БЕЛЯЕВ Преступление на Гвардейской

В четыре часа дня 8 октября 1949 года на Академической аллее Львова, около кинотеатра «Щорс», встретились два человека. У одного из них, худощавого брюнета с волнистыми, зачесанными назад волосами и тонкими, сухими губами, из карманчика серого пиджака торчал желтый цветок.

Не отрывая взгляда от желтого цветка и помахивая «Новым временем», один из них вежливо спросил:

Скажите, пожалуйста, который час?

Без пятнадцати четыре, — с готовностью ответил другой, посмотрев на наручные часы.

Для верности они обменялись еще другими словами пароля, и брюнет не спеша направился в сторону Стрый- ского парка, блондин последовал за ним.

Тихо и мирно было в парке в эту пору золотой львов- ской осени, когда начинает желтеть и краснеть листва деревьев, создавая неповторимую, удивительную гамму цветов. И никто из посетителей Стрыйского парка не мог предположить, что невдалеке от них, на одной из укромных аллей, обсуждаются детали убийства человека, отдающего свой труд, всего себя без остатка делу свободы и счастья людей, заботясь об их судьбе.

289

Когда в первый послевоенный год какие-то хулиганы срубили два дерева в парке, человек, которого замышляли сейчас убить, поднял на ноги горсовет, всю общественность города, паписал об этом случае как о величайшем преступлении, будто речь шла о жизни людей, а не буков

19 Неотвратимое возмездие

й кленов. Он видел в этом хулиганстве посягательство на красоту жизни своих соотечественников.

Надо убрать одного человека... — озираясь по сторонам, шепотом сказал Славко. — Так велел «провиднык» (руководитель. — В. Б.). Убивать будешь ты, Ромко, а я буду заговаривать ему зубы...

Да, я это знаю, — глухо подтвердил Ромко. — Буй-Тур сказал то же самое. Ты станешь беседовать с ним, а я улучу удобную минуту и трахну его вот этим, чтобы шума не было!

И, расстегнув пиджак, Ромко показал засунутый за пояс маленький гуцульский топорик.

А это возьми себе, на всякий случай! — И он передал чернявому пистолет и черную ребристую гранату-ли-монку.

Затем они поднялись но крутой тропинке на взгорье, пересекли линию детской железной дороги и, свернув на Стрыйское шоссе, стали спускаться по Гвардейской.

По тому, как уверенно шел Славко, можно было судить, что он уже не раз проходил здесь. Войдя во двор высокого каменного дома, Славко открыл входную дверь. Здесь ему тоже было все знакомо. Они быстро поднялись па четвертый этаж.

У двери, над которой четко выделялась цифра «10», Славко остановился и прислушался. В квартире раздался телефонный звонок. Послышался женский голос.

Его еще нет, придется подождать, — сказал Славко.

Целых полчаса бродили они по соседним улочкам. Наконец снова поднялись на четвертый этаж.

Славко решительно позвонил. Дверь открыла низенькая полнолицая женщина.

Писатель дома? — глухо спросил Славко.

Еще не пришел, но скоро будет. Заходите, — добродушно пригласила домработпица, привыкшая к частым посещениям писателя нуждавшихся в нем людей.

Вскоре раздался звонок, и в прихожую вошла моложавая светловолосая жепщина — жена писателя Мария Александровна.

Приветливо поздоровавшись, она предложила пришедшим пройти в столовую.

В это время без звонка раскрылась наружная дверь, и в комнату вошел крепкий, невысокого роста человек, с копной густых льняных волос. На поводке он вел чернобелую овчарку карпатской породы.

Добрый вечер! — поздоровался он. И, обращаясь к Славко, который уже не раз приходил к нему за советами, спросил: — Что-нибудь снова случилось?

Ответив на приветствие, Славко поспешил представить своего спутника:

Это мой коллега, тоже студент.

А отвечая на вопрос писателя, сказал:

Придирается, пане, ко мне директор института за то, что я тогда пожаловался вам на него.

Как так — придирается? — удивился хозяин квартиры.

Ну, подкопы ведет всякие. Боюсь, как бы он не отчислил меня вовсе.

А действительно ли это так? — с сомнением спросил писатель.

Спущенная с поводка овчарка подбежала к Ромко и стала обнюхивать его карман, в котором лежал пистолет.

Ромко прижался к спинке кресла и тревожно спросил жену писателя:

Она не кусается?

Нет, Джим добрый пес, — успокоила его Мария Александровна. — Он только очень не любит людей, у которых есть оружие.

Все равно, пани, прошу, уведите собаку! — взмолился Ромко.

Пока хозяйка успокаивала собаку, Славко попросил:

А вы, пане писатель, напишите про нашего директора в журнал «Перець». Он тогда не будет накладывать на нас взыскание.

Не буду я писать в «Перець». Слишком мелкое это дело для журнала...

