МЕРЯИ РОСТОВСКАЯ ЗЕМЛЯ

XI веке «...территория Ростовской „области” растянулась длинной, неровной лентой на громадном пространстве, от устья Нерли Клязьменской до Белоозера, захватывая Поволжье от Ярославля до Медведицы».

Вплоть до IX в., когда здесь начались процессы формирования древнерусской государственности и народности, связанные с освоением славянским населением этой далекой северо-восточной окраины, громадные пространства от Оки до Белоозера были заняты различными финно-угорскими племенами. Наиболее крупными из этих группировок были летописные племена весь, меря, мурома. Все они исчезли в эпоху средневековья и были поглощены мощной волной славянского заселения Волго-Окского междуречья. Весь и мурома занимали окраинные территории северо-восточной земли и позже, нежели меря, включились в процесс формирования новой народности и соответственно дольше фиксируются как самостоятельные этнические группировки. Волго-Окская область, заселенная мерянскими племенами, с самого начала эпохи средневековья стала районом, где активнейшим образом шло становление древнерусской государственности и связанных с этим новых этнических и социальных образований.

Плодородные земли Суздальского ополья, леса, богатые зверем, птицей, многочисленные заливные луга в поймах рек, обеспечивающие большие возможности для развития скотоводства, реки и озера, обладающие достаточными запасами рыбы, и, наконец, удобные водные и сухопутные пути сообщения, в первую очередь Великий Волжский путь, — все это привлекало славян-переселенцев.

В IX—XI вв. в лесной зоне Восточной Европы происходят значительные изменения, связанные с образованием Древнерусского государства с центром в Киеве и широким расселением славян на обширных пространствах финно-угорского севера.

Одной из сложнейших задач славяно-русской археологии для этого периода является этническое определение древностей. Можно привести значительное количество примеров, когда одни и те же памятники и даже целые культуры приписываются исследователями к разным этносам. Так происходило и происходит с погребальными памятниками типа сопок и длинных курганов на северо-западе; по-прежнему вызывает дискуссии проблема этнической принадлежности владимирских, ярославских и других могильников в Волго-Окском междуречье.

Чрезвычайно сложно выявить древности эпохи средневековья, принадлежащие народам, существующим и поныне, гораздо сложнее это сделать для племен, этнических группировок, прекративших свое существование в период освоения славянами финно-угорского севера и северо-востока.

В письменных источниках до нас дошли сообщения о трех финно-угорских племенах — веси, мере и муроме, впоследствии полностью ассимилированных и органично вошедших в состав древнерусского населения.

Авторы начальной русской летописи размещают эти племена следующим образом: весь на Белоозере, мерю на озерах Ростовском (современное название — Неро) и Клещине (Плещеево), мурому — на берегах р. Оки. Память о последнем племени запечатлелась в наименовании современного г. Мурома, а многочисленные местности, деревни, урочища, в названия которых входят корни или части слова «мер» и «весь», точному соотнесению с рассматриваемыми этническими группировками не поддаются. Попытки связать современные на-звания со средневековыми понятиями «меря» и «весь» приводили и приводят к многочисленным заблуждениям, что порождает и зыбкие реконструкции территорий, занятых ими в период раннего средневековья. Абсолютно прав П. Н. Третьяков, утверждающий, что «это по- истине необъятный и в то же время „темный” материал, методика изучения которого еще далеко не разработана».

Начиная с середины прошлого столетия, когда наша отечественная археология вплотную занялась проблемами истории «инородцев» Волго-Окского междуречья и Белоозерья, ведутся споры и дискуссии по соотнесению археологических памятников с данными письменных источников о мере, веси и муроме. В науке сформировались две ос-новные позиции. Согласно первой сугубо точно понимается летопись, и размещаются эти племена только там, где указано — на озерах Белом, Ростовском, Клещино, в районе г. Мурома. Сторонники такого подхода объясняют свое решение тем, что в эпоху средневековья население в рассматриваемых районах было крайне редким и летопись назвала места его сгустков, где располагались племенные центры — Белоозеро, Ростов, Клещин, Муром. В стороне от них находились лишь незначительные группы населения.

Другие считают, что меря и весь занимали в этот период огромные пространства. И в таком состоянии их застала славяно-русская колонизация, начавшаяся в IX в.

В XIX в. и в 20—30-х годах нашего столетия шли споры о том, куда исчезли весь, меря и мурома и вообще принимали ли они участие в процессах формирования нового этнического образования — древнерусской народности. Подобным образом была названа статья известного этнографа Д. К. Зеленина. Сейчас для нас совершенно очевидно, и это никем из исследователей не оспаривается, что все три рассматриваемые этнические группировки вошли в состав русского населения и внесли свой вклад в его материальную и духовную культуру. На первом плане сейчас стоят вопросы хронологии, деталей, особенностей этого процесса. И конечно, не последнее место принадлежит проблеме соотнесения археологических реалий с данными письменных источников.

В исследовании проблем мери можно пользоваться тремя категориями источников — письменными, лингвистическими и археологическими. Первые два вида источников хорошо и давно известны историкам, а археологические материалы из раскопок на северо-востоке стали вводиться в научный оборот только с середины XIX в.

С тех пор советскими археологами получен обширный материал, позволяющий опровергнуть пессимистические оценки историков XIX в. в отношении возможностей археологических раскопок. На основе многообразных археологических данных у нас сейчас сформированы представления о мере на разных этапах жизни этого племени — до появления славян и в период активных славяно-мерянских контактов. В XIX — начале XX вв. сложилось несколько концепций, решающих и объясняющих историческую судьбу мери; все они могут быть сведены к двум основным точкам зрения. Одна группа исследователей считала, что меря была полностью ассимилирована славянами, и поэтому бессмысленно заниматься поисками ее следов и характерных элементов, а вторая — видела в современных марийцах (черемисах) прямых потомков мери, которая ушла с Верхней Волги под давлением славян-переселенцев, и в связи с этим нет весомого вклада мери в древнерусскую культуру Северо- Востока.

Эти две точки зрения очень близки друг другу, ибо обе отвергают вклад финно-угорских племен в материальную и духовную куль- туру древнерусского населения Северо-Востока. Подобные взгляды были представлены не только в трудах археологов, но и ведущих ис-ториков прошлого столетия. Однако уже тогда они встречали и про-тиводействие, выраженное, к сожалению, в заключениях, не бази-рующихся на конкретных данных.

