Глава 5. Национальный вопрос и национальные проблемы в трудах и дискуссиях российской диаспоры

Одним из «камней преткновения» многоликой российской постреволюционной эмиграции был национальный вопрос. Он будоражил сознание как русской эмигрантской общественности, так и представителей разных этнических групп, оказавшихся в изгнании.

Значительную часть беженцев, с одной стороны, составляла образованная русская интеллигенция, воспитанная в национальных традициях, которая сохраняла чувство духовной общности с Родиной, сопричастности к русскому языку и культуре. С другой стороны, в изгнании оказалась огромная этнически многослойная масса нерусских эмигрантов, которая была настроена не только антисоветски, но и активно участвовала в антирусских движениях. Как и белоэмигрантов, этих людей материально подпитывали правительства и националистические организации разных стран. Что ждет русскую нацию и её духовную жизнь в будущей освобождённой России?

Как отзовётся на судьбах русского и других народов страны национальная политика большевиков? Эти и другие вопросы волновали тех и других. Крайние, особенно украинская, польская и прибалтийские, эмигрантские группировки, воодушевленные вильсоновской концепцией «Каждой нации своё государство», ратовали за раскол великой России и стремились получить независимость.

Умеренная эмигрантская общественность внимательно следила за происходившими в СССР событиями. Первые успехи в восстановлении народного хозяйства, положительное воздействие НЭПа на стабилизацию обстановки в стране заставляли задумываться многих противников Советской власти, в т.ч.

Среди причин наметившегося в СССР подъёма умеренные эмигранты выделяли и меры большевиков в области национальной политики. Об этом писали из Харбина кадет Н.В. Устрялов, писатель В.Н. Иванов и др. Они, как и многие другие эмигранты, воспринимали образование СССР как восстановление целостности России. Этот факт имел положительный резонанс на фоне распавшейся на несколько государств Австро-Венгерской империи.

Украинские же националисты в эмиграции выступали за самостийную Украину, что могло спасти их от большевистского гнета.

Общие настроения всей украинской диаспоры за рубежом выразил 21 марта 1921 г. бывший гетман Украины генерал П.П. Скоропадский: «...будучи украинской и в тот момент, когда Украина находится в борьбе за своё право на жизнь и не имеет ниоткуда поддержки, говорить о федерации с Великороссией, которая существует и имеет значительно меньше шансов существовать в данное время как народ, живущий действительно своей жизнью, своим умом и т.д., это толкало свой родной край в пропасть, от которой его можно было удержать и потому эту точку зрения я нахожу

~ ~ 203

лишенной моральной подкладки» .

Идею сепаратизма поддержало правое крыло польской колонии Харбина и Шанхая, другие националистические группировки в Маньчжурии и на севере русского Китая. «Тюрко-татарские народы едины, - писал ^[201] идеолог независимости государственности всех тюркоязычных народов России Г. Исхаки, - но русские делят их на татар, башкир, узбеков, мещеряков, киргизов, казахов и т.д.»^{[202] [203] Вообще, татаро-мусульманская диаспора в эмиграции держалась особняком, не вступая в тесные контакты с представителями других национальных колоний. Её лидеры призывали иноверцев бороться с Советской Россией и сформировать на её развалинах мусульманско-тюркские регионы нового государства. Основная идейнополитическая деятельность мусульманской диаспоры в Китае развивалась вокруг пропаганды идеи самостоятельного тюрко-татарского государства «Идель-Уральский штат» с включением в него российских территорий, населенных татарами, башкирами и другими националистами мусульманского вероисповедания.}

Часть харбинской группы эмигрантов, в числе которых были министры бывшего белогвардейского Сибирского правительства, представляла сибирских областников сепаратистов. Она выступала за полное отделение Сибири от России и переключения её в «схему» азиатских государств вплоть до союза с Японией.

Один из лидеров шанхайской группы областников И.Н. Шендриков в опубликованной в 1928 г. брошюре «Чего хотят областники-сибиряки» писал: «Они стремятся в данный момент создать Сибирское государство,

90S

независимое от СССР» .

«Шанхайская заря» и другие издания дальневосточной эмиграции констатировали интерес эмиграции к областническим идеям, отмечая возможность «образования Сибирского государства от Тихого океана до Урала включительно» и «освобождения России под лозунгом «Через свободную Сибирь в свободную Россию». Подобные заявления признавались многими эмигрантскими деятелями более реалистичными, чем прежние намерения эмиграции организовать «поход на Москву»^[204]. Заявления областников вызвали дискуссии в среде эмигрантской интеллигенции. В частности, свою оценку этим высказываниям дала украинская эмигрантская пресса^{[205] [206].}

Комментируя эти оценки, один из лидеров областников М.П. Головачев в интервью харбинской газеты «Заря» заявил, что «со стороны сибирской идеи отношение в настоящий момент к украинскому движению должно быть самое благожелательное, ибо стоя на точке зрения отделения Сибири от сегодняшней Москвы на основе чисто национальных,

экономических и даже патриотических соображений, сибиряки понимают,

208

что и на Украине могут действовать из тех же побуждений» . М.П. Головачев настаивал, что создание сибирского буфера на Дальнем Востоке создаст преграду распространения коммунизма в Азии. Позднее свои идеи он развил в брошюре «Украинцам-сибирякам», вышедшей в Харбине в 1929 г.

В июне 1930 г. в харбинской русско-китайской газете «Гунь-Бао» была опубликована статья украинского националиста Льва Г алицкого «Украина и Сибирь», в которой автор заявил о необходимости образования «самостоятельной сибирской державы в форме соединенных штатов от Урала до Тихого океана», подчеркнув при этом важность «совместной борьбы Сибири и Украины с остальной Россией». В статье он развил свои соображения о необходимости выделения районов, занятых преимущество украинцами, в особые самоуправляемые области «со своим собственным правительством»^[207].

