123. О ПУБЛИЧНОЙ ДИПЛОМАТИИ И СТРАТЕГИИ
II
Никакое государство, — ни авторитарное, ни демократическое, ни монархию, ни республику,— нельзя строить на всеобщем, братолюбиво-сентиментальном доверии. Такое доверие уместно только в сердце праведного пустынножителя; уже в монастырском быту оно неуместно.
Это совсем не значит, что в политике, дипломатии и стратегии надо “всем не доверять”. Но для доверия необходимо иметь серьезные основания. Доверяющий несет ответственность за свое доверие: ибо он доверяет не только себя и свою жизнь (подобно отшельнику), а дело своего народа и государства. Здесь прежде чем “отрезать”, надо семь раз “примерить” и проверить, чтобы самому не оказаться по недосмотру — причастным измене и предательству.
Мера доверия различна: в политике — в дипломатии — и в стратегии; но во всех трех сферах она строго обусловлена и ограничена.
Политика отнюдь не состоит в говорении речей: это лишь поверхностная видимость ее; это иллюзия наивных людей; это ее “полая вода”. Настоящая, серьезная и глубокая политика состоит в молчании и действовании. Надо молча готовить дело; и говорить лишь в ту меру, в какую слова необходимы и насыщены волевым молчанием и подготовкою дела. Последние годы русской государственности выдвинули два противоположные облика политического “оратора”: дивное красноречие П.А.Столыпина, насыщенное молчаливою мыслью и волевым действованием, и аффектированное пусторечие Керенского, с его позой, фразой, бессмыслием и безволием.
Серьезный политик должен научиться молчать: надо говорить только необходимое и невредящее. Надо понять, что в политике все преждевременно высказанное может стать неосуществимым именно потому, что оно было высказано, и притом преждевременно. Семьдесят семь политических противников, узнав о твоем замысле, бросятся тебе наперерез и воздвигнут семьдесят семь препятствий, — по общему правилу парламентаризма “я не дам тебе сделать это, потому что я сам хочу выдвинуться”...
И сто семьдесят семь болтунов подхватят твой план, исказят его, разгласят всякий вздор, посеют недоразумения, вызовут смуту и возбудят против тебя вихрь того “общественного мнения”, которое несет пыль и подымает мусор к небу...Настоящая политика есть школа волевого молчания и решительного действования. К этому волевому молчанию, к этой страстной решительности советский террор воспитывает русский народ против своей собственной воли.
Еще несравненно большее значение имеет молчание в дипломатии и стратегии. Разговорчивый дипломат и экспансивный стратег подобно человеку, который, играя в карты, держит их лицом к противнику, а крапом к себе; или тому, который, начиная шахматную партию, отвинчивает у себя свою, данную от природы, тайно-мыслящую голову и привинчивает себе стеклянную, насквозь прозрачную башку. О Святославе рассказывают, будто он, собираясь в поход на соседей, посылал сказать им “иду на вы”; наивная легенда... трогательное полурыцарство... устаревшая манера оборонять свой народ.
Дипломат и стратег связаны прежде всего блюдением тайны; — полной тайны; — такой, что даже самая наличность тайны должна быть скрыта за легкой и естественной, добродушной любезностью. Ибо, если кто ведет себя “таинственно” и явно что-то скрывает, то он пробуждает этим в окружающих любопытство; а уж любопытные таковы: пронюхав тайну, они не успокаиваются до тех пор, пока не дознаются, в чем она... Дипломату и стратегу нужна простота и видимая “откровенность” при полной замкнутости: произносимые ими слова должны быть внутренне крепко отцежены, профильтрованы и в деловом отношении взвешены и скупы. На целый ряд вопросов они должны отвечать уклончиво, неуязвимо. Если же спрашивающий назойлив и явно добивается того, чего ему знать не следует, то надо просто пресекать его спрашивание; иногда полезно бывает указать ему при всех на то, что он задает провокационные вопросы...
Государственное дело нельзя строить вне блюдения профессиональной тайны. Кто к этому не способен, тот не заслуживает своих должностных полномочий.
Государственная власть должна быть сильна; слабая государственная власть не может властвовать, ни блюсти законы, ни ограждать свободу, ни пресекать преступления, ни поддерживать порядок. Ее сила должна импонировать.Болтливые люди не импонируют. Ее сила должна излучать авторитет: уговаривающий сам срывает свою авторитетность, ибо в самую сущность государственной власти входит ее право и ее обязанность настаивать на своих законных велениях, независимо от согласия уговариваемых. Полезно объяснять людям законы и распоряжения; но гибельно превращать законы в необязательные советы, а распоряжения в “покорнейшие просьбы”. Сила власти требует очень часто неожиданности и решительности в действии, а неожиданность невозможна без соблюдения тайны.
И так обстоит всюду: во внутреннем управлении, в дипломатии и в стратегии. Напрасно стали бы толковать эти аксиомы власти в том смысле, что они будто бы запрещают всякое свободное и доброе общение власти с гражданами, а также всякое подготовительное обсуждение, всякий совет, всякое возражение... Напрасно стали бы толковать все эти указания, как оправдание тоталитаризма... Категорически отвергая все виды тоталитаризма, мы настаиваем на авторитарности всякой государственной власти как таковой, включая и демократическую, и республиканскую власть. Всякое правительство обязано решать, действовать и нести ответственность за содеянное: оно есть волевой центр государственной жизни; забывать об этом непозволительно; уклоняться от этого преступно; угашать это волевое начало в государстве гибельно.
И всякому, кто вдумается в сущность и природу государственной власти, станет ясно, что ей необходимо предоставлять право и обязанность блюсти тайну в делах, требующих этой тайны. А таковы прежде всего дипломатия и стратегия.