Церковная политика Константина Великого

Христианство появилось в Римском государстве в I веке на развалинах классического античного мира. Формой сохранения античных традиций в новых исторических условиях стала империя.

складывались непросто, христиане подвергались гонениям. Несмотря на это христианизация империи продолжалась. Впрочем, до начала IV в. она носила преимущественно спонтанный характер, протекала в условиях нелегального или полулегального статуса христианской религии в римском государстве, и влияние христианства на различные стороны и сферы жизни римского общества было незначительным. По определению М.Казакова, христианизация представляла собой процесс взаимодействия и взаимовлияния всех структур позднеантичной цивилизации (экономики, социальной сферы, государства, идеологии и культуры) и христианской религии со всеми ее институтами (церковью, как политическим и экономическим организмом, христианской идеологией и культурой)^[191]. Политический аспект христианизации включал формирование церкви, как политического института Римской империи, с одной стороны, религиозную политику римского правительства, с другой, и взаимодействие между церковью и государством, с третьей.

Сложившиеся взаимоотношения церкви и государства в Византии своим особым характером во многом обязаны Константину I (ок. 285-337), римскому

192

императору с 306 года . В литературе существует множество трактовок того, что побудило его обратиться к христианской вере - начиная с версии о чуде,

193

исходящей от его биографа Евсевия Кесарийского , и заканчивая мнением историков-рационалистов, считающих, что кризис III века в Римской империи привел к разрыву традиционных социальных связей, неуверенности в завтрашнем дне и к потере веры в языческих богов^{[192] [193] [194]}.

Следует согласиться с историком С. Рансименом в том, что в IV в. Римскую империю одолевало множество проблем: организационных и военных, социальных и экономических, что порождало атмосферу безнадежности и страха. В этих условиях в поисках морального единства правители всегда преследовали отдельные религиозные секты, к которым относились в Риме христиане. Поэтому внезапное покровительство императора Константина христианам, численность которых составляла не более седьмой части населения империи, означало произвести революцию в политике и являлось рискованной затеей^[196]. Почему же всё-таки произошло его обращение к христианству? На наш взгляд, наиболее близкой к истине представляется точка зрения А. Рудокваса, согласно которой «вера Константина была по существу верой язычника, избравшего среди многих богов одного в качестве покровителя, и хотя и относящегося враждебно к другим богам, но не сомневающегося в их существовании. При этом специфической чертой подобного миросозерцания является упование прежде всего не на блага в

197

потустороннем мире, но на божественную помощь в практической жизни» . С этой позиции политика Константина не кажется революционной, поскольку он не навязывает всем гражданам империи исповедание христианства, а придает этой религии равный с остальными статус. Юридически это уравнивание было зафиксировано в 313 г. так называемым Миланским эдиктом - плодом договора Константина с Лицинием - императором, правившим в то время восточной частью империи. Язычник Лициний породнился с Константином, и заключая договор о браке между Лицинием и сестрой Константина, два

198

государя договорились и о религиозной политике .

Подлинный текст постановления до нас не дошел, его нет в кодексе Феодосия, но он сохранился у христианского писателя Лактанция в форме написанного по-латыни рескрипта Лициния, данного на имя префекта Никомедии 13 июня 313 г.^{[197] [198] [199]}, и у Евсевия Кесарийского в «Церковной истории», в серии документов, переведенных с латинского на греческий, как «копия императорских постановлений в переводе с латинского»^{[200] [201]} (кн.10.5).

Небезынтересно привести его целиком: «С давних пор, считая, что не следует стеснять свободу богопочитания, но, напротив, надо предоставлять уму и воле каждого заниматься Божественными предметами по собственному