Оппонентом Л. Г алицкого и других сибирских и украинских сепаратистов выступал крупнейший публицист российского зарубежья, русский религиозный философ Г.П. Федотов. В своей статье «Будет ли существовать Россия», опубликованной в 1930 г., он резко критикует «угрожающий сепаратизм, раздирающий тело России» и его пропаганду отдельными эмигрантскими кругами. «Россия становится географическим пространством, бессодержательным, как бы пустым, которое может быть заполнено любой государственной формой». Анализируя современную ему ситуацию, Г.П. Федотов констатирует, что «с Дальнего Востока наступает Япония, вскоре начнёт наступать Китай, и тут мы с ужасом узнаем, что

сибиряки, чисто кровные великороссы-сибиряки, тоже имеют зуб против

210

России, тоже мечтают о Сибирской республике - легкой добыче Японии» .

Критикуя украинский и сибирский сепаратизм, Г.П. Федотов предупреждает об опасности и татарского сепаратизма, «мечтающего о Казани как столице Евразии».

Украинские, татарские и другие национал-сепаратисты в своих неудачах обвиняли русских, российскую республику Советов. Лишь немногие представители национальной интеллигенции пытались трезво и объективно оценить случившиеся. Они признавали, что народ не пошёл за ними из-за их собственных просчётов. Так, украинский писатель В.К. Винниченко признавал: «И не русское советское правительство выгнало нас с Украины, а наш собственный народ, без которого и против которого русские советские войска не могли бы занять ни одного уезда на нашей территории»^{[208] [209].}

Острым и дискуссионным был национальный вопрос для еврейской интеллигенции, составлявшей значительную часть российской культурной эмиграции. Не случайно Харбин называли в 1920-30-е гг. крупнейшим сионистским центром. Здесь, как и в других городах Маньчжурии, а также в

Шанхае, Тяньцзине и Циндао кипели страсть, шли споры о будущем еврейской нации. В отличие от других национальных диаспор эти споры не переходили в острую открытую борьбу, а проходили в дискуссиях, на страницах газет журналов, вечерах и собраниях. Хотя евреи в эмиграции чувствовали себя более комфортно, чем в Царской России, вместе с тем, против них нередко случались нападки хулиганского действия и провокации антисемитов, похищение богатых евреев, нападения хунхузов. Кроме того, несмотря на отсутствие законных оснований, представителям советских органов в полосе отчуждения КВЖД удавалось чинить всевозможные препятствия еврейским эмигрантским организациям. С еврейской общиной борьба велась в духе проходившей в СССР антирелигиозной и антисионистской кампании. В своих воспоминаниях руководитель еврейской общины А.И. Кауфман приводит один пример такого рода. «В 1937 г. еврейская и сионистская общественность решила устроить большой концерт еврейской музыки... Готовившийся вечер...» вызвал огромный интерес еврейского и нееврейского населения Харбина, все билеты были проданы в

течение двух дней, но концерт не состоялся, под нажимом советского «союза

212

профсоюзов», обвинившего устроителей в контрреволюции и сионизме .

Как отмечает профессор В.В. Романова, еврейская община в Маньчжурии, как и в других центрах русской эмиграции Китая, основное внимание в своей деятельности уделяла вопросам повседневной жизни, она стояла в стороне от всех других проблем либо обращалась к ним в той степени, в какой они затрагивали интересы еврейства. Как общественная структура города Харбина она всегда живо откликалась на все общественные нужды, но не вмешивалась в политическую борьбу. Община, не вникая глубоко в политические дискуссии, которые постоянно сопровождали ^[210] общественную жизнь эмиграции, выражала свое отношение к ним лишь в

213

контексте евразийских проблем .

Осуждая политику коммунистов по отношению к сионизму, гонения на иврит, закрытие синагог и репрессии в отношении раввинов, община вместе с тем неизменно отмечала проводимую в Советском союзе борьбу против антисемитизма. Все попытки перетянуть еврейскую общину в тот или иной политический лагерь эмиграции встречали противодействие. Когда в одной из харбинских газет появилась статья некоего Смирнова, который, желая «защитить» евреев от обвинений в приверженности к большевизму, утверждал, что евреи всегда были и остаются на стороне Белого движения, журнал «Еврейская жизнь» поместил следующий ответ: «Вовсе не нужно разделять точку зрения большевизма или быть в рядах коммунистов, даже более того, можно негодовать против гонений на еврейский язык, ни на чем не основанных гонений на еврейский язык, но нельзя отрицать фактов... Советская власть борется с антисемитизмом, жестоко наказывая погромщиков». Статья заканчивалась словами: «Нет, господа Смирновы, с

214

вами нам не по пути» . Наряду с этим, община всегда дистанцировалась от советских организаций, действовавших на КВЖД.

Однако неправильным было бы считать всю еврейскую общину слабо участвующей в политической жизни. В условиях японской оккупации Маньчжурии с 1931 г. община вынуждена была приспосабливаться к новому режиму. Еврейские организации, в такой же мере, как и все остальные эмигрантские объединения в Маньчжоу-Ди-Го, могли существовать только при условии абсолютной лояльности к японским военным властям и выполнения их распоряжений.

Выражение такой лояльности со стороны еврейской общины не являлось только следствием японского давления. В условиях, когда евреи стали подвергаться жесточайшим преследованиям в Германии и других ^{[211] [212] странах Европы, Япония, несмотря на союзнические отношения с Г ерманией, не поддержала политику антисемитского геноцида, более того, принимала беженцев-евреев из Европы. Идеологическая работа японских властей среди населения Маньчжурии строилась на основе внедрения прояпонской ориентации, пропаганды идей объединения всех наций и народностей Маньчжоу-Ди-Г о с целью установления «нового порядка в Восточной Азии» и борьбы с коммунизмом. Каждое общественное объединение, получившее разрешение на легальную деятельность, должно было в той или иной степени выражать свою поддержку этим принципам.}

Так, состоявшиеся в Харбине три съезда еврейских общин Востока Азии обратились ко всему еврейству Дальнего Востока с призывом «сплотить свои ряды и вместе с другими народностями оказать активное содействие развитию молодого государства Маньчжоу-Ди-Го и всемерную поддержку японской империи в создании сферы совместного процветания

215

народов Великой Восточной Азии» .