В настоящее время в целом ряде работ таких видных советских археологов, как П. Н. Третьяков, Е. И. Горюнова и других, воссоздана реалистичная картина жизни мери в эпоху средневековья. Появились и специальные исследования по проблемам соотношения финно угорских компонентов с ведущим славянским в древнерусской куль-туре.

Раньше всех остальных категорий материалов при изучении проблем мери стали использоваться письменные источники, что вполне закономерно. Следует сразу отметить немногочисленность таковых и крайнюю скудость информации, которую можно получить из них.

Таким образом, сообщения русских летописей о племени меря крайне скупы, но, несмотря на свою обрывочность и лаконизм, позволяют нам определить основные районы расселения мери и указывают на то, что меря была крупным племенным объединением, игравшим значительную роль в истории Древней Руси, начиная с первых ее страниц. Последние сообщения о мере относятся к концу XI в., а затем это племя исчезает из поля зрения летописца, и дальнейшая судьба его летописям не известна. Такая неопределенность письменных сообщений заставляла ученых искать другие пути решения проблемы, обращаться к иным видам источников.

Созвучие названий мери и мари (черемисы), частое чередование букв а, е, корня мар-мер в наименованиях рек, озер, населенных пунктов Волго-Окского междуречья выдвинули на первый план лингвистические источники — данные топонимики и гидронимики.

На основе таких лингвистических исследований была определена обширная территория, занимаемая мерей в эпоху раннего средневековья, проведена прямая связь между летописной мерей и реально су-ществующими сегодня марийцами.

Археологические памятники мери можно разделить на два хро-нологических пласта — первый охватывает VI—IX вв., а второй — X— XIII вв. На завершающей стадии первого этапа в IX в. мерянские группы, наследники племен дьяковской культуры, постепенно включаются в контакты со славянами, а в X—XI вв. меря утрачивает свои племенные черты и вливается в состав древнерусской народности.

На первом этапе мерянские группы постепенно включаются в контакт со славянами. Происходит это не раньше начала IX в. С IX в. меря начинает утрачивать свои специфические этнические черты, меняется погребальный обряд — вместо грунтовых захоронений появляется заимствованный у славян обычай насыпания курганов. Происходят перемены в традициях домостроительства, занятиях населения, типах орудий труда, бытовых вещей, украшений.

Предков летописной мери следует искать в культурах предшествующего времени. С середины первого тысячелетия до нашей эры и до середины первого тысячелетия нашей эры пространства между Волгой и Окой занимали так называемые дьяковские племена. Большинство исследователей связывают дьяковскую культуру с финно- угорской этнической общностью. Всеобъемлющая характеристика дьяковских памятников была дана в начале нашего века А. А. Спи- цыным. В настоящее время определены хронологические рамки дьяковской культуры — VII—VI вв. до н. э. — V—VI вв. н. э. Одна-ко обнаруженные материалы позволяют утверждать, что жизнь на дьяковых городищах продолжалась вплоть до IX в., т. е. до начала заселения славянами северо-восточных земель. На основании мате-риалов таких хорошо известных памятников, как Дьяково городище под Москвой, Попадьинское селище близ Ярославля, Березняковское и Дурасово городища в Ярославском и Костромском Поволжье, можно восстановить историческую картину жизни людей, населявших эту территорию в первом тысячелетии нашей эры. Основой хозяйства дьяковских племен было скотоводство и земледелие. Важную роль играли охота, рыболовство и разнообразные лесные промыслы. Характерно, что в слоях памятников дьяковской культуры найдено много остатков и следов литейного дела и ювелирного производства, ткачества и других ремесел. Дьяковские племена не были изолированы от внешнего мира и поддерживали связи, носившие, видимо, характер обмена, с северо-западом (балты) и Прикамьем (ананьинские племе-на). Важны материалы, характеризующие духовную жизнь и рели-гиозные представления населения междуречья Волги и Оки в этот период. На первом плане находятся атрибуты различных культов животных (коня, птицы, медведя). Несомненно имеют большое зна-чение находки оригинальных коллективных усыпальниц — «домиков мертвых» на городище Березниковском и у Звенигорода в Подмосковье. Эти материалы — то немногое, что говорит нам о погребальных памятниках и обрядности дьяковцев.

Значительный интерес вызывают и традиции домостроительства обитателей дьяковских городищ. Наиболее распространенным типом жилища у дьяковцев является прямоугольный сруб, поставленный на поверхности или углубленный в материк на глубину до 0,5 м. Существовали и другие типы жилищ, в том числе и землянки, однако ведущей была наземная столбовая конструкция особенно на поздних этапах дьяковской культуры. Такова краткая характеристика культуры прямых предков летописной мери.

Мерянские памятники VI—IX вв. изучены недостаточно, но в по-следние годы здесь налицо большой прогресс и особенно это касает-ся погребальных комплексов, которых хотя известно всего лишь не-сколько, тем не менее на основе их материалов можно восстановить погребальный ритуал мери на данном этапе. Немногочисленность известных нам мерянских могильников обусловлена характером по-гребального обряда — грунтовые или поверхностные захоронения. К числу некрополей аборигенного мерянского населения относятся Сарский, Хотимльский, Холуйский, Новленский, Сунгирьский могильники. Погребения совершены в грунтовых ямах либо по обряду кремации, либо ингумации, существовавшими синхронно друг с другом. Характерно отсутствие погребальных урн, хотя керамика в комплексах представлена. В состав инвентаря входят орудия труда, предметы вооружения, украшения, бытовые вещи, детали конской упряжи. Первые и последние вещи весьма характерны для финно-угорских погребений. По составу погребального инвентаря Можно определить и внешние связи этого района — прибалтийские фибулы, камские застежки, пряжки, бляхи.

Грунтовые могильники продолжают функционировать до XI в. и используются в период интенсивного формирования древнерусской народности на северо-востоке, когда доминирующим становится новый обряд погребения — трупосожжение или трупоположение и последующее сооружение курганной насыпи. Судя по топографии грунтовых могильников и поселений VI—VIII вв., до начала древнерусского заселения региона, мерянское население жило небольшими островками или группами на обширной территории от Волги до Оки. Специфические черты отдельных групп отличны друг от друга и не являются общими для всей племенной группировки, и они по-разному отразились в различных памятниках эпохи средневековья.

