Историография исследования

На рубеже XX-XXI вв. в российской историографии активно развиваются новые темы научных исследований - «Власть и общество», «Власть и культура», в рамках которых изучаются и анализируются социокультурные механизмы взаимоотношений государства и общества.

Развитие современной России не только изменило ее конституционный строй, политический облик и экономические основы, но и сформировало новые подходы и темы в научных исследованиях и разработках. Утверждение в гуманитарных знаниях таких наук, как политология, культурология и социология, позволило расширить мировоззренческую базу и обратиться к разнообразным историографическим основам научных исследований, обозначить новые темы, одна из которых - «Власть и общество» - стала центральной в различных научных разработках. Взаимоотношения государства и гражданского общества по вопросу о власти - тема, затрагивающая все сферы и области научного социогуманитарного знания, в том числе историю и историю культуры. В рамках общего научного направления начали формироваться новые научные темы, предметом исследования которых стали власть и культура. Социокультурный плюрализм позволяет современным исследователям уйти от одностороннего подхода в изучении обозначенных проблем, расширяя не только границы истории, но и вводя новые методы и аспекты исследования.

Изучение историографической базы требует от историка научной систематизации и структурирования анализируемой научной литературы. Традиционным принципом историографического анализа всегда был хронологический принцип, требующий рассмотрения и анализа научной литературы с момента появления первых работ по обозначенной проблематике, выделяя периоды ее изучения.

• 1920-1930- е гг. - период, связанный со становлением советской историографии;

• 1950-нач. 1960-х гг. - период относительной либерализации,

вызванный хрущевской «оттепелью» и отразившийся в первой волне «открытости» отечественных архивов;

• 1970-1980-е гг. - период брежневского «застоя», во времена которого в исторических исследованиях происходит возврат к трактовкам сталинского времени и «Краткого курса ВКП(б)»;

• 1990-2000-е гг. - постсоветский период, связанный со всплеском интереса к отечественной истории, вызванного сменой социокультурных парадигм, выраженный в попытках анализа отечественной истории на более широкой и плюралистической методологической основе.

Подобный хронологический подход характерен для традиционного историографического анализа, основанного на принципах исторического позитивизма и хронологии. Однако реальные процессы социокультурного развития более многогранны, сложны и испытывают влияние большого числа факторов развития, что и определяет многовекторность самой истории, вариативность ее проявлений. Современное историографическое знание требует от исследователя более сложного структурирования, критериями которого могут быть уровень поднятых теоретических и практических проблем; введение в научный оборот комплекса новых источников; фундаментальность работ; степень концептуальности исследований; внедрение новых методов исследования; степень осмысления имеющихся фактов и т.д. Другими словами, оно предполагает проблемный подход в историографии.

В рамках заявленной темы научного исследования, междисциплинарного похода в ее изучении возникает необходимость анализа отдельных аспектов историографии исследуемого периода, позволяющих рассмотреть обозначенную научную проблему. В диссертационном исследовании в основе историографии заложен проблемнохронологический принцип, требующий хронологического выделения не всей историографической базы, а только той научной литературы и исследований, в которых рассматривались актуальные для диссертации проблемы.

Еще одной особенностью историографического анализа является стремление диссертанта рассмотреть и проанализировать современную научную литературу, вышедшую за последние два десятилетия. Советская историография, пресвященная вопросам культуры и культурного развития в послереволюционное десятилетие, имеет ярко выраженный односторонний идеологический аспект. Традиционно в советской исторической науке большое внимание уделялось вопросам политического развития, руководства и управления советской Россией, что вполне объяснимо определенной закрытостью политических процессов, когда решения выдавались как уже конечный и не подлежащий обсуждению результат, в том числе и по формированию органов управления культурой, принципов культурного развития в 1917-1929 гг.^[62]

Многие современные исследователи следуют традициям советской исторической школы в рассмотрении ранней истории советского государства, делая акцент на политический аспект изучения истории 19171920-х гг.^[63], на трудности и проблемы экономического развития в период военного коммунизма и нэпа. В большей степени стали уделять внимание культурному развитию страны в послереволюционный период.^[64] В отличие от советской школы, современные отечественные исследователи смогли преодолеть ярко выраженный идеологический уклон, хотя и сохранили историко-партийный подход, изучая политику партии и государства, становление органов власти, а не само общество.

Исследователями долгое время не учитывались трудности и особенности принятия решений властью, отношение общества к ним и их реализации, в целом к политике власти, не изучались вопросы социальной истории и не брались во внимание неоднозначность восприятия культурных процессов в сознании рабочих и крестьян. Все это не позволяло понять причины изменений политики, реакции общества, сложности утверждения советской власти, осознание обществом и укоренение в его сознании авторитета власти.

В современной историографии выделилось несколько направлений изучения образов власти: власть как социокультурное явление; философия власти и власть как социополитическое явление; власть как художественный образ. Учитывая, что процесс формирования образов власти посредством культуры связан с воздействием на сознание общества на ментальном уровне, можно говорить о необходимости анализа в первую очередь современной отечественной и зарубежной историографии, рассматривающей разные аспекты обозначенной проблемы. В связи с этим в основу структурирования историографии был положен проблемно-хронологический принцип, который предполагает выделение ключевых проблем в разной степени рассматривавшихся в отечественной и зарубежной историографии на основе междисциплинарного подхода.

Во-первых, это проблема власти как одна из центральных проблем истории и политологии, активно исследовавшаяся на теоретическом и практическом уровне еще в досоветской историографии.

Во-вторых, настоящее исследование предполагает изучение культурных механизмов воздействия, способствующих формированию позитивного образа власти в массовом сознании общества. Последний аспект свидетельствует о необходимости более глубокого анализа современной историографии, посвященной культурным процессам.