В целом японские хозяева Маньчжурии демонстрировали лояльное отношение к национальным традициям и обычаям всех населявших её народов. На территории Маньчжоу-Ди-Г о мирно сосуществовали различные религиозные концессии, крупные этнические группы имели свои национальные организации. Интересы россиян, принадлежавших к различным национальным группам, представляли Украинская национальная колония, Национальный совет евреев Восточной Азии, Грузинская национальная колония, Национальное армянское общество, Тюрко-татарская духовная национальная община. Как следовало из официальных документов, национальные группы были объединены вокруг Бюро по делам эмиграции на равных основаниях. ^[213]

Создавая условия для сохранения этнокультурной целостности российской эмиграции, японские власти стремились противопоставить национальную идею идеологии Коминтерна^{[214] [215].}

Но вернёмся к еврейской диаспоре. Большинство исследователей российской эмиграции, изучая общественную жизнь евреев, приходят к выводу о том, что они в своей массе, как и русские эмигранты, были толерантны и терпимо относились к представителям других национальных диаспор. В.В. Романова отмечает, что условия жизни в Харбине со временем сформировали своеобразный культурно-психологический тип местного еврея. Будучи корнями связан с Россией и русской культурой, он обрел возможность свободно изучать культуру, язык, историю и традиции собственного народа. Харбинские евреи в основном были зажиточными и отличались достаточно высоким образовательным и культурным уровнем. Отличаясь культурной и религиозной толерантностью, они, как правило, не ассимилировались и проявляли приверженность к национальным ценностям и традициям, в числе которых филантропия и солидарность стояли в ряду важнейших. Условия жизни, воспитание и образование сформировали у харбинского еврея развитое чувство собственного национального

217

достоинства и готовность его отстаивать . В целом харбинские евреи по своей ментальности значительно отличались от тех местечковых евреев царской России, которые являлись жертвами погромов. Это было особенно очевидным в 1930-40-е гг., когда община не только вела антинацистскую пропаганду и оказывала посильную помощь беженцам из Европы, но и давала отпор, в том числе физический, членам местной Русской фашистской партии, созданной в 1931 г. К.В. Родзаевским.

Национальная идея, национальные проблемы России волновали и эмигрантов-сменовеховцев. «Харбинский мыслитель» Н.В. Устрялов и его единомышленники на страницах газет и журналов, в студенческих аудиториях и в переписке вели дискуссии о сущности национализма, выступали адептами национал-большевизма, спорили с идеологами европейского и азиатского фашизма. Они внимательно следили за решением национального вопроса в СССР, призывали сотрудничать с Советской властью во имя будущей Великой России. Это сотрудничество, по словам Н.В. Устрялова, необходимо с учётом ближней и отдаленной во времени перспективы, поскольку большевики смогли восстановить российскую государственность, хотя и в новой форме и на иной социальной основе. «Великий Октябрьский сдвиг со дна всколыхнул океан национальной жизни, учинил пересмотр всех её сил, произвёл их учёт и отбор»^{[216] [217]. Большевики цементируют страну во имя мировой революции, подчеркивал Н.В. Устрялов}

219

в сборнике «Смена вех», а русские патриоты - ради единой России .

В книге «В борьбе за Россию» Н.В. Устрялов в рамках политической философии пытается сформировать русскую национальную идею, в основе которой лежала формула: национал-патриотизм, эволюционизм, великая государственность и русская культура. Данная русская идея, ставшая теоретическим фундаментом «сменовеховства», требовала пересмотра взглядов российской интеллигенции на природу революции. Суть революции, по Устрялову, в отрицании западной модели развития для России, заложенной еще Петром.

В статье «Политическая доктрина славянофильства» он приводит мысль о том, что возможным следствием революции явится создание единого мощного славянского государства. Подчеркивая славянофильскую идею самобытности исторического развития России, Н.В. Устрялов указывал, что ни в одной стране мира не было столь внушительных революций... Из «интернационалисткой Октябрьской революции Россия выйдет национально выросшей, страной крепчайшего национального самосознания. Как и евразийцы, Устрялов был убежден, что большевики, оказавшись у власти, превратятся в националистов, ставящих превыше всего интересы России^{[218] [219].}

Устрялов и его единомышленники выступили инициаторами необычного для того времени призыва к соотечественникам - объединить усилия (несмотря на идеологические разногласия) во имя России, не разрушать её, а обустраивать, пусть даже при наличии большевистской власти. Возрождение России должно проходить, считали сменовеховцы, в её прежних границах. «Первое и самое главное, - подчеркивал Устрялов в

известном сборнике «В борьбе за Россию», - собирание и восстановление

221

России как великого и единого государства» . Он последовательно выступал за «собирание» земель, позитивно оценивал деятельность большевистского руководства по восстановлению государственности и укреплению власти центра на всей территории бывшей империи, даже несмотря на то, что эта власть была коммунистической. Отстаивая лозунг «великой и неделимой России», дальневосточные сменовеховцы были принципиально против всякого буфера, отделяющего «окраину от великой родины». Поэтому они активно выступали за безусловную ликвидацию дальневосточной республики^[220].