Наиболее сложным является вопрос о выявлении этнических определителей мери, т. е. вещей, которые могут быть своеобразными индикаторами в этногенетических исследованиях. Этой проблемой историки и археологи занимаются давно. Однако вплоть до настоящего времени такая группа признаков и характерных вещей четко не вы-делена, иногда некоторые предметы принимаются как этнически определимые априори, без особых доказательств. В исследованиях П. Н. Третьякова и Е. И. Горюновой мёрянскими этническими признаками считаются грунтовый обряд погребения, меридиональная ориентировка захоронений, наличие в могилах орудий труда. Инвентарь погребений, который признается мерянским, входит в состав комплексов XI—XII вв., т. е. в то время когда это финно-угорское племя находилось уже на грани исчезновения и входило в состав формирующейся древнерусской народности. Эти признаки не являются типичными для периода, когда меря только входила в контакт со славянскими пере-селенцами (IX—X вв.). А. Е. Леонтьев и Е. А. Рябинин в статье, по-священной изучению этапов и путей ассимиляции мери славянами, также выделяют ряд признаков, характерных, по их мнению, для этого племени. Они используют материалы Сарского городища (слой второй половины X — начала XI в.), Сунгирьского могильника, погребальных комплексов на оз. Клещино, которые наиболее ярко представляют ростовскую, клещинскую и суздальскую группы мери. По наблюдениям данных авторов в мерянские комплексы вещей входят не только традиционные, известные в более раннее время, но и новые, приобретенные в результате активизации межэтнических контактов и проникновений. Это топоры-кельты, ножи с прямой спинкой, втуль- чатые височные кольца, коньковые и треугольные шумящие привески. В это время обычными в обиходе мерян, как полагают названные авторы, «становятся проушные топоры, ножи с трехслойным клинком, ланцетовидные наконечники стрел, костяные наборные гребни, ножницы».

На наш взгляд, если первая группа вещей имеет несомненное отношение к мерянским древностям, то вторая говорит не «об усвоении коренным населением данного района новых элементов материальной и духовной культуры», а о том, что в это время на Сарском горо-дище и других ранее мерянских поселениях проживает уже смешан-ное древнерусское население, в состав которого вошли и остатки рассматриваемой племенной группы. Этот этнический конгломерат и оставил упоминаемые выше могильники типа Сунгирьского. Вещи, включенные А. Е. Леонтьевым и Е. А. Рябининым во вторую группу, «интернациональны» и встречаются в древнерусских памятниках большого региона. Кстати сказать, происхождение имеют они, как правило, северное, иногда скандинавское, а гребни могут быть даже фризскими. Таким образом, они никак не могут быть признаны отличительными для мерянских комплексов даже в сплаве с традиционными формами. Как мы показали, в литературе хорошо известны этно- определяющие признаки непосредственных предшественников летописной мери — племен дьяковской культуры и этого же племенного массива на конечной стадии его вхождения в состав древнерусского населения (конец X, а также XI—XII вв.).

Однако мерянские комплексы, или компоненты, IX—X вв. изучены крайне недостаточно и требуют особо тщательного разбора.

Сведения о погребальном обряде и вещественные находки из курганов под Ярославлем стали важнейшей базой для изучения проблем древнерусской колонизации северо-востока, ее направлений, исходных районов и хронологии, а также характера контактов нового славяно-русского населения с местным финно-угорским, в данном случае мерянским населением.

Благодаря исследованиям ярославских могильников, в том числе Тимеревского, существенный сдвиг произошел и в изучении такой актуальной научной проблемы, как оценка роли местного финно-угорского населения в формировании древнерусской народности в Верхневолжском регионе, определение вклада финно-угров в материальную^ и духовную культуру русских северо-востока. И. А. Тихомиров, проведший самые большие в дореволюционное время раскопки Тимеревского могильника, отмечал там наличие финно-угорских черт, однако считал при этом, что сам курганный способ захоронения принесен на Верхнюю Волгу скандинавами и быстро усвоен местным населением, в состав которого входили словене новгородские и меря. В. А. Городцов, также изучавший ярославские могильники, указывал на наличие в них финно-угорских элементов.

Однако в целом долгое время господствовала точка зрения о крайне слабой роли финно-угорского населения в процессах утверждения древнерусской государственности и формирования древнерусской народности, протекавших на северо-востоке в период раннего средне-вековья.

В конце 30-х годов раскопки Тимеревского и Михайловского могильников производила Я. В. Станкевич, которая полагала, что можно говорить лишь о «факте некоторого смешения славянского и финского населения». Подавляющую массу курганов ярославских могильников Я- В. Станкевич связывала со словенами новгородскими, появившимися в Ярославском Поволжье, по ее мнению, в VIII в. Иные представления, в которых на новом уровне возродилась концепция А. С. Уварова о мерянской принадлежности Владимирских кур-ганов, были выработаны в начале 60-х годов, когда вышла в свет монография Е. И. Горюновой. Многочисленные памятники Волго-Ок- ского междуречья эпохи раннего средневековья, в том числе и ярославские могильники, были определены как мерянские и связаны с летописным племенем меря. Е. И. Горюнова выделила целый набор характерных мерянских элементов и в ярославских некрополях.

На новом этапе изучения ярославских могильников, в итоге которого они и были полностью опубликованы, основная масса погребальных комплексов была отнесена к финно-угорским, но не мерян- ским, а весским. По мнению М. В. Фехнер, весь продвинулась на Верхнюю Волгу из района Белоозера. Кроме погребений веси в состав могильников под Ярославлем, как это было тогда же определено, входили славянские и скандинавские комплексы.

Известные ранее, а также и новые материалы ярославских могильников, Владимирских курганов, поселенческие комплексы инвентаря дают нам основание для выделения наиболее характерных этно- определяющих мерянских признаков этого периода.

В массовом порядке, начиная с середины X в., а в отдельных случаях мы знаем их и в IX в., в курганных могильниках появляются имитации «домиков мертвых», глиняные лапы и кольца, ряд других элементов убора и костюма. Своеобразна и керамика, имеющая мерянскую принадлежность,— это «бомбовидные» сосуды с округлым дном и лепные баночные горшки с насечкой по венчику. Тот и другой тип керамики восходит к материалам более раннего времени — дьяковского периода. Наличие на поселениях и в курганах Волго-Окского междуречья амулетов из клыков медведя и других животных, привесок, а иногда и целых ожерелий из астрагалов бобра, многочисленных костяных поделок, инструментов, предметов вооружения из кости и рога также отражает вклад мери в древнерусскую культуру. Такой элемент, как подкурганные «домики мертвых», наиболее ярко выявлен в могильниках Ярославского Поволжья.

