164. ПОЧЕМУ СОКРУШИЛСЯ В РОССИИ МОНАРХИЧЕСКИЙ СТРОЙ?
V
Итак, монархия в России сокрушилась — так неожиданно, так быстро, так трагически беспомощно — потому, что настоящего, крепкого монархического правосознания в стране не было.
В трудный, решающий час истории верные, убежденные монархисты оказались вдали от Государя, не сплоченными, рассеянными и бессильными, а бутафорский «многомиллионный Союз Русского Народа»76, в стойкости которого крайне-правые вожаки ложно уверяли Государя, оказался существующим лишь на бумаге.Все это не могло не отразиться на самочувствии Государя и правящей Династии. Близился грозный час, когда Государь мог почувствовать себя изолированным, преданным и бессильным; когда могла понадобиться борьба за Трон, а сил для этой борьбы могло не оказаться. И час этот пробил.
Это не есть ни осуждение, ни обвинение. Но прошло 35 лет, и ради восстановления монархии в России мы обязаны выговорить историческую правду. Царствующая русская Династия покинула свой престол тогда, в 1917 году, не вступая в борьбу за него; а борьба за него была бы борьбой за спасение национальной России. Конечно, это оставление Престола имело свои психологические и нравственные основания. Ему предшествовало длительное и притом агрессивно-оформленное давление революционного террора, то поддерживаемого, то прикрываемого республикански настроенной частью интеллигенции. Покушения на благостного реформатора Александра II, закончившиеся злодейским убийством его, могли сами по себе поколебать в Династии веру в ее миссию и доверие ее к русской интеллигенции. Убиение Великого Князя Сергея Александровича77 и прямые угрозы цареубийством в нелегальной и даже легальной («юмористической»!) прессе —должны были обновить это ощущение. Упорное противодействие левых Дум, «Выборгское воззвание»78 и убийство П.А. Столыпина в присутствии Государя — все это говорило языком недоверия к Престолу, языком ненависти и угрозы.
А между тем никакого отпора этим угрозам, никакой бескорыстно-монархической мобилизации общественности, никакого искреннего, организованного порыва к Престолу в стране не наблюдалось. Русский народный монархизм оставался пассивным и не давал Династии живого ощущения — доверия, любви, поддержки, весомости п единения. При таком положении дел воля Государя могла почувствовать себя изолированной, одинокой, бессильной или даже, как внушали генералы главного командования, — прямой помехой в деле национального объединения и спасения.Помимо этого, в первом отречении от Престола и во втором отказе немедленно приять власть — было столько живого патриотизма, опасения вызвать гражданскую войну на фронте и в тылу, столько царственного бескорыстия, скромности в учете своих личных сил и христианского приятия своей трагической судьбы («день Иова многострадального» — был днем рождения Государя, о чем сам Государь часто вспоминал), что язык не повертывается сказать слово суда или упрека. И тем не менее историческая правда должна быть выговорена — во имя будущего.
В своем замечательном исследовании, легитимно-обоснованном и лаконически-точном («Императорский Всероссийский Престол», Париж, 1922 г.), сенатор Корево79 ставит вопрос о том, имеет ли Государь Император Николай II право отречься от трона, и дает такой ответ: «в российских основных законах отречение царствующего Императора вовсе не предусматривается. Отречение до занятия Престола считается возможным, но принципиально лишь тогда, когда засим не предстоит никакого затруднения в дальнейшем наследовании престола» и когда царствующий Государь разрешает и санкционирует такое отречение. «С религиозной же точки зрения отречение Монарха Помазанника Божия —является противоречащим акту Священного Его Коронования и Миропомазания» (стр. 26—38—42).
Далее сенатор Корево указывает на то, что Государь передал право на престол Великому Князю Михаилу Александровичу, «не удостоверясь в его на то согласии» (стр. 41), т.е. не обеспечив в труднейший час истории непрерывность законного престолонаследника.
Право отречения за наследника Корево, по справедливости, отвергает совершенно; он считает главным и основным условием законности отречения, чтобы «засим не предстояло никакого затруднения в дальнейшем наследовании Престола», а отречение за наследника не могло не создать таких затруднений (стр. 29—30). Корево признает, что Великий Князь Михаил Александрович вступил на престол в час отречения Государя; что он от престола прямо не отказался, но немедленного восприятия верховной власти тоже не осуществил и обусловил такое восприятие «волею великого парода», имеющего высказаться в Учредительном Собрании. И вот, Корево прав, когда характеризует все это как «полное нарушение Основных Законов»; и в объяснение такого нарушения он ссылается на «революционное насилие и измену» (стр. 125, 42).
lt;31 октября 1952 г.gt;