В-третьих, проблема общественных настроений как реакция на мероприятия власти, в том числе и в области культуры. Это требует рассмотрения фундаментальных работ, посвященных изучению таких крупных социальных слоев общества, как рабочие и, особенно, крестьянство.

Проблема власти в любой исторический период, как только образуется государство и развиваются его институты, занимает одно из центральных мест в вопросах изучения политической истории. Особенности русской истории первой половины XX в. добавили в разработку этого вопроса еще

большую полемичность, остроту его постановки. В изучении и анализе проблемы власти в русской культурной традиции уже в начале прошедшего столетия выделилось несколько направлений, нашедших свое отражение в философской, исторической, общественно-политической и художественной традициях. Системный подход и анализ понятия «власть» содержится, безусловно, в обозначенных направлениях изучения проблемы. Представители философского направления, как правило, имели непосредственное отношение и к научной, и исторической, и к творческой интеллигенции, которая не только наиболее полно и всеобъемлюще сформулировала и выразила основные положения о власти, но и определила свой жизненный путь, исходя из отношения к ней. ^[65]

На рубеже XX-XXI вв. началось активное изучение феномена власти через работы русских философов начала XX в. Тогда так же происходит выделение ряда аспектов и направлений в изучении данной проблемы. Анализируя работы Н. Бердяева, П. Флоренского, С. Франка, И. Ильина, Н. Алексеева^[66] и многих других представителей русской культурной философской мысли, необходимо выделить несколько направлений в изучении и анализе природы и сути власти. Первое связано, безусловно, с разработкой общетеоретических вопросов (генезис власти, ее эволюция, характерные черты и т.д.). Второе направление - изучение проблем государственной власти, ее проявления в различные исторические эпохи, где формулируются требования определенных социальных кругов к государственной власти.

Для представителей русской культуры новая власть, установившаяся в октябре 1917 г., в противовес Временному Правительству несла в себе всемирную катастрофу. Причины этой катастрофы виделись прежде всего в моральности (или аморальности, с точки зрения ряда представителей русской культуры) нового государства, которая отражала коллективный эгоизм с его узкими ценностными ориентирами. В рассуждениях большинства представителей русской культурной традиции отражается позиция элитарной культуры, поэтому для многих из них психология рабоче-крестьянских масс и их ценностный мир с центральными понятиями классовой принадлежности и унификации, которые были привнесены социал-демократией в революционных процессах, вызывали резкую критику и личностное неприятие эстетики большевизма, его политики и той формы власти, которая формировалась в России.

Революция, начавшись с государственного переворота, перенесла мораль войны на общественное сознание и психологию человека. Борьба как составляющая этого понятия стала составной частью человеческой морали и приобрела ценностный характер. В этих условиях особое значение приобретает проблема веры в Бога как неотъемлемой части русской идеологии. Революция, сокрушив эту веру, выдвинула новую - веру во всемогущество пролетариата и мировую революцию. В новом государстве вопрос веры был перенесен из мира божественного в мир социума и политики. Поскольку человек без веры существовать не может, следовательно, необходимо выбрать себе нового бога, который смог бы отвечать новым требованиям. Этим новым богом стала революционная идеология, утверждавшая новые ценности бытия.^[68]

Разрабатывая общую теорию власти, И. Ильин формулирует шесть ее аксиом, позволяющих понять основные принципы ее существования. Среди них следует выделить такой аспект власти, как легитимность. «Г осударственная власть не может принадлежать никому помимо правового полномочия».^[69] Другая аксиома утверждает, что «программа власти может включать в себя только осуществимые меры или реформы».^[70] Как считал И. Ильин, цель власти состоит в том, чтобы посредством прямого или косвенного воздействия на людей, их объединения или разъединения:

а) противодействовать деструкции, кризису, упадку, нейтрализовать напряжение и конфликты;

б) стремиться к максимуму стабильности общественного целого, способствовать его совершенствованию, упрочению и прогрессу. Диапазон средств власти достаточно велик - от патронажа до администрирования, вплоть до устрашения и применения силы.

С. Франк на основе анализа общих проблем власти пытался определить причины возникновения различных форм власти. В своих ранних работах «Проблема власти» и «Философские предпосылки деспотизма» он рассматривает власть в двух аспектах: власть как проявление силы и власть как психическое явление. «Форма власти основана на превосходстве физической силы, на угрозе физического насилия в случае неповиновения».^[71] Он пытался определить психическую форму зависимости индивидуума от власти. «Власть, психически всегда опирающаяся на инстинкты, чувства и настроения масс, должна быть поставлена в прямую, сознательную зависимость от общественного мнения и общественной воли».^[72] После 1917 г. проблема власти, по-прежнему, остается одним из основных предметов его философского анализа, но при этом резко меняется тон работ. В статье «Этика нигилизма» С. Франк, анализируя истоки и эволюцию проблемы советской власти, ставит вопрос о ее характере, нигилистических основах,

70

которые были выражены «в отрицании принципиальных оценок» , отраженных в понятиях добра и зла, правды и лжи. Здесь ярко проявляется отрицание большевизма, его несовпадение с представлениями С. Франка о власти и действиями советского правительства, а следовательно, невозможности социальной адаптации в государстве победившего пролетариата. С. Франк разделяет феном веры на веру-доверие (то есть слепое следование) и веру-знание (достоверное знание), которая служит основанием для первой. «Всякая вера-послушание, вера-доверие, основанная на подчинении авторитету, в конечном счете, опирается на веру-

71

достоверность, веру-знание». Хотя сам верующий не осознает этого разделения, тем не менее оно постоянно присутствует в его повседневной религиозной практике. Таким образом, «подчинение авторитету» веры- знания можно отождествить с подсознательным. Здесь С.Л. Франк говорит о знании на подсознательном уровне. Вера-знание, по С. Франку, принадлежит подсознательному миру верующего.

