80. ФЕДЕРАЦИЯ В ИСТОРИИ РОССИИ
Чтобы найти для России верный и спасительный путь, русское политическое мышление должно прежде всего освободиться от формализма и доктринерства и стать почвенным, органическим и национально-историческим.
Государственный строй не есть пустая и мертвая «форма»: он связан с жизнью народа, с его природою, климатом, с размерами страны, с ее историческими судьбами и — еще глубже — с его характером, с его религиозною верою, с укладом его чувства и воли, с его правосознанием, словом, с тем, что составляет и определяет его «национальный акт». Государственный строй есть живой порядок, вырастающий из всех этих данных, по-своему выражающий и отражающий их, приспособленный к ним и неотрывный от них. Это не «одежда», которую народ может в любой момент сбросить, чтобы надеть другую; это есть скорее органически-прирожденное ему «строение тела», это его костяк, который несет его мускулы, его органы, его кровообращение и его кожу.Люди, воображающие, что политический строй есть нечто отвлеченно-выдумываемое и произвольно изменяемое, что его можно по усмотрению заимствовать или брать «с чужого плеча», что его стоит только «ввести» и все пойдет как по писаному, обнаруживают сущую политическую слепоту. Они напоминают ту сумасшедшую старушку, которая, живя на курорте, расспрашивала всех подряд, кто чем лечится, и все восклицала: «Вам — это — помогает?! может быть и мне—это—попробовать?!» — Ответ ей мог быть один: «Да, мне—это—помогает, но вас это может погубить!» Так и в политике... Ибо поистине неумно представлять себе государственную форму, как самый нелепый из маскарадных костюмов («Бэбэ»), который одинаково можно напялить на мужчину и на женщину, на старого и на молодого, на рослого и на низенького, на толстого и на худого: все они одинаково «омаскарадятся» и «онелепятся»... Ни в медицине, ни в политике — нет всеисцеляющих средств и лекарств.
У людей нет всеподходящих одежд. Нет единой, всеустрояющей государственной формы. Нет, и не будет!Так, например, и перед революцией, и в эмиграции были наивные русские люди, которые непременно требовали для России «английской конституционной монархии»... Что же, если они могут превратить Россию — в небольшой остров, с морским климатом и всемирным мореплаванием, с тысячелетним прошлым Великобритании, с английским характером, правосознанием, укладом чувства и воли, с английским темпераментом и уровнем образования — то их политическое требование станет осмысленным. А если они не могут произвести такое превращение, — тогда к чему беспочвенные мечты и праздные разговоры?!.
И так обстоит во всех вопросах политики. Так решается и проблема федеративного строя.
Люди, предлагающие для России федеративный строй на том основании, что он некоторым другим народам «помогает», обязаны прежде всего спросить себя: «а что повествует об этом история самой России? Имеются ли хоть какие-нибудь данные для того, чтобы уповать на успех в этом деле?»...
Внимательно изучая историю России, мы видим, что возможность установить федеративное единение была дана русскому народу четыре раза: 1. — в Киевский период, до татарского нашествия (1000—1240); 2. — в Суз-дальско-Московский период, под татарским игом (1240— 1480); 3. — в эпоху Смуты (1605—1613); и, наконец, 4. — в 1917 году в период так называемой «февральской революции».
Установим же исторические факты.
1. — В Киевский период, в России, еще не разоренной татарами, культурно расцветающей и международно уважаемой, создание единого государства на основе договора облегчалось, по-видимому, тем, что князья состояли в близком кровном родстве друг с другом и числили свои княжества в общем нераздельном «династическом» владении. Казалось бы, что единство Руси, осознанное и выговоренное Владимиром Мономахом, так же, как и напор тюрко-половцев, длившийся почти два века, должны были бы привести князей к спасительному прочному единению.
Однако, для этого необходимо было правосознание крепкого и долгого «дыхания», которого на Руси не было. Его не было у князей, растравлявших свое честолюбие и властолюбие началом «родового старшинства» и личной конкуренцией при «передвижении» из города в город. Его не было у княжеских дружинников, нередко переходивших вместе с князьями из удела в удел и вовлекавшихся в их конкуренцию и вражду. Его не было у веча, представлявшего в государстве вообще центробежную силу и менявшего князей по своему настроению. Князья же не верили друг другу, интриговали, вели бесконечные усобицы и наводили на русскую землю то половцев, то поляков. Побуждения зависти, честолюбия и корысти преобладали. Начало договора на Руси было не прочно; русское правосознание толковало обязательства, вытекающие из договора — прекарно («мое слово, хочу дал, хочу назад возьму»). Все договаривались друг с другом на срок (князья в Любече 1097 г., дружинники с князьями, вече с князем), т. е. впредь до измены, нередко замышляя самую измену в момент «ряда» (соглашения)... Достаточно, например, вспомнить, что князь Василько Ростиславич был оклеветан Давидом Игоревичем, изменнически захвачен Святополком Изяславичем и варварски ослеплен ими при самом возвращении их из Любеча, где все целовали крест на взаимную верность. К этому присоединялись: дробление Руси вместе с размножением рода; распад, свойственный всякому большому равнинному пространству; и то своеобразное славянское «упорство на своем», которые отмечали уже древние византийские писатели. Вот откуда эти мудрые обличения, произносимые стенающим тоном, которые мы находим в «Слове о полку Игореве» (XII век):«Усобица князем на поганыя погибе: рекоста бо брат брату—се мое, а то мое же—... А князи сами на себе крамолу коваху; а погани сами победами нарищуще на русскую землю»...
Вследствие этого вторгшиеся монголы застали Русь в состоянии разброда и беспомощности. Князья-конкуренты оказались неспособными даже к стратегическому сговору, который мог бы дать в их распоряжение армию до 300 000 воинов. Монголы били их порознь; геройство князей и их дружин погибало втуне, и участь России была решена на 250 лет... Федерация не удалась, а до унитарного государства было еще далеко.
Владимир Мономах (ум. в 1125 г.) еще надеялся на договорное объединение Руси. Но уже внуки его — Андрей Боголюбский (уб. в 1175 г.) и Всеволод Большое Гнездо (ум. в 1212 г.) утратили эту надежду. Они ищут спасения в единодержавии; они ищут не дробления земли на «волости», а расширения своей, единой великокняжеской территории. Их поддерживает в этом простой народ (люди «меньшие», «мизинные») и духовенство, а бояре и промышленное купечество примыкают к партии распада. Таким образом, популярные в народе Мономаховичи впервые выговорили новое политическое слово: договорное начало не по силам Руси, в федерации нет спасения, надо искать спасения в единодержавии (унитарном начале).
lt;5 декабря 1949 г. [?]gt;