Но если вы напишете в «Перець», он будет лучше относиться к нам, студентам, — продолжал настаивать Славко, незаметно подмигивая своему напарнику.

Тот чуть покачал головой, давая понять, что выполнить задуманное сегодня не удастся. При этом он выразительно посмотрел на собаку, настороженно наблюдавшую за ним.

Извините, в «Перець» я писать не буду. Мария, напои хлопцев чаем, а я пойду в кабинет.

Мария Александровна принялась гостеприимно угощать посетителей мужа. Еще недавно она сама была студенткой одного из московских институтов и хорошо знала, что значит для студента, живущего на стипендию, чай с печеньем.

Уже на улице, когда они шли вниз по Гвардейской к трамвайной остановке, Славко тихо, со злостью спросил:

Почему сдрейфил? Ты что, никогда не убивал?

Приходилось, — прошептал блондин. — Но как же здесь убьешь без шума? Видишь, людей сколько? Да и собака глаз с меня не сводила. Другим разом.

Так на этот раз избежал уготованной ему участи выдающийся писатель-коммунист.

Теперь мы знаем подлинные имена убийц Ярослава Галана. Кличку «Славко» носил сын священника, бывший воспитанник Львовской духовной семинарии Илла- рий Лукашевич.

Как выяснилось на следствии, еще в 1944 году Илла- рий Лукашевич, которому тогда было всего пятнадцать лет, познакомился с сыном кулака Иваном Гринчишиным, который стал снабжать поповича националистической литературой, настраивал его против Советской власти и Советской Армии, только что освободившей Западную Украину.

Гринчишин вполне обоснованно полагал, что попович не выдаст, что он разделяет его взгляды.

Уже в 1946 году под влиянием Гринчишина семнадцатилетний попович дает согласие вступить в организацию украинских националистов. Гринчишин, по кличке «Орест», организует ему встречу с провидныком ОУН (организация украинских националистов), тоже сыном священника — Романом Щепанским, по кличке «Буй-Тур», и опытным террористом, носившим условное имя «Лебедь». Илларий становится активным участником националистического подполья.

Осенью 1947 года по совету руководителей национали-стического подполья он поступает учиться во Львовский сельскохозяйственный институт, чтобы получить образование на средства народа и той самой Советской власти, против которой он вел тайную борьбу.

Будучи студентом, Илларий по заданию Щепанского собирал сведения о профессорско-преподавательском составе и об учащихся сельскохозяйственного института. Делал он это с далеко идущими целями. Зарубежные центры националистов требовали от своей агентуры в западных областях Украины, чтобы она вела борьбу за каждую молодую душу, запугивала молодежь и ее воспитателей.

— В общей сложности, — признался на суде Лукашевич, — мною были переданы в оуновское подполье сведения о пятидесяти — шестидесяти профессорах, преподавателях и студентах института.

Щепанский и другие вожаки антисоветского подполья похвалили молодого поповича и поручили ему новое дело — распространять во Львове антисоветские листовки.

Но листовки не производили впечатления на жителей города. Они сдавали их в милицию или в органы государственной безопасности.

Тогда по совету Буй-Тура Илларий Лукашевич меняет тактику. Он выписывает адреса наиболее активных студентов, преподавателей, партийных работников института и рассылает им письма, полные угроз и требований прекратить общественную работу, не вступать в комсомол, не поддерживать мероприятий партии, направленных на то, чтобы превратить Львов в крупный индустриальный и культурный центр Украины.

Два брата Иллария — Александр, учившийся в медицинском институте, и Мирон, исключенный за неуспеваемость из сельскохозяйственного института, тоже были связаны с бандитским подпольем. Еще в феврале 1949 года Орест (Иван Гринчишин) и Довбуш дают задачу Мирону вызвать из Львова его брата Иллария для встречи с ними, Илларий приезжает. На встрече с бандитами присутствовал и Мирон. Он слышал, как бандитские вожаки поручили Илларию собрать самые подробные сведения о писателе Ярославе Галане.

Илларий узнает, что Ярослав Галан по натуре человек добрый, отзывчивый, любит помогать людям и к нему

Ярослав Галан в рабочем кабинете. 1947 г.

как к депутату городского Совета обращается много граждан. И вот тут-то в голове обученного иезуитами поповича созревает план, как проникнуть в дом писателя. Для: чего проникнуть, уже тогда было ясно не только Илларию, но и его брату Мирону, который на суде показал: «Для меня было совершенно понятно, что готовится террористический акт над Галаном».

Илларий вместе с Мироном побывали на Гвардейской улице. Прогуливаясь перед домом, где жил писатель, они осмотрели балкон его квартиры и все подходы к зданию.

Результатом этой «прогулки» явился план дома, вычерченный Илларием.

