Введение

Развитие российского села в ХХ веке проходило под знаком постоянного реформирования. Тем не менее задача создания современного и эффективного сельского хозяйства остаётся по- прежнему нерешённой, что делает обращение к историческому опыту важным условием осмысления тех трудностей, с которыми сталкивается нынешняя деревня.

Последнее тем более важно, что именно региональный и местный «проблемный багаж» преимущественно определял характер и формы подключения отдельных территорий («провинциальных обществ») к общероссийским социальным и политическим процессам. Это обусловило существенные региональные отличия в политике как «красных», так и «белых». В нашем исследовании мы попытаемся рассмотреть реалии регулирования аграрных отношений на примере Южного Урала - Уфимской и Оренбургской губерний, где тесно переплетались интересы традиционной деревни и формирующихся в условиях развития аграрного капитализма предпринимательских слоёв.

а в Оренбургской - 85 % из 2147 тыс. человек. Около половины Оренбургской губернии занимали земли Оренбургского казачьего войска - третьего по численности в России (казачество составляло около 22,8 % населения губернии).

Уже летом 1918 г. территория региона оказалась под контролем различных антибольшевистских режимов, поддержанных казачьим повстанческим движением и многочисленными крестьянскими выступлениями. Это позволяет сопоставить политику, проводимую в южноуральской деревне Комучем, Временным Сибирским правительством, а также правительством Оренбургского казачьего войска (на казачьих землях) с аграрными мероприятиями советской власти, дать оценку эффективности аграрного курса на примере одного из основных сельскохозяйственных районов на востоке страны. Важно отметить также, что Южный Урал и Зауралье отличались от многих территорий Сибири, представляя собой хорошо устроенные в административном отношении районы, где как красным, так и белым удалось наладить местное управление. Наличие здесь, наряду с крестьянским, значительного башкирского и казачьего землевладения, носившего сословный характер, обусловили сложный узел проблем в сфере земельных отношений, разрешение которых потребовало поиска гибкого механизма взаимодействия центральных и местных учреждений, органов казачьего и крестьянского самоуправления. Таким образом, изучение этой темы представляет интерес для исследования не только региональных особенностей социально-экономической политики, но и важных институциональных характеристик функционирования различных политических режимов в деревне, а

также истории Оренбургского казачьего войска.

* * *

Историография вопроса стала формироваться уже в 1920 - 1930-е гг., когда появились первые работы, посвящённые истории аграрной революции и гражданской войне на востоке России (военно-исторические исследования Н.

ния и перераспределение кулацких земель). Особенности аграрной революции выводились историками-марксистами 1920-х гг. (А. И. Хрящевой, С. М. Дубровским и др.) из противоречий капиталистического развития в стране полунатурального хозяйства, приводивших к экспроприации слабого крестьянства помещиками и помещичьим государством, борьба против которого объединила всё крестьянство. При этом «формулой переходного периода» стало требование отмены частной собственности на землю, являвшееся также «естественной реакцией против юридического разграничения земли по сословным правам владения», т. е. частью борьбы крестьян за социальное равноправие, а само землеустройство 1918-1919 гг. характеризовалось как «временное»2.

Основу категориального аппарата и методологии историков составили партийные (прежде всего - ленинские) оценки периода гражданской войны, а основными критериями научности стали партийность и классовый подход. Главное внимание исследователей сосредоточилось на изучении советских аграрных преобразований и их влиянии на социально-политическую и хозяйственную жизнь деревни. Сюжеты, связанные с внутренней политикой антибольшевиков, рассматривались через призму других вопросов и прежде всего - вопроса о колебаниях крестьянства в 1918-1919 гг. Аграрные программы различных политических сил получили некоторое отражение в публикациях по истории аграрной революции3.

Аграрная политика собственно антибольшевистских правительств получила отражение в ряде историко-мемуарных работ, изданных вскоре после гражданской войны. Среди них необходимо отметить книгу видного меньшевика и члена Самарского правительства И. М. Майского «Демократическая контрреволюция». Выводы автора характерны для той части социалистов, которые перешли на сторону советской власти, и должны были отразить это в оценках своей прошлой политической деятельности.

Осмысление опыта гражданской войны продолжалось и в эмиграции. Среди изданных в 1920-1930-е гг. работ преобладали

мемуары и публицистика. Можно выделить воспоминания члена омского правительства Г. К. Гинса, отмечавшего отсутствие у колчаковского совета министров однообразного взгляда на земельный вопрос, и подвергшего критике за нерешительность компромиссный вариант его решения, предполагавший передачу помещичьих земель государству5. Автором одного из немногочисленных специальных исследований колчаковского режима стал историк С. П. Мельгунов. Не будучи непосредственным участником событий на востоке России в 1918-1919 гг., он опирался на значительную документальную базу, воспоминания и свидетельства очевидцев, что позволило ему дать взвешенные и аргументированные оценки политики колчаковского правительства. Касаясь земельного вопроса и сравнивая аграрные программы колчаковского и других антибольшевистских режимов, он отметил, что декларация Омского правительства была демократичнее того, что предлагала партия кадетов на юге6.

