89. ГОРЕК ХЛЕБ НА ЧУЖБИНЕ
В нашу эпоху для каждого русского изгнанника начинается долгое время всяческого «сиротства» и унижения. Он чувствует себя извергнутым своею родною страною,— пусть безвинно, пусть за правое дело, пусть даже в виде некой «почетной ссылки»; но жизнь его фактически как бы ломается пополам и утрачивает свой органический и главный смысл.
Нельзя больше жить среди своих, единым национальным дыханием, строительством и служением; нельзя больше чувствовать, думать и говорить «мы русские здесь сообща», ибо наш народ остался там, а здесь мы с чужими, которые «по-нашему» не понимают, а нас самих еле терпят и вечно в чем-то подозревают.Эмиграция есть что-то вроде преждевременной «отставки» — твоя работа больше не нужна; что-то вроде незаслуженного «разжалованья» — вся служба твоя как бы забыта, все заслуги твои больше не весят, все права, признававшиеся за тобою, угасли. Ты — социально «гол»; в публично-правовом отношении ты почти нуль. Ты — ненужный, забеглый иностранец, не допускаемый к своей обычной работе, в которой ты, может быть, настоящий и заслуженный мастер; ты — существо нежелательное, которому в любой момент могут отказать «в праве пребывания», с тем, чтобы выслать тебя или выдать (на муку и смерть); ты — «ничей гражданин», беззащитный и почти бесправный. По новейшей терминологии международного оборота: ты — «безместная» и «неуместная» «особь» (дисплэсед перс), которую, конечно, надо куда-нибудь «прибрать» и как-нибудь «использовать», предварительно подвергнуть унизительно-всестороннему (телесному и душевному) обследованию; но до полноправной человеческой личности тебе далеко...
Все это отнюдь не преувеличение. Все это жестокая, горькая, незабываемая правда. И иностранцы могут быть уверены, что все это есть достояние истории,— и русской, и всемирной.
Кто поверит теперь, что до первой мировой войны русский человек, путешествуя из страны в страну, имел паспорт, но не нуждался ни в нем, ни в визах? Люди свободно «перемещались», не становясь ни «безместными», ни «неуместными»...
А теперь? Паспорт есть для русского одно из главных жизненных затруднений, вечная опасность, сущая беда и серьезная статья «в бюджете».Как не вспомнить, что в те времена революционеры, родом из России, — гнездились, где хотели, стряпали заговоры и покушения, устраивали не спросясь съезды, пользовались правом на работу и свободно готовили революционное порабощение и неслыханные в истории унижения всей Европе. А ныне,— на тех домах, где они готовили своим хозяевам злейшее предательство, прибиты почетно-памятные доски...
Итак: сказанное нами о нашем нынешнем бесправии отнюдь не преувеличение. Возьмем доказательства из жизни квалифицированной эмиграции, подчас с мировым именем.
Вот всемирно известный русский композитор и пианист лишен права концертировать в том государстве, где он проводит лето в собственном имении.
Вот русский профессор-хирург в течение двадцати лет не имеет права практики в той стране, где его «нелегальные» операции и запрещенные диагнозы вызывают сенсации и преклонение — и в университетах, и в судебных разбирательствах. Иностранцы лечатся у него, оперируются, вылечиваются — и не разрешают ему работать...
Вот русский гуманитарный ученый, приехав в страну, где его имя общеизвестно, и желая прочесть несколько публичных лекций, подает прошение и неделями ждет ответа: оказывается, его прошение передано на усмотрение трех факультетов со ссылкой на то, что-де, «может быть, наши ученые прочтут не хуже его»; а факультеты саботируют этот запрос насмерть...
Вот другой ученый живет в другой стране десять лет без права на труд и на какой бы то ни было заработок — и кормится «негритянской», дисквалифицирующей и жалко оплачиваемой работой; но подоходный налог с него не забывают взыскивать...
Мы знаем сотни случаев, что русские офицеры и полные генералы работают шоферами; их джентльменская корректность славится среди публики и в муниципальном правлении; их ставят в пример “своим” грубиянам, — и не находят лучшего применения для их драгоценных сил...
Другие русские офицеры ткут шарфы, набивают папиросы, моют автомобили, сапожничают, шьют дамские сумки, берут полулегально места ночных портье, создают мастерские, работают разносчиками, — вечно неуверенные, не потянут ли их завтра к допросу и расспросу и не наложат ли “запрет”...
И если таково положение квалифицированных эмигрантов, то что же сказать о русских людях, не успевших получить никакого особого “звания” или “умения”? Каково их правовое положение, какие у них возможности; какое у них прибежище, какая у них судьба?!.
Сколько раз у нас сжималось сердце и кровь бросалась в голову, когда мы слушали рассказы русских “невозвращенцев” об их жизни в послевоенных лагерях Германии; — об этих кровавых выдачах, принудительных погрузках и массовых самоубийствах! А эти анкеты и допросы... Эти каверзные подходы, пытающиеся навязать допрашиваемому что-нибудь “компрометирующее” его в прошлом!.. И кто они сами, эти “допрашивающие” сыщики?.. А эти сцены в очередях перед контрольными бюро!.. А этот возрастный и мускульный отбор “наемников”, подобного которому человечество не запомнит с самых невольнических рынков Рима и Африки!..
Горек хлеб на чужбине. Горек и унизителен. Для всех ли? О, нет, не для всех; для русских в особенности. Почему? Не потому ли, что подозревают нас в тайном большевизме или нацизме? Нет, совсем не потому. Ибо и то, и другое — легко скрыть и погасить посредством обманного приспособления ко вкусам и интересам контролирующих, чему имеются сотни примеров; и еще — не потому, ибо визным и трудовым унижениям подвергаются и заведомые анти-большевики и анти-гитлеровцы. Здесь причины более глубокие и более духовные; и мы можем быть уверены, что свободный и беспристрастный историк раскроет их однажды до конца (см. “Наши Задачи” № 30, 66, 82).
И не будем вспоминать о том, как Императорская Россия в свое время принимала иностранцев, — беглецов и иммигрантов, — устраивая их у себя и открывая перед ними все поле труда и весь рынок русской торговли. Ибо Россия другим странам “пример не в подражание”. Россия имела “особую стать”. О ней писал когда-то русский путешественник, тверской купец Афанасий Никитин, посетивший в 1460-х годах Персию и Индию и оставивший свой дневник: “Написание Офонаса тферитина купца, что был в Индии четыре года, а ходил, сказывают, с Васильем Паниным”. Он писал тогда: “А русскую землю Бог да сохранит. Боже сохрани! На этом свете нет страны подобной ей”...
Горек хлеб на чужбине. Но мы твердо знаем, ради чего приемлем и терпим эту горечь. Мы помним наше призвание и продолжаем борьбу за нашу Родину.