В первой половине августа 1949 года Илларий посетил квартиру Ярослава Галана, но не застал его: писатель уехал в Закарпатье. Дома были только Мария Александровна и домработница Евстафия Довгун. Побеседовав с ними, Лукашевич ушел.

В конце августа Илларий Лукашевич, опечаленный и предельно вежливый, появился па Гвардейской снова.

Лукашевич познакомился с Ярославом Галаном и рассказал ему о своих мнимых тревогах.

Наш лесохозяйственный факультет, где я учусь,— говорил он, — закрывают, а на его базе собираются создать лесомелиоративный факультет. Мы, студенты, и я в том числе, очень огорчены. Мы не собирались быть мелиораторами. Все паши хлопцы рвутся перейти на ле-сохозяйственный факультет лесотехнического института, того, что на Пушкинской. Нас примут туда без звука, но директор сельскохозяйственного института Третьяков никого отпускать пе хочет. Уперся — и все. Помогите пам, товарищ писатель, вы ведь сами когда-то были студентом и знаете, что такое призвапие! Третьяков вас послушает!

Ни сам Галан, ни его близкие не подозревали, что история эта насквозь фальшива, что она придумана в бандитском подполье лишь для того, чтобы помочь Лукашевичу проникнуть в дом писателя, расположить его к себе и тем самым легче осуществить задуманпое убийство.

Галан обещал студенту сделать все возможное.

На следующий день они встретились у здания Львовского областного комитета партии. У Галана был постоян-ный пропуск, а чтобы не терять времени на оформление пропуска для Лукашевича, он просит студента подождать на улице.

Через некоторое время из двери обкома вышел Галан. Он подошел к поднявшемуся Лукашевичу и, улыбаясь, объявил:

Все в порядке. Вас кто-то понапрасну напугал. Будете и дальше учиться на лесохозяйственпом факультете. Был, правда, плап реорганизации, но с ним не согласились и решили оставить все так, как было...

Боже, как я вам благодарен, — едва не плача от мнимой радости, говорил Лукашевич, пожимая руку Галана. — Побегу теперь к своим хлопцам, обрадую их.

Вскоре после этого разговора произошло событие, обстоятельства которого остались невыясненными до сих пор.

Однажды вечером Ярослав Галан гулял с собакой по взгорью Стрыйского парка, где в то время шли земляпые работы. Когда Галан приблизился к одной из траншей, оттуда послышались выстрелы, и несколько пуль просвистело над головой писателя. Пес заскулил, прижался к земле и потом сильным рывком потянул Галапа к дому.

Ярослав Галан скрыл это происшествие от своих близких. Не обратился он и в органы государственной безопасности, из опасения, что узнает жена и расстроится.

16 октября 1949 года (как показал на суде Илларий Лукашевич) Щепанский, разгневанный, что 8 октября убийство Галана сорвалось, вызвал поповича на встречу. Он познакомил Иллария с щуплым, худощавым человеком — бандитом по кличке «Стефко».

Это надежный хлопец, — уверил Лукашевича Щепанский, представляя ему нового напарника.

Националисты торопились: близилась десятая годовщина воссоединения Западной Украины с Украинской Советской Социалистической Геспубликой и подполье по заданию Мюнхена и Ватикана должно было заявить о своем существовании убийством какого-нибудь крупного общественного деятеля, известного своей преданностью Советской власти.

Поэтому Щепанский дал Лукашевичу твердый приказ:

Двадцать четвертого октября, и ни днем позже, Галан должен быть убит.

Лукашевич и Стефко договорились встретиться в тот день в квартире дома № 22 по улице Первого мая, где нелегально проживала Ксения Сушко — сестра Стефко (Михаила Стахура).

Когда в условлеппое время Лукашевич и Стахур появились на конспиративной квартире, Сушко передала им портфель, в котором лежали две гранаты-лимонки, два пистолета и небольшой топор.

Одну гранату и пистолет Стефко отдал Лукашевичу, остальное оружие взял себе. Топорик засунул за брючный ремень, прикрыв полой пиджака и плащом, взятым у сестры.

В то утро после ухода жены в филиал музея имени В. И. Ленина, где Мария Александровна работала художницей, Ярослав прошел в комнату, расположенную рядом с кабинетом, и сел за небольшой столик. Галаи любил работать именпо здесь, сидя лицом к широкому окну.

Галан начал писать статью, заказанную ему газетой «Известия» к десятилетию провозглашения в Западной Украине Советской власти.

Габоталось хорошо. Он быстро набрасывал заключительные строки очерка — его лебединой песни:

«...Исход битвы в западноукраинских областях решен, но битва продолжается. На этот раз — битва за урожай, за досрочное выполнение производственных планов, за дальнейший подъем культуры и науки. Трудности есть, иногда большие: много всякой швали путается еще под ногами. Однако жизнь, чудесная советская жизнь победоносно шагает вперед и рождает новые песни, новые легенды, в которых и львы, и боевая слава будут символизировать отныне только одно: величие освобожденного человека...»