Взгляды Н.В. Устрялова поддерживает Ю.Н. Потехин, который также не согласен с крайне правыми сепаратистами эмиграции, утверждавшими, что национальные цели и ресурсы России большевики приносят в жертву интернационалу. Как раз наоборот: народ постоянно перерабатывает интернациональную власть, приспосабливая её к своим потребностям, заставляя служить национальным целям. Это особенно проявилось во внешней политике Советской власти. Европа прислушивается к голосу

Москвы, потому что московское правительство имеет широкое влияние на

223

рабочие массы запада, растёт влияние России и на Востоке .

Дискуссии о национальном строительстве будущей России продолжались в эмиграции все 20-е гг. Однако в европейском зарубежье эти споры во второй половине 1920-х гг. несколько стихают после прекращения выпуска газеты «Накануне». В дальневосточном русском зарубежье они продолжаются благодаря активной публицистической и общественной деятельности Н.В. Устрялова и его харбинских единомышленников.

Устряловские статьи в газетах и журналах Харбина и Шанхая продолжали вызывать острые дискуссии в белоэмигрантской среде. Их оппонентами выступали А.Ф. Керенский, Петр Струве, другие деятели

224

политической эмиграции .

«Основная тенденция современности, - пишет Н.В. Устрялов в одной из своих статей, подготовленной к восьмой годовщине революции, - может быть охарактеризована как национализация Октября. Революция входит в плоть и кровь народа и государства. Нация советизируется. И обратно: советы национализируются... Октябрь был великим выступлением русского

225

народа, актом его самосознания и самоопределения.»

«.Национализация октября, - продолжает Устрялов, - заметна не только в свете внутренних процессов, но и в сфере внешнеполитической. Всемирно-исторические и интернациональные программные цели Октябрьской революции под движением разных обстоятельств уходят на второй план. Налицо «стабилизация капитализма» на Западе. Активность внешней политики Москвы перенесена с Запада на задачи советской внешней политики - национальное пробуждение колониальных народов Востока^{[221] [222] [223] [224]}.

Что касается национального государственного строительства в собственной России (после образования СССР и консолидации наций и народов), то здесь, замечает Н.В. Устрялов, также видна «национализация Октября», хотя и весьма своеобразная. Это не есть реставрация старой, императорской России. «Идёт культурно-национальное оживление народов России, - пишет автор. - Интернационализм сосредоточивается там, где ему и быть в данном случае надлежит: в сфере государственности. Москва - объединяющий государственный центр, и она зорко стоит на страже. Учёные различают государственную нацию от нации в культурном смысле, а эту последнюю - от национальности. На наших глазах формируется советская государственная нация, а поскольку исторически и политически советизм есть русская форма, образ российской нации, вывод напрашивается сам собой»^[225]. Таким образом, в большевистской национально-государственной политике Н.В. Устрялов не видит никакой угрозы для русской нации в рамках Советского Союза, она органично и естественно доминирует в ходе российского исторического процесса.

Такая позиция харбинского профессора по национальному строительству России вызвала резкое неприятие в различных кругах эмигрантской многонациональной общественности. Его критикуют русофобы, представители русских монархических партий, лидер «Русской фашисткой партии» В.К. Родзаевский и другие правые, выступившие против принципа самоопределения наций и предоставления независимости национальным меньшинствам. Рьяно на него набросились польские, украинские, грузинские и другие националистические издания, выходившие в Париже, Берлине, Праге, а также в Харбине, Тяньцзине и Шанхае. Разжигая национализм и русофобию, они продолжали отстаивать лозунг независимости их наций от великодержавной России.

Так, украинская газета «Дальний схід» критикует харбинского профессора за пособничество Советам, в переходе его на позиции национал- большевизма, в предательстве интересам белой эмиграции^[226]. Ему угрожают не только на бумаге, но и физической расправой. К чести Николая Васильевича, он не скатывается на оголтелую критику своих оппонентов, а пытается аргументированно отстаивать свои убеждения. Последовательный государственник и патриот России, Н.В. Устрялов был первым из российских политических деятелей, оказавшихся в изгнании, выступил с идеями гражданского мира. Он призывает «засыпать ров» Гражданской войны, объединить все нации и народы России вокруг общих традиционных национальных ценностей - Отечества, Г осударства, Державности, Патриотизма. Он был убежден в том, что основой успеха страны является сильное государство, патриотический дух народа и национальное единство.

Делегаты съезда российского зарубежья, состоявшегося в Париже в 1926 г., полемизируя со сменовеховцами, нападают на большевиков, которые утратили национальные чувства и выступили по отношению к России как враждебная «внешняя сила». Они упразднили не только былое наименование страны, но и её традиционную внутригосударственную структуру. Что касается пропагандировавшегося коммунистами интернационализма, то он на внутрироссийской почве свелся к искусственному взращиванию мелких народностей и культивированию их языков^[227]. Гегемония России почти для всех своих народов была счастливой судьбой, поскольку дала им возможность приобщиться к всечеловеческой культуре, каковой являлась культура русская. «Но подрастающие дети, усыновленные нами, не хотят знать вырастившей их школы и тянутся кто куда - к Западу и к Востоку, к Польше, Турции или к интернациональному геометрическому месту - то есть к духовному небытию», - пишет Г.П. Федотов.

«Поразительно, - отмечал он далее, - среди стольких шумных, крикливых голосов один великоросс не подает признаков жизни. Он одному жалуется на все: на голод, бесправие, тьму, только одного не ведает, к

С. 314-315.

111

одному глух - к опасности, угрожающей его национальному бытию» . Причину этого странного «омертвения» русских Г.П. Федотов видел в усталости народа, для нескольких поколений которого «вопросы

231

общественной справедливости заглушали смысл национальной жизни» . В дальнейшем же, как отмечали и умеренные эмигранты, национальное содержание русского демократического движения оказалось выхолощенным советской демократией.