Несмотря на то, что понимание власти, характера ее возникновения, отношение к ней сильно меняется уже в XIX в, Усиливается критика сущности власти, но все же сакральность происхождения, с которой связывают легитимность ее существования, остается основой понимания сути власти в среде русской интеллигенции, в обществе в целом. Этим объясняется столь пристальное внимание в развитии философской мысли к религиозным аспектам власти. Б. Вышеславцев, анализируя проблему власти после революционных событий 1917 г., вывел характер происхождения тоталитарной власти в советской России, в основе которой лежала идея подчинения. «В подчинении всегда заключается замена моей воли и свободы чужой волей и свободой, замена моего «я» чужим «я», возникает ^{[73] [74] «повиновение за страх, а не за совесть». Тогда как «подлинная свобода}

72

отрицает всякое принуждение».

Для представителей отечественной культурной традиции характерно было стремление определить суть власти большевиков, найти причины кризиса монархической власти и несостоятельность конституционализма в

73

России. Так, например, в работе С. Лукьянова «Революция и власть» дается не только анализ власти, но и присутствует стремление выявить на конкретных исторических примерах возможные причины установления власти большевистского террора. С. Лукьянов замечает, что попытки утверждения власти большевиков с помощью китайских и латышских штыков по крайней мере наивны и не обоснованы. Он в первых строках своего исследования определяет степень и меру ответственности за установившийся террор слабой, бессильной в правовом отношении власти Романовых и Временного Правительства.

Н. Алексеев, исследуя проблему теории государства и в ее рамках теорию ведущего слоя (на примере марксистской теории, исторической роли пролетариата) пришел к выводу, что в силу изначально заложенной плановости в вопросах строительства социализма власти большевиков невозможно было обойтись без «некоторой ведущей группы», выраженной в формуле «диктатуры пролетариата». Второй вывод, к которому он пришел, связан с тем, что «демократия подготовила почву для идеократии, даже фактически ввела идеократию».^{[75] [76] [77]}

Г. Федотов, исследуя проблему власти уже спустя тринадцать лет после образования советской России, поставил еще несколько вопросов: об истоках кризиса монархической империи; о дальнейшей политической судьбе Советов; о диктатуре и т.д. Его исследования поражают своей пророческой силой. В 1930 г. в развитии СССР, его политических процессах Г. Федотов увидел прообраз развала страны. «Вся проблематичность конструкции власти в будущем России вытекает из неясности ликвидаторских процессов революции. Та сила, которая сыграет наиболее активную роль в свержении коммунистической диктатуры, несомненно, сохранит надолго руководящее

75

значение в судьбах страны». Причину бед и проблем России Г. Федотов видит в первую очередь в пассивности русского народа, его безмолвности, а следовательно, в неспособности к власти. Именно пассивность дала возможность людям, «одаренным волей к власти и лишенным правового сознания» добиться политического успеха.

Таким образом, проблема власти в своем развитии в первой трети ХХ в. претерпела глубокую эволюцию: от понимания ее божественности и незыблемости до осознания проблем самой власти, как монархической, так и советской. К концу 1920-х гг. приходит осознание того, что незыблемость власти зависит не от личности, а от уровня правового сознания и способности защитить себя. Возможно, именно подобный подход к пониманию власти и способствует адаптации граждан, простых людей в социуме. Но советская власть, основанная на теории марксизма и идеи мировой революции, стремясь утвердить диктатуру пролетариата,

основывалась не столько на рационалистических, сколько на волевых основах, активно привлекая к решению политических задач культуру как средство эмоционального воздействия.

Понятие «власть» употребляется в различных аспектах и

формулировках: культурном, правовом, политическом и т.д. Но говоря о власти в рамках ее образов (сформированных и отраженных), мы должны учитывать, что наиболее полно научному интересу отвечает понимание социокультурного и политического контекста власти как одного из центральных понятий исторического и политического знания. Власть в сознании общества отождествляется с авторитетом, правом и средствами и методами управления. Часто ставится знак равенства между властью и авторитетом, между государственной властью и лицом (лицами), ее ^[78] олицетворяющими. Одним из основных вопросов отношений в обществе является вопрос публичной власти, рассматриваемой прежде всего в плане проведения в жизнь социальных интересов.

Новый виток научного интереса к проблеме власти приходится на 1990-2000-е гг. В отличие от советской историографии современные исследователи обращаются к различным аспектам изучения власти.^[79] Так, например, А.А. Котенев и А.Е. Лукьянов, еще в начале 2000-х гг. рассматривая проблему архетипов власти, исследуют образы её конкретных

77

носителей. ^{[80] [81] [82] [83] Власть как метафизическая и историческая реальность}

78

рассматривается в работе П.А. Сапронова. Делая акцент на «личностное измерение власти», автор рассматривает проблему власти русских монархов и говорит об отсутствии ее «монолитной целостности». По его мнению, в образе монарха нашло отражение не только его восприятие как «помазанника божьего, первых дворян и первых солдат империи, но еще ... образ царя-

79

батюшки.». Но до 1917 г. именно эта многомерность образа монарха делала устойчивой власть императора в России. Знаменитая триада графа С.С. Уварова «православие, самодержавие, народность» говорит об обратном, указывая, что именно в этой многомерности и заложен был фундамент власти. Власть царя, основанная на традиции, воспринималась

как некий стержень, на который опирались все государственные структуры,

80

монарх объединял иерархию властей. Разрушение власти происходит вследствие кризиса единого образа монарха. Неоправданное сохранение груза традиции в понимании сути власти, отказ от ее европеизации и применения европейского опыта, способствовали ее постепенному падению.