выбору, мы издали повеление как всем другим, так и христианам хранить свою

201

веру и свое богопочитание . Но так как в указе, содержавшем это разрешение,

были упомянуты неопределенно многие и различные вероисповедания, то, возможно, некоторые вскоре лишились возможности хранить свою веру. Когда же я, Константин август, и я, Лициний август, благополучно прибыли в Медиолан и обсуждали всё, что относится к общей пользе и благополучию, то среди прочего, что сочли мы во многих отношениях полезным для всех, решили прежде всего издать постановление, которое поддерживало бы страх Божий и благоговение, то есть даровать и христианам, и всем свободно, по своему собственному желанию выбирать веру, дабы небесное Божество, как бы Его ни называли, относилось благосклонно и к нам, и к подданным нашим. Итак, руководствуясь здравым и правым смыслом, мы объявляем следующее наше решение: никому не запрещается свободно избирать и соблюдать христианскую веру и каждому даруется свобода обратить свою мысль к той вере, которая, по его мнению, ему подходит, дабы Божество ниспосылало нам во всех случаях скорую помощь и всякое благо...Отныне всякий, свободно и просто выбравший христианскую веру, может соблюдать ее без какой бы то ни было помехи..мы даровали христианам полное право совершать богослужение.

Таким образом, Миланский эдикт даровал свободу вероисповедания всем гражданам, т.е. являлся законом о веротерпимости. Здесь также подтверждается то, что Константин не воспринимал христианскую религию как единственную, ему важны были, прежде всего, практические интересы. Итак, Константин признал христианство религией, равноправной с другими, а значит, и с язычеством, следовательно, во время правления Константина еще

нельзя говорить о торжестве христианства. Христианство казалось императору

203

вполне совместимым с язычеством . Хотя необходимо отметить, что, получив равный статус с другими религиями, христианство отныне не только перестало быть гонимо, но, вступило под защиту государства. Причём, практическая польза от этой протекции для христиан вытекала из второй части Миланского эдикта: «Кроме того, касательно христиан мы постановляем следующее: если места, в которых они раньше собирались..., куплены у нашей казны или у кого-либо, то пусть их вернут христианам безвозмездно, без возврата заплаченной за них суммы, немедленно и беспрекословно. Равным образом получившие такие места в дар должны немедленно вернуть их христианам. И если купившие эти места или получившие их в дар хотят просить за них . вознаграждения, то пусть обратятся в суд к нашему правителю, и наша милость не оставит их просьбы без внимания. Все это.должно быть возвращено христианскому обществу без промедления. .А чтобы закон этот, свидетельствующий о нашем благожелательстве, был доведен до сведения всех, (следует) написанное нами обнародовать всюду и сообщить всем, дабы закон, данный по нашей доброте, оказался всем известен»^{[203] [204] [205].}

Таким образом, Миланский эдикт, хотя и не провозгласил христианство государственной религией, но перевёл его из разряда гонимых, запрещенных исповеданий, в разряд разрешённых. Он не дает ниакого основания говорить о том, что при Константине христианство было поставлено во главе всех других религий, которые признавались лишь терпимыми, и что он установил не толерантность, а провозгласил господство христианства. Когда встаёт вопрос о господстве или равных правах христианства с язычеством после появления

205

этого закона, решение должно быть в пользу равных прав . Однако значение Миланского эдикта, действительно велико как акта, положившего конец бесправному положению христиан в империи и через объявление полной религиозной свободы низведшего язычество de jure из прежнего положения

единой государственной религии в ряд всех других религий»^{[206] [207] [208].}

Но можно ли утверждать, что после появления Миланского эдикта христианство занимает положение единой государственной религии? Изменилась ли политика Константина по отношению к другим вероисповеданиям, в частности, к прежде господствовавшему язычеству? В Миланском эдикте провозглашалась возможность «христианам хранить свою веру и свое богопочитание», «как всем другим», т.е. значение язычества никоим образом не умалялось. Однако если верить биографу императора, подобная веротерпимость сохранялась недолго. Согласно Евсевию, чем больше Константин убеждался в правильности избранной им веры, в практической пользе поклонения христианскому Богу, тем суровее становились меры, принимаемые им против язычников. Именно Евсевий написал, что император «своими законами и указами непрестанно запрещал приносить жертвы идолам, вопрошать гадателей, воздвигать статуи, совершать таинственные посвящения

207

и осквернять города убийствами гладиаторов» . Далее кесарийский епископ приводит пример того, что «в одном финикийском городе граждане предали огню бесчисленное множество истуканов...А по другим епархиям...они и в селениях, и в городах истребляли всё, прежде почитавшееся священным, изображения из различного рода материалов, и смотрели на них, как на ничто, также, не ожидая ни от кого приказания, разрушали высоко поднимавшиеся

капища и рощи и, на развалинах их воздвигая церкви, отрекались от прежнего

208

образа мыслей, или заблуждений» .

