120. О ПРАВОСЛАВИИ И КАТОЛИЧЕСТВЕ
IV
Эта противоположность двух исповеданий обнаруживается во всем. Так, первая задача православного миссионера — дать людям Св. Евангелие и богослужение на их языке и в полном тексте; католики держатся латинского языка, непонятного большинству народов, и воспрещают верующим самостоятельное чтение Библии.
Православная душа ищет непосредственного приближения ко Христу, во всем, от внутренней одинокой молитвы до приобщения Св. Тайн. Католик смеет думать и чувствовать о Христе только то, что ему позволит авторитетный посредник, стоящий между ним и Богом; и в самом приобщении он остается лишенным и умаленным, не приемля пресуществленного Вина и получая вместо пресуществленного Хлеба — некую замещающую его “облатку”.Далее, если вера зависит от воли и решения, то, очевидно, неверующий не верит потому, что не хочет веровать, а еретик еретичествует потому, что решил веровать по-своему; и “ведьма” служит дьяволу потому, что она одержима злою волею. Естественно, что они все преступники против Закона Божия и что их надо карать. Отсюда Инквизиция и все те жестокие дела, которыми насыщена средневековая история католической Европы; крестовые походы против еретиков, костры, пытки, истребление целых городов (напр., города Штединг в Германии, в 1234 г.); в 1568 г. все жители Нидерландов, кроме названных поименно, были приговорены к смерти, как еретики. В Испании Инквизиция исчезла окончательно лишь в 1834 году. Обоснование этих казней понятно: неверующий есть не желающий веровать, он злодей и преступник перед лицом Божиим, его ждет геенна; и вот, лучше кратковременный огонь земного костра, чем вечный огонь ада. Естественно, что люди, вынудившие веру волею сами у себя — пытаются вынудить ее и у других; и видят в неверии или инаковерии — не заблуждение, не несчастье, не ослепление, не скудость духовную, а злую волю.
Напротив, православный священник следует Ап.
Павлу (II Кор.. 1, 24) не стремиться “брать власть над чужою волею”, но “споспешествовать радости” в сердцах людей; и твердо помнить завет Христа о “плевелах”, не подлежащих преждевременному выпалыванию (Мтф. 13. 25—36). Он признает руководительную мудрость Афанасия Великого и Григория Богослова: “то, что совершается силою против желания,— не только вынуждено, несвободно и неславно, но просто даже и не состоялось” (Слово 2. 115). Отсюда и указание Митрополита Макария, данное им в 1555 году первому казанскому архиепископу Гурию180:“Всякими обычаи, как возможно, приучать ему татар к себе и приводить их любовию на крещение, а страхом их ко крещению никак не приводити”. Православная Церковь искони веровала в свободу веры, в ее независимость от земных интересов и расчетов, в ее сердечную искренность. Отсюда и слова Кирилла Иерусалимского181:
“Симон волхв в купели тело омочи водою, но сердца не просвети духом, и сниде, и изыде телом, а душою не спогре-беся и не возста”.
Далее, воля земного человека ищет власти. И Церковь, строющая веру на воле, — непременно будет искать власти. Так было у магометан; так обстоит у католиков на протяжении всей их истории. Они всегда искали в мире власти, так, как если бы Царство Божие было от мира сего; — всякой власти: самостоятельной светской власти для папы и кардиналов, а также власти над королями и императорами (вспомним средние века); власти над душами и особенно над волею своих последователей (исповедальня, как орудие); партийной власти в современном “демократическом” государстве; тайной орденской власти, тоталитарно-культурной надо всем и во всех делах (иезуиты). Они считают власть — орудием к водворению Царства Божия на земле. А эта идея всегда была чужда и Евангельскому учению, и Православной Церкви.
Власть на земле требует ловкости, компромисса, лукавства, притворства, лжи, обмана, интриги и предательства; а часто и преступления. Отсюда учение о том, что цель разрешает средства. Напрасно противники излагают это учение иезуитов так, как будто цель “оправдывает” или “освящает” дурные средства; этим они только облегчают иезуитам возражения и опровержения.