Так, слепая вера Николая II в силу и актуальность теории С.С. Уварова, отказ признать изменения в настроениях и умах общества привели к кризису власти и отречению монарха в 1917 г.

Большое влияние на развитие отечественной исторической мысли и изучение власти в конкретно историческом и политическом аспектах оказала зарубежная историография, изданная на Западе еще в 1980-е гг. и

о 1

переведенная в России уже в 1990-2000-е гг. Так, например, Э. Хобсбаум в работе «Эпоха крайностей. Короткий двадцатый век (1914-1991)» рисует эпохальную картину, где особое значение для мирового развития имела русская революция 1917 г. Он определяет механизм ее развития, выявляя сильные и слабые стороны различных политических сил и их понимание проблем революции, причин и условий захвата власти большевиками. Вопрос о власти рассматривается Э. Хобсбаумом как проблема противостояния и борьбы политических сил, альтернатив революции.

Конкретным историческим вопросам власти, в частности генезису

власти большевиков и причинам их победы в 1917 г., посвящены работы

82

зарубежных исследователей А.Б. Улама, Р. Пайпса, А. Рабиновича. А.Б. Улам связывает причины побед большевиков с именем вождя РСДРП(б) и революции В.И. Лениным, чья деятельность, по его мнению, оказала решающее воздействие на ход революционных событий 1917 г. Он на основе свидетельств участников революционных событий, принадлежавших к разным политически течениям и придерживавшихся противоположных идеологических позиций, рассматривает процесс прихода к власти большевиков. Вопрос о власти в революции, по мнению А.Б. Улама, решался в сложной и противоречивой политической борьбе, в которой сплоченность большевиков вокруг В.И. Ленина, его решительность сыграли определяющую роль в их победе. Он рассматривает процесс эволюции ^{[84] [85]}

РСДРП(б) весной - осенью 1917 г. Если февральские события происходили без участия большевиков, июльский кризис А.Б. Улам считает их авантюрой, то события октября 1917 г. - это уже вполне продуманные и последовательные действия. При этом он показывает позиции всех участников событий.

Р. Пайпс в своем исследовании трех русских революций события 1917 г. года характеризирует события и политику большевиков с более жестких позиций. В отличие от А.Б. Улама, он рассматривает революции 1917 г. как единый исторический процесс, где каждый из представителей действовавших в это время политических сил сыграл определенную роль, не связывая весь ход событий с волевыми действиями только В.И. Ленина. Так, например, политический кризис конца июня - начала июля 1917 г. он

83

характеризует как путч , а корниловский мятеж как череду политических ошибок и амбиций демократических сил, в частности А.Ф. Керенского, как

84

провокацию. Несмотря на то, что А.Б. Улам рассматривал события августа 1917 г. как решающие для роста авторитета большевиков, Р. Пайпс уделяет им гораздо большее внимание на страницах своего исследования. Победу РСДРП(б) в выборах в Петросовет в сентябре 1917 г. он определяет как одно из условий победы большевиков в октябре 1917 г. Сущность новой власти он видел в распределении министерских постов (СНК) между членами партии, в принятии ими политических решений как партийцами, в проведение в жизнь основополагающих для общества решений как главами соответствующих

ос

ведомств, в опоре на бюрократию и органы госбезопасности (ВЧК-НКВД).

В целом для этих работ, написанных в 1990-2000-е гг., характерно использование широкой источниковой базы, основанной на опубликованных официальных документах и мемуарной литературы, позволившей расширить эмпирические знания о ранней советской истории. В то же время они не опираются на архивный материал, для них характерна высокая ^{[86] [87] [88] политизированность подходов и стремление найти аналогии с событиями завершающего периода советской истории.}

В отечественной историографии особый интерес по проблемам власти вызывает статья И.И. Глебовой «Вопрос о власти в революциях 1917 г.: социокультурный контекст».^{[89] [90]} Автор утверждает, что власть стремилась, пусть и слабо, к преобразованиям по европейскому образцу, проводя их реализацию на деле уже в 1905-1907 гг. И.И. Глебова обращается к традиционному пониманию власти персонифицированной в образе монарха в сознании русского народа. Она подчеркивает, что десакрализация власти,

87

«сопровождавшая ее «демонтаж», была содержанием...Февраля». Но при этом революционные процессы уничтожили зачатки новой власти европейского образца. В сознании крестьян, которые привыкли во всех бедах винить помещиков и чиновников, но не себя и царя, воля была воспринята сродни анархии. При этом произошла маленькая революция в крестьянском сознании - монархическая власть перестала восприниматься как власть заступническая, им покровительствующая. И.И. Глебова указывает на

противоречие между пониманием власти в сознании народа и монарха, где

88

«избранность власти есть проекция избранности народа»^{[91] [92]}, тогда как понимание власти монархом опиралось на идею его богоизбранности. Осознавая это противоречие, автор считает, что в слабости власти отсутствовала причина ее кризиса и крушения. Но в то же время И.И. Глебова отмечает, что «павшую власть связали с «верхами» - «начальством», «буржуями», всеми «врагами трудового народа». «Низы» перенесли на нее весь запас исторической ненависти и социального недовольства. Бывший самодержец явился персонификатором народной ненависти к «верхам», главным «буржуем», а потому и первым «врагом

89

народа».

Однако власть в начале XX в. не понимала необходимости преобразований И.И. Глебова замечает, что Николай II «внутренне сопротивлялся» реформам. Непонимание сути кризиса, глубокая убежденность монарха в своей генетической связи с русским народом, вера в то, что русский мужик не поймет конституции, вели власть к крушению 1917 г. Дарованные свободы 17 октября 1905 г. запоздали, а события первой русской революции способствовали десакрализации власти, с которой связывался ее авторитет. Не случайно дарование политических свобод «сопровождалось в провинции целым рядом беспорядков...».^[93] Перенос отношения народа к «верхам» на образ монарха начался задолго до 1917 г. Достаточно вспомнить реакцию общества на реформы Александра II и его личную судьбу. Фактически это был процесс разрушения архетипов власти, сопровождавшийся потерей идентификации, целостного образа собственного «я», потерей смысла жизни, что негативно сказалось на судьбах как представителей творческой интеллигенции, так и простого мужика.

Одной из задач Временного правительства и сменивших его большевиков в 1917 г. было восстановление авторитета власти, формирование ее нового целостного образа и собственного «я». Поэтому новая власть, утвердившаяся в результате октябрьских событий 1917 г., стремилась к созданию собственных мифологем, что вело к формированию условий ее сакрализации.

Разрушение традиционных архетипов власти было связано с кризисом монархизма, конкретно дома Романовых, но не власти как таковой. Более того, можно говорить о том, что именно традиционализм архетипов власти позволил советскому правительству, обращаясь к рабочим и крестьянам понятным для них языком и символами народной культуры, создать новые образы власти.

Особое значение в методологии исторических исследований сыграла работа Р.С. Уортмана, анализирующая механизмы формирования образа

власти посредством конструирования презентативных сценариев.

Р.С. Уортман, рассматривая сценарии монархической власти в России, опирается на церемониальные действия, получившие свое семиотическое значение. Как уже отмечалось, презентация сценариев власти носила, по выражению исследователя, монологический характер, предполагавший исключительно позитивную реакцию общества, бессознательное признание и подчинение мифу^{[94] [95]}, основанному на сакральном представлении

происхождения власти.

В отличие от Романовых, советская власть, обращаясь к культуре и формируя собственный сценарий власти, стремилась к воплощению рациональной картины мира, основанной на всеобщей поддержке законной власти со стороны общества и ее легитимности. Это требовало от большевиков не просто создания необходимого позитивного представления о власти, но и активного участия самого общества в этом процессе. Формы активности могли быть разнообразными, но это заставило власть развивать диалоговые механизмы и формы воздействия на общество. Это была не просто презентация - представление и преподнесение собственного образа, но и стремление и необходимость со стороны власти отслеживать реакцию общества на государственные и культурные мероприятия, что являлось рефлексией власти собственной репрезентативности.

Персонифицированные носители власти всегда стремились воздействовать на общество, его сознание и психологию, конструируя и формируя собственные образы, создавая их позитивное восприятие. Политические и социокультурные сценарии включали в себя реализацию определенных задач по созданию репрезентативного образа власти, выстраивание которого не могло обойтись без активного обращения к культуре в целом, к различным видам искусства, литературе, музыке и кино в XX в. Именно особая способность культуры воздействовать на общество, ее образность, красочность и емкость требовались власти и ее носителям для собственного утверждения и легитимации. Р.С. Уортман рассматривает механизм действия сценария власти через призму политической и официальной, придворной культуры, представители которой должны были воплотить в своем творчестве презентуемый политический миф. Культура являлась только средством выражения и визуального воплощения политического мифа. В целом же она развивалась достаточно независимо от политических процессов имперской России и предлагаемых сценариев власти.

В современной отечественной историографии в последнее десятилетие появились исследования, посвященные вопросам власти и культуры, где феномен власти рассматривается в первую очередь в научно-историческом аспекте. Изучению вопросов образов власти посвящена работа

93

Б.И. Колоницкого. Автор рассматривает политическую культуру России периода революционных процессов 1917 г. Рассуждая о символах власти, он показывает процесс становления новой государственной символики и атрибутики, влияние культуры на формирование советского политического сознания. В центре внимания - политическая борьба различных движений, в том числе и стихийных, которая шла вокруг старых и новых государственных символов. Б.И. Колоницкий расширяет трактовку символов власти и включает в это понятие, наряду с государственными (герб, гимн, флаг, награды), такие, как форма одежды, названия улиц, песни, плакаты, формы обращения и т.д.

Большое влияние на развитие отечественной историографии оказали работы зарубежных историков (Б. Энкер, Н. Тумаркин, Э.К. Д’Анкосс, Ш. Плаггенборг).^{[96] [97]} Благодаря их исследованиям в отечественной историографии формируются новые направления изучения взаимоотношений власти и культуры. Так, например, выделяется тема власти - мифа как составляющая политического мифотворчества, которая активно разрабатывалась методами и средствами художественной литературы. Обращение к политическому мифу, его логике связано было со стремлением власти выявить и восстановить определенную историческую связь эпох, разрушенную в результате социального кризиса - революции. С переносом определенных событий - революции - в сферу мифических образов (в культуре это нашло выражение в литературе и живописи, посвященных гражданской войне) происходит моделирование новой связи, которая благодаря культуре трансформируется в политическую реальность. Политический миф, таким образом, нес в себе своеобразную поисковую логику, которая действует в отсутствие полноты исходных данных, как исторических, так и современных. Формирование политического мифа строится на основе системы знаков и символов, создания «героического нарратива о революционном настоящем, отражавшем новые социальные роли, иерархии и властные формы».^[98] Эта тенденция нашла свое отражение как в визуальных (плакат, живопись и архитектура), так и вербальных (текст) кодах-символах. В плакатах эпохи гражданской войны и более позднего периода образы власти были персонифицированы в образах рабочего, красноармейца и крестьянина.

