МЕТАФИЗИЧЕСКИЕ ПРЕДПОСЫЛКИ ХРИСТИАНСКОГО ПРАВОСОЗНАНИЯ
Европейское культурное сознание, прошедшее школу платонизма и христианства, твердо уверилось в том, что, кроме физической реальности, существует еще и реальность метафизическая и что реалии метафизического характера нельзя увидеть земными очами.
Но вместе с тем оно знало, что их можно сделать предметом умственного созерцания, обозначив словом, знаком, изображением. Так возникали культурные символы, состоявшие из двух основных компонентов, один из которых, смысловой, был как бы погружен в метафизическую реальность и потому невидим, а второй выступал доступным для непосредственного, чувственного восприятия.Среди многообразия символов в христианском сознании ведущее место занимают символы Бога и дьявола, за которыми стоят главные сверхприродные силы, творящая и разрушающая. В целом же в мировой драме участвуют три главных действующих лица — Бог, дьявол и человек и у каждого из них своя, особая роль. Бог зовет человека ввысь, дает ему силы устремляться к возвышенным идеалам. Дьявол подталкивает к зияющей бездне зла, пороков, преступлений, нравственной гибели. Но, несмотря на свою абсолютность, эти метафизические сверхсилы позволяют человеку иметь свободную волю. И в этом обладании свободной волей состоит абсолютность человеческого существа. Таким образом в христианской культуре три абсолютные величины ведут между собой триалог, который обнаруживается в нескольких вариантах. Первый — это когда все три голоса звучат внутри одного субъекта, принимая вид противоречащих друг другу мотивов. Второй — когда партии абсолютов распределяются между разными человеческими субъектами, каждый из которых отстаивает только какую-то одну из трех позиций.
У данного триалога имеется еще и культурно-историческое измерение. За каждым из трех абсолютов просматривается определенная тенденция, ставящая на первое место одно из них и защищающая его право на доминирование.
Так возникают т е о-
дицея (оправдание Бога), дьявол од ицея (оправдание дьявола) и антроподицея (оправдание человека). Каждая из них имеет статус культурно-исторической парадигмы, в каждой присутствует мощный императивный, нормативно-ценностный заряд, обусловленный давлением сосредоточенных в их содержании массивов метафизического, социально-исторического, религиозно-этического опыта, воздействующего как на сознание, так и на подсознательные уровни человеческой психики.
РЕНЕССАНСНЫЙ АНТРОПОЦЕНТРИЗМ КАК АПОЛОГИЯ СВОБОДЫ
Ренессансом, или Возрождением, именуется эпоха европейской истории, приходящаяся на XIV—XVI века. Это был период, когда совершался переход от феодального средневековья к современному типу западной цивилизации, происходила смена типов культуры, систем ценностей и форм миросозерцания.
К. Ясперс утверждал, что сущность Ренессанса, где бы он ни заявлял о себе, состоит в том, что в культуре возникает воспоминание о возможностях и ценностях «осевого времени» и желание, потребность в их возрождении. Новообразующаяся цивилизация как бы пытается припасть к своим истокам, приобщиться к ценностям «осевого времени» и в итоге получает мощный творческий импульс для своего дальнейшего развития.
Ренессанс — переходная и потому чрезвычайно противоречивая эпоха, когда совершался целый ряд радикальных социокультурных метаморфоз в европейском нормативно-ценностном сознании.
Во-первых, изменилась модель мироздания. Средневековая картина конечной Вселенной сменяется умозрительной моделью бесконечного Космоса. Возникает идея самодвижения космической материи, в результате которой исчезает необходимость в Боге как перводвигателе и первоисточнике миропорядка, поскольку все движется и без него. Традиционный образ космического и социального порядка, за которым надзирал Верховный судья и Миро-держец, сменяется картиной Вселенной как темной бездны, служащей грандиозным вместилищем небесных тел.
Во-вторых, происходит смена моделей культуры.