Формирование советской культуры понималось некоторыми эмигрантами-учеными как процесс размывания её русского национального компонента. Наблюдавшееся параллельно с развитием национальных культур нерусских народов, оно не могло, по их мнению, не подогревать в России - СССР сепаратистских тенденций. Появлявшиеся время от времени в прессе материалы о националистических проявлениях в большевистской партии и о прямых актах борьбы с Советской властью (вооруженные антисоветские выступления в 1920-е гг. в Карелии, Чечне и Грузии, массовое разоружение чеченских формирований, «Тунгусское восстание» на северовостоке России, антиколхозные восстания в центре России, басмачество в республиках Средней Азии) давали основание говорить о наличии на родине центробежных движений и не могли не тревожить сторонников

232

унитаризма . «Никто не станет отрицать угрожающего значения сепаратизмов, раздирающих тело России, - писал по этому поводу в статье «Будет ли существовать Россия?» Г.П. Федотов. - За одиннадцать лет революции зародились, окрепли десятки национальных сознаний в её расслабевшем теле. Иные из них приобрели уже грозную силу. Каждый маленький народец, вчера полудикий, выделяет кадры полуинтеллигенции, которая уже гонит от себя своих русских учителей. Под кровом интернационального коммунизма в рядах самой КП складываются кадры ^{[228] [229] [230]}

националистов, стремящихся разнести в куски историческое тело России . То есть сепаратизм рассматривался как прямой результат национальной политики большевиков.

Национальный вопрос, национальные проблемы России поднимали в своих трудах и дискуссиях евразийцы, представляющие одно из общественно-политических течений российской послереволюционной

234

эмиграции . Оно возникало после Гражданской войны и существовало до конца 1930-х гг.

Евразийцы стремились обосновать свои концепции, политические выводы широкими историко-философскими, нравственно-религиозными, государственно-правовыми теориями. Это касалось в том числе и острого, актуального для российской общественной жизни национального вопроса.

Общим настроением и мироощущением, объединяющим всех евразийцев, рассеянных в эмиграции от Парижа до Шанхая, было антизападничество. Убежденным антизападником был князь Н.С. Трубецкой. Он одним из первых показал хищническую природу европейской цивилизации в трилогии «Обоснование национализма». Главным содержанием первого тома его трилогии стала критика культурного европейского эгоцентризма. Второй и третий тома назывались «Об истинном

235

и ложном национализме» и «Русская стихия» .

Первая мировая война, затем революция и Гражданская война несколько помешали осуществлению этих творческих планов Н.С. Трубецкого, но основные идеи трилогии легли в основу первого евразийского сборника.

Евразийцы, выдвигая в качестве абсолютной ценности независимость и самостоятельность России в условиях угрозы превращения её в колонию Запада, ясно понимали роль и значение самобытной национальной культуры ^{[231] [232] [233]}

в деле возрождения России. Отстаивая необходимость сохранения и развития национальной культуры, евразийцы утверждали, что русская национальная культура немыслима без православия^{[234] [235]}. Благодаря русской православной церкви произошло обрусение и оправославление татарщины. Н.С. Трубецкой писал, что «чудо превращения татарской государственности в русскую осуществилось благодаря напряженному горению религиозного чувства, благодаря православно-религиозному подъему, охватившему Россию в эпоху

237

татарского ига» .

В книге «Европа и человечество» Н.С. Трубецкой обосновал концепцию многолинейности всемирно-исторического процесса, вмещающегося в отрицание всего многообразия и самобытности национальных культур. Положительное значение его работы состояло в отрицании европоцентризма как ложного взгляда на процесс развития мировой истории. Тема культурно-исторических типов и многолинейности исторического процесса явилась исходной идеей, содержащей в себе ядро общеисторической концепции евразийцев. В дальнейшем Н.С. Трубецкой на основе сравнительного изучения языков и культур сформулировал закон многообразия национальных культур, выражающий самую сущность социального организма. Он считал, что «попытка уничтожить национальное многообразие привела бы к культурному оскуднению и гибели», что задача интеллигенции романо-германских народов состоит в том, чтобы, освободившись от болезни обезьянничания, предрассудков европоцентризма, бороться всеми силами за сохранение и развитие своей самобытной национальной культуры. Отметив начавшийся процесс европеизации в Японии, Трубецкой заметил, что в ней заимствования у романо-германцев

умерялись «здоровым инстинктом национальной гордости и

238

приверженностью к историческим традициям» .

Играя заметную роль в развитии общественного сознания русской эмиграции, евразийцы проповедовали мысль о том, что русский народ и народы России не являются ни евразийцами, ни азиатами, они - конгломерат, детище разных цивилизаций.

Евразийство призывает все народы мира освободиться от влияния романо-германской культуры и вновь вступить на путь выработки своих национальных культур. Большевики, утверждает Н.С. Трубецкой, в этом вопросе преследуют прямо противоположные цели. Они только играют на националистических настроениях и самолюбиях азиатских народов и рассматривают эти чувства лишь как средство для поднятия в Азии социальной революции, которая должна не столько упразднить экономическое засилье «цивилизованных» держав, сколько способствовать водворению коммунистического строя, с той особой «пролетарской культурой», которая, по существу, «антинациональна и построена на самых отрицательных элементах той же европейской цивилизации, доведенных до карикатурной крайности. Под личиной поощрения азиатского национализма в большевизме скрыто то же нивелирующее, «цивилизаторское» культуртрегерство, и причём в гораздо более радикальной форме, чем у

239

романо-германских колониальных империалистов» .

«Не к созиданию подлинно национальных культур, преемственно связанных с историческим прошлым, а к национальному обезличению и разрушению всяких национальных основ, к интернационализации жизни хотят большевики привести свой народ и все народы мира. Как интернационалисты они вынуждены искать органичные формы общественной жизни и оживлять старые традиции русских...» - пишет Л.П. ^{[236] [237]}

Карсавин. - «Но будучи оживленными, они преобладали в СССР интернациональными и потому нерусский характер»^[238].

Антибольшевистскую позицию евразийцев в национальном вопросе поддерживает и великий русский философ Н.А. Бердяев, который считал, что большевики, способные признать национальные права евреев и поляков, чехов и ирландцев, не были готовы признать права русских. Поэтому они «утопили русский национальный вопрос в вопросе армянском, грузинском, польском, финляндском и многих других»^[239].

Идеи евразийцев о национальной культуре, национальном строительстве вызывали критику как консервативного, так и демократического крыла российской эмиграции, русские националисты считали их идеи вредными и противостоящими идее русского национального православного государства. С подозрением относилась к евразийским идеям татаро-мусульманская диаспора, боясь преобладающей роли православия в будущей православной евразийской державе. Антисемиты также были настроены против высказываний евразийцев, считая их чрезмерно космополитическими. Сионисты же, напротив, видели в идеях евразийства опасность русско-мусульманского альянса и возможность создания единого фронта против евреев.

В дальневосточной эмиграции в 1920-30-е гг. активизировались разного толка монархические группы, объединения, имеющие откровенно националистический характер. Так, в Шанхае, Харбине, Тяньцзине действовали «Кружки белой идеи», филиалы «Патриотической ассоциации русской молодежи» и другие. На страницах своих газет и журналов («Возрождение», «Искра» и т.д.) они печатали статьи, воспевавшие русский национализм. Главной идеей этих публикаций было объединение праворадикальных этнических групп под эгидой русского освободительного национального движения. В Харбине и Шанхае работал «Союз младороссов», главный центр которого находился в Париже.

Курировал дальневосточных младороссов А.А. Вонсяцкей, который во время поездки в Европу был принят А. Гитлером и Розенбергом. Он также имел встречи с руководителями русского освободительного национального движения в Париже.

Крайне правые националисты группировались вокруг газеты «Возрождение», тираж которой в 1925 г. достиг 20 тысяч экземпляров. Хоть и с опозданием, эта газета доходила и до Китая. Программа этого издания определялась как поддержка националистической политики русской эмиграции, стремление установления в России диктатуры фашистского типа. Видных эмигрантских деятелей националистической направленности объединял и журнал «Santinell», в выпуске и распространении которого в Китае активное участие принимал Б. Суворин. Путешествуя по Востоку, Суворин внимательно изучал опыт авторитарных режимов Азии. В качестве журналиста он выступал сотрудником «Нового времени», а также собственником двух эмигрантских журналов «Время» и «Шанхайская Заря». Будучи убежденным националистом-монархистом, он пытается осуществить эту идею на Дальнем Востоке с помощью японцев.

В 1920-30-е гг. в печати, на собраниях, в клубах, студенческих аудиториях Харбина и других городов Маньчжурии шли горячие споры и дискуссии о перспективах национальной революции в России с участием представителей русских фашистов. По вопросу о нации русские фашисты занимали особую позицию. Их идеологи Г.В. Тараданов и В.В. Кибордин в изданной в Харбине в 1934 г. «Азбуке фашизма» рассматривали нацию как политэтническое содружество. В России, считали авторы «Азбуки», существует не русская, а российская нация, как духовное единение русских людей на основе создания исторической судьбы, общей национальной культуры, традиций и т.д.... Все народы России представляют из себя

единый национальный организм^{[240] [241]}. «Зажигая» эмигрантскую молодежь фашистскими идеями, ссылаясь на «политический пример» нацистов Италии, Германии, руководители русской фашистской партии в Маньчжурии К.В. Родзаевский, А.П. Покровский и другие право-радикальные эмигранты, сотрудничавшие с японцами (генерал В.Д. Косьмин), призывали к идейной и вооруженной борьбе против «иудомасонов» Коммунистического Интернационала и установления фашистской диктатуры в России.

Интерес значительного числа эмигрантской молодежи Маньчжурии к идеологии фашизма был неслучаен. Как отмечают О.И. Кочубей и

243

В.Ф. Печерица , это было связано со следующими факторами.

Во-первых, в 1920-е гг. появилась «мода» на фашизм, возник интерес к нему во всем мире, особенно среди молодежи. Тогда понятие «фашизм» ещё не было скомпрометировано последующими военными событиями и фашистским режимом Гитлера.

Во-вторых, на идеологию, структуру и политику Русской фашисткой партии сильнейшее влияние оказали итальянские, германские фашисты, а после оккупации Маньчжурии японцами - и японские фашисты. Так, по мнению лидера Русской фашистской партии в Маньчжурии К.В. Родзаевского, универсальность итальянского фашизма российские фашисты видели в том, что «фашизм даёт общие начала для коренной перестройки государства на новых основах и что его доктрина, создавая национальное мировоззрение, отвечает факту нарождения нового национализма во всем мире».

В-третьих, среди русских эмигрантов, особенно враждебно

настроенных против Советской власти, на рубеже 1920-30-х гг. идут лихорадочные поиски новых социальных концепций, новых

организационных и идейных форм борьбы с советским режимом^[242].

Эмигрантская молодежь считала монархический государственный строй изжившим себя, а коммунистические идеи, в силу чужеродности их для России, - неприемлемыми для страны.

Либеральные и эсеро-меньшевистские организации в эмиграции проявляли бездействие, надеялись на «внутренние силы» в России. Среди основной массы эмиграции они были непопулярны, малочисленны.

