Характер военно-политических мероприятий по закреплению российской власти на территории Северного Казахстана

Устремления России исходили из реального превосходства империи над сопредельными народами в организации государственного аппарата и армии, мобилизации человеческих ресурсов (гражданская и военная колонизация).

Для сопредельных народов же присоединение к Российской империи имело ряд положительных моментов: активизировался процесс их включения из внутриконтинентального пространства в мировое; сохранилось этническое единство казахского народа в рамках одной политической системы.

Вместе с тем, включение Казахстана в состав Российской империи изначально носило военный характер, обусловивший факторы и методы колонизации.

Однако, в XVIII веке Россия еще не была настолько сильна как империя, чтобы колонизировать северный регион Казахстана только военными методами. Содержание военных линий и развитие соответствующей инфраструктуры требовали значительных средств и большей мобильности. Эти особенности определили характер отношений колониальных властей с «инородцами».

Чтобы оправдать политику завоевания имперская доктрина давала крайне негативную характеристику народа. Давая описание жизни казахов, государственные деятели, начиная с Петра I, губернаторы и чиновники, ученые и путешественники и просто обыватели не скупились на отрицательные эпитеты: «разбойники», «хищники», «коварные азиатцы», «народ сей ветрен и легкомыслен», «эти зверонравные люди», «живут в праздности и ленности», «казахи обыкновенно переходят границы для грабежа, по природе своей являются хитрыми» и тому подобное.

Появление таких этнопсихологических характеристик народа, характерно для периода государств, которые вступают в фазу экспансии чужих территорий.

Подобные идеи столь живучи на протяжении длительного времени, современные граждане зачастую не задумываются о природе и характере появления таких этнопсихологических характеристик и эти штампы переносятся через ресурсы государственно-административной власти в быт, в умы, в общественное сознание. Это касается и современной казахстанской историографии, где процесс колонизации территории Казахстана рассматривается не всегда объективно и зачастую искажаются исторические факты, на основе которых может идеализироватся и мифологизироваться этот сложный и противоречивый процесс.

Возвращаясь к отрицательным этнопсихологическим характеристикам, следует отметить, что подобное отношение к кочевникам, и в частности к казахам, было результатом предвзятого отношения со степью и неприятия чужого образа жизни.

Положение, сложившееся в северном регионе Казахстана, особенно после возведения в 1752 г. Новоишимской (Горькой) линии, создало условия для дальнейшего продвижения России в степь, в рамках осуществления стратегического плана выхода на Восток, «сплошной линией военных укреплений», как определил курс наступления оренбургский губернатор И.И.Неплюев. По этому плану предусматривалось военное окружение казахских жузов со стороны Западной Сибири и Урала путем продвижения военных укрепленных линий вглубь территории и постепенного наращивания здесь воинских частей и казачества. Несомненно, военный фактор играл решающую роль в колонизации новых просторов и определил векторы политики в степи. Однако, вести наступление на степь, посредством одних военных мер, не всегда было целесообразно. На этом этапе русско-казахских отношений царизм придавал немаловажное значение установлению и упрочению связи с казахской знатью, от лояльности которой зависели темпы военной, а затем и гражданской колонизации. Привлечение на свою сторону казахской знати стало одним из направлений в деятельности военных властей в отношениях со степью.

Надо отметить и встречное направление самих родоправителей и султанов вступить в подданство России. Это было вызвано их политическими интересами, чтобы с помощью российской протекции и русского военного присутсвия в регионе, привести под свою власть большую часть родоплеменных объединений и возвыситься над остальными, а также заручиться военной поддержкой перед внешнеполитическими угрозами.

В стержне российской политики, в отношении присоединяемых народов, были методы социальной ассимиляции. Казахская знать не лишалась своего привилегированного положения, сохраняла власть, веру и т.д., а со временем поступала на российскую службу и получала дополнительные льготы в обмен на отказ от самостоятельности.