Как раз в эту минуту в прихожей раздался звонок.

К двери подошла Евстафия Довгун и спросила:

Кто там?

Мы до писателя! Он дома?

Услышав голос Лукашевича, Довгун открыла дверь.

Писатель дома? — переспросил Лукашевич.

Дома, дома, — сказала Довгун, пропуская его и Стахура в прихожую.

Дверь комнаты открылась, и на пороге показался Ярослав Галан. Он приветливо сказал:

А, это вы, хлопцы. Заходите...

Посетители вошли, Лукашевич сел на предложенный ему стул, справа от писателя. Стахур остановился за спиной Галана.

Снова неприятности у нас в институте, — поспешно заговорил Илларий.

Какие имепно? — спросил Галан и приготовился слушать.

Лукашевич подмигнул Стахуру.

По этому сигналу тот мгновенно выхватил из-за пояса топор и стал наносить один за другим удары писателю ио голове. Сразу же потеряв сознание, Галан упал с кресла на пол.

В это время домработница вошла в кабинет Галана, чтобы произвести там уборку. Лукашевич бросился к ней.

Шнуром, оторванным от этого телефона, убийцы связали дом-работницу

Вот что показала на суде Евстафия Довгун:

— Держа в руке пистолет, Лукашевич приказал мне молчать и отвел меня от окна к дивану, стоявшему возле печки. Затем в кабинет вбежал его напарник. Он оторвал от телефонного аппарата шнур. Этим шнуром они вдвоем связали мне ноги и руки. Затем Лукашевич нашел на диване носок жены Галапа и забил мне этим носком рот. Потом открыл ящик письменного стола и стал рыться в нем...

В это время, — продолжала рассказывать домработница, — в дверь кто-то позвонил. Лукашевич и Стахур насторожились. Когда звонивший ушел, они заторопились. Лукашевич торопливо проверил, крепко ли я связана, и они выскочили из квартиры.

Довгун сделала попытку освободиться, и это ей удалось. Выбежав из кабинета, она увидела лежащего в луже крови Галана. В ужасе бросилась на лестничную клетку и стала звать на помощь.

Таковы в основном обстоятельства убийства писателя- коммуниста Ярослава Галана.

Но прежде чем были выяснены все подробности преступления, арестованы и преданы суду участники этого злодейского заговора, следственным органам пришлось провести огромную работу. И конечно, для этого потребовалось немало времени.

Материалы следствия рисуют отвратительный облик украинских националистов, облик того косного, изуверского мира, в единоборство с которым смело вступил Ярослав Галан.

То, что это было политическое уголовное преступление, с самого начала пе оставляло сомнения у старшего следователя прокуратуры тов. Бугона, прибывшего на место убийства вместе с областным судебно-медицинским экспертом профессором Василием Ципковским. Протокол осмотра трупа, следов, оставленных убийцами, первые показания Евстафии Довгун дали возможность установить только общую картину совершенного преступления. Пред-стояло размотать кровавый клубок до конца.

Первым органы государственной безопасности арестовали Иллария Лукашевича. Как выяснилось потом, зарубив Галана, он вместе с Михаилом Стахуром направился в пригородное село Гряды, в дом священника Левицкого. Выбор убежища не был случаен. Жена священника, Галина Модестовна Левицкая, была теткой Иллария но отцу.

Левицкие мои близкие родственники, и поэтому я считал, что они не выдадут меня и Стефко, — заявил суду Илларий Лукашевич.

Но не только родственные отношения играли здесь роль. По свидетельству Лукашевича, Галина Левицкая была националисткой. Все свои надежды она, как и оунов- ское подполье, связывала с мечтами о новой войне (между Америкой и Советским Союзом), а в этой войне — с мечтой об осуществлении идеи так называемой «самостийной» Украины.

Поэтому, когда Илларий заявил своей тетушке, что они во Львове совершили убийство и хотели бы укрыться в ее доме, попадья не ужаснулась, не отшатнулась от убийц, а с готовностью предоставила им убежище.

После того как Илларий рассказал мне, что оп участвовал в убийстве писателя, — показала Левицкая,— я ограничилась тем, что предложила ему пойти на исповедь в церковь.

Когда в дом вернулся находившийся до этого во дворе священник Левицкий, супруга сообщила ему о преступлении племянника и его напарника и об их просьбе помочь скрыться от уголовного розыска.

Муж мой, священник Ярослав Левицкий, — заявила попадья, — сказал, что против укрытия Иллария Лукашевича и прибывшего с ним человека не возражает.

Днем 25 октября Илларий отправился к своему отцу в село Сороки Львовские. Пока он беседовал с Денисом Лукашевичем, Михаил Стахур поджидал его в соседнем лесу.