Исходным положением для большинства советских авторов, касавшихся аграрной политики антибольшевиков, стало мнение о том, что «вопрос о земле был практически и исчерпывающим образом разрешён Октябрьской революцией. Белые правительства либо могли признать его как свершившийся факт, либо попытаться в этом отношении, как и во всех прочих, повернуть колесо истории обратно»7. Как отмечал военный историк Н. Е. Какурин, широко использовавший в своей работе документы и мемуары деятелей антибольшевистского лагеря, белые правительства попытались первоначально пойти по «среднему пути». Так, говоря о Комуче, он почти дословно повторил характеристику, данную политике комитета И. Майским: «комитет» формально признавал национализацию земли, но практически он не доводил до конца своих начинаний, не конфискуя поместий, которые ещё находились в руках прежних владельцев, и расплачиваясь полностью за приобретаемый помещичий хлеб.

ской деятельности белые правительства «очень скоро сбивались на путь ничем не прикрытой реставрации». Важной стороной политики колчаковского режима стали также произвол и репрессии, на которые крестьянство ответило восстаниями9.

С. М. Дубровский среди причин, препятствовавших победе контрреволюции в деревне, называл произошедшее в результате революции «распыление» земель. Вместе с тем «расплавленное» состояние земли в России с неустановившейся среди массы крестьянства земельной собственностью создавало возможности (если допустить победу контрреволюции) для частичной реставрации прежнего аграрного строя, и в последующем - концентрации земель в руках сельской буржуазии10. Характеризуя реформаторский потенциал небольшевистского лагеря, он отмечал, что союз с буржуазией приводил мелкобуржуазные партии к фактическому предательству интересов крестьян. Вместе с тем политические и экономические причины «толкали» буржуазию на проведение хотя бы половинчатой аграрной реформы, одним из ключевых пунктов которой должен был стать вопрос о выкупе передававшихся крестьянству земель. Непопулярность и невозможность проведения такой реформы в условиях крестьянской революции заставляла буржуазные верхи выжидать, отложив реформирование земельных отношений11.

Внимание уральских авторов, изучавших гражданскую войну, привлекали преимущественно моменты, связанные с вооружённым противоборством 1917-1919 гг. и советским строительством в регионе. Вместе с тем в работах И. Подшивалова, А. Кийкова, А. Таняева, С. Петрова и ряда других авторов была предпринята попытка дать характеристику процессов, происходивших в южноуральской деревне в условиях революции и гражданской войны, а также некоторых сторон аграрной политики «контрреволюции», в частности, аграрных программ казачьего и башкирского движений12.

Дальнейшее изучение истории революции и гражданской войны сопровождалось более глубокой разработкой аграрной

проблематики как в общей (исследования Г. В. Шарапова, П. Н. Першина, В. В. Кабанова), так и в региональной историографии (работы Г. И. Гужвенко, Р. М. Раимова, А. З. Аминева, П. И. Ро- щевского, Н. К. Лисовского, П. С. Лучевникова, Я. Л. Ниренбур- га, О. А. Васьковского, И. Ф. Плотникова и других), в которых была дана развёрнутая социально-экономическая («классовая») характеристика многонациональной южноуральской деревни в начале XX в., охарактеризованы изменения, произошедшие в структуре и положении крестьянства в годы первой мировой войны, под влиянием революции и советских аграрных преобра- зований14. Исследователями (Д. Н. Шнейдером, Я. Л. Ниренбур- гом) было сформулировано мнение о незавершённости аграрных преобразований на Урале к началу гражданской войны15. В оценке политики, проводимой противниками большевиков в деревне, преобладающим стало мнение о её «антикрестьянской» направленности и репрессивных методах осуществления, чему соответствовал и подбор фактического материала, привлекаемого для освещения аграрных мероприятий белогвардейцев: возвращение имений, порки, аресты и расстрелы крестьян. Вместе с тем в работах 1960-1980-х гг. (особенно связанных с изучением истории «непролетарских» партий) было отмечено стремление умеренных социалистов сохранить ряд завоеваний революции, в т.ч. и в аграрной сфере16. В этом отношении Урал противопоставлялся Сибири, где правительство «сразу же пошло на реставрацию буржуазно-помещичьего строя»17.

Аграрные программы партий социалистического лагеря (в рамках 1917 г.) были рассмотрены в монографии В. Н. Гинёва, деятельность партии эсеров на Урале в 1917-1918 гг. - монографии И. С. Капцуговича18. Возникновению и политике правительств «демократической контрреволюции» было посвящено исследование В. В. Гармизы, отметившего региональные различия в аграрной политике антибольшевистских режимов и охарактеризовавшего систему управления на занятых ими территориях19. Аграрную политику Комуча и башкирских националистов на Южном Урале рассмотрел Д. М. Шнейдер, сделавший вывод о провале «белогвардейско-эсеровского» правительства20.