Не следует забывать также и то, что император Константин продолжал призывать «непобедимое солнце» (sol invictis) на монетах и в официальных документах, оставаясь «высшим первосвященником» (pontifex maximus) официального римского синкретического язычества^[211]. Кроме того, Константин дал своё согласие на сооружение храма своему «божеству» (numini nostro) в городе Гиспелле в Средней Италии^{[212] [213] [214]}. Себя он, конечно, не считал богом, но своих предшественников он охотно называл «божественными», не отказался он и от ореола, который в его время был признаком божественности и был совершенно чужд христианству.

213

Что касается закона 315 г. , угрожавшего сожжением евреям, которые

214

стали бы побивать камнями верующих, сошедшихся для богопочитания , то этот закон, на наш взгляд, рассматривал иудеев не как инакомыслящих, а как лиц, совершающих преступление, за которое они должны понести наказание. Следовательно, явных гонений на язычников и лиц других вероисповеданий не было, а это подтверждает сентенцию о том, что христианство при Константине Великом ещё не превратилось в государственную религию Римской империи.

В современном праве государственная (официальная) религия - это конституционно-правовой институт, означающий, что соответствующая церковь признается частью официальной организации государства, что проявляется в том, что государство, во-первых, финансирует данную церковь, во-вторых, участвует в назначении священников, в-третьих, утверждает акты, регулирующие внутреннюю деятельность данной церкви, в-четвертых,

215

признает за ней такие функции, как регистрация браков, рождения, смерти . Таким образом, основными критериями превращения той или иной религии в государственную является признание за данной религиозной организацией определённого статуса в государстве, предоставление ей прав юридического лица в гражданских правоотношениях, передача организации верующих определенных прав с возложением в то же самое время на них определенных обязанностей.

Действительно, одновременно с объявлением религиозной свободы христианские общины стали признаваться юридическими лицами, что создавало для христианства совершенно новое положение в правовом отношении. До этого времени, по словам Н.С.Суворова, имущество, составлявшееся из приношений христиан и находившееся в управлении епископа, не было имуществом юридического лица, если только христианская община в том или ином городе не легитимировала себя перед правительством, как одна из похоронных коллегий^{[215] [216] [217]}. При этом в законах первого христианского императора церковь еще представлялась как союз, как одна из

217

коллегий, хорошо известных римской юридической жизни . Хотя отдельные церкви (ecclesiae) уже рассматривались как самостоятельные юридические субъекты - церковные учреждения, находящиеся под наблюдением церковных властей (епископов)^{[218] [219]}. Так, законом 321 года Константин Великий утвердил за Церковью право приобретать недвижимое имущество и владеть им. В силу этого акта она стала принимать в свое владение имения от ревностных христиан, особенно по духовным завещаниям. Закон 321 г. разрешил также

219

делать всевозможные вклады в христианские церкви .

Кроме того, христианским общинам возвращалось их прежнее имущество, о чём сообщал и Евсевий Кесарийский, приводя копию императорского постановления, содержащегося в письме, где приказано «вернуть христианам кафолической Церкви в каждом городе или в других местах все, что им принадлежало и что теперь находится во владении или граждан, или иных лиц», ибо ещё в Миланском эдикте было предписано «вернуть церквам их прежнюю собственность». Причём адресат письма Константина (Анулин) должен был позаботиться, «чтобы сады, дома, вообще все, принадлежавшие этим церквам, было целиком и как можно скорее возвращено им»^[220]. Кроме того, в 313 или 315 гг. церковь была освобождена от податей, tributum и аииопа^{[221] [222] [223]}. Таким образом, приведенные законы свидетельствует о предоставлении христианской церкви имущественной правоспособности. В дальнейшем имущественная правоспособность церкви получила государственное признание: церкви предоставлено было право

принимать дарения и легаты, право наследования по завещанию и без

222

такового .

Права предоставлялись не только церковной организации, но и верующим христианам. Как отмечалось, в 313 году они были избавлены от личных повинностей. В 322 г. было запрещено насильно привлекать их к

223

участию в языческих празднествах . Частным лицам согласно закону 319 г. вообще запрещалось приносить жертвы идолам и обращаться к гаданиям у себя на дому^[224].