Надо отметить, что военное начальство рассматривало вопросы религии очень тонко и искусно и старалось сохранить мусульманскую религию среди казахов. Царизм, вторгаясь в степь, соблюдал веротерпимость, не запрещал религию казахов, полагая этим привлечь их на свою сторону. Это всегда находилось под постоянным наблюдением официальных властей. Примером тому могут служить такие законодательные акты, как: «О переведении иного крещенных мурз и татар в другие селения, для разлучения их от последователей Магаметанского закона» от 2 августа 1770г.; «О дозволении подданным Магаметанского закона избирать самим у себя ахунов» от 28 января 1783г.; «О разделении степи на 3 части, о построении городов и мечетей» от 3 июня 1786.; «О снабжении киргиз-кайсаков потребным числом мул» от 21 апреля 1787г.; «О порядке отправления магометанских иманов для предварительного испытания в знании религиозных обязанностей»; «О том, чтобы магометан подвергать за преступления телесному наказанию» 25 января 1882г. и т.п [113, с. 32].

Глава русской церкви в Западной Сибири, епископ Тобольский Варлаам, в 1770г. намеревался направить к казахам Среднего жуза миссионеров, но командир корпуса по секрету указал ему мотивы, по которым этого не разрешалось делать [190, л. 48]. Власти делали некоторые поощрения исламу. Так «высочайшим» указом от 8 июля 1782г. из государственного казначейства было отпущено 20 тысяч рублей на строительство четырех мечетей на границах Уфимского наместничества и Тобольской губернии [215, л. 124]. Одна из этих мечетей была построена в Петропавловской крепости в 1794г [216, л. 1-3; 5-7].

Российская политика по отношению к знати действовала, прежде всего, через традиционные восточные институты взаимоотношений: подарки, титулование, аманатство. В этом плане показательно действовал российский посол А.И. Тевкелев, знаток восточной культуры, дипломатии, психологии и традиций. Например, председатель Пограничной комиссии генерал-майор Г.Ф.Генс. совместно с султаном-правителем объехал все аулы от Орской до Звериноголовской крепости, объясняя старшинам и аксакалам цель занятия Новой линии [204, л.

Искусным дипломатом в этом отношении был оренбургский губернатор И.И.Неплюев. Он наставлял военных и чиновников администрации как поступать с казахами. В своей деятельности от поставил задачу полного подчинения казахских правителей и пришел к убеждению, что в казахском народе «между прочими особливо главному хану быть не только не полезно, но и вредительно быть может» [134, с. 401].

По существу, военное продвижение в Казахстан осуществлялось на основе предложений И.И. Неплюева. Вот что он рекомендует командиру Сибирского корпуса И.И. Крафту по поводу казахов, прикочевавших зимой к Горькой линии: «киргизы легкие и проворные на лошадях... к тому же они прикочевали с женами и детьми и со всем скотом, а тому наипаче зимою робки. Им никакой обиды не чинить, а с доброю ласкою обходитца и не зачинать первыми вооруженною рукой отпора» [217, л. 32-33]. Рекомендованная «добрая ласка» была одним из инструментов колониальной политики по налаживанию отношений с казахской знатью. Здесь использовались подарки, угощения, оказывались различные услуги, на которые шел царизм, если была на то выгода.

Каждый новый командир корпуса, вступая в должность, спешил отправить в степь султанам и старшинам подарки. Некоторым представителям казахской знати подарки посылались систематически, по несколько раз в год, например, Аблаю, султану Жолбарсу и др. У Новой линии кочевали Атыгайский, Караульский, Уаковский и Керейский роды Среднего жуза, старшины которых, прежде всего и одаривались. Так, в 1761 г. было отправлено Аблаю - «муки пшеничной 16 пудов, ржаной 230 пудов, крупы 22 пуда, пуд гороха, курица да петух, бахча чаю, фунт табаку, чугунный котел, на кафтан сукна василькового 7 аршин и 2 лисьих меха; Кулсаре батыру - муки пшеничной 10 пудов, ржаной 82 пуда, круп 10 пудов, 15 кирд сена, лисий мех, кирпичный чай; Куляке батыру - муки ржаной 82 пуда, крупы 10 пудов, лисий мех; