казачество. Проведение реформы было тесно увязано с общегосударственным разрешением ряда других вопросов: сохранение социально-правовой и административной обособленно-
сти («самобытности») казачьих областей, несение казаками военной службы и другими, и открывало дорогу для превращения его из сословной в региональную социально-территориальную общность. Вместе с тем, наряду с удовлетворением специфических интересов казачьей общины, реализация реформы должна была способствовать дальнейшему хозяйственному освоению Южного Урала, совершенствованию аграрных технологий, модернизации казачьего и крестьянского хозяйства.
После восстановления войсковых учреждений летом 1918 г. одной из главных задач стало упорядочение фактического землепользования, сложившегося в результате перераспределения казачьих земель весной 1918 г. При этом войсковые и окружные земельные органы последовательно проводили курс на защиту фактических пользователей (установленные в войске арендные цены за землю с разночинцев были одними из самых низких в регионе), а сама политика в отношении землепользования неказачьего населения в 1918-1919 гг. была подчёркнуто благожелательной, при условии его политической лояльности. Одновременно начался процесс перехода в собственность ОКВ частновладельческих земель, а также (с весны 1919 г.) их временное распределение среди населения, проводились первые землеустроительные работы, связанные с расселением «сожжённых» станиц, реорганизовался войсковой хозяйственный аппарат. Развёртывание широких работ по реформированию аграрных отношений в Оренбургском казачьем войске оказалось невозможным как по экономическим, так и по политическим причинам, связанным с переносом боевых действий непосредственно на войсковую территорию, а затем и отступлением белоказаков и войскового правительства с территории Южного Урала.
Говоря об аграрной политике антибольшевистских властей в 1918-1919 гг. на территории Южного Урала в целом, можно отметить, что она строилась на основе учёта реалий послереволюционной деревни. Её эволюция определялась не только логикой режима военной диктатуры, свёртыванием элементов самоуправления и усиления административных рычагов управления обществом, но и социальными условиями гражданской войны, вынуждавшими обе стороны - и красных, и белых - широко прибегать к социальной демагогии и популизму, а также проведению сходных
социально-экономических мероприятий. Политические и хозяйственные условия гражданской войны выдвигали на первое место в разрешении земельного вопроса «временные», этатистские по своему характеру мероприятия по упорядочению фактического землепользования. Вместе с тем общее направление эволюции аграрной политики небольшевиков отличалось от вектора настроений и ожиданий крестьянства. Леволиберальный курс на восстановление «начал собственности» требовал значительных административных ресурсов, благоприятной социально-экономической ситуации (прекращение гражданской войны, восстановление рыночных связей и товарного производства в деревне), а главное - доверия крестьян к власти Верховного Правителя, что оказалось наиболее сложной задачей для режима. Налоговый гнёт, реквизиции имущества, массовые мобилизации населения и лошадей в колчаковскую армию, разрушительные для крестьянского хозяйства, военно-полицейские методы управления, которым отдавали предпочтение многие гражданские и военные администраторы на местах, военные неудачи обусловили общий кризис политики белогвардейцев, в том числе и в аграрно-крестьянском вопросе.
Советская власть, утвердившаяся на Южном Урале с осени 1919 г., рассматривала южноуральский регион как источник продовольствия для промышленного центра страны и Красной Армии. Осуществлявшийся в 1919-1920 гг. земельный курс был ориентирован на сохранение фактически сложившегося землепользования. Допускалась передача неиспользуемых земель в руки экономически мощных «трудовых» хозяйств, а предпринимавшиеся шаги по организации советских и коллективных хозяйств носили осторожный характер. Однако ужесточение продовольственной политики в значительной степени девальвировало «либеральные» начинания центральной и местных властей в сфере земельных отношений. Политика военного коммунизма и свёртывание хозяйственной активности казачьих и крестьянских дворов привели к голоду 1920-1922 гг. и упадку сельского хозяйства. В результате незавершённости землеустроительных и агрокультурных мероприятий землепользование сельского населения Южного Урала в 1920-е гг. сохранило основные недостатки дореволюционного времени (дальноземелье, примитивный характер хозяйствования, запутанность надельных границ, наличие неис-
пользуемых и неосвоенных земель), только частично устранённые с началом массовой коллективизации.
В нашем исследовании, проведённом на материалах Южного Урала, мы постарались показать становление и деятельность механизмов регулирования аграрных отношений, изучение которых позволяет в некоторых отношениях пересмотреть существующие характеристики аграрной политики как белых, так и красных. Исследование показало самостоятельную роль местных властей в проведении основных социально-экономических мероприятий. Характер и реальное содержание аграрного курса являлись результатом взаимодействия институтов различного уровня, и во многом определялось кругом местных проблем, специфическим локальным «проблемным багажом». Это делает привлечение местного материала необходимым условием понимания крупных социально-экономических и политических процессов. Становится очевидной необходимость отказа от преимущественно иллюстративного подхода к использованию местных материалов, сохраняющегося и в современных исследованиях, посвящённых гражданской войне. При этом локальные, конкретно-исторические исследования могут выступить не только в роли регионального «среза» российской истории, но и средством обновления исследовательской проблематики, пересмотра устаревших или чересчур общих подходов и схем.