Основную часть серии погребальных комплексов ярославских могильников середины X в. составляют курганы с погребениями по обряду трупосожжения на месте с наличием остатков деревянных кон-струкций.

Фрагменты таких сооружений известны во всех трех ярославских могильниках (Тимеревском, Михайловском, Петровском). Не исключен тот факт, что в некоторых насыпях они могли быть просто не отмечены ввиду очень плохой сохранности из-за сильного воздействия огня. Впервые деревянные конструкции были выявлены и интерпретированы Я- В. Станкевич, хотя отмечались остатки таких сооружений еще в конце прошлого века ярославским археологом И. А. Тихомировым.20

Наиболее широко курганы с конструкциями представлены в Ти- меревском могильнике (более 50 насыпей). Во всех случаях зафиксировано трупосожжение на месте, т. е. на кострище; топографически эти курганы располагаются в пределах центрального ядра некрополя. Очень часто вместе с плахами в курганах на кострищах находят и камни, не составляющие никакой самостоятельной конструкции и, видимо, игравшие роль части (может быть, фундамента) большого погребального сооружения.

Кальцинированные человеческие кости помещены в конусовидные ямки под кострищами либо размещаются в верхней части насыпи и, наконец, просто разбросаны по кострищу; в некоторых случаях кучки костей на кострище накрываются глиняными урнами. Неустойчивость погребального обряда, вероятно, объясняется существованием разноэтничных элементов в составе, населения, оставившего эти курганы. Однако ведущими в обряде являются черты финно-угорские.

Особый интерес представляют погребения с перевернутыми урнами. Этот вариант обряда появляется в первой половине X в. Перевернутые, накрывающие кучки кальцинированных человеческих костей урны входят в комплексы, где погребальный обряд и инвентарь содержат местные финно-угорские элементы — горелые плахи по краям кострища, глиняные лапы, копоушки.

Например, пять насыпей из Тимеревского могильника содержат урны, расположенные на кострище и покрывающие кальцинированные кости. В четырех комплексах из пяти найдены глиняные лапы. В связи с этим особый интерес приобретает вопрос о происхождении этого обряда погребения.

Урновые захоронения известны в погребальных древностях вто-рой половины I тыс. Смоленского Поднепровья и Полоцкого По- двинья — длинных курганах. Перевернутые урны, покрывающие меньшую урну с костями или просто кучку костей, часто встречаются в длинных курганах. В Гнездовском могильнике большую часть погребальных комплексов составляют урновые захоронения, встречаются здесь и перевернутые урны. Помещение кальцинированных костей в урны является наиболее типичным признаком для полусферических курганов с сожжениями Гнездовского некрополя. Однако хронологически гнездовские комплексы позже ярославских и поэтому урны здесь в основном сделаны на гончарном круге.

На территории, близкой к Волго-Окскому междуречью, обычай накрывать кальцинированные кости сосудами зафиксирован для более раннего времени на Дьяковском городище близ бывшего Савви- но-Сторожевского монастыря под Звенигородом, где урны с кальцинированными костями, в том числе и перевернутые, находились в «домике мертвых». Исследователи городища выделяют урновые захоронения как балтийскую черту в финно-угорской системе погребальной обрядности. Такой сплав неудивителен: финно-угры, носители дья-ковской культуры, имели тесные контакты со своими соседями балта- ми, и проявления этих связей фиксируются уже в более позднее время в качестве неотъемлемой черты мерянского погребального ритуала в древнерусских курганах. Важно, что мы находим их в подкурганных имитациях «домов мертвых».

«Домики мертвых» в чистом виде известны по археологическим данным на городищах дьяковского времени (Березняки и под Звени-городом). Можно говорить о перенесении идеи и о внедрении ее в ка-чественно новую среду и о переработке в соответствии с иными тре-бованиями погребального ритуала. В литературе утвердилась мысль о том, что «домик мертвых» символизирует жилище, существовавшее в реальной жизни.

Размеры и ориентировка «домиков мертвых» на Березняках и под Звенигородом совпадают с этими же показателями кострищ с деревянными конструкциями ярославских курганов. «Домик мертвых» в Березняках занимал площадь 2,25 мХ2,25 м, а сооружение на городище под Звенигородом 2,2 мХ1,5 м. Средние размеры кострищ, которые ограничивались деревянными сооружениями, равняются 2,5 мХ2,5м.зй Березняковский «домик» был сооружен из бревен дуба и сосны, данных о породах дерева «домика» под Звенигородом мы не имеем. На кострищах в ярославских могильниках представлены аналогичные породы дерева. Березняковский «домик» имеет много черт, сближающих его с подкурганными сооружениями изучаемых памятников.

П. Н. Третьяков, описывая сооружение с Березняковского городища, отмечает, что «внутри постройки, по всей ее площади были рассыпаны зола, уголь и мелкие обломки кальцинированных человеческих костей». Ситуация почти полностью аналогична тому, что мы имеем в курганах под Ярославлем.

Как уже отмечалось выше, в большинстве случаев в курганах деревянным обгоревшим плахам сопутствуют камни. В комплексе на городище под Звенигородом также по краям по периметру углубления лежали крупные валуны. Авторы раскопок и исследования этого памятника в целом отмечают, что по своей конструкции изученный ими объект органически входит в круг построек, известных вплоть до XIX в. в различных областях финно-угорского мира. Они считают, что, несмотря на наличие некоторых балтских черт, весь комплекс следует все-таки считать финно-угорским и предостерегают от переоценки западного влияния.

Существенным отличием от вышеназванных «домиков мертвых» в курганах с деревянными и каменными конструкциями является несколько иной вариант трупосожжеиия. Если в первых случаях это были сожжения на стороне с переносом в деревянный дом на поселении, то в последнем — главным образом кремация на месте кострища. Такое различие может иметь чисто практическое объяснение. Невероятно, чтобы каждого умершего сжигали на месте в деревянном домике. Иначе пришлось бы каждый раз сооружать новую постройку, да и сами поселения не могли быть гарантированы от полного выгорания. Вероятно, покойников сжигали где-то за пределами поселка, а потом уже прах переносили в коллективную усыпальницу на поселении. Такая необходимость при совершении сожжения за пределами поселения на могильнике просто отпадает. Однако, видимо, не только данная причина могла играть роль в этом изменении погребального ритуала. Она не отвергает известного в науке факта, что «домики мертвых» были не только наземными, но и могли размещаться под курганными насыпями.