Тут речь совсем не о “праведности” или “святости”, а или о церковном разрешении, о позволенности, или же о моральной “доброкачественности”. Именно в этой связи виднейшие отцы иезуиты, как-то Эскобар-а-Мендоза182, Сот183, Толет184, Васкоц185, Лессий186, Санкец187 и некоторые другие, утверждают, что “поступки делаются хорошими или дурными в зависимости от хорошей или дурной цели”. Однако, цель человека известна только ему одному: она есть дело личное, потайное и легко поддающееся симуляции. С этим тесно связано католическое учение о допустимости и даже негреховности лжи и обмана: надо только произносимые слова истолковать про себя “иначе”, или воспользоваться двусмысленным выражением, или молча ограничить объем сказанного, или промолчать о правде — тогда ложь не ложь, и обман не обман, и ложная присяга на суде не грешна (об этом см. у иезуитов Лемкуля188, Суареца189, Бузенбаума190, Лаймана191, Санкеца, Алагоны192, Лессия, Эскобара и других).Но у иезуитов есть и другое учение, окончательно развязывающее их ордену и их церковным деятелям руки. Это учение о дурных делах, совершаемых, якобы, “по повелению Божию”. Так, у иезуита Петра Алагоны (также и у Бузенбаума) читаем: “по повелению Божию можно убивать невинного, красть, развратничать, ибо он есть Господин жизни и смерти, и потому должно исполнять Его повеление”. Само собою разумеется, что о наличности такого чудовищного и невозможного “повеления” Божия решает католический церковный авторитет, повиновение коему составляет самую сущность католической веры (все эти данные заимствуем из книги И. А. Ильина “О сопротивлении злу силою”, где указаны автентические источники”).
Тот, кто, продумав эти черты католицизма, обратится к Православной Церкви, тот увидит и поймет раз навсегда, что самые глубокие традиции обоих исповеданий противоположны и несовместимы. Мало того, он поймет еще и то, что вся русская культура слагалась, крепла и расцветала в духе Православия — и стала такою, какова она была в начале XX века, прежде всего потому, что она не была католическою.
Русский человек верил и верит любовью, молится сердцем, свободно читает Евангелие; и авторитет Церкви помогает ему в его свободе и научает его свободе, раскрывая ему духовное око, а не пугая его земными казнями во “избежание” потусторонних. Русская благотворительность и “нищелюбие” русских Царей — шли всегда от сердца и доброты. Русское искусство все целиком выросло из свободного сердечного созерцания: и парение русской поэзии и мечты русской прозы, и глубина русской живописи, и искренний лиризм русской музыки, и выразительность русской скульптуры, и одухотворенность русской архитектуры, и прочувствованность русского театра. Дух христианской любви проник и в русскую медицину, с ее духом служения, бескорыстия, интуитивно-целостного диагноза, индивидуализации пациента, братского отношения к страдающему; и в русскую юриспруденцию с ее исканием справедливости; и в русскую математику с ее предметной созерцательностью. Он создал в русской историографии традиции Соловьева, Ключевского и Забелина. Он создал в русской армии — традицию Суворова, а в русской школе традицию Ушинского и Пирогова. Надо увидеть сердцем ту глубокую связь, которая соединяет русско-православных Святых и Старцев с укладом русской, простонародной и образованной души. Весь русский быт — иной и особенный, потому, что славянская душа укрепила свое сердце в заветах Православия. И самые русские инославные исповедания (за исключением католицизма) восприняли в себя лучи этой свободы, простоты, сердечности и искренности.Вспомним еще, что все наше Белое Движение со всей его государственной верностью, с его патриотическим горением и жертвенностью поднялось из свободных и верных сердец и ими держится и доныне. Живая совесть, искренняя молитва и личное “добровольчество” принадлежат к лучшим дарам Православия, и замещать эти дары традициями католицизма нам нет ни малейшего основания.
Отсюда и наше отношение к “католицизму восточного обряда”, подготовляемому ныне в Ватикане и во многих католических монастырях. Самая идея — подчинить душу русского народа посредством притворной имитации его богослужения и водворить католицизм в России этой обманной операцией — мы переживаем как религиозно-фальшивую, безбожную и безнравственную. Так на войне корабли плавают под чужим флагом. Так провозится через границу контрабанда. Так в “Гамлете” Шекспира — брат вливает в ухо своему брату-королю смертельный яд во время его сна. И если бы кто-нибудь нуждался в доказательстве того, что есть католицизм и какими способами он захватывает власть на земле, то это последнее предприятие делает все иные доказательства излишними.
lt;30 ноября 1950 г.gt;