Поэтому идеология и политика фашизма, с их внешней привлекательностью, отвечали интересам радикально настроенной эмигрантской молодежи. Потерпев неудачу в попытке уничтожить Советскую власть в 1920-е гг. «традиционными методами» и формами борьбы, они сделали ставку на открытую фашистскую диктатуру, которая может привести к победе. Заразительным был пример Бенито Муссолини в Италии, как и быстрое продвижение к неограниченной власти Гитлера в Германии, и т.д.^[243]

Не случайно поэтому в Маньчжурии велась активная идеологическая и организаторская работа руководства РФП по привлечению в неё новых молодых членов. Эмигрантов, особенно пытливую, интересующуюся молодежь, привлекали регулярно проводимые фашистами различные мероприятия. Была выбрана весьма удачная и популярна форма работы - Русские клубы, где систематически проводились политические обзоры о перспективах фашистского движения, диспуты о еврейской проблеме, о масонстве, о роли молодёжи в современном мире^{[244] [245]}.

Недовольство старшим поколением, обиды за проигранную Гражданскую войну и утерянную Родину привели младшее поколение эмиграции к поиску новых путей борьбы, к разработке новых идеологических теорий и созданию новых политических организаций,

247

способных вести такую борьбу .

Интересную точку зрения на зарождение такого «феномена», как русский фашизм в Маньчжурии, даёт американский историк и критик, знаток русского зарубежья Эдуард Штейн. «Создание этого «феномена» трагически обосновано: отчужденность эмигрантских колоний от окружающего мира, невозможность вернуть невозвратимое - родную Землю, полнейшая зависимость от его величества случая, господство прошлого над настоящим, будущим, создавали в психике вакуум, который, в свою очередь, шёл к

248

Канносу, к безграничной фантазии» .

С началом оккупации Маньчжурии японцами начинается сотрудничество руководства РФП с японскими органами^{[246] [247]. Сам начальник японской военной миссии в Харбине генерал Ринзо Андо был покровителем русских фашистов. Его крайняя антибольшевистская позиция была известна уже давно. Ещё во время Гражданской войны на Дальнем Востоке он состоял советником при штабе атамана Г.М. Семенова. Активно покровительствовал местным русским фашистам и тогдашний военный министр Японии генерал Араки[248].}

При покровительстве и поощрении японских властей фашисты Харбина постепенно распространяли свою пропагандистскую и практическую деятельность по всей Маньчжурии, пытались создать ячейки в других городах Китая и в других странах. Их успехи позволили претендовать уже на некий «международный статус».

Расширялась издательская деятельность РФП. Сначала выходили листовки, затем появился ежемесячный журнал «Нация», выходивший в Шанхае, а вслед за ним - ежедневная «Наша газета», вскоре переименованная в «Наш путь». С сентября 1933 г. её редактировал сам руководитель партии К.В. Родзаевский. Это был открытый фашистский партийный орган, придерживавшийся крайне антисемитских позиций. Кроме того, редакция выпускала несколько отдельных приложений: «Авангард», «Наша смена», они были ориентированы на молодёжь; «Русский железнодорожник» предназначался служащим КВЖД^{[249] [250] [251].}

Фашистская печать с её серьёзными статьями, анализом внутреннего и международного положения СССР привлекала читателей. У партии был свой гимн «Вставайте с нами, братья...» на музыку «Преображенского марша», а также использовался российский национальный гимн «Боже, царя храни». В православном соборе Харбина было освящено знамя партии, введена строгая черная форма одежды. На левой руке была повязка с черной свастикой на ярко оранжевом круге, над свастикой было изображение двуглавого орла, который должен был символизировать неотрывность русского фашистского движения от истории России. Резким выбросом вверх руки и громким возгласом «Слава России», на манер гитлеровцев, русские

252

фашисты приветствовали друг друга .

В эмигрантской среде в целом было негативное отношение к русским фашистам. Вместе с тем, даже в демократическом её крыле были те, кто если не оправдывал их, но и не критиковал. Так, под сильным впечатлением от фашистской идеологии оказался Н.В. Устрялов. В изданной в 1928 г. в Харбине книге «Итальянский фашизм» он анализировал его истоки, сущность и возможные пути эволюции, сравнивал его с русским большевизмом. Обе эти идеологии он считал порожденным кризисом государственных форм XIX в. В 1933 г. в книге «Германский национал-

253

социализм» он ставил нацизм в один ряд с фашизмом и большевизмом .

Фашистские идеи в эмиграции разделяла и часть крайне правых монархистов, выступающих, как и прежде, за «единую и неделимую Россию». Уже с начала 1920-х гг. у крайне правых русских, зараженных великодержавным шовинизмом, установились тесные связи с германскими фашистами, а в начале 1930-х гг. - с японскими нацистами. Члены российского общевойскового союза в Шанхае и Харбине изучали теорию и практику национал-социализма. На собраниях и митингах, в печати они нападают на евреев, коммунистов. «Достается» от них и умеренной демократической эмиграции - кадетам, октябристам.

В докладе, сделанном весной 1932 г. в Харбине одним из идеологов Дальневосточного русского монархического союза В.Ф. Ивановым «В поисках государственного идеала», подчеркивалась близость русских монархистов с национал-социалистами: «В борьбе с врагами России и всего человечества, мы, русские, желаем Гитлеру и его партии полного и блестящего успеха...»^[252]

Социал-демократические организации (члены меньшинственной партии в Харбине), либерально-демократические группы в своей печати выступают против выпадов крайне правых монархистов. Критикует их и умеренный монархист В.В. Шульгин. Побывав зимой 1925-1926 гг. в Ленинграде, Москве, Киеве, он признавал: «Россия встает. Я ожидал увидеть умирающий русский народ, а вижу несомненное его воскрешение.»^[253]

Как мы уже отмечали выше, национальный вопрос, национальные проблемы остро и болезненно обсуждались среди украинских националистов. Практически все украинские комитеты и организации за рубежом, в т.ч. и в Китае, противником номер один считали Советскую власть, идентифицируемую ими с русской, «московской» властью, и выдавали себя за поборников подлинных интересов украинского народа.