Характеризуя аграрную политику Колчака, исследователи обычно выделяли такие акции «белогвардейских» властей, как де-

национализация земли, усиление налогового гнёта, насильственная мобилизация в белую армию. Историки (Л. М. Спирин, И. Ф. Плотников, О. А. Васьковский) отмечали «лавирование» и «элементы социальной демагогии» в политике колчаковского режима, к числу которых относили и опубликованную в апреле 1919 г. декларацию о земле21. Мнение о том, что Колчак в аграрном вопросе был «левее Комуча», высказал Г.Х. Эйхе, являвшийся не только историком, но и непосредственным участником боевых действий против колчаковцев на Урале и в Сибири в 1918-1919 гг.22 Характеристика политики Колчака как бонапартистской получила развёрнутое обоснование в работе Г. З. Иоффе. Отметив, что принятое летом 1918 г. правительством Вологодского постановление о возвращении имений их владельцам в целом отражало особенности земельных отношений в Сибири, где не было помещичьего землевладения, Иоффе связал пересмотр аграрной политики весной 1919 г. со всероссийским характером власти «Верховного правителя», а также с военными успехами колчаковцев. При этом официальная линия на поддержание статус-кво в отношениях с крестьянством, с тем, чтобы отложить разрешение земельного вопроса (на основе концепции столыпинской реформы, предполагавшей укрепление института мелкой крестьянской собственности) до окончания гражданской войны, вступала в противоречие с

23

реальной политикой, проводимой колчаковцами в деревне23.

Важной частью региональной историографии революции и гражданской войны на Южном Урале стали работы по истории казачества. В исследованиях Н. К. Лисовского, А. Л. Селива- новской, Е. И. Дударь, И. А. Булатовой, Г. В. Пожидаевой, Л. И. Футорянского, М. Д. Машина рассматривались экономическое положение различных групп казачества, особенности землеустройства и правовое положение казачьих земель, давалась характеристика процессов расслоения казачьей общины на основе данных переписей 1916 и 1917 гг.24 Наиболее серьёзным исследованием по истории Оренбургского казачьего войска стала книга М. Д.Машина (1976). Автор привлёк широкий круг источников и литературы (в том числе дореволюционную историографию). Отличительной чертой работы является анализ большого числа законодательных документов, относящихся к различным сторонам жизни Войска. В соответствующих разделах рассматривает-

ся история и особенности землеустройства казачьего населения, положение и использование различных категорий войсковых земель; движение в сторону освобождения от общинного уклада - увеличение сроков переделов, переход, в рамках общины, к заимочной и хуторской формам землепользования, закрепление в собственность казаков и иногородних разводимых ими рощ и садов, передача участков офицерам и церкви (по терминологии автора, «разбазаривание общинных земель»). Автор выделил также серьёзное различие в положении крестьянской и казачьей общины: если первое (сельское общество) являлось собственником своего надела, хотя и было несколько ограничено в своих правах, то собственником всей казачьей земли выступало Войско, являвшееся одновременно, по определению Сената, «государственным учреждением», станицам было передано лишь право владения и пользования землёю, под тесной опекой войскового начальства, что обусловило бюрократическую регламентацию всех сторон хозяйственной жизни поселковых и станичных обществ25.

Противоречивые оценки получили шаги по реформированию войсковой системы после Февраля 1917 г. М. Д. Машин, стремившийся показать революционный потенциал казачества, отметил демократизацию войскового самоуправления, выразившуюся в созыве войсковых кругов и съездов, выборах станичных и поселковых органов. «Все войсковые круги приветствовали Советы рабочих, солдатских и крестьянских депутатов... на них были приняты решения, направленные на дальнейшую демократизацию войсковой системы. Круги высказались за созыв окружных съездов на основе всеобщего, равного и тайного избирательного голосования, за выборность должностных лиц и т. д.»26 Несколько иначе расставил акценты Л. И. Футорянский, по словам которого «в казачьих областях прошли войсковые круги, выступившие за сохранение земель и привилегий казачества, за установление автономии казачьих областей. Круги избрали войсковые правительства во главе с атаманами, которые пытались превратить казачьи области в оплот контрреволюции, используя для этого сословные традиции и военную организацию, «средневековые черты» жизни, хозяйства и быта»27. Корни федерализма, насаждавшегося «атамано-кулацкими верхами», советские исследователи видели в специфических чертах служилого казачьего землевладения,

которое Ленин характеризовал как муниципализацию, на почве которой «развиваются чисто феодальные отношения» и которая означает «сословную и областную замкнутость»28. Как отмечал один из исследователей российского казачества, профессор А. И. Козлов, «середняцкое казачество, стремясь покончить с тяготами, сопряжёнными с принадлежностью к военному сословию, было вовсе не прочь сохранить привилегии, в первую очередь на земельный пай... основная масса казачества... опасалась крестьянских требований об уравнительном переделе земель.»29

Собственная политика казачьих властей в земельном вопросе получила освещение в монографическом исследовании М. Д. Машина (1984 г.). Автор провёл параллель между казачеством и сибирским крестьянством, которое не получило помещичьих земель, «ибо таковых там было мало», и указал на «злостную» агитацию «зажиточного казачества» против национализации земли30. Трафаретной была и общая оценка «приказов» белока- зачьих властей, согласно которым «земля, заводы и фабрики» подлежали возвращению прежним владельцам31. Вместе с тем он дал содержательную, хотя и политизированную характеристику аграрной политики оренбургских казачьих верхов, которые для достижения своих классовых целей «пошли на удовлетворение требований в земельном вопросе» (резолюция войскового круга от 6 апреля 1919 г. о принятии на учёт офицерских и частновладельческих земель). Принимая такое решение и «заигрывая» с трудовым казачеством, казачьи верхи «скрывали свои мысли о будущих аграрных отношениях в казачьих станицах». Проводя мобилизацию неказачьего населения, проживавшего на казачьей земле, наравне с казаками, они «продолжали придерживаться убеждения о возможном классовом примирении не только с населением войскового сословия, но и со всем крестьянством Южного Урала»32. Автор указал также на признание Колчаком автономии войска и разнообразную экономическую помощь (ассигнование 25 млн руб. на восстановление сожжённых станиц, компенсация расходов, связанных с выходом на службу и т. д.)33.