Очень часто в курганах с деревянными конструкциями встречаются вещи, которые большинством исследователей оцениваются как местные и чисто финно-угорские — глиняные лапы и кольца, костяные копоушки и др.

Кроме того, большинство круглодонной керамики, найденной в ярославских могильниках и относимой исследователями к финно- угорской, также связывается с этими погребениями. В целом такие насыпи содержат самые различные в этническом отношении элементы погребального обряда и инвентаря, которые сильно перемешаны и переплетены и не могут быть определены однозначно. По-видимому, их оставило население, находящееся уже на высокой ступени смешанности в этническом плане.

В середине X в. резко активизируется процесс формирования древнерусского населения на территории Ярославского Поволжья. Если для IX — первой половины X вв. можно с большей или меньшей долей вероятности расчленить различные этнические пласты, то для периода середины X в. это уже практически невозможно. В это время в процесс формирования древнерусской народности, видимо, активно включается и местное финно-угорское население, традиции которого не исчезли бесследно, а отразились наравне с прочими в общем погребальном ритуале. И в первую очередь это ярко проявилось в создании подкурганных «домиков мертвых».

На наш взгляд, эти погребальные сооружения и являются этническим признаком мери IX—X вв., признаком, имеющим глубокие корни в материалах эпохи раннего железа.

К сожалению, раскопки Владимирских курганов проводились на недостаточном методическом уровне, и, видимо, остатки деревянных конструкций там просто не фиксировались. Известны погребальные комплексы, имеющие набор инвентаря близкий или аналогичный ярославским подкурганным «домикам мертвых». В связи с этим у нас нет должных оснований думать, что это какая-то региональная черта погребального обряда.

Особого внимания заслуживает и такая категория находок, как глиняные лапы и кольца, несомненно являющиеся четкими этническими индикаторами, уже хотя бы в силу своего магического значения.

Находки глиняных лап и колец известны со времени широких раскопок, проведенных А. С. Уваровым и П. С. Савельевым в Суздальском ополье. Эти амулеты обнаружены здесь в курганных могильниках у деревень Богослово, Шурскало (район оз. Неро), у деревень Большая Брембола, Веськово, Городище (район оз. Плещеево) и в бассейне р. Нерль Клязьменская (у деревень Васильки, Шокшово, Весь, Кустерь).

В конце прошлого века, когда началось полевое изучение ярославских могильников — Тимеревского, Михайловского и Петровского, автором первых больших раскопок, ярославским краеведом И. А. Тихомировым, были отмечены находки глиняных лап и колец, которые, по его мнению, являлись отражением одного и того же культа, поскольку, как правило, входили в одни погребальные комплексы.

В дальнейшем фонд этого материала непрерывно возрастал, и в настоящее время лапы и кольца найдены в 90 насыпях ярославских могильников. В одном Волго-Окском междуречье известно более 120 погребений с лапами и кольцами (рис. 1). Волго-Окское междуречье является единственным районом в СССР, где найдены глиняные лапы и кольца.

За пределами Советского Союза глиняные лапы известны лишь в могильниках на Аландских островах, и один экземпляр обнаружен в погребении в средней Швеции. Глиняные кольца там отсутствуют. По новейшим данным М. Дрейера, приведенным М. В. Фехнер, на Аландах лапы найдены в 43 погребальных комплексах. Таким образом, более двух третей находок происходят из районов Волго-Окско- го междуречья.

Вопросы хронологии, происхождения и связи лап и колец из глины с конкретными культами животных неоднократно поднимались в работах как отечественных, так и зарубежных авторов. Особую трудность всегда составляло наличие тождественных (или по крайней мере очень близких) находок в столь удаленных друг от друга районах— Верхняя Волга и Аланды, а также отсутствие таких глиняных предметов в промежуточных регионах.

Попытки осмысления найденных глиняных изображений делались еще А. С. Уваровым, полагавшим, что перед нами человеческие руки или лапы зверей, помогающие человеку перейти в загробный мир. Первой работой, специально посвященной атрибуции лап из глины, была статья ведущего финского археолога Е. Кивикоски, основные выводы которой заключались в следующем: во-первых, лапы изготовлялись специально для погребений, во-вторых, они несомненно имели ритуальное значение, в-третьих, помещение лап в погребения — это устойчивая и долговременная традиция (VII—IX вв.). Основываясь на зоологических и антропологических определениях, Е. Кивикоски из 15 изображений 2 приписала медведю, 2 — бобру и 1 интерпретировала как человеческую руку. 10 лап остались неопределенными.

Автор полагала, что лапы попали на Аланды из районов Центральной России; на основании этого она значительно удревняла дату прямых связей между Аландскими островами и Волго-Окским междуречьем (VII в.). В итоге своей работы она отметила: «...происхождение глиняных фигур нельзя решить до тех пор пока не определена область распространения этих лап в России, а возможно, и в Прибалтике». Впоследствии Е. Кивикоски стала склоняться к тому, что источник распространения лап следует искать на Аландах, откуда они. попали в Швецию (всего одна находка) и в среднюю Россию.

В советской исторической и археологической литературе вопрос о лапах и кольцах нашел свое отражение в трудах Н. Н. Воронина, Е. И. Горюновой, М. В. Фехнер, П. Н. Третьякова. Взгляды перечисленных авторов крайне разнообразны и противоречивы.

Н. Н. Воронин предложил свое объяснение факта находок лап в двух удаленных друг от друга регионах. По его мнению, это явилось выражением принципа конвергентного развития и независимого возникновения близких или даже аналогичных явлений у разных по этносу народов на определенной стадии экономического и социального развития.

Е. И. Горюнова практически во всем согласилась с Н. Н. Воро-ниным. Большой интерес представляет ее замечание по поводу колец, которые, по ее мнению, являются символическими приношениями медведю.

Большое внимание глиняным лапам и кольцам уделяла М. В. Фех- нер, которая вслед за Е. Кивикоски и Н. Н. Ворониным считала, что эти атрибуты носили ритуальный характер и изготавливались специально для погребений. М. В. Фехнер, как и Е. Кивикоски, на основе зоологических определений решает вопрос, к какому культу принадлежат лапы. По ее мнению, все находки — это имитации бобровых лап, и являются они прямым доказательством существования культа этого зверя в Верхнем Поволжье в эпоху раннего средневековья, но при этом она не отрицает наличия и культа медведя. Хотя в результате своих заключений М. В. Фехнер снимает проявление культа медведя в по-гребальных памятниках как основное. Вопроса происхождения лап М. В. Фехнер не касалась.