В работе американской исследовательницы Н. Тумаркин «Ленин Жив! Культ Ленина в Советской России»^[99] проблема власти рассматривается в контексте становления и развития политического мифа, связанного с образом вождя и его отражением в массовом сознании. Опередив работу Р.С. Уортмана почти на десятилетие, Н. Тумаркин первая поднимает проблемы образа власти посредством ее персонификации как одной из основополагающих мифологем советского миропонимания. Исследовательница рассматривает политико-пропагандистские механизмы формирования образа власти в сознании советского человека. Особенность ее работы заключается в культурологическом аспекте исследования. Н. Тумаркин анализирует процесс формирования культа В.И. Ленина как совокупность различных символов (портреты вождя, его статуи, значки и плакаты, названия улиц и городов) и ритуалов (торжественные заседания в юбилейные даты, праздники), которые призваны были служить внешней

97

формой единства чувств, мыслей и действий власти и общества. Она одна из первых поднимает вопросы происхождения культа, самопрезинтации

B. И. Ленина. Но так как сама работа была написана еще в 1980-е гг., в России она вышла в переводе только в 1997 г., ее существенным недостатком является отсутствие архивного материала.

Заметным явлением в изучении советского политического мифа как проявления образов власти, отраженных в сознании общества, стала книга «Мифы и мифология в современной России» - результат коллективной

98

работы отечественных и зарубежных историков. В рамках изучаемой проблемы обращают на себя особое внимание статьи А. Левандовского и

C. Антоненко.^{[100] [101] [102] А. Левандовский поднимает малоизученную в отечественной историографии и важную с точки зрения понимания вопросов власти, ее образов и сценариев проблему легитимации власти, ее основания. Политический миф, создаваемый во многом посредством культуры, - один из способов и проводников репрезентации власти, условие ее легитимации. В советской политической и культурной практике миф постепенно становится необходимым элементом формирования образа власти.}

Связь власти и культуры привела к необходимости изучения вопросов формирования и отражения образов власти в массовом сознании общества на ментальном уровне. Этот факт свидетельствует о том, что изучение образов власти, ее репрезентации невозможно вне зависимости от исследования ментальности общества, на которую так активно воздействовала власть посредством культурных кодов и символов.

Изучение ментальности как научной проблемы новое направление в отечественной историографии, на развитие которой большое влияние оказали западные исследователи. Последние особое внимание уделяли исследованию общественного мнения и настроений советского общества в сталинскую эпоху ^[103], ментальности крестьянства.^{[104] [105] [106]}

102

В исследование ментальности большой вклад внесла С. Дэвис , оказавшая влияние на формирование такого научного направления в отечественной историографии как изучение общественного мнения. Она ввела в научный оборот специальный термин «народное мнение», которым обозначала общественное настроение. Власть, стремясь вовлечь граждан в строительство нового светлого будущего, сделать человека активным участником реализации поставленных задач, развивала диалог с обществом посредством писем во власть. Это был один из каналов воздействия на сознание общества, посредством которого власть узнавала о настроениях в нем. С. Дэвис в своем исследовании рассматривает проблему ограниченности обратной связи, пределы воздействия «общественного мнения» на власть и ее политику.

В отечественной историографии особую роль в развитии изучения ментальности российского общества сыграл фундаментальный труд

B. С. Жидкова и К.Б. Соколова «Десять веков российской ментальности:

103

картина мира и власть». В работе исследуются формирование и эволюция

ментальности как системы мировосприятия человека русской и советской цивилизации, ее отражение в культурной политике государства, во взаимоотношениях власти и культуры, власти и общества. Для данной диссертационной работы большое значение имела проблема формирования и воспитания «социального человека» как составной части советского общества, поставленная авторами в монографии.

В современной историографии большое внимание уделяется изучению общественных настроений именно крестьянства. Это вполне оправдано, так как сама тема крестьянства долгие годы изучалась исключительно в контексте модернизационных процессов, отражавших задачи городской экономики. Фактически интересы крестьянства, хотя и не сразу, были подчинены интересам власти, для которой на первом месте в вопросах экономического развития и поддержки стояли вопросы индустриализации. Советская деревня и крестьянство стали внутренним источником развития промышленной модернизации как в 1930-е, так и в послевоенные годы. Кроме того, крестьянство (или сельское население, как принято сегодня говорить) по-прежнему остается многочисленным населением страны. Во многом этим же объясняются повышенное внимание власти к развитию репрезентативного образа и отслеживание общественного мнения в деревне. Крестьянство для власти было неустойчивой и ненадежной социальной категорией населения, за поддержку которой приходилось бороться на протяжении длительного периода времени.

В противовес крестьянству рабочий класс казался более надежной опорой власти. Однако Кронштадтское восстание 1921 г. продемонстрировало власти необходимость изучения общественного мнения и рабочих посредством особого механизма - писем во власть. Анализу настроений городского населения и в первую очередь рабочего класса посвящены работы С.В. Ярова.^[107] В своих исследованиях он изучает настроения различных слоев городского населения как реакцию на политику советской власти. Характеризуя политическую культуру городского населения, автор поднимает важные вопросы оппозиционных настроений и политического протеста.

В западной историографии проблема общественных настроений была развита в работах Ш. Фицпатрик, А. Рабиновича, Р. Стайса.^[108] Несмотря на то, что работа Ш. Фицпатрик выходит за хронологические рамки данного исследования, выводы, которые делает автор, позволяют понять природу советского строя, проблемы общественных настроений различных социальных слоев населения. Ш. Фицпатрик поднимает важные для данной темы проблемы легитимации политического режима в сознании и культуре советского народа. В коллективной монографии «Россия в эпоху нэпа», вышедшей под редакцией Ш. Фицпатрик, анализируются как проблемы общеисторического характера, так и необходимые для понимания социокультурной ситуации вопросы социальной психологии, роли СМИ в формировании общественных настроений. Но так как данная монография вышла в 1991 г., то многие вопросы, поднятые в ней, носят характер постановки проблемы в силу недостаточности источниковой базы.