Политика советской власти на Южном Урале в годы гражданской войны получили отражение в публикациях Д. М. Шнейдера и коллективных трудах свердловских исследователей. Авторы отметили, что разворачивание работ по землеустройству крестьян-

ского населения происходит уже после завершения на территории края гражданской войны34. На общероссийском материале политику военного коммунизма по отношению к крестьянскому хозяйству охарактеризовал В. В. Кабанов35. Новые оценки политики военного коммунизма на Урале прозвучали и в монографии свердловских исследователей, а также в исследовании Н. Н. Ме- тельского36.

Начавшийся в 1990-е гг. пересмотр прежних историко- идеологических схем в изучении истории революции и гражданской войны сопровождается привлечением новых источников, расширением теоретического и методологического багажа историков, интересом к ментальной, социально-психологической и культурно-исторической проблематике. Рассматривая вопрос о путях развития российского села, исследователи пришли к выводу, что на юго-востоке России (часть Саратовской и Самарской, юг и юго-восток Уфимской, степная часть Оренбургской губерний, лесостепное Зауралье) существовала сплошная зона ускоренного развития капиталистических отношений, где главную роль стала играть сложившаяся прослойка «профермерских» многопосевных хозяйств. Одновременно происходил процесс укрепления традиционного («бедняцко-середняцкого») крестьянства, выступавшего за утверждение уравнительных принципов распределения земли и организации хозяйства, что придавало аграрным отношениям в регионе противоречивый характер37. Сделанные историками выводы имеют важное значение для характеристики процессов, происходивших в южноуральской деревне в условиях революции.

Развернувшаяся в 1917-1918 гг. аграрная революция всё чаще называется исследователями «общинной», направленной не только против помещичьего землевладения, но и против вмешательства государства в жизнь деревни (от попыток регулирования земельных отношений до сбора налогов и мобилизации крестьян в армию - как на территории Советской России, так и в районах, занятых антибольшевистскими силами)38. Близкие оценки аграрной революции были высказаны зарубежными исследователями, в частности, Э. Карром, отметившим формальный характер национализации земли, поступившей в распоряжение общин и разделённой на множество мелких крестьянских участков. По его мне-

нию, протекавшие в деревне процессы были противоречивы, разнообразны и трудноуловимы, определяясь спецификой местных условий в различных районах бывшей царской империи. Никакая центральная власть, не располагавшая аппаратом принуждения, не имела возможности навязать свои решения деревни. Как в действительности распределялась земля - зависело от коллективной воли заинтересованных групп крестьянства или от решения тех местных властей, которые они признавали39.

Собственная позиция крестьянства в условиях гражданской войны получила отражение в монографических исследованиях С. А. Павлюченкова, Т. В. Осиповой и др.40 Появляются работы, посвящённые правосознанию, военно-политической «самоорганизации» и «общинной самозащите» крестьянства в условиях революции и гражданской войны41. Масштабное исследование крестьянской ментальности на основе интеграции различных подходов и большого комплекса источников предприняла О. В. Поршнева, уделившая основное внимание феномену «фронтового крестьянства» - психологии и мировосприятию солдатских масс42. Продолжается изучение крестьянских организаций 19171918 гг., а также местных органов власти, начатое в 1970-е гг. работами Г. А. Герасименко, Т. М. Баженовой и др.43 Среди работ, специально посвящённых аграрной политике советской власти, можно выделить исследование экономиста 1920-х гг. Л. Н. Лито- шенко, рукопись которого была опубликована В. П. Даниловым совместно со специалистами Гуверовского института в 2001 г.44 Автор дал очерк развития русского сельского хозяйства после отмены крепостного права и до революции 1917 г., а затем охарактеризовал основные этапы аграрной политики революционного государства в 1917-начале 1920-х гг., уделив особое внимание попыткам овладения и подчинения «пассивного, но непокорного» крестьянского хозяйства45.

Что касается аграрной политики «белых», её изучение концентрируется в основном вокруг программ и земельного законодательства антибольшевистских правительств. При этом исследователи делают акцент на нежелании «белых» законодательно закрепить произошедший передел земли (Л. Н. Шнурова), на неадекватности разрабатываемых программ самой обстановке гражданской войны, а также недооценку «белыми» её политического

характера и связанных с ним задач гражданского управления (Р. Пайпс). Отмечается несоответствие аграрных мероприятий «белых» «корпоративно-анархистским настроениям масс», противоречия между интеллигенцией, осуществлявшей разработку аграрного курса, и военной элитой режима (Ю. Д. Гражданов)46.

