99. О ПОЛИТИЧЕСКОЙ КРИВДЕ
II
1. — Главное — это “мы”, “наша партия”, “наши” успехи. Все, что “нам” полезно, должно быть осуществлено, “прикрыто” и оправдано.
2. — Те, кто не с “нами” — разделяются на две категории.
Одни — “пока еще” не с нами; их нужно (по выражению Лескова) “злее” пропагандировать и внушать им, что все спасение у “нас”. Другие — “уже” не с “нами”, за ними надо наблюдать, их надо или замалчивать, или же “поедом есть”. Главное в том, чтобы они не придумали чего-нибудь умнее, вернее или “увлекательнее” “нашего”.3. — Кто вступает в “нашу” партию, тому дается “амнистия” за все его прошлое: “большевистское”, “национал-социалистическое”, возвращенское, двуличное и всякое иное. Он объявляется “морально чистым”, “честным идеалистом”, “верным” и заслуживающим всякого доверия. “Мы” должны делать вид, будто он и есть то самое, чем он себя только что заново (может быть, в тринадцатый раз!) объявил. Поклонись “нам” — и тебе все простится.
4. — Кто критикует “нашу партию” за ее прошлое или настоящее, против того позволено все. Всякая дисквалификация; всякое издевательство; всякая инсинуация; всякая передержка в цитатах; всякое оклеветание; полная изоляция; а в случае целесообразности — и всякий донос в учреждение, дающее визу, право “пребывания”, транспорт в далекие земли или паек.
5. — По отношению к людям “непартийным” — практикуется “визитация с расспросами”; иногда после телефонного предупреждения, а иногда и без оного, чтобы взять “укрывающегося” неподготовленного “тепленьким”. В беседе визитер изображает из себя человека добродушного, болтливого и весьма “близкого” к предполагаемым воззрениям испытуемого. Он незаметно наводит его на щекотливые темы, выспрашивает, “уточняет” и регистрирует про себя все “важное”; и затем сообщает (правду или клевету) в свой партийный центр “на его усмотрение”. Во всяком случае, он готовит материал для доноса — как “своим”, так и иностранцам.
Невольно спрашиваешь себя: “а может быть, и еще кому-нибудь?”6. — При этом все духовные и культурные критерии — уступают место политическим. Ведутся личные “досье”, в коих все занесено: не был ли когда-нибудь на “неподходящей” панихиде? не написал ли когда-нибудь “несоответствующего” фельетона? не получал ли в качестве “Дипи” каких-нибудь посылок от другой партии? не “выразился” ли (все равно, письменно или устно) о ком-нибудь из “наших”, и если он не желает верить в “наши” лозунги, то что же он “про себя” думает? и не склонен ли он к слишком “самостоятельному” образу мыслей, к “своевольным” поступкам, к литературному правдолюбию, решительно “для нас” неудобному?..
Оказывается, что нет ни духовного достоинства, ни художественного таланта, ни научных заслуг, ни военной доблести, которые могли бы избежать этой мнимой, но вредительской “дисквалификации”. Мы знаем ряд конкретных примеров, когда перворазрядные русские ученые пожизненно преподавали в глухой провинции; когда лучшим русским художникам, которыми Россия гордится, упорно отказывали в визе по ложному доносу из эмигрантской среды; когда все русские музыканты десятилетиями замалчивались в эмигрантской печати, и т. д., и т. д.
7. — Замечательно, что эти нравы и манеры особенно процветают не в правом, а в левом секторе эмиграции. Захватив “влиятельные” позиции, обеспечив себе финансирование и сомкнув свои ряды, этот сектор исповедует на словах “свободу”, а в действительности вводит в эмиграции особого рода “тоталитарный режим”, — разумеется, в пределах своих, пока еще не-государственных, сил. Он намечает повсюду своих “выдвиженцев” и “задвиженцев”; он “отлучает”, “бойкотирует”, “замалчивает”, поносит, дисквалифицирует темными намеками и загадочно, многозначительно “грозит”... Когда ему нужно, он пытается дискредитировать своими статьями и резолюциями честнейших людей; или, наоборот, выдает “свидетельство о благонадежности” людям слишком “многосторонним”. И от этого в эмиграции вырастают стены “тоталитарного” зажима и разделения.
