167. О РУССКОМ ПРАВОПИСАНИИ

Дивное орудие создал себе русский народ — орудие мысли, орудие душевного и духовного выражения, орудие устного и письменного общения, орудие литературы, поэзии и театра, орудие права и государственности — наш чудесный, могучий и глубокомысленный русский язык.

А новое поколение его не уберегло. Не только тем, что наполнило его неслыханно-уродливыми, «глухонемыми» (как выразился Шмелев), бессмысленными словами, слепленными из обломков и обмылков революционной пошлости, но еще особенно тем, что растерзало, изуродовало и снизило его письменное обличив. И эту искажающую, смысл-убивающую, разрушительную для языка манеру писать — объявило «новым» «право-писанием»82. Тогда как па самом деле эта безграмотная манера нарушает самые основные законы всякого языка. И это не пустые жалобы «реакционера», как утверждают иные эмигрантские неучи, а сущая правда, подлежащая строгому доказательству.

Всякий язык есть явление не простое, а сложное; но в этой сложности все в языке взаимно связано и обусловлено, все слито воедино, все органически сращено.

Язык есть прежде всего живой исток звуков, издаваемых гортанью, ртом и носом и слышимых ухом. Обозначим этот звуковой — слуховой состав языка словом «фонема».

Эти звуки, в отличие от звуков, издаваемых животными, членораздельны: иногда, как в русском, итальянском и французском языке, отчетливы и чеканны, иногда, как в английском языке, неотчетливы, но слитны и расплывчаты. Членораздельность эта подчинена особым законам, которыми ведает грамматика: она различает звуки (гласные и согласные), слоги и слова, а в словах корни и их приращения (префиксы — впереди корня, аффиксы и суффиксы — позади корня); она различает еще роды и числа, склонения (падежи) и спряжения (у глаголов: времена, числа, наклонения и виды); она различает далее части речи (имя существительное, прилагательное, местоимение, глагол и т.д.), а по смысловой связи слов — части предложения (подлежащее, сказуемое, определение, дополнение, обстоятельственные слова и т.д.). Все это вместе образует учение о формах языка и потому может быть обозначено словом «морфема».

Само собой разумеется, что и фонема и морфема служат смыслу, который они стараются верно и точно выразить и которым они внутренне насыщены. Бессмысленные звуки — не образуют языка. Бессмысленные суффиксы, падежи, спряжения, местоимения, глаголы и предлоги, дополнения — не слагают ни речи, ни литературы. Здесь все живет для смысла, т.е. ради того, чтобы верно обозначить разумеемое, точно его выразить и верно понять. Человек даже стонет и вздыхает не зря и не бессмысленно. Но если и стон его, и вздох его полны выражения, если они суть знаки его внутренней жизни, то тем более его членораздельная речь, — именующая, разумеющая, указующая, мыслящая, обобщающая, доказывающая, рассказывающая, восклицающая, чувствующая и воображающая, — полна живого смысла, жизненно драгоценного и ответственного.

К фонеме, морфеме и семеме присоединяется, наконец, запись: слова могут быть не только фонетически произнесены, но еще и начертаны буквами; тогда произносящий человек может отсутствовать, а речь его, если только она  верно записана, может быть прочтена, фонетически воспроизведена и верно понята целым множеством людей, владеющих этим языком. Именно так возникает вопрос правописания. Какое же «писание» есть верное или правое?

Отвечаем: то, которое точно передает не только фонему, насыщенную смыслом, и не только морфему, насыщенную смыслом, но прежде всего и больше всего самую семему. И скверное, или кривое «писание» будет то, которое не соблюдает ни фонему, ни морфему, ни семему. А вот именно в этом и повинно революционное кривописание: оно устраняет целые буквы, искажает этим смысл и запутывает читателей; оно устраняет в местоимениях и прилагательных (множественного числа) различия между мужским и женским родом и затрудняет этим верное понимание текста; оно обессмысливает сравнительную степень у прилагательных и тем вызывает сущие недоумения при чтении и т.д. и т.д.

Удостоверимся во всем этом на живых примерах.

Вообще говоря, одна-единственная буква может совсем изменить смысл слова. Например: «не всякий совершенный (т.е. сделанный) поступок есть совершенный (т.е. безупречный) поступок».