Значительный вклад в изучение истории антибольшевистского лагеря был внесён уральскими и сибирскими исследователями (Н. И. Дмитриевым, Е. П. Сичинским, В. С. Кобзовым, О. Ю. Никоно- вой, Ю. Т. Лончаковым и др.), пересмотревшими многие тенденциозные оценки мероприятий «белых» правительств, показавшими их связь с объективными проблемами и возможностями власти47. Социально-экономическая программа местных учреждений «демократической контрреволюции» на Южном Урале была рассмотрена в монографии В. С. Кобзова и Е. П. Сичинского, оценивших её как радикальную (в т. ч. и в аграрном вопросе), но разошедшуюся с политикой Временного Сибирского правительства, положившего конец «самодеятельности» местных социалистов48. Отмечая буржуазно-демократическую направленность политики антибольшевистских правительств, уральские исследователи говорят о сохранении земли в руках фактических пользователей, стремлении Колчака вести аграрную политику в русле идей П. А. Столыпина и в интересах «частного крестьянского хозяйства»49. В ряде работ рассматриваются взаимоотношения антибольшевистских правительств на территории региона, а также история отдельных институтов антибольшевистского лагеря - Уфимской Директории (А. Д. Казанчиев), Съезда членов Учредительного Собрания (И. Ф. Плотников)50. При этом в качестве объекта изучения постепенно начинают выступать региональные учреждения «контрреволюции», привлекается местный материал, освещающий взаимодействие властных структур, органов самоуправления и земельных учреждений белогвардейцев51.

Вопросы землепользования и землеустройства уральского крестьянства в 1918-1921 гг. исследовал В. Л. Телицын, отрицательно оценивший результаты общинно-передельной практики и социалистического землеустройства, а также сделавший вывод об ошибочности леворадикальной концепции разрешения аграрного вопроса52. Взаимоотношения центральной и местных властей на Урале в 1917-1921 гг. рассмотрел Р. А. Хазиев, сделавший вывод о значительной самостоятельности региональных учреж-

дений в осуществлении социально-экономической политики (на примере Башревкома) в условиях гражданской войны53. Аграрная политика советской власти и положение крестьянства Южного Урала в 1917-1920-е гг. (на материалах Оренбуржья) рассматриваются в работах В. А. Лабузова и Д. А. Сафонова54, особенности земельных отношений в Башреспублике и землепользование башкирского населения - в трудах башкирских историков Р. А. Хазиева, Р. А. Давлетшина и других55. Масштабное исследование революционной «повседневности» 1917-1922 гг. предпринял И. В. Нарский, уделив значительное внимание положению крестьянского населения. Отметив укоренённость в крестьянском опыте востребованных в условиях революции и гражданской войны механизмов выживания, он сделал вывод о кризисе не только молодой индустриальной («городской»), но и традиционной аграрной культуры56. Ведётся изучение источниковедческих и историографических аспектов темы57, а также совершенствование социологического и философского инструментария аграрной истории58.

Продолжается разработка казачьей проблематики, связанная с исследованиями А. П. Абрамовского и В. С. Кобзова, Л. И. Фу- торянского, В. М. Войнова, Н. А. Чирухина, Т. К. Махровой, Ф. А. Каминского и др. Крупным событием последнего десятилетия стал выход монографии А. П. Абрамовского и В. С. Кобзова «Оренбургское казачье войско в трёх веках», в которой авторы рассмотрели комплекс вопросов, связанных со становлением одного из крупнейших казачьих войск России, уделив особое внимание реформированию войсковой системы во второй половине XIX - начале ХХ вв., в годы революции и гражданской войны. Они отметили тенденцию к самоликвидации войскового сословия в его традиционном виде, связанную с развитием капиталистических отношений, стремление казачества к освобождению от всесторонней опеки государства, самостоятельности в экономической и общественной жизни, изменению условий воинской службы, и вместе с тем - к сохранению "казачьей самобытности" и обособленности, что придавало казачьему движению 1917-1919 гг.

59

противоречивый характер59.

Развитие казачьего хозяйства и экономическое положение казачества перед революцией, в годы мировой и гражданской войны рассматривались в работах Л. И. Футорянского, Т. К. Махровой,

Ф. А. Каминского и др.60 Наряду с элементами кризиса традиционного хозяйственного уклада, авторы указали на процесс втягивания казачества в систему рыночных связей, формирование среди оренбургских казаков предпринимательской прослойки (5-8 % казачьих дворов)61. Л. И. Футорянским, на основании анализа законодательных и нормативных документов (декрет о земле и основной закон о социализации, постановления казачьих кругов и войскового правительства, советских земельных органов), была предпринята попытка сравнить аграрную политику «дутовцев» и советской власти в 1917-1919 гг.62

Говоря об изучении аграрных отношений на Южном Урале в годы гражданской войны в целом, необходимо отметить противоречивый характер современных оценок аграрной революции и аграрной политики как советской власти, так и её противников. Во многом это связано с переходным характером современного научного знания, а также с незавершённостью освоения всего массива источников, значительная часть которого, в том числе материалы местных, низовых учреждений - только вводится в научный оборот. Выводы исследователей, как и в советское время, опираются преимущественно на анализ законодательных актов и программных документов, иллюстрируемых произвольно подобранными примерами и фактами местной жизни. Тем самым изучение аграрной политики, как сложного процесса разработки и реализации решений в сфере аграрно-крестьянских отношений подменяется изучением соответствующего законодательства. Неизученность фактической стороны реализации аграрного курса приводит к сохранению традиционных оценок политики как «красных», так и «белых» в деревне, сводящих отношения режима и крестьянства к «насилию», «произволу» и «террору»63. Преимущественное внимание к репрессивно-карательной составляющей аграрной политики небольшевиков, унаследованное от советской историографии, сохраняется даже в новейших работах64.