Особый интерес вызывает докторская диссертация А.Я. Лившина, посвященная общественным настроениям советской России в 1917— 1929 гг.^[109] На богатом архивном материале, в основе которого лежит определенный вид эпистолярного жанра - письма во власть, рассматриваются вопросы легитимации советской власти, образов власти, их отражение в общественном сознании и выражение в настроениях различных социальных слоев населения. А.Я. Лившин поднимает несколько теоретических проблем, которые долгое время были сферой интересов исключительно политологии: власть как одна из основополагающих категорий каждого государства и вопросы легитимации власти большевиков. Он не только дает характеристики власти, возникающие в советском обществе, но и рассматривает их в динамике развития, констатируя, что «общественные настроения выстраивались вокруг желания перемен», что определило позитивное отношение к власти большевиков в 1917 г. Но в целом для российского общества с его социальной неоднородностью характерен был широкий диапазон колебаний в настроениях в зависимости

107

от мероприятий власти.

Одна из последних работ, вышедших в России, посвященных вопросам общественного сознания и восприятия власти и написанных на стыке

исторической антропологии и социальной истории, - монография

108

В.П. Булдакова, в которой нэп исследуется как пролог сталинской эпохи. Автор на примере писем И.В. Сталину рассматривает процесс перерождения «революционной утопии в утопию власти». При этом рисуется сложная, даже мрачная картина депрессивного состояния общества, причиной которого стали послереволюционные метания и эксперименты большевиков.

Обращение к культуре для решения задач ментального уровня было неизбежным в историографии. Культура должна была с одной стороны способствовать формированию линейности (идея преемственности) исторического развития новой власти, с другой - создавать нелинейное историко-эпохальное восприятие власти. Только культура могла реализовать задачу объединения людей на основе новой социокультурной ситуации, сформировать чувство сопричастности событиям и обеспечить условия развития советской идентичности.

В советском сценарии власти художественной культуре отводилась роль не только пропагандиста и агитатора, ретранслятора политического мифа, но и активного участника процесса формирования репрезентативного ^{[110] [111] образа. Она являлась уже не просто средством выражения идей и ценностей, но и механизмом их формирования, воздействия на общество, активного распространения и воплощения. Культура была призвана визуализировать образ власти и ее сценарии выступала как форма коммуникации власти и общества. Правда, необходимо отметить, что сам процесс коммуникации был несколько односторонним. Власть, активно воздействуя на сознание общества, не позволяла обществу воздействовать на себя, влиять на исторические, политические и культурные процессы. Точнее, это влияние было настолько дозированно, насколько обществу это позволяла власть. Связь культуры и политических задач власти позволили развивать в историографии вопросы социокультурного характера, где формирующаяся культура и ее способность воздействовать на общество выступает как предмет научного исследования. Здесь можно выделить два направления в изучении темы «Власть и культура». Первое непосредственно связанно с взаимоотношениями представителей власти и культуры, второе - с вопросами использования культуры как инструмента воздействия на общество.}

Первое направление представлено достаточно широко в исследованиях отечественных историков, где взаимоотношения власти и художника принимали трагический характер. Особое внимание авторы уделяли этой проблеме в рамках сталинской эпохи. Работа, ставшая уже в определенной степени хрестоматийной в рассмотрении вопросов взаимоотношений власти и культуры - монография Е.С. Громова «Сталин: искусство и власть».^[112] В ней исследуется степень воздействия власти на культуру. Автор детально рассматривает методы и принципы сталинского руководства культурой в конце 1920-х-1930-е гг. С одной стороны, он пытается «понять сталинскую политику в сфере культуры, его художественные воззрения» через призму эстетического опыта той эпохи, с другой - «вне изучения самого Сталина данный опыт не может быть понят и рассмотрен».^[113]

Близкой по проблематике стала работа Б.В. Соколова «Сталин, Булгаков, Мейерхольд... Культура под сенью великого кормчего».^[114] В основе книги - проблема взаимодействия власти и литературы в период становления метода соцреализма и создания Союза писателей. В отличие от Е.С. Громова, Б.В. Соколов стремится показать конкретные политические механизмы воздействия И.В. Сталина на культуру. Автор исследует судьбы советской культуры, связывая непосредственно процесс приведения литературы к «единому идеологическому знаменателю» с политическими репрессиями 1930-х гг.^{[115] [116]}

Не меньший вклад в развитие данного направления внесли работы Б.М. Сарнова и С.М. Волкова, монографии которых посвящены проблемам

113

взаимоотношений личности и власти. Тема поэта (художника) и власти, поднятая еще романтиками рубежа XVIII-XIX вв., всегда вызывала интерес у исследователей. Романтический тезис о неспособности власти понять и принять художника для исследователей, изучающих культуру тоталитарного общества, актуален и в настоящее время. Требования власти, предъявляемые к наиболее талантливым писателям и поэтам, музыкантам и художникам, связаны были не только с подчинением утилитарным задачам соцреализма, но и с личным признанием уникальности тоталитарной власти.