Это особенно выясняется на омонимах, т.е. на словах с одинаковой фонемой, но с различным смыслом. Здесь спасение только одно: необходимо различное (дифференцированное) начертание. Это закон для всех языков. И чем больше в языке омонимов, тем важнее соблюдать верное писание. Так, французское слово «вэр» обозначает: «червяка» (ver), «стих» (vers), «стекло-стакан» (verre), «зеленый» (vert) и предлог «на, при, к, около» (vers). Попробуйте «упростить» это разнописание, и вы внесете в язык идиотскую путаницу. Словом «мэр» француз обозначает «море» (mer), «мать» (mиre) и «городского голову» (maire). Словом «фэр» — «делать» (faire), «отделку, мастерство» (faire), «железо» (fer) и «щипчики для стекла» (ferre). Словом «вуа» — «голос» (voix), «дорогу» (voie), «воз» (voie), «я вижу» (vois), «смотри» (vois), Словом «кор»—«тело» (corps), «мозоль» (cor) и «валторну или рог» (cor). Отсюда уже видно, что различное начертание слова спасает язык от бессмыслицы, а при недостатке его бессмыслица оказывается у порога. Подобное мы находим и в немецком языке. Словом «мален» немец обозначает «писать красками, воображать» (malen) и «молоть» (mahlen). Но там, где начертание не меняется, грозит недоразумение: «sein» означает «быть» и (чье?) «его»; «sie» означает «вы» и «она» — и недоразумения, могущие возникнуть из этого одного смещения, бесчисленны. Немецкое слово «Schauer» имеет пять различных значении при совершенно одинаковом начертании, оно обозначает —«портовый рабочий», «созерцатель», «страх», «внезапный ливень» и «навес». Это есть настоящий образец того, как начертание и фонема могут отставать от смысла, а это означает, что язык не справляется со своей задачей.

И вот, русский язык при старой орфографии победоносно справлялся со своими «омонимами», вырабатывая для них различные начертания. Но революционное кри-вописание погубило эту драгоценную языковую работу целых поколений: оно сделало все возможное, чтобы напустить в русский язык как можно больше бессмыслицы и недоразумений. И русский народ не может и не должен мириться со вторжением этого варварского упрощения.

Новая «орфография» отменила букву «i». И вот, различие между «мiром» (вселенной) и «миром» (покоем, тишиной, невойной) исчезло; заодно погибла и ижица, и православные люди стали принимать «миро-помазание» (что совершенно неосуществимо, ибо их не помазуют ни вселенной, ни покоем).

Затем новая орфография отменила букву «    », и бессмыслица пронеслась по русскому языку и по русской литературе опустошающим смерчем. Неисчислимые омонимы стали в начертании неразличимы; и тот, кто раз это увидит и поймет, тот придет в ужас при виде этого потока безграмотности, вливающегося в русскую литературу и в русскую культуру, и никогда не примирится с революционным кривописанием (см. «Н.З.» № 167).

Мы различаем «сам» (собственнолично) и «самый» (точно указанный, тождественный). Родительный падеж от «сам» — «самого», винительный падеж — «самого». А от «самый» — «самаго». «Я видел его самого, но показалось мне, что я вижу не того же самаго»... (письмо из современной Югославии). В кривописании это драгоценное различие гибнет: оно знает только одну форму склонения: «самого»...

Мы склоняем: «она», «ея», «ей», «ее», «ею», «о ней». Кривописание не желает различать всех падежей: родит. пад. и винит, пад. пишутся одинаково «ее» «Кто же растоптал нам в саду наши чудесные клумбы? Это сделала ее коза» (вместо «ея» соседкина коза); бессмыслица. «Я любил ее собаку!» Не означает ли это, что женщина была нравом своим вроде собаки, но я все-таки не мог разлюбить; такой трагический роман!.. Или это, может быть, означает, что я охотно играл с ея собачонкой?.. Но тогда надо писать ея, а не ее! «Кто ввел у нас это бессмысленное правописание? Это сделала ее партия» (вместо «ея», партия революции).

Новое кривописание не различает мужской род и женский род в окончании прилагательных (множеств, числа) и местоимений. Вот два образца создаваемой бессмыслицы. Из ученого трактата: «В истории существовали разные математики, физики, и механики» (теории? люди?!); некоторые из них пользовались большой известностью, но породили много заблуждений»... Читатель так до конца и не знает, что же, собственно, имеется в виду — разные науки или разные ученые... — Из дневника А.Ф. Тютчевой83: «Я всегда находила мужчин гораздо менее внушительными и странными, чем женщин : «они» (кто? мужчины или женщины?!) «более доброжелательны»... Минуты три ломает читатель себе голову — кто же менее доброжелателен и кто более? И недопоняв, пытается читать дальше. — Мужчины, просящие на улицах милостыню, суть «нищие»; а женщины? Она не нищiя; они тоже нищие.

Это означает: грамматическое и смысловое различие падежей и родов остается; а орфографическое выражение этих различий угашается. Это равносильно смешению падежей, субъектов и объектов, мужчин и женщин... Так сеются недоразумения, недоумения, бессмыслицы; умножается и сгущается смута в умах. Зачем? Кому это нужно? России? Нет, конечно; но для мировой революции это полезно, нужно и важно.

Однако обратимся к обстоятельному и наглядному исчислению тех смысловых ран, которые нанесены русской литературе «новой орфографией». Исчерпать всего здесь нельзя; но кое-что существенное необходимо привести.