Между тем в литературе уже отмечалось, что, несмотря на масштабное использование государственного принуждения, стремление как советской власти, так и небольшевиков воздействовать на крестьянство через само крестьянство, его представителей и организации (советы, комбеды и др.) нельзя отождествлять с прямым насилием65. На практике крестьянин взаимодействовал с

большим числом различных местных учреждений - от мирских и земских структур до земельных, продовольственных, судебных и фискальных, используя различные «правила игры» и стратегии. Это взаимодействие остаётся неизученным, так как требует кропотливого сбора и изучения фрагментарного и сложного для интерпретации источникового материала. Обращение к практике аграрного регулирования позволило бы ответить на вопросы о влиянии, которое оказывали на содержание и характер проводимых мероприятий местные властные учреждения и земельные органы, а также выборные крестьянские учреждения (волостные земства, советы и др.), механизмах взаимодействия крестьянина и различных низовых структур «контрреволюции» и советского режима. Фигура местного чиновника и земельного работника, тесно связанного с сельским обществом - участкового заведующего земельным фондом, члена уездного земельного отдела или волостной земской управы - по-прежнему остаётся в тени, как и вся повседневная и, по существу, мало политизированная работа по регулированию земельных отношений.

В настоящей работе сделана попытка охарактеризовать аграрные отношения, сложившиеся на Южном Урале к началу гражданской войны, выявить особенности первых аграрных преобразований, обусловленные особенностями социальной структуры и землевладения южноуральской деревни. Рассматриваются основные направления регулирования аграрных отношений на Южном Урале в 1918-1920 гг., и место региональных учреждений в выработке соответствующей законодательно-нормативной базы, раскрываются особенности организации земельного дела и механизмы практической реализации аграрного курса на местах. Одной из задач работы было проанализировать процесс реформирования земельных отношений в Оренбургском казачьем войске, раскрыть деятельность войсковых учреждений по разработке аграрной политики в условиях гражданской войны и фактической автономии ОКВ от других институтов урало-сибирской «контрреволюции».

Особый акцент в работе был сделан на деятельности антибольшевистских (небольшевистских) учреждений, как наименее исследованной в современной научной литературе. 5 глава, по- свящённая характеристике земельных отношений в 1919-1920 гг., после освобождения края от колчаковских войск, носит вспо-

могательный характер и является небольшой по объёму. При рассмотрении процессов, происходивших в южноуральской деревне в условиях революции, анализе механизмов взаимодействия крестьянского общества с властью автор опирался также на выводы и наблюдения, сформулированные отечественными историками и касающиеся различных сторон жизни сельского социума в конце XIX - начале XX в., в частности, об отношениях различных групп крестьян внутри общины, роли семейных кланов в жизни деревни, функционировании институтов волостного и сельского самоуправления, изменениях в правовой, политической и хозяйственной культуре крестьянства, связанных со столыпинской аграрной реформой66. Привлечение методов социальной истории, частью которой является и крестьяноведение, даёт возможность взглянуть на крестьянство как на активного участника аграрного регулирования, использующего различные стратегии сопротивления и приспособления, а также насаждаемые властью в деревне институты (от советов и волостных земств до комбедов) в своих собственных интересах67. Фокусировка на региональном и местном материале позволяет подойти к изучаемым событиям с точки зрения «локальной истории», через призму сложившихся на местном уровне взаимосвязей, традиций и культурного опыта, которые обусловили различную реакцию крестьянских коллективов на проводимые аграрные мероприятия68.

Такой подход требует более широкого хронологического поля исследования, привлечения материалов дореволюционного периода, позволяющих понять и интерпретировать события 19181920 гг. с учётом сложной палитры отношений мирного, военного и революционного времени. Это важно, учитывая неодинаковую сохранность документов земельных и крестьянских учреждений. Поэтому особое внимание уделялось хорошо сохранившимся делопроизводственным комплексам, изучение которых позволяет подключить к исследованию и интерпретировать разрозненные документальные материалы, рассеянные по небольшим архивным фондам. Мы стремились также максимально использовать материалы, вышедшие из крестьянской среды (прошения, ходатайства, постановления сходов и др.), которые в целом гораздо ближе и непосредственнее отражают «субъективный смысл событий» с точки зрения их прямых участников, являясь частью своеобразного

«диалога» сельского общества с властью. В условиях значительных информационных «пробелов» важное внимание уделялось также сравнению сведений архивных источников и данных периодической печати. Правда, методика такого сравнения остаётся неразработанной, на что уже указывалось в литературе69. Информационный ряд провинциальной прессы, посвящённый деревне, отражал, безусловно, прежде всего взгляды образованной части сельского общества и горожан, и формировался иными путями, чем сведения делопроизводственных источников.