Для данного диссертационного исследования в большей степени интерес представляют работы, связанные с рассмотрением культуры как инструментария воздействия на общество. Большую роль в развитии этого направления сыграла работа Ш. Плаггенборга, в которой формирование образов власти рассматривается посредством культурных механизмов. Анализируя культурные символы и практику, автор особое внимание уделяет влиянию культурных процессов на формирование представления о власти в сознании советского человека. Он считает, что настоящая революция происходила даже не в сфере экономики или политики, где, безусловно, процесс становления новых властных структур шел достаточно интенсивно. Ш. Плаггенборг уже в начале своего исследования заявляет, что истинная революция развернулась в сфере культуры.^[117]

Работа Ш. Плаггенборга способствовала изучению структурных и семиотических смыслов советской культуры, порожденных ею образов власти. Появляются интересные исследования, посвященные анализу визуальной и вербальной составляющих отечественной культуры революционной эпохи. В. Базарова, А. Глотов, М. Левченко, М. Николаева, А. Петрова, Ю. Подлубновай, С. Шешунова^[118]рассматривают семиотические конструкции в литературе, политическом плакате и монументальной пропаганде. Особенностью всех работ было активное обращение к советской политической мифологии, которая рассматривается как изначально заданная основа для формирования сюжетов и идей в советском искусстве и в то же время активно ими развитая. Еще одной объединяющей основой для большинства этих работ стало обращение к религиозной стилистике и символике, которая просматривается частично в литературной и в большей степени визуальной культуре периода революции и гражданской войны. Во многом эти работы пересекаются с идеями культурно-политических мифологем, развивающихся благодаря религиозности сознания и психологии русского человека.

Обращение к религиозной стилистке и символике при анализе советской культуры представляется вполне обоснованным и интересным, по- новому раскрывающим процесс формирования образов власти в сознании и психологии общества. Советская власть, выстраивая собственные конструкции и сценарии, обращается прежде всего к простому, малограмотному рабочему и крестьянину. Использование религиозной стилистики - это один из приемов, позволяющих власти донести до сознания простого человека собственные идеи. Более того, А.В. Луначарский, как организатор и руководитель культурных процессов в советской Росси, сам в своих речах использует религиозную стилистику.^{[119] [120] [121]}

Для понимания проблем репрезентации власти большую роль сыграла

работа М. Рольфа «Советские массовые праздники». Автор исследует и анализирует становление советского праздничного календаря и массовые праздники, в которых формировались советские культурные и идеологические стандарты. Он рассматривает массовые праздники как каналы-проводники властных идей, как способ манипулирования сознанием людей и в то же время как форму коммуникации, разработке которой способствовала деятельность экспертов, первым из которых был А.В. Луначарский.

Проблема становления и развития массовых праздников стала одним из наиболее изучаемых в отечественной историографии аспектов советской культуры как на общероссийском, так и местном материале. К этой теме

1 1 O

обращались М. Деканова, Е. Киселева, С. Шаповалов и др. В основе большинства работ заложена методология изучения локальной истории, что позволяет детализировать, конкретизировать развитие праздничной культуры

на местах, выявить ее специфику. В целом для них характерно изучение праздничной культуры как формы коммуникации.

В работах Е. Барышевой становление праздничной культуры рассматривается как механизм коммуникации власти и общества и, одновременно как способ легитимации власти. Культура представляется как инструментарий для придания идеологическим основам советской власти, сложным конструкциям марксизма политического смыла, доступного сознанию масс.^{[122] [123] [124] Культуру как политико-идеологический инструментарий Е. Барышева рассматривает с позиций традиционной истории и политологии, ее задача состоит в пропаганде и агитации советской власти.}

Заметную роль в формировании культурно-исторической концепции, методологических подходов автора сыграли работы зарубежных

исследователей. Это работы общего характер, посвященные революционной

120

истории и культуре, общественным настроениям и мровоззрениям. Особый

интерес представляют работы Д. Рейли, исследующие политическую культуру

121

на региональном уровне, на примере Саратовской губернии.

Подводя итог анализу историографии обозначенной в исследовании проблемы, необходимо обратить внимание на сосуществование новых

научных тенденций в изучении ранней советской истории с традиционными подходами и интерпретациями политико-культурной практики большевиков. Процесс формирования образов власти рассматривался либо как результат политической деятельности большевиков, либо как результат культурной политики, в рамках которой основной задачей было внедрение в сознание общества идей власти посредством традиционных методов агитации и пропаганды. Работы большинства авторов строятся на изучении социокультурного и политического воздействия власти на общество, где культура выступает формой агитации и пропаганды.

Исследования в рамках социальной и исторической психологии ориентированы в основном на изучение и анализ политической составляющей образа власти, где в большей степени уделяется внимание проблемам, затрагивающим повседневную практику общества. При этом акцент делается на изучение писем крестьянства, их политических настроений. В определенном смысле превалирование крестьянской тематики при разработке вопросов исторической психологии и реакции общества на властные решения вполне объяснимо состоянием крестьянства как численно большей части российского общества. Политическая неустойчивость крестьянства, собственнические настроения, вступающие в противоречие с политикой государства, заставляли власть пристально отслеживать его реакцию, выстраивая обратную связь при помощи писем во власть.

Для большинства научных исследований при анализе социокультурных задач советской власти в решении вопросов легитимации и репрезентации характерно подчинение культурных процессов политическим задачам. Выделяются работы, посвященные отдельным вопросам политикокультурной практике или социальным вопросам советской истории, или, наоборот, рассматриваются аспекты только искусствоведческого характера.

В отечественной историографии отсутствуют исследования, в которых сложные социополитическое и социокультурные процессы рассматривались бы в единстве действий, где культура и политика выступают как сложные взаимосвязанные механизмы, от действия которых зависят успех власти, формирование ее образов массовом сознании общества. Не была поставлена задача комплексного рассмотрения репрезентации власти в совокупности с культурными элементами, когда вербальная коммуникация в форме агитации и пропаганды подкреплена визуальными образами и ритуалами. Целостное представление о власти должно быть связано с формированием социокультурной среды и городского пространства концентрированно в образе конкретной личности. Это был единый сложный, противоречивый и неоднозначный процесс, остроту и полемичность которому придавали особенности российской психологии и ментальности. Настоящее диссертационное исследование является попыткой максимально воссоздать целостный процесс формирования образа власти в общественном сознании посредством культурных механизмов.

65

70

71

91

92

1.3.