Когда совсем стемнело, оба бандита пошли на заранее условленное место для встречи со своим вожаком Щепан- ским.

Встреча состоялась около железнодорожного моста, неподалеку от станции Гамалеевка. Роман Щепанский нетерпеливо спросил:

Ну как?

Илларий доложил как о чем-то обычном:

Все в порядке! Галана больше нет. Еще вчера до полудня ликвидировали...

Кто убивал? — деловито осведомился Щепанский.

Он! — показывая на Михаила Стахура, сказал Лукашевич. — Как было условлено — из-за спины. Так дал, что кровь до потолка брызнула...

А ночевали где?

У священника Левицкого, — ответил Стахур, — в Грядах...

Вот это забрали у писателя в столе. — Лукашевич протянул Щепанскому завернутые в платок ордена и медали Галана.

Ну добре, хлопцы! — Щепанский пожал руки убийцам. — Я доложу руководству. О вас теперь узнают в Мюнхене и в самой Америке. А зараз сядем, поговорим, что будем делать дальше...

Переночевав в селе Гамалеевка, Илларий Лукашевич вновь появился во Львове. На улице он встретил брата Мирона. Последний поинтересовался, где был Илларий последние дни.

Полагая, что из газет брат знает об убийстве Галана, — показал Илларий Лукашевич во время судебпо- го следствия, — я сказал ему: «Должен сам понимать, гдо я был». Тем но менее пояснил, что принимал участие в совершении террористического акта над Ярославом Тала-ном.

Мирон Лукашевич воспринял сообщение брата как должное и предложил ему поразвлечься. Через некоторое время они отправились к приятелю Иллария по институту Юрию Божейко, где до позднего вечера играли в карты и пили водку, а затем вернулись домой, па Ризь- бярскую.

Будучи полностью уверенным в том, что тетка Мария знает о его причастности к убийству Галана, Илларий просит ее, чтобы она помогла ему лечь в клинику медицинского института, оформив документы задним числом. Мария Лукашевич охотно соглашается устроить племяннику фальшивое алиби.

В обсуждении этого вопроса, — заявил на суде Илларий Лукашевич, — участвовали мои братья Мирон и Александр. Утром двадцать седьмого октября мы встретились с братьями и пошли на работу к тетке Марии, во Львовский медицинский институт. Тетка направила меня к врачу, но после осмотра тот заявил, что я здоров и класть мепя в клинику незачем. Да это было бы и бесполезно: лишь только вышел я из помещения в садик, чтобы посидеть на скамейке и обдумать свое положение, как был арестован. Через несколько часов взяли и Мирона.

Немедленно в село Сороки Львовские отправляется домработница Марии Лукашевич Анна Майданек, дабы предупредить отца Дениса об аресте его сыновей.

Предполагая, что в связи с арестом сыновей,—признался позже отец Денис, — и меня также могут арестовать, я передал своему псаломщику Михаилу Дуде на хранение охотничье ружье и различные фотографии семьи и сыновей, чтобы он сохранил все это. Всю антисоветскую националистическую литературу, которая хранилась у меня дома, я уничтожил.

Дело Иллария Лукашевича и его сообщников слушал военный трибунал Прикарпатского военного округа 3 и 4 января 1951 года.

На судебном заседании был зачитан акт судебно-медицинской экспертизы. В нем говорилось, что смерть Яро-слава Галана наступила от одиннадцати рубленых ран головы, сопровождавшихся нарушением целости костей черепа и повреждением правого большого полушария мозга и мозжечка и обильными кровотечениями. Почти каждая из указанных ран являлась смертельной. Шесть ударов были нанесены Галану, когда он еще сидел или стоял, и пять, когда уже лежал на полу, то есть будучи уже мертвым.

Обвиняемые полностью признали свою вину. В частности, подсудимый Илларий Лукашевич показал:

Да, я являюсь убийцей Ярослава Галана. Во время бесед со мной оуновские руководители говорили, что Галана нужно убрать, потому что он в прессе выстуйает против греко-католической церкви и националистического движения, на Нюрнбергском процессе требовал выдачи Степана Бандеры и суда над ним. По существу, подготовкой убийства занимались и мои братья Александр и Мирон. Они были согласны с этим решением оуновского подполья... Четвертого октября сорок девятого года задание убить Галана мне давал вместе с Буй-Туром (Ще- панским) Евген, занимающий довольно высокий чин в националистическом руководстве.

Отец мой также является националистом, — признался далее Илларий Лукашевич. — Зимой сорок седьмого года в его доме неоднократно собирались Буй-Тур, Сем- ко, Орест (Иван Гринчишин). О своих оуновских делах при отце мы говорили не скрываясь, так как он был посвящен в них. Идя на убийство Галана, я взял гранату и пистолет, для того чтобы в случае погони бросить гранату в преследующих, убить их и скрыться...