Особого разговора заслуживает использование статистических источников. Уже дореволюционная русская сельскохозяйственная статистика, в частности, урожайная и посевная, оценивалась как малопригодная для конкретных выводов и отражающая, главным образом, тенденции движения урожаев70. При оценке статистических сведений по сельскому хозяйству периода гражданской войны исследователи отмечают, что разные источники дают разные сведения (например, о количестве посевных площадей)71. Парадоксально, но в отличие от самих статистических данных методика их сбора, а значит, общая степень их надёжности и достоверности (в том числе при сравнении с данными 1913-1917 гг.) так и не стала предметом научной рефлексии72. Тем не менее идеалом работы остаётся «серьёзное обобщение», противопоставляемое «разрозненным сведениям» делопроизводственных и личных источников, рисующих нередко противоречивую картину, не укладывающуюся в рамки одной - двух «основных» тенденций73. Однако возможно, что именно такая картина обладает наибольшей достоверностью, отражая «мозаичность» самой социальной реальности послереволюционного времени. Частные выводы, привязанные к конкретному материалу, и наблюдения на локальном уровне могут служить более надёжной основой для интерпретации, чем усреднённые цифры и заведомо неполные и несопоставимые друг с другом погубернские и поуездные сводки.

Источниковую основу работы составил комплекс опубликованных и неопубликованных источников, включающий в себя законодательные и нормативные материалы, документы делопроизводства центральных и местных государственных учреждений, органов казачьего и земского самоуправления, периодическую печать, воспоминания, статистические источники. Ав-

тором использовались материалы российского законодательства по землеустройству казачьих войск, сборники «узаконений» и распоряжений советского и антибольшевистских правительств, нормативные акты, опубликованные в ведомственных периодических изданиях. Важным опубликованным источником для характеристики земельных отношений и развития сельского хозяйства в регионе являются отчёты, доклады, постановления земских, казачьих, сельскохозяйственных и кооперативных учреждений по различным направлениям их деятельности, а также справочно-информационные издания дореволюционного времени, специальные работы, посвящённые естественноисторическому и хозяйственному районированию края74. Часть документов по интересующей нас теме (нормативные акты, отчёты должностных лиц и другие) была опубликована в 1920-е, 1950-1960-е гг., когда были изданы специальные сборники документов и материалов, по- свящённые революции и гражданской войне на Урале и в Заура- лье75. Избирательный характер публикации был призван прежде всего подчеркнуть «антинародный» характер деятельности антибольшевистских правительств, тексты документов публиковались с существенными купюрами76. Из зарубежных публикаций можно указать на издание Русским Зарубежным Архивом в Праге материалов Уфимского Государственного Совещания 1918 г.77 В 1990-е гг. отдельные документы антибольшевистских правительств и небольшие тематические подборки публиковались в различных изданиях и сборниках, в т.ч. подготовленных уральскими историками78. Важные документы по истории Оренбургского казачьего войска в 1917-1918 гг. (программа казачьей демократической партии, постановления съезда низовых станиц, Положение об автономии казачьих областей, Временное положение о самоуправлении в ОКВ и др.) были изданы А. П. Абрамовским и В. С. Кобзовым79.

Информативным и ценным источником являются материалы периодической печати. В работе использованы 20 периодических изданий (главным образом газет) 1917-1920 гг. различной общественно-политической направленности. На их страницах публиковались документы центральных и местных властей, протоколы крестьянских съездов, отчёты и информация о деятельности органов самоуправления и правительственных учреждений, ведавших земельным делом, провинциальная публицистика. Пресса от-

Введение              23

ражает усилия властей по пропаганде основных аграрных мероприятий, а также их интерпретацию современниками, прежде всего - представителями образованных слоёв города и деревни.

В работе использовались воспоминания и историко-мемуарные работы участников и современников гражданской войны. Ценный фактический материал и оценки участников событий, хотя и опосредованные прошедшим временем и устоявшимися штампами в освещении гражданской войны, делают их важными источниками, дополняющим сведения государственного и общественного делопроизводства и данные прессы. Многие источники личного происхождения, воспоминания и историко-мемуарные работы знакомы и широко использовались историками (дневник А. Буд- берга, книги И. М. Майского, Г. К. Гинса, Л. А. Кроля и др.)80. Интерес представляют мемуары казачьих деятелей (И. Г. Акули- нина, А. В. Зуева, Г. В. Енборисова), в которых рассматриваются различные аспекты жизни Оренбургского казачьего войска в годы революции и гражданской войны, в т.ч. отношения казачьих верхов с руководящими структурами контрреволюции на востоке страны81. Эти материалы могут быть сопоставлены с донесениями станичных атаманов по истории борьбы казачества с большевиками, собранными в декабре 1918 г., а также воспоминаниями авторов-казаков, хранящимися в фондах бывших партийных ар- хивов82. Из опубликованных в 1920-е гг. воспоминаний, а также переданных в истпарты материалов землячеств участников революции и гражданской войны на Урале можно выделить работы М. Молочковского (исполнявшего обязанности редактора челябинской газеты «Власть народа» в 1918 г.), одного из руководителей уфимских большевиков Б. Эльцина, члена троицкого совета М. Халикова, ставшего в 1919 г. посредником между Башкирским правительством и советским руководством и давшего содержательную характеристику национального движения83. Интересные сведения о ситуации в деревне весной - летом 1918 г. содержатся в воспоминаниях, опубликованных в 1950-1960-е гг., а также основанных на них историко-документальных работах84. Значительный фактический материал, почерпнутый из архивных документов и интервью с казаками - участниками гражданской войны, был введён в научный оборот в работах журналиста и краеведа Н. С. Шибанова, опубликовавшего также в 1990 г. воспоминания