Особые привилегии получили при Константине священнослужители. Согласно закону от 319 года они были освобождены от поголовной или личной подати, от военной повинности, от обязательного прохождения общественных должностей. Последнее узаконение сам император обосновывал следующим образом: «Так как во многих случаях обнаруживается, что пренебрежение к вере... влечет за собой великие народные бедствия, а соблюдение ее, согласное с законами, доставляет, по благоволению Божию, великое благополучие Римскому государству и всем человеческим делам особенное счастье, то нами решено, ... что мужи, отличающиеся должной святостью, повинующиеся закону и отдающие свои силы на службу Божественной вере, должны получить награду за свои труды. Поэтому лиц, ... отдавших себя на служение этой святой вере (обычно их называют клириками), желаю я раз навсегда освободить от всех общественных обязанностей, дабы не были они отвлекаемы от служения Богу каким-нибудь обманом или святотатственным поползновением, но без всякой помехи исполняли свой закон. Если они будут служить Богу со всей ревностью, то это принесет много пользы и делам общественным»^[225]. Правда в законе от 1 июня 326 года, принятом, вероятно, вследствие злоупотреблений уточняется, что «освобождение от обязательных публичных служб не должно затрагивать интересов народа и не должно быть беспорядочно допущено в отношении всех под предлогом вступления в клирики, не следует большое число членов присоединять к духовенству безрассудно и сверх меры, но лучше когда клирик умрет и другой будет избран на его место»^{[226] [227]}. В любом случае мы видим, что Константин преследует лишь практические интересы, воспринимает христианство, как религию, которая принесла благополучие Риму, а тех, кто ему «служит», как лиц, которых нельзя отвлекать от исполнения их главной обязанности, как это было ранее с жрецами-язычниками. Кстати сказать, последние также не были забыты императором. В 337 г. император издал указ, предписывающий «освободить жрецов (речь идет о жрецах провинциального культа, представлявших города в столице провинции), пожизненных фламинов (так назывались жрецы различных храмов) и бывших дуумвиров от повинностей по анноне, основных

227

и второстепенных» . И хотя христианству Константин отдавал явное предпочтение, он отнюдь не намеревался сделать эту религию единственной

официальной государственной религией Римской империи, и его религиозная

228

политика в целом характеризуется довольно широкой веротерпимостью .

Как бы то ни было, вышеуказанные мероприятия Константина в отношении христианской религии свидетельствуют о выделении её самой и лиц, её исповедующих, особым образом. Ещё одно подтверждение этому - закон, по которому очень важные привилегии были даны епископским судам в сфере гражданского судопроизводства. Всякий человек имел право, по соглашению с тяжущейся стороной, переносить любое гражданское дело на епископский суд, хотя бы дело в гражданском суде уже было начато.

Речь идет о двух законах^{[228] [229] [230] [231]}, один из которых предписывает, что если кто- либо обратится к суду епископа, ему должна быть предоставлена возможность судиться и передать дело из области регулирования светского права «христианскому закону» (ad legem Christianam), даже в том случае, если дело уже начало слушаться в светском суде. Решение епископского суда считается непреложным, что бы он ни постановил, но дело может рассматриваться этим

230

судом, только если обе тяжущиеся стороны согласны на это . Следовательно, компетенция епископского суда была расширена, поскольку до этого момента епископы выносили свое суждение лишь по внутрицерковным делам, требующим оценки нравственного состояния, например, в случае совершения христианином уголовного преступления - еще до того, как он будет осужден государственным судом. Соответственно, наказания, налагавшиеся этим судом,

~ 231

имели также внутрицерковный характер .