Александр Лукашевич заявил:

Еще летом сорок восьмого года через моего брата Мирона Буй-Тур дал мне задание собрать сведения о протопресвитере Гаврииле Костельнике, Семене Стефани- ке, Ярославе Галане и академике Михаиле Возняке. Я должен был узнать их адреса, образ жизни, распорядок дня... Я собрал, какие мог, сведения и в письменном виде передал их через брата Иллария в августе 1948 года в подполье.

Свидетельствует подсудимый Мирон Лукашевич:

В своей деятельности я, как и все подполье ОУП, надеялся на будущую войну и возможность создать в ре-зультате победы мирового империализма «самостийну Ук-раину»,

И Мирон Лукашевич па вопросы суда ответил совершенно недвусмысленно:

Мы все, три брата, являемся участниками убийства писателя Ярослава Галана.

На суде была полностью разоблачена контрреволюционная сущпость тех, кто выпускал на тропу убийств своих волчат-сыновей, кто вселял в них надежду на новую войну.

Денис Лукашевич — священник униатской церкви — признался на суде:

Будучи сам настроен националистически, я в таком же духе воспитывал и своих сыновей... Их враждебное отпошение к Советской власти в известной степени является результатом моего влияния иа них.

Денис Лукашевич подробно рассказал суду, откуда ведет начало его сугубо отрицательное отношение ко всему новому, что вошло в жизнь Западной Украины вместе с приходом Советской власти.

Сам он происходит из рода священнослужителей, его мать также вышла из семьи священника и по своим убеждениям была украинской националисткой.

С 1923 по 1927 год Денис Лукашевич учился во Львовской духовной академии. В 1928 году митрополит грекокатолической церкви и духовный отец украипского национализма, старый немецкий агент граф Андрей Шеп- тицкий посвятил его в сап священника, и с этого времени он «священствовал» во многих селах Западной Украины, проповедуя не только слово божье, но и контрреволюционные идеи, активно участвовал в работе националистической организации «Просвита», председательствовал в так называемом наблюдательном совете кооперативного общества «Сельский хозяин», руководители которого также придерживались антисоветских взглядов.

В селе Петрапка, на Стапиславщине, Денис Лукашевич познакомился с одним из вожаков ОУП — поповичем Степаном Бандерой. Его отца Андрея Бандеру — свя- щепника Калушского деканата — он знал еще раньше: они неоднократно встречались в деканате; между ними еще в начале 30-х годов установилось полное взаимопонимание и единство взглядов.

Воссоединение Западной Украины с Советским Союзом Денис Лукашевич, по его собственным словам, воспринял враждебно.

Как священник и греко-католик, убежденный последователь политики Ватикана, — говорил он на суде,— я не мог смириться с тем, что мне придется жить и работать при Советской власти.

Когда осенью 1939 года части Красной Армии освободили Западную Украину, Денис Лукашевич сразу перешел на нелегальное положение.

Да, я был доволен, — признается Денис Лукашевич, — что летом сорок первого года немцы оккупировали Западную Украину. Я встречал их в селе Паршна, Львовской области, в своем приходе, с цветами. В первые же дни оккупации я вместе с активным украинским националистом, бывшим офицером «украинской галицкой ар-мии» Галибеем, принял участие в создании местной ук-раинской полиции, начальником которой был назначен член ОУН Степан Панькевич.

В \ 943 году, будучи священником в селе Сороки Львовские, Денис Лукашевич являлся одним из организаторов панихиды по погибшим за оуновские идеи. В полном церковном облачении он освящает символическую могилу националистов.

Когда же части Советской Армии подошли ко Львову, разгромив под Бродами навербованную националистами дивизию СС «Галичиыа», Лукашевич вместе со всей семьей бежал в сторону венгерской границы, в село Побук, к своему родичу, тому самому священнику Ярославу Ле-вицкому, у которого нашли свой первый приют убийцы Ярослава Галана. Лукашевич стремился поскорее перейти в католическую Венгрию, под крылышко адмирала Хорти. Однако появившиеся вскоре здёсь части Советской Армии помешали ему найти убежище у венгерских фашистов. Пришлось вернуться обратно и приспосабливаться к новым, столь ненавистным для него условиям.

Удалось бежать на Запад брату жены Дениса Лукашевича, старому националисту Северину Григорциву, тому самому, которому при немецкой оккупации небезызвестный руководитель нынешнего «антибольшевистского блока народов» Ярослав Стецько-Карбович предлагал даже войти в состав бандеровского правительства.

На Западе оказался и родной брат Дениса, тоже священник, Иосиф Модестович Лукашевич.

Подтвердив на суде, что его квартира часто была местом встреч оуновского подполья, Денис Лукашевич признался также, что он в меру своих возможностей оказывал постоянную материальную помощь украинским националистам.