Однако трезвомыслящая элита украинской колонии понимала, что украино-русская конфронтация мешает нормальному общению выходцев из России. На состоявшихся и в Европе (Праге, 1925 г.), и в Харбине (1928 г.) встречах представителями украинской и русской диаспор предпринимались

попытки примирения. Цель состоявшихся дискуссий заключалась в поиске условий и обоснований русско-украинского сближения^{[254] [255] [256]}.

Несмотря на то, что первые беседы и дискуссии прошли в корректных тонах, скоро стала очевидной их бесплодность для обеих сторон. Позиция украинцев воспринималась русскими как определенно сепаратистская,

257

русские же в глазах украинцев отличались «московским центризмом» .

Большинство украинских колонистов не считали нужным связывать будущее украинской эмиграции с судьбами русской диаспоры. Поиск врагов Украины, конечно, не замыкался на русских. В их число включались евреи и другие национальные меньшинства.

Конечно, эмигрантские представления о прошлом и политическом будущем Украины не были абсолютно однозначными. Их диапазон отражал не только многообразие прошлого политического опыта носителей сепаратистской идеологии, но и многовариантные представления о конечных результатах борьбы за «самостоятельность»: от идеи украинской монархии в форме гетманства до идеи демократической украинской народной

Л CO

республики .

Популярными среди украинских сепаратистов были идеи профессора М. Грушевского. Его книги и брошюры большими тиражами переиздавались в Харбине и Шанхае и имели большой резонанс в украинской диаспоре. Все они были посвящены проблеме обеспечения украинского суверенитета и объединены общим названием «Хто такі украінці i чого вони хочуть».

Определяя задачи борьбы за независимость Украины, профессор Грушевский считал, что необходимые стадии культурного самоопределения его народом уже пройдены. Очередной же задачей он выдвигал становление украинской государственности в виде широкой автономии в рамках её этнографических границ, но в составе российской демократической республики. Он призывал прекратить борьбу с Советской Россией, отказаться от тактики вооруженных восстаний^{[257] [258]}. Естественно, идеи и призывы профессора М. Грушевского были подвергнуты нападкам со стороны правых украинских националистов. Критикуя позицию М. Грушевского, крайне ярый националист Д. Донцев в книге «Национализм» утверждал, что нация, желающая господствовать (а именно таковой он считал украинскую нацию), должна иметь и соответствующую психику народа-господина. И далее: «Желающая жить национальная идея должна откровенно заявить о своём конечном идеале обладания властью как против

260 -г-

внешних, так и против внутренних сил, сковывающих её энергию» . Ему оппонирует украинский историк и публицист Стефан Томашевский. «Украинцам необходимо» лелеять не государственный идеал, а только национальный. Эти два понятия не схожи, пока мы не станем настоящей (хотя и безгосударственной) нацией, до тех пор излишне и даже вредно гоняться за государственным идеалом^[259].

Анализируя полемику украинских сепаратистов, следует отметить, что за все годы эмиграции идеологи и лидеры украинской эмиграции так и не сумели выработать какой-либо стройной, теоретически осмысленной национальной идеи. Они не сумели подняться выше личных амбиций и распрей, которые на протяжении десятков лет раскалывали украинскую колонию. И лишь на нескольких «пунктах» сходились все. И прежде всего на идее сепаратизма, ставящего конечной целью завоевание и обеспечение суверенности Украины, её экономической и культурной самостоятельности в отрыве от Москвы, создание независимого украинского государства.

Итак, обобщая вышеизложенное, подчеркнем, что национальный вопрос, национальные идеи и национальная политика в общественнополитической жизни многоликой российской эмиграции Китая занимали особое место.

Национальные процессы, развивавшиеся в СССР в 1920-40-е гг., будоражили эмигрантское общественное мнение.

Различные эмигрантские издания время от времени давали собственную оценку национального строительства в Советском Союзе, принятых в 1924 и 1936 гг. конституций СССР. Так, умеренная демократическая эмиграция считала необходимым и впредь, т.е. после освобождения от большевизма, сохранить зафиксированные в советском основном законе положения о правовом равноправии наций. В то же время она не скрывала опасений, связанных с украинскими, польскими и другими сепаратистскими проявлениями, чреватыми при определенном стечении обстоятельств развалом России.

Представители той части российской диаспоры, которая обладала русским самосознанием, выступили против сепаратизма, разлагавшего общность трёх ветвей единого, по их мнению, восточнославянского народа, они резко критиковали политику сибирского областничества, пытавшегося отторгнуть Сибирь от России. На страницах демократических эмигрантских изданий они критиковали украинских, польских, грузинских и других националистов, пытавшихся расколоть Россию, растащить её по национальным квартирам.

Особенно рьяно ратовали за «самостийную Украину» крайне правые украинские националисты. Антирусская и антироссийская тенденции достаточно чётко просматриваются в издаваемых ими журналах и газетах. Авторы многочисленных статей вели постоянный поиск врагов Украины, и этот поиск не замыкался на русских. В их число включались евреи и другие национальные меньшинства, по отношению к которым рекомендовались «твёрдые корректирующие меры».

Иной была позиция по национальному вопросу правого крыла российской эмиграции фашистов и монархистов. Так, пропаганда идеи единой российской нации была объявлена программной задачей русского фашистского движения, а также ряда крайне правых монархических организаций и младороссов. Это нашло отражение в трудах и речах их лидеров и идеологов.

Следовательно, обзор трудов и содержания дискуссий, проходивших в рядах многоликой российской эмиграции по национальному вопросу и национальному строительству, свидетельствует о том, что оказавшиеся волею судеб вне родины представители интеллигенции и политики разных национальностей не смогли подняться выше классово-политических антипатий, избежать политизации оценок происходивших в 1920-40-е гг. и в СССР, и в эмиграции перемен. Им было трудно уйти от субъективизма и политических пристрастий в оценке таких сложных вопросов, как нация, национальный вопрос, национальная идея.

М., 1994. -