Оригинальна гипотеза П. Н. Третьякова, который не соглашается с выводами М. В. Фехнер и считает, что лапы являются конкретным преломлением культа медведя. Их находки на Аландах и на Волге, по его мнению, были элементами духовной культуры одной и той же финно-угорской группировки — веси, и попали в вышеуказанные области с полонами. Далее, П. Н. Третьяков пишет, что в самой земле веси лапы не известны в связи с тем, что там практиковался поверх-ностный обряд погребения, когда умерших хоронили на деревьях. Однако эти выводы П. Н. Третьякова пока могут претендовать лишь на роль гипотезы ввиду отсутствия таких находок в исходном регионе— Белозерье. Так же следует относиться и к заключению Е. А. Ря- бинина, считающего, что лапы и кольца — это «элементы северо-западной чудской культуры». Не совсем понятно, о какой культуре идет речь и какие находки, подобные глиняным изображениям, на северо-западе автор имеет в виду.

Таким образом, все перечисленные исследователи солидарны в следующих положениях: лапы и кольца имели ритуальное значение; готовились они специально для погребений и характерны для похо-ронного обряда финно-угорских племен. На этом совпадение точек зрения и кончается.

В дисскуссии на первый план выдвинулась проблема, к какому культу относятся лапы и кольца, точнее, какого животного — медведя или бобра. Как тот, так и другой культы могли быть распространены у народов лесной зоны Восточной Европы и Фенноскандинавии. Гіреж де всего важно выяснить происхождение этих предметов и их назначение — смысловую связь с погребальным ритуалом. Решить эти вопросы можно только при комплексном подходе, не вырывая лапы и кольца из всей системы погребального обряда.

Безусловно прав Н. Н. Воронин, утверждая, что лапы не могли быть амулетами, носившимися при жизни. И не только потому, что ни в одном случае нет отверстий для привешивания. Главное, что нам неизвестно ни одной находки лап или колец в культурном слое поселений.

Наиболее достоверный и качественный материал в этом плане дают нам ярославские могильники, где погребения с интересующими нас предметами составляют довольно компактную хронологическую группу и датируются в основном первой половиной — серединой X в.

В целом рассматриваемые погребения характеризуются стандартным набором признаков — это трупосожжения, совершенные на месте сооружения кургана, размеры насыпей которых относятся к серии «больших» курганов — диаметр 6—10 м, высота до 1 м.

Глиняные лапы и кольца являются составной частью набора признаков, наиболее характерных для середины X в. В это время типичным для ярославских курганов становится наличие деревянных (горелые плахи) и каменных (кладки из валунов) конструкций. Около 50% погребений ярославских могильников, где найдены лапы и кольца, содержат остатки таких сооружений. Наиболее яркими примерами являются следующие: в курганах № 7 и 47 Тимеревского могильника обугленные плахи четко оконтуривают кострища с кальцинированными человеческими костями, среди которых найдены лапы и кольца. В трех насыпях — № 171, 274, 298 — зафиксированы остатки сооружений из камней: в первом — полукруг, в остальных просто линии камней; важно отметить и наличие площадок из обожженной глины, специально выложенных для погребального костра (№ 323, 343, 356). Эти признаки сочетаются не только с находками лап и ко-лец, но также и других финно-угорских элементов — копоушки, привески из астрагалов бобра, круглодонная керамика.

Аналогичная картина наблюдается в Михайловском и Петровском могильниках.

Погребения с лапами и кольцами ярославских курганов детально изучены в указанных выше работах М. В. Фехнер, поэтому мы и ограничиваемся лишь общими замечаниями и указываем на то важное обстоятельство, что они входят в комплексы, которые мы отождествляем с подкурганными «домиками мертвых».

К сожалению, невозможен такой подробный анализ комплексов Владимирских курганов, где найдены эти глиняные изображения.

Однако необходимо дать общую оценку данного материала в сравнении с находками, происходящими из ярославских могильников. Ни в одном из случаев авторы раскопок (А. С. Уваров, П. С. Савельев, И. А. Тихомиров) не отмечают конструктивных особенностей курганной насыпи, в состав погребального инвентаря которой входили глиняные лапы или кольца. Во всех случаях погребения были осуществлены по обряду кремации, и только два из них — по обряду ингу- мации (Веськово— № 830 и Большая Брембола — № 1546). В кургане № 830 глиняная лапа, судя по описанию А. С. Уварова, находилась у черепа погребенного. Однако в том же кургане известно и погребение по обряду трупосожжения и вполне возможно, что лапа могла быть связана с ним. Второй курган содержал остатки костей, а под ним находился угольный слой. Это дало основание Е. А. Рябинину утверждать, что данное погребение имеет «относительно раннюю дату». В целом инвентарь погребений, в состав которого входят лапы и кольца, абсолютно обычен для комплексов X в., известных в Северо-Восточной Руси, и набор вещей в них ничем особенным не примечателен. Это лепная керамика, железные ножи, привески из дирхемов, гирьки от весов, поясные бляшки, бубенчики, стрелы. К единичным находкам относятся скандинавская фибула, кресало, оселок, западно-европейская монета и ряд других вещей. Такой аморфный набор ин-вентаря позволил сделать вывод, что «какой-либо корреляции этих символов (лап и колец.— Я. Д.) с определенными вещественными древностями не наблюдается». Однако в кургане № 2411 у с. Городище найдены два плоских бронзовых браслета, бубенчики, что дает нам возможность связывать комплекс с мерянским этносом. Кроме того, часто в описаниях упоминаются различные привески, другие вещи, которые вполне могли принадлежать к данному кругу признаков. Одним словом, набор вещей из Владимирских курганов с лапами и кольцами не противоречит нашему утверждению о том, что последние являлись этноопределяющим признаком мери.

При изучении данной категории материала всех исследователей волновали три основных вопроса, в общем не нашедшие своего окончательного решения вплоть до настоящего времени, а именно: какие реалии воплощались в глиняных имитациях, почему производилась замена настоящих лап глиняными и где находится основной центр их распространения?

Как уже отмечалось, вопрос о том, чьи лапы (медведя или бобра) явились основой для глиняных изображений, стал предметом острой дискуссии. Е. Кивикоски справедливо указывала, что «вряд ли случайно то обстоятельство, что зоолог опознал в этих изображениях лапы медведя и бобра, т. е. тех самых животных, которые в экономическом отношении играли важную роль».