уроженца Уйской станицы, учёного-аграрника П. П. Маслова, занимавшего в 1918 г. должность комиссара Челябинского округа Временного Сибирского правительства85.

Наиболее важными источниками послужили архивные материалы. Автором использованы документы 42 фондов 2 российских и 4 региональных архивов и их филиалов: Государственного архива Российской Федерации (ГАРФ), Российского государственного военного архива (РГВА), Объединённого государственного архива Челябинской области (ОГАЧО, частью которого является бывший партийный архив), Архивного отдела Администрации г. Златоуста (бывший ЗФ ГАЧО), Государственного архива Оренбургской области (ГАОО), Центрального государственного исторического архива Республики Башкортостан (ЦГИА РБ), Государственного архива Курганской области (ГАКО) и его Курганского филиала (КФ ГАКО, бывший ПАКО). Из документов федеральных архивов наибольший интерес представляют фонды совета министров и министерства земледелия «Российского Правительства», содержащие законодательные документы, аналитические материалы, а также переписку с местными земельными учреждениями, органами власти и частными лицами. Основной корпус архивных источников составили документы местных земельных учреждений (уездных земельных комитетов и их управ, губернских управлений земледелия и их представителей на местах, отделений Крестьянского Поземельного банка, землеустроительных учреждений, уездных земотделов и др.), органов земского самоуправления, а также крестьянских организаций (волостных и сельских правлений), отражающие процесс формирования и реализации аграрной политики, складывание системы земельного дела, а также практику регулирования аграрных отношений. Среди них необходимо выделить фонды Челябинской и Стерлитамакской уездных земельных управ, в делопроизводстве которых получили отражение различные стороны регулирования земельных отношений в период «демократический контрреволюции», Уполномоченного Министерства Земледелия и Колонизации Сибири в Приуральском районе, а также Оренбургско-Тургайского управления земледелия и государственных имуществ, отражающие особенности процесса восстановления ведомственных земельных учреждений и организации системы земельного дела осенью - зимой 1918 г., фонд заведующего

Введение              25

земельными имуществами 8 участка Челябинского уезда Оренбургской губернии, позволяющий реконструировать повседневную работу земельной администрации в её взаимодействии с органами волостного и сельского самоуправления. Аграрная политика советской власти получила отражение в материалах Оренбургского губернского, Челябинского и Троицкого уездных земельных отделов, Челябинского губернского земельного управления, Челябинского губсовнархоза и др. Для изучения реформирования аграрных отношений в Оренбургском казачьем войске использовались фонды Главного Управления по делам казачьих войск при штабе Верховного Правителя, войскового хозяйственного правления и войскового правительства ОКВ, советских земельных органов, в фондах которых осело немало документов предшествующих лет. Привлекались также материалы ряда станичных и поселковых правлений, станичных и поселковых советов Оренбургского, Челябинского и Троицкого уездов, которые позволяют восстановить положение на местах, а в ряде случаев - серьёзно дополнить данные центральных учреждений Войска.

Настоящая работа опирается на предыдущие исследования автора, и представляет собой переработанный вариант диссертации, за- щищённой в июне 2005 г.86 В связи с этим автор хотел бы выразить признательность большому кругу людей, оказывавших содействие в сборе материалов, подготовке и обсуждении работы: заслуженному деятелю науки РФ, доктору исторических наук, профессору А. П. Абрамовскому, доктору исторических наук, профессору В. С. Кобзо- ву, доктору исторических наук, профессору В. В. Меньшикову, доктору исторических наук, профессору А. С. Верещагину, коллегам по кафедре и научным изысканиям Е. В. Волкову, О. Ю. Никоновой, Г. А. Гончарову, Г. В. Форстману, З. Н. Анохиной, С. А. Баканову, сотрудникам Научной библиотеки ЧелГУ Н. В. Цибульской, Е. П. Сви- ридюк, А. А. Щербатовой; архивистам и библиографам Челябинска, Кургана, Уфы, Оренбурга - А. П. Финадееву, И. И. Вишеву, Н. А. Прыкиной, Л. М. Евтеевой, Н. М. Чистяковой, Е. А. Калинкиной, И. Н. Пережогиной и другим. Сбор дополнительных материалов в архивохранилищах и библиотеках проходил при поддержке краткосрочного гранта в области гуманитарных наук Американского Совета Научных Сообществ (ACLS)87. Автор признателен своей семье - родителям, жене и дочке за понимание, терпение и поддержку.