8.
— Замечательно, что именно этот сектор, примыкая к заклятым врагам национально-исторической России, делает все возможное, чтобы помочь им в поношении и унижении нашей родины; чтобы внушить иностранцам органическое и преемственное тождество — дореволюционной России и современной Советии. Он выкапывает из революционной литературы прошлого настоящие “перлы” поношения и вдвигает их повсюду в своих газетах и журнальчиках жирным шрифтом. Особенно гнусный материал эти писатели добывают у Герцена. Вот пример: “Мы не можем привыкнуть к этой страшной, кровавой, безобразной, бесчеловечной, наглой на язык России, к этой литературе фискалов, к этим мясникам в генеральских эполетах, к этим квартальным на университетских кафедрах. Ненависть, отвращение поселяет к себе эта Россия. От нее горишь тем разлагающим, отравляющим стыдом, который чувствует любящий сын, встречая пьяную мать свою, кутящую в публичном доме” (А. Герцен). Или еще: “Кто из нас не желал вырваться навсегда из этой тюрьмы, занимающей четвертую часть земного шара, из этой чудовищной империи, где всякий околоточный надзиратель — верховный владыка, а верховный владыка — коронованный околоточный надзиратель?” (А. Герцен). См. “Бюллетень лиги борьбы за народную свободу “Грядущая Россия” № 24 от 16.IV.1950.9. — И вся эта аффектированная, фальшивая декламация относится Герценом и его идейными потомками не к тоталитарно-социалистическому строю наших дней, а к национально-исторической, Императорской России, к России Петра Великого, Ломоносова, Суворова, Сперанского, Пушкина, Достоевского, Александра Освободителя, Милютина159, — к русской армии, к русской национальной государственности, к русской Академии. И для чего приводится эта устаревшая ложь? Для того, чтобы установить новую ложь: чтобы смешать Императорскую Россию с советским псевдо-государством и залить нашу родину публичною клеветою.
И никто из этих “писателей” и “политиков” не думает о том, что этой пропаганде место в советской прессе и что Герцен, если бы прочел теперь эти выдержки, сам казнил бы себя от горя и стыда намыленной веревкою.
Что же делать русской национальной эмиграции со всей этой системой политической кривды, нарождающегося нового тоталитаризма и лжи?
Прежде всего открыто называть вещи своими именами и никак не поддаваться этому духу и этой политике: не искать у них или “по расчету” — никаких “заручек”; и отнюдь не заводить всей этой тоталитарной “механики” у себя. Кто встречается с этими людьми, тот должен пытаться указать им на сущность их тактики и на неминуемые последствия их поведения.
Затем надо оставить идею все-эмигрантского тактического единения и объединяться только единомышленникам с единомышленниками. В конце двадцаых годов генерал Евгений Карлович Миллер160 сказал умное и крылатое слово: “есть прекрасный способ перессорить всю эмиграцию: надо только попытаться всю ее объединить”... Это слово подтвердилось и ныне, в сороковых годах. Партии, мечтающие о захвате власти в грядущей России, относятся друг к другу подозрительно и ненавистно. И чем меньше у какой-нибудь партии — государственной традиции, политических шансов и дара к власти, чем острее у нее чувство “теперь или никогда”, — тем менее она способна к объединению с другими. Такие партии не надо тревожить зазываниями; надо их предоставить их собственной судьбе.
Объединяться и смыкать ряды надо по единомыслию, всячески уклоняясь от нелояльных элементов, имеющих “поручение” всюду проникать и все проваливать. Не надо никого уговаривать; нет шансов переубедить кого-либо. Надо делать живое и честное дело борьбы; увидев, что оно ведется, к нему сами примкнут все живые и честные...
А нам надо, как и прежде, помогать словом и делом всем, ведущим настоящую борьбу за настоящую Россию, отнюдь не смущаясь ни недостатком денег, ни “малочисленностью” группировки, ни угрозами врага, ни интригами и доносами полуврагов.
Один в поле — и тот воин.