С сорок пятого года до самого ареста, — свидетельствовал он, — вместе с церковным старостой Дмитрием ГІясецким я передал для пужд подполья ОУН из церковных средств двадцать тысяч рублей. Пясецкий вручил их участнику подполья Ивану Гринчишину. Для того чтобы и впредь иметь в запасе нужное количество денег для националистического подполья, я дал указание Пясец- кому в дальнейшем при поступлении денежных средств в церковную кассу не приходовать их полностью. Так мы и поступали.

Это признание Лукашевича лишний раз подтверждало тесную связь греко-католической церкви и воспитанной ею ОУН.

Такова была социальная среда, в которой воспитывались и которой были направлены на кровавое злодеяние убийцы певца освобожденной Украины, ее трибуна коммуниста Ярослава Галана.

Гассказ о процессе над его убийцами был бы неполным, если бы мы не упомянули о том, что на скамье под-судимых рядом с братьями Лукашевичами сидел и тот самый Гомко (Тома Чмиль), который собирался убить писателя 8 октября 1949 года. Как выяснил суд, этот бандит, арестованный 7 августа 1950 года, совершил много преступлений: избивал до полусмерти советски настроенных людей, совершал нападения на служащих учреждений, убил комсомольца Ивана Вилька.

Военный трибунал Прикарпатского военного округа приговорил Иллария, Александра и Мирона Лукашевичей, а также Тому Чмиля к расстрелу. Прошение осужденных о помиловании было отклонено. 15 марта 1951 года приговор приведен в исполнение.

Но еще на свободе оставался Михаил Стахур. Однако и его настигла карающая рука правосудия.

В процессе следствия и суда над этим преступником были не только выявлепы новые подробности убийства Ярослава Галана, но и вскрыт ряд других преступлений, совершенных Стахуром.

При встрече со мной, —показал он, — Буй-Тур подробно расспрашивал меня о том, когда я установил связь с подпольем и какую националистическую деятель-

305

20 Неотвратимое возмездие пость вел до этого. Я рассказал ему о своем участии в убийстве директора школы Ковалева и его жены, двух погонщиков скота и участкового милиционера Едемско- го... Узнав, что я опытный террорист, Буй-Тур заявил, что согласен принять меня в организацию ОУН при условии, если я совершу убийство советского писателя Ярослава Галана...

Михаил Стахур рассказал суду об убийстве Галана следующее:

Чтобы отвлечь внимание писателя, Илларий Лукашевич завязал с ним разговор о своей учебе в институте. Когда Галан о чем-то задумался, Лукашевич моргнул мне. По этому сигналу я мгновенно выхватил топор и начал наносить писателю удары по голове. После первого удара Галан поднял немного кверху руки и застонал. В этот момент Лукашевич вскочил со стула и побежал в другую комнату, где находилась Довгун, а я продолжал наносить Галану удары топором по голове. Потом я ногой опрокинул кресло, и Галан свалился на пол. Он был мертв, однако, несмотря на это, я нанес ему еще несколько ударов. Затем бросил топор и снял с себя залитый кровью плащ, после чего побежал к Лукашевичу, чтобы помочь ему связать Довгун. Лукашевич стоял против нее и держал в руках пистолет.

У всех, кто присутствовал на процессе или читал о нем в газетах, возникал один и тот же вопрос: кто смог воспитать такого злодея? И снова за плечами убийцы виделись главари оуновских банд и зловещие фигуры в черных сутанах.

Вот что рассказал Стахур о священнике, отце Голинке.

Голипка имеет тесную связь с оуновским подпо-льем. Как мне рассказали Антон Дыба, по кличке «Тигр», и Василий Ковалишин («Нечай»), с которыми мы вместе убивали погонщиков скота, они в сорок восьмом году на рождество скрывались в доме Ивана Куземского. Туда пришел с молебном священник Голинка. Когда он окончил богослужение, к нему из укрытия вышли Тигр и Нечай. Они попросили благословения. Голинка благословил их, а затем долго беседовал с ними на националистические темы. Тигр и Нечай рассказали мне, что Голинка, прощаясь, пожелал им успеха в борьбе против Советской власти.

За что же были убиты погонщики? Оказывается, только за то, что решили погреться в хате, где пьянствовали бандиты. Услышав антисоветские песни, они, как говорится, «от греха подальше», тихонько поднялись и ушли.

1— Они нас выдадут! Догони и убей! — приказал Ста- хуру один из бандитов.

И Стахур не только зарубил погонщиков топором, но и одному из них отрубил руку...

Вот почему, когда в переполненном зале Дома культуры железнодорожников государственный обвинитель, тогдашний прокурор Украины Роман Рудепко, в своей обвинительной речи потребовал смертной казни убийце, весь зал горячо поддержал его.

22 июня 1953 года органы государственной безопаспо- сти арестовали Романа Щепанского (Буй-Тура) — мест- пого вождя националистов, организатора убийства Яро-слава Галана.