После удаления Бога из центра миропорядка на освободившееся место человек ставит самого себя, присваивая себе функции хозяина в огромной вселенской мастерской. Вместе с «обезбоживанием», «разволшебствлением» (М. Вебер) мира происходит рационализация мышления, когда уже не вера, а разум («рацио») становится
главным средством ориентации среди норм и ценностей окружающей действительности. Традиционные мифологемы и теологе-мы постепенно вытесняются естественнонаучными знаниями. Священное писание утрачивает значительную долю своего прежнего авторитета. Зато возрастает авторитет науки, эмпирического и экспериментального знания. Геоцентрическая модель культуры уступает место антропоцентрической модели.
В-третьих, появляется новый социокультурный тип личности. На смену средневековому человеку приходит ренессансная личность с явно выраженными и к тому же резко усилившимися трансгрессивными наклонностями. Это человек, который рвется к неизведанному и запретному. Он — отважный честолюбец и авантюрист, рассчитывающий только на себя и на фортуну. Новатор, исследователь, мореплаватель, землепроходец, он проявляет во всех своих предприятиях необычайную энергию и изобретательность. Вместо христианского смирения он демонстрирует неодолимую гордыню, а вместо самоотверженного и преданного служения Богу — дерзкие порывы к освоению и покорению мира. Регулярным христианским размышлениям о смерти он предпочитает жизнелюбие во всех возможных видах. Смысл жизни он видит не в служении религиозным святыням, а в самореализации своих задатков и в самоутверждении своего «Я».
В-четвертых, открывается новое социальное пространство свободы. Развитию товарно-денежных отношений сопутствует распад феодальных структур, всей прежней системы замкнутых натуральных хозяйств. У индивидов появляются значительные возможности в свободе выбора занятий и в социальном самоопределении.
Ренессансный антропоцентризм опирается на следующие постулаты:
1) человек совершенен, ни в чем не уступает развенчанному Богу, являясь «красой Вселенной, венцом всего живущего»;
2) поскольку человек совершенен, ему следует все свои силы направить на освоение, преобразование, совершенствование мира;
3) беспредельные возможности человека как единственного во Вселенной разумного существа и бесконечные возможности совершенствования мира открывают перспективу бесконечного прогресса.
Осуществление «теомахии» (убийства Бога), превращение картины мироздания в метафизический «натюрморт», а точнее «тео-морт», где вместо мертвой природы был изображен мертвый Бог, позволило восстановить в правах античный тезис Протагора о
человеке как мере всех вещей. Вместе с тем антропоцентризм, выступивший в маске гуманизма, не замедлил обнаружить свою двойственность: наряду с апологией человеческого достоинства и беспредельной свободы он нес в себе зерна имморализма и мифологии иллюзорного всемогущества человека.
Обнаружив в себе духовные и энергетические резервы, пребывавшие дотоле в невостребованном виде, и упорствуя в иллюзии собственного величия, человек видел себя в роли преобразователя социальной реальности и творца истории. Его не слишком прельщала открывшаяся вместе с невиданной дотоле духовной свободой возможность творить из себя нравственно совершенное существо. Совсем напротив, раздвинувшиеся нормативные рамки, расширившееся пространство свободы открыли простор для распространения авантюрно-криминальных умонастроений.
Ренессансный человек, вставший на путь самообоготворения, вообразивший себя стоящим выше всего сущего, сознающий себя не частицей мироздания, обязанной существовать по его законам, а хозяином, который никому не подотчетен, почел себя за меру всех вещей, при этом он как бы забыл о своем свойстве постоянно увлекаться и нарушать меру, о том, что чрезмерность во всем — одна из основных особенностей его негармоничной, «фаустовской» души. Он оказался обуреваем интеллектуальной гордыней, которая в прежней, теоцентрической модели мира и культуры занимала первое место в иерархии из семи смертных грехов. Теперь же грех превратился в доблесть. А доблестью стало именоваться высокомерное пренебрежение высшими, абсолютными запретами и дерзкое своеволие, оправдывающее все, что угодно, даже преступления. То, что прежде казалось незыблемым и непреложным, становится сомнительным. Исчезают абсолютные критерии нравственных оценок, воцаряется шаткость в представлениях о добре и зле, утрачивается понимание истинного человеческого предназначения.