Более важным, по мнению ряда исследователей, является закон 333 года, по которому компетенция епископских судов была еще более расширена: 1) решения епископов должны были признаваться окончательными по делам лиц всех сословий и всякого возраста; 2) всякое гражданское дело могло быть перенесено в епископский суд на любой стадии процесса и даже при нежелании противной стороны; 3) приговоры епископских судов должны были утверждаться светскими судьями; 4) при этом, доказательство, признанное епископом, любой судья должен принимать, не сомневаясь, и не должен выслушиваться другой свидетель, если сторона данное «доказательство епископа» (testimonium episcopi) уже представила. Основанием для этого является то, что епископское решение подкреплено авторитетом истины, незапятнанно подкупом, и исходит от святого человека (a sacrosanctae

232

homine) ; 5) все дела, решённые епископским судом, приобретают характер общей нормы, становятся судебным прецедентом, обязательным к употреблению в дальнейшем и в светских судах. С точки зрения А. Васильева, данные судебные привилегии, увеличивая авторитет епископов в глазах общества, в то же время являлись для них тяжелым бременем, так как создавали немало осложнений: претерпевшая сторона в силу

безапелляционности епископского приговора, который не всегда мог быть правильным, сохраняла в себе чувство раздражения и недовольства. К тому же привлечение епископов к исполнению светских функций вносило в их среду

233

чрезвычайно много мирских интересов . В этой связи доводы, приводимые Константином Великим относительно увеличения компетенции епископских судов, заслуживают особого внимания. Император говорит об авторитете истины, неподкупности и святости епископов, выдвигая, тем самым, моральный критерий на первое место. Несмотря на то, что эти законы явно имеют прохристианский характер, невольно напрашивается сравнение с «царским» Римом, когда судебные функции исполняли жрецы, которыми могли стать только лица безукоризненного поведения^{[232] [233] [234]}.

Таким образом, большинство мероприятий Константина, на наш взгляд, свидетельствуют об уравнивании христианства с другими религиями и защите христиан от преследований.

Сама христианская церковь также воспринимала императора как своего

защитника. Причём, распространялась эта защита не только на угрозы церкви извне, т.е. преследования, но и на опасности, подстерегавшие её изнутри. В первую очередь, опасность представлял церковный раскол вследствие разногласий по догматическим вопросам. По словам М. Казакова, IV век оказался особенно «урожайным» на ереси: так христианский автор Епифаний перечисляет 60 ересей, его младший современник Филастрий - 128, Августин в начале V в., использовав эти данные, привел цифру 87, а Феодорит в середине V в. насчитывал 56 еретических учений. Наиболее полным официальным списком ересей явился список Феодосия II, перечисляющий 22 еретических

235

учения . В первой половине IV в. особую опасность представляла ересь александрийского священника и проповедника Ария, которая распространилась не только в Египте, но и за его пределами^{[235] [236].}

Ощутив императорскую поддержку в решении «внешних» проблем, церковные иерархи надеялись найти помощь со стороны императора и при решении проблем внутренних. В значительной степени это связано с тем, что древнеримские представления об отношениях между служителями культа и священной особой императора были перенесены на отношение между епископатом и христианским монархом. Римский император был не только верховный охранитель римских sacra (святынь), но он и сам был богом. Конечно, в христианстве никто уже не считал царя богом, но все-таки от языческого культа земного властелина кое-что сохранилось: христианский император склонен был думать, что он является верховным выразителем и истолкователем Божиих велений, тем более, что он издревле носил звание «верховного жреца» (pontifex maximus), которому были подчинены все жрецы. Если в ранней империи именно они создавали базис для императорского культа, то сейчас христианские епископы и священники искали собственные

пути сакрализации императоров, ставших христианами . Государственное право Рима присвоило служению религии значение высшего государственного служения. Римские императоры и по принятии христианства не могли отказаться от мысли, что ius sacrnm (священное право) есть составная часть ius publici (государственного права) и что единая религия должна служить основой

238

государственной жизни .

Поэтому для Константина Великого разногласия внутри единой церкви были и неожиданностью и ударом. Победа над Лицинием в 323 г. окончательно утвердила его единодержавие и ему, по мнению ряда исследователей, рисовался образ единой империи, изнутри духовно обновленной единой

239

Церковью . Однако когда в 324 году император прибыл в Никомедию, где получил целый ряд жалоб со стороны как противников Ария, так и его сторонников, он, желая, прежде всего, сохранить церковный мир в государстве, обратился с письмами к епископу Александру Александрийскому и Арию, где убеждал их примириться^{[237] [238] [239] [240] [241]}. Постепенно поняв всю глубину возникших разногласий, Константин увидел, что уже образовались две партии, не столько религиозные, сколько политические. Если до этого момента он ловко лавировал между борющимися сторонами, то сейчас решил непосредственно выйти на поле битвы, чтобы помешать новым центробежным тенденциям