Сын священника греко-католической церкви, уроженец села Шляхтова, Ново-Таргского уезда в Польше, оп, переехав в Западную Украину, в декабре 1939 года вступает в молодежную подпольную организацию украинских националистов во Львове. В августе 1941 года, когда гитлеровцы оккупировали Украину, Щепанский вместе с оуновцем Белокуром создал в селе Звертов группу, принимавшую участие в расстрелах советских активистов и граждан польской национальности.

11 марта 1944 года вместе со своими подручными Щепанский в селе Великий Дорошив убивает В. Боровика, Н. Тимуша, М. Банаха, известных своими симпатиями к Советской власти. В мае 1944 года во главе своей банды он появляется в селе Станиславовна, Велико-Мостов- ского района, и убивает всех живущих в селе поляков. Оттуда направляется в новое село Куликовского района. Грохочут выстрелы. Убиты В. Бовкун, И. Сенишин, А. Грабова, И. Петух. Пылают крестьянские хаты.

С приходом Советской Армии в августе 1944 года Щепанский полностью переходит на нелегальное положение. После того как органы государственной безопасности ликвидировали районного руководителя ОУН Д. Кон- дюха, Щепанский возглавил Ново-Ярычевское районпое руководство ОУН и оставался на этом посту до весны 1950 года.

«Слава» о нем докатывается по линии связи до Мюнхена, до укрывшегося там Степана Бандеры. И когда его представитель в крае Роман Шухович ходатайствует перед своим «высоким» начальством о присвоении Щепан- скому звания «старший булавной», Бандера удовлетворяет эту просьбу.

Отныне Щепанский становится так называемым над- районным провидныком ОУН и через подчиненных ему бандитов развертывает антисоветскую деятельность па территории Брюховичского, Куликовского, Ново-Ярычев- ского, Ново-Милятинского, Нестеровского, Велико-Мостов- ского и Магеровского районов, Львовской области.

Под тяжестью предъявленных ему улик и доказательств в своем последнем слове Роман Щепанский вынужден был признать:

— Перед судом раскрылась вся картина совершенных мною злодеяний. В свое оправдание мне сказать нечего. Но я хочу сказать о том, что довело меня до жизни такой. Суду известно, что я происхожу из семьи священника. С детства я воспитывался под влиянием Ватикана. ОУН же — это организация, не содержащая в себе ничего конструктивного. Под влиянием этого фанатизма я совершил множество злодеяний против украинского народа, против Советской власти, против своей Родины.

Я понимал, что значит убийство талантливого украинского писателя Ярослава Галана. Но это убийство я организовал, выполняя приказ своих главарей.

...Давно уже закончились судебные заседания по делу обвиняемых в убийстве верного сына украинского народа Ярослава Галана, по следствие еще отнюдь не закончено, потому что на свободе за рубежом скрываются вдохновители этого убийства. В Мюнхене и Виннипеге, в Нью- Йорке и Детройте, в Лондоне и Мадриде расползшиеся по всему свету бандеровские недобитки с ненавистью вспоминают имя Ярослава Галана, а одип из них, некий Петро Терещук, на средства Центрального разведывательного управления США издал в 1962 году в Канаде книжку о Галане под претепциозным названием «История од-ного предателя».

Почему же называют Галана предателем националистические недобитки? Потому что Галан хотел, чтобы родной ему украинский народ жил в дружбе со всеми народами, жаждущими мира и свободы, и прежде всего с великим русским народом, потому что Галан был патриотом, интернационалистом.

Враги никак не могли простить Ярославу Галану и его очерк, посвященный 800-летию Москвы, который начинается словами:

«Город Москва празднует свое 800-летие. Это, наверное, единственный город в мире, к которому никто не относится равнодушно. Тридцать лет назад человечество раскололось на два лагеря: на тех, кто любит Москву, и на тех, кто ее ненавидит. Нейтральных нет: линия раздела проходит через каждый континент, оиа затрагивает каждое человеческое сердце.

Иначе быть не может. Любить Москву — это значит любить человечество, верить в него, верить в его завтрашний день и ради этого дня работать, бороться, а если надо, и погибнуть в бою. Ненавидеть Москву — значит быть врагом человечества, врагом его наилучших стремлений, врагом грядущих поколений».

Заканчивая этот очерк — свое политическое кредо, — Галан написал:

«На страже свободы и независимости Украины крепко стоит могучая советская Москва — столица и символ нашего великого социалистического Отечества — CCGF.

В этом — источник нашей любви к ней».

Эти слова лауреата Государственной премии CCCF писателя Ярослава Галана звучат как гимн прекрасной жизни, создаваемой советскими людьми, развитие которой не в силах остановить никакие темные силы, никакие усилия врагов коммунизма, победно шествующего по нашей планете*