Собранные Н. Н. Ворониным этнографические данные говорят, что лапы медведя, а следовательно, и их глиняные имитации могли являться своеобразными оберегами — хранителями очага, дома. Такие примеры можно почерпнуть из этнографии и фольклора народов Сибири, мордвы, русских. Видимо, это назначение имели реальные медвежьи лапы в погребениях юго-восточного Приладожья, Подболотьев- ского могильника, костромских курганах, новгородских сопках.

Интересные образцы украшений и их орнаментации, так или ина-че связанные с культом медведя, приводит Л. С. Грибова в своей не-давно вышедшей работе.

В последние годы сформировалось мнение, что важнейший компонент археологического материала, подтверждающий заключения Н. Н. Воронина о широком распространении культа медведя в Верхнем Поволжье в эпоху раннего средневековья (глиняные лапы и кольца), не имеет к нему никакого отношения, а является материальным проявлением поклонения местного населения другому обитателю края— бобру. В связи с этим необходимо, на наш взгляд, еще раз вернуться к этому вопросу.

Различные зоологические определения отличаются друг от друга. Финские зоологи дают многозначное решение — медведь и бобр. Заключение М. В. Фехнер, основанное на зоологическом обследовании лап, более категорично — бобр. Следует отметить, что лапы этих животных, так же как и человеческая рука, по своему строению очень близки между собой, что вызывает трудности в определении глиняных лап. Кроме того, глиняные изображения выполнены из необожженной глины, отличаются грубой выделкой — это еще более затрудняет решение задачи. Мы имеем дело не со слепками, а с изображениями, которые при таком сходстве реалий могут легко ввести в заблуждение. И создание самих изображений вряд ли было процессом копирования. Если же обратиться к этнографии и фольклору, а также данным письменных источников, то мы можем найти примеры связи бобра с «водяным», но не с «хранителем» домашнего очага (тот факт, что бобр был важным промысловым животным, еще не может говорить в пользу существования широко распространенного культа этого животного). А утверждение М. В. Фехнер о лапах как отличительных знаках владельцев бобровых гонов вообще не имеет под собой никаких реальных оснований.

Богатейшие археологические, этнографические, фольклорные материалы говорят о культе медведя, имеющем глубокие корни и встре-чающемся на большой территории лесной зоны Европы и Азии.

Решение вопроса, к культу какого конкретного животного при-надлежали лапы и кольца, задача, безусловно, сложная. Возможно, что они являются отражением целой системы ритуальных представлений. Однако приведенные выше доводы позволяют нам полагать, что глиняные лапы, скорее всего, следует связать с культом медведя.

Кольца по-прежнему остаются загадочным ритуальным предметом, и найти более убедительного объяснения, чем подношение медведю гривны или перстня, пока не удается. Оно более реалистично, чем имитация капкана для ловли медведя или бобра.

Бытование разных традиций, как, например, положение в могилу не подлинных лап, а их глиняных заменителей, могло зависеть от определенных стадий культа животных. По этнографическим данным хорошо известно, что любой зооморфный культ переживает две основные стадии: начальный этап — табу на умерщвление зверя, поскольку он является тотемом, поздний — охотничье-промысловый культ. Этим, скорее всего, и может объясняться факт замены костей животных в погребениях их имитациями. Ну и, конечно, трудно предположить, что для погребения специально могли убивать медведя, чтобы положить его лапу в могилу.

Чрезвычайно трудным является и вопрос о «прародине» глиняных лап и колец. Известно, что наиболее ранние из них найдены на Аландах (VII в). Однако подавляющее большинство аландских находок все же относится к эпохе раннего средневековья, т. е. они синхронны волжским находкам.

Скорее всего, как думал Н. Н. Воронин, мы имеем дело с явлением конвергенции, когда в различной этнической среде, в одних и тех же природных условиях (аналогичная фауна), на определенной стадии социально-экономического развития могут возникать аналогичные проявления культовых представлений. Кстати, не совсем аналогичные, так как на Аландах глиняные кольца не представлены вовсе. Наличие хронологической и территориальной лакун между аландскими и поволжскими находками, а также относительно слабая корреляция лап со скандинавскими вещами в погребальных комплексах Ярославщины и Владимирщины заставляют нас отказаться от предположения о прямом проникновении их из Фенноскандинавии. Материалы Аландских островов в сравнении с находками в Верхнем Поволжье дают близкий обряд погребения — это прежде всего наличие кострищ с кальцинированными костями, правда, там более характерны захоронения в урнах, стоящих на кострищах. Все курганы с лапами содержат каменные обкладки в виде панциря — подобие деревянного «домика мертвых». Эти сооружения в рассматриваемых регионах выполнены из разных материалов — дерево и камень. Такое отличие можно объяснить существованием двух разных традиций домостроительства, обусловленных природными условиями и ресурсами.

Все приведенные данные говорят в пользу местного происхождения этих амулетов, а их отсутствие в мерянских грунтовых могильниках, где, кстати, известны реальные лапы медведя, не опровергает наше заключение. Связь курганов, с захороненными в них лапами и кольцами, с главными речными путями из района Ярославля в глубину Ростовской земли позволяет сделать вывод о распространении иссле-дуемых предметов как частей погребального ритуала из Ярославского Поволжья.

Эти находки являются дополнительными подтверждениями тезиса, что именно из Ярославского Поволжья происходило заселение славяно-русскими переселенцами центральных районов Ростовской земли.

Лапы и кольца, бывшие первоначально этническими атрибутами ярославской группы мери, распространились достаточно широко. В комплексе с подкурганными имитациями «домиков мертвых» они являются стойким этноопределяющим индикаторрм. Лапы и кольца, являющиеся отражением культа медведя у финно-угров, недолго были неотъемлемым элементом погребального обряда нового формирующегося этноса — древнерусской народности. В то же время эти предметы могут являться одним из показателей наличия связей между Фенио- скандинавией и Верхней Волгой, входящих в эпоху раннего средневековья в один этнокультурный регион.

Начиная с IX в. на всей территории Волго-Окского междуречья стремительно разворачивается процесс ассимиляции мери славянорусскими переселенцами, продвигающимися сюда из северо-западных земель. Это привело к исчезновению мерянского этнокультурного массива в начале XII в.

