109. ИДЕЯ РАНГА
I
Современное человечество утратило чувство верного ранга. Поэтому оно перестало верить в идею ранга вообще, поколебало ее, расшатало и попыталось погасить ее совсем: объявить всякий ранг мнимым, произвольным, незаслуживающим ни признания, ни уважения...
“Все в жизни условно и относительно; кому что нравится и выгодно, то и хорошо; кто силен, кто умеет импонировать и принуждать, тот и выше; а остальное — человеческие выдумки, с которыми давно пора покончить”... Так обстоит во всех вопросах ранга: в политике, в искусстве, в науке, в религии и церкви — везде. И в этом состоит самая сущность революции — в сознательном, вызывающем попрании всякого ранга, в осмеянии самой идеи ранга; а все остальное является естественным и неизбежным последствием этого.На этом сокрушилась тридцать лет тому назад наша Россия. И только позже, слишком поздно, русские люди стали понимать, что здоровое чувство ранга враги подрывали в них для того, чтобы все фальсифицировать: чтобы выдвинуть худших, чтобы вознести бессовестных и бесчестных, чтобы создать новый социальный отбор бесчестия, раболепства и насилия, а когда русские люди стали это понимать, то увидели себя в ярме; увидели себя перед выбором: или участвовать в раболепстве и бесчестии — или погибать в лишениях и унижениях. Ранг был не просто “отменен”: он был украден, злоупотреблен, фальсифицирован и заменен новым “анти-рангом”.
И вот, среди современного человечества есть два различных миросозерцания: ранговое и эгалитарное. Они стоят в борьбе друг с другом — на всем протяжении земли и во всех областях культуры. Досмотрим в этом все до конца.
1. — Люди равенства (эгалитаристы) не любят и не терпят превосходства: они отвертываются от него, стараются его не замечать; они всегда готовы подвергнуть его сомнению, закритиковать, осмеять, “задвинуть” его интригою или клеветою; или, еще хуже, фальсифицировать его, выдвигая рекламою “своих” — обычно бездарных, тупых, криводушных, двусмысленных разлагателей, но...
покорных. “Мы не терпим никакого превосходства, — говорили мне дословно умные республиканцы одного из демократических государств, — всякому выдающемуся человеку мы сумеем затрудните и испортить жизнь, чтобы он не заносился; но если он, несмотря на это, чего-нибудь достигнет, то мы, пожалуй, поставим ему посмертный памятник”... “У нас в школе, — рассказывал профессор из другого демократического государства,— планомерно заваливают учеников необъятными фактическими сведениями и гасят у них в душах все, что связано с творческим воображением: добиваются равенства, трафаретного сходства и убивают индивидуальность”. Слушая такие признания, я молча поучаюсь и вспоминаю Петра Верховенского (в “Бесах” Достоевского). “Не надо высших способностей! Высшие способности всегда захватывали власть и были деспотами... их изгоняют или казнят. Цицерону отрезывается язык, Копернику выкалывают глаза, Шекспир побивается каменьями... Рабы должны быть равны... Мы всякого гения потушим в младенчестве. Все к одному знаменателю, полное равенство”...Так, люди равенства считают всякий духовный ранг — произвольной выдумкой, посяганием или узурпацией; таков был дух первой французской революции, объявившей, что “люди родятся равными”, и обратившейся в виде доказательства к гильотине. Согласно такому воззрению — в людях существенно сходное и одинаковое, тогда как различное, особенное и своеобразное (тем более превосходное) — несущественно. Одна советская коммунистка так и требовала во всеуслышание: “все должны делать только то, что все могут делать” (долой высшие способности!).
Это воззрение, исторически говоря, родится из семейных и социальных несправедливостей, из обиды, зависти “подполья” (описанного у Достоевского), безбожия и духовной слепоты; оно питается отвлеченным мышлением, отвертывается от всякого несходства и презирает всякое превосходство. Оно выражает себя в “обще-утвердительных” суждениях (“все одинаковы, все равны, всем всего поровну!”) и в “обще-отрицательных” суждениях (“никто не смеет быть лучше, выше, богаче; никому не предоставлять никаких преимуществ” и т.
д.). Это воззрение безответственно, заносчиво, материалистично, завистливо, мстительно, безбожно, революционно и социалистично. Оно не считается с природой, вечно производящей бесконечное разнообразие; и потому оно противоестественно. Оно не считается и с духом, берегущим каждого человека, как единственного в своем роде и драгоценного в своем своеобразии “сына Божия”; и потому оно противодуховно. Политически это воззрение “верует” во всеобщее равное голосование, в арифметический подсчет голосов, в “народный суверенитет”; и тяготеет к республике.2. — Люди, признающие значение ранга (сторонники духа и справедливости, индивидуалисты), не верят ни в естественное равенство, ни в искусственное и насильственное уравнение. Они считают, что все люди, сколько их ни есть, родятся неодинаковыми, своеобразными и самобытными, и затем, по мере своего развития и совершенствования — делаются все более самобытными и своеобразными. В этом не только нет никакой беды или опасности, но, напротив, это естественно-нормально и духовно желательно. Но так как люди от природы различны и своеобразны, то справедливость требует, чтобы к ним и относились неодинаково, т. е. соответственно с их свойствами, качествами, знаниями и делами. Ибо справедливость не только не предписывает равенства, но, напротив, она состоит в предметном неравенстве, водворяемом всюду, где возможно (см. “Н. 3.”, №76—79).
Итак, “люди рангового воззрения” видят естественную неодинаковость ближних, ценят их духовное своеобразие и удостоверяются на каждом шагу наблюдением, умом и сердцем, что равенства в действительности нет, что оно только выдумывается ограниченными и завистливыми людьми и что введение его было бы несправедливо и насильственно. И если они замечают где-нибудь “сходство”, то они сохраняют уверенность в том, что за этим видимым и поверхностным подобием — скрывается сущая и драгоценная неодинаковость. Живая сущность людей не в том, что их уподобляет, а именно в том, что делает их единственными в своем роде и незаменимыми.
Ранговое воззрение родится, исторически говоря, из естественного отцовства-материнства, а духовно — из религиозного благоговения. Оно питается внимательным наблюдением природы, чуткою совестью, чувством справедливости, живою, индивидуализирующей любовью и молитвенным созерцанием совершенства Божия. Оно выражается в осторожных и вдумчивых “частных” суждениях — то положительных (напр., “люди редко похожи друг на друга”, “некоторые люди завистливы”, “этот человек умнее других”, а “этот честнее многих”; “мне радостно преклониться перед ее добротою” или “перед его храбростью” и т. д.; отсюда культ героев!); то отрицательных (напр., “многие люди не терпят чужого превосходства”, “есть люди, неспособные к политическому голосованию”, “многие демагоги совсем не думают о социальной справедливости” и т. д.). Это воззрение движимо чувством ответственности и справедливости; оно способно к трезвому смирению и умеет радоваться чужому качеству; оно духовно, склонно к традиции и консервативности; оно естественно, органично, лояльно и религиозно. Политически оно стремится к отбору лучших людей,— будь то назначением или голосованием, и тяготеет к монархии.
lt;15 сентября 1950 г.gt;