241

разрушить единство империи и целостность укрепляющейся системы власти . Император решил созвать собор епископов «всей империи - ойкумены (οικυμενη)». До сих пор соборная практика применялась довольно широко. Но все это были соборы местные, проходившие в Африке, Александрии, Сирии, Малой Азии. Даже соседние области, например Египет и Антиохия, ни разу не

242

собирались вместе^[242]. Первый Вселенский собор был созван императорскими грамотами в 325 году в вифинском городе Никея. Вселенским он был не по

числу епископов (обычно число никейских отцов определяется в 318 человек), а по замыслу и значению - впервые после столетий полуподпольного

243

существования собрались епископы со всех частей Церкви , со всех частей империи.

Для нас же б0льшую значимость представляют не столько догматические итоги этого собора, осудившего Ария, отрицавшего единосущность Бога-отца и Бога-сына, сколько сама организация деятельности собора. Во-первых, епископы были созваны императорскими грамотами, во-вторых, император обеспечил возможность прибытия на собор, ибо «одним епископам дано было право ехать за счет казны, другим доставлено много вьючных животных»^{[243] [244] [245] [246] [247]}. В-

245

третьих, император председательствовал на соборе , называл себя

246 247

«сослужителем» епископов , а также епископом «внешних дел церкви» , наконец, в-четвертых, Константин утвердил решение собора^{[248] [249]}. Значимость этого точно отметил А.Карташёв, подчёркивая что так оформилось всеимперское, вселенское, для всех обязательное решение церкви, и государственно-общеобязательное повеление верховной императорской власти. Подобной формальной полновесности решения богословского вопроса и вероопределения до сих пор еще не было в практике и действительности

- 249

жизни церковной» .

Иными словами, в соборном движении IV века наметилась черта, важная для всей последующей истории отношений между духовной и светской властью, между церковью и государством. Начиная с Константина Великого, государственная власть так или иначе влияет на церковную жизнь. По словам русского церковного историка П. И. Малицкого, «влияние государства на церковную жизнь прежде всего сказалось в широком участии византийских императоров в церковных делах. Широта этого участия вытекала из традиционной религиозной политики Рима. Римский император, как pontifex maximus, был высочайшим служителем и покровителем своей языческой государственной религии. Такое положение по отношению к христианской церкви заняли и христианские императоры»^[250].

Таким образом, в религиозной политике императора Константина чётко прослеживаются два момента: веротерпимость по отношению ко всем исповеданиям, обозначенная Миланским эдиктом, и выделение особым образом христианства и христианской церкви. Церковь получила права юридического лица, христиане стали пользоваться определенными привилегиями, некоторые внутрицерковные вопросы стали решаться с участием императора. Но Константин не участвовал в назначении священнослужителей, а церковная организация не выполняла функции регистрации браков, рождения и смерти. Кроме того, финансирование христианской церкви со стороны государства также не осуществлялось. Что же касается строительства храмов, о которых упоминает Евсевий^{[251] [252], то не следует забывать, что по приказу Константина воздвигались и языческие сооружения. Вышесказанное ещё раз подчеркивает, что религиозная политика императора носила практический характер: почитать всех богов, в том числе и христианского, дабы это приносило пользу империи. Как отмечает А.Рудоквас, вера Константина имела характер синкретизма, который может быть охарактеризован как устранение деления богов на своих и чужих, стремление к умилостивлению всех духовных сил, чье реальное бытие проявляется в}

252

наличии устойчивых групп их приверженцев . Данное обстоятельство и вызвало со стороны Константина политику веротерпимости, и именно оно не позволило христианству во время его правления de facto стать государственной и господствующей религией. Кроме того, именно это в конечном итоге не поставило церковь под контроль государства, так как до тех пор, пока язычество сохраняло еще какую-то силу, неограниченный произвол императора в отношении церкви был политически опасен, поскольку мог порождать непонимание и обвинения в отступничестве от веры вообще. Впрочем, подчёркивая свою приверженность к христианству, даже приняв эту религию на смертном одре, Константин Великий задал соответствующую тенденцию своим преемникам.

2.2