Необходимо отметить, что не везде данный процесс шел одинаково полно и быстро. В стороне от магистральных путей надолго закон-сервировались старые традиции и устойчиво сохранялись многие местные черты вплоть до XII—XIII вв. Примером может служить Зуба- ревский могильник, расположенный неподалеку от места впадения Шексны в Волгу. Здесь и в погребальном обряде, и в инвентаре хорошо фиксируются финно-угорские мерянские элементы. Изучение могильника позволило определить его как мерянский и отметить, что в данном микрорайоне меря долго сохраняла свои племенные черты в материальной и духовной культуре.

Поэтапность этого процесса и обусловила наличие нескольких групп мери. Две из них подверглись подробному рассмотрению в исследовании Е. А. Рябинина. Каждая группа соответствует определенному периоду в освоении славяно-русским населением рассматриваемого района. Элементы ярославской, владимирской и костромской мери выявлены в древнерусских могильниках и отражают процессы ее ассимиляции. Ярославские памятники с финно-угорскими элементами относятся главным образом к IX—X вв., владимирские к X— XI ст., а костромские к XI—XII вв.

Такой хронологической разницей и обусловлены некоторые различия, вводящие исследователей в заблуждение и заставляющие искать другие этнические определения.

Выделение только двух групп мери, владимирской и костромской, абсолютно верно, но не исчерпывает проблемы. Костромская меря, решительно отличающаяся от владимирской, и выявлена главным образом по данным топо- и гидронимии. Владимирской и кост-ромской мере соответствуют «мерские станы». Еще один такой стан известен по документам XV—XVI вв. в левобережье Волги, где в нее впадает р. Медведица. Там также представлены мерянские эле-менты.'

Важнейшим памятником Ярославского Поволжья IX—XI вв. является Тимеревский археологический комплекс. В его названии по деревням Большое и Малое Тимерево представлен корень «мер», в этом микрорайоне в изобилии встречается финно-угорская топо- и гид- ронимия.

Мерянские элементы, как мы уже отмечали, хорошо представлены здесь в ярославских могильниках (Тимеревском, Михайловском, Петровском) и в культурном слое недавно обнаруженного Тимерев- ского поселения.

Эта окраина земли мери в первую очередь была затронута передвижкой населения из Новгородской земли, и местные жители вошли в состав нового населения, довольно быстро растворились в среде славян.

В курганных некрополях на Владимирской земле, располагающихся главным образом по основным речным путям, характерной чертой является смесь славянских и финно-угорских (мерянских) этнических элементов. Многоярусное расположение кальцинированных костей человека, вещи гнездовского типа и в то же время находки финно-угорских шумящих украшений, глиняные лапы и кольца, вещи и амулеты, связанные с культами животных и птиц, проволочные височные кольца с замками в виде круглого щитка — все это позволяет усматривать в комплексах различные этнические традиции. Влади-мирские курганы находятся в районе, где процесс обрусения мери проходил наиболее активно. Владимирская меря — это «классическая» меря, и именно о ней прежде всего сообщают русские летописи.

В Костромском Поволжье только в XI—XIII вв. сформировалось древнерусское население в результате взаимного смешения переселенцев сюда из Ярославского Поволжья и непосредственно из новгородских земель и местного мерянского населения. Процесс включения Костромского Поволжья в. состав Древней Руси заканчивается, как известно, лишь в середине XII в.

Таким образом, различия в археологическом материале этих трех районов, видимо, не являются аргументом в пользу того, что их занимало разноэтническое население. Специфичность и особенности ме- ряиских элементов, фиксируемых нами в курганных могильниках, в каждом случае обусловлены прежде всего их относительной разновременностью и связаны с процессами древнерусского освоения региона. Поэтому поиски каких бы то ни было единых этнических индикаторов вряд ли будут успешными, они могут быть выявлены только для собственно мерянских памятников типа грунтовых могильников.

В целом в IX—XIII вв. в культуре русского населения Северо- Востока наблюдается определенное возрождение старых традиций,, археологически выявляемое на материалах могильников, поселений — в орудиях труда, предметах быта, амулетах, украшениях. Это связано с тем, что от изолированности различных групп разноэтнического на-селения, характерной для первого этапа освоения рассматриваемого региона, происходит переход к активным контактам, взаимопроникновению культур. Мерянские элементы в данное время органично входят в новую формирующуюся общность и должны рассматриваться как неотъемлемая часть сплава разноэтнических традиций в древнерусской культуре с ведущим славянским компонентом. Иными словами говоря, проходит активная ассимиляция славянами мери, которая означает слияние одного народа с другим.

Комплексное изучение различных категорий источников позволяет делать вывод о том, что обрусевшая финно-угорская группировка мери явилась важной составной частью русского населения Волго-Окского междуречья, во многом определила его своеобразие в этнографическом и лингвистическом отношениях.

Следы исчезнувшей летописной мери, известной нам и по археологическим данным, сохранились в названиях населенных пунктов, урочищ, рек, озер, местностей. Еще и сейчас в быту русского сельского населения Волго-Окского междуречья можно найти отдельные детали культуры мери, тесно переплетающиеся со славянскими и иными компонентами. Археологические памятники сохранили для нас слепок сложных исторических и этногенетических процессов, протекавших здесь в период раннего средневековья. Необходимо только иметь в виду, что и археологические, и этнографические, и лингвистические дан-ные дают несколько искаженную картину реальной действительности,, прошедшую к тому же через сознание современного ученого. Приблизиться к истине, правильно понять хотя бы основные явления того далекого от наших дней времени — вот наиглавнейшая научная проблема.

Основную задачу дальнейших исследований мы видим в том, чтобы тщательно разработать динамику изменений этнически определимых элементов обряда, инвентаря, бытовых вещей — всего культурно- бытового комплекса хотя бы в пределах каждого столетия, а не в та-ких широких рамках как IX—XIII вв. Иначе теряются многие важные моменты, без которых до конца не представить историческое лицо мери.

Сорок лет назад виднейший исследователь мерянских древностей П. Н. Третьяков уверенно писал, что «таинственная меря Начальной летописи, породившая столько гипотез и споров в русской историографии, в скором времени вполне конкретно предстанет перед нашими глазами». За эти годы многое сделано на пути решения данной проблемы— прежде всего получены, систематизированы и оценены новые материалы, выдвинуты новые гипотезы. Однако окончательно ска-зать, что сформулированная П. Н. Третьяковым цель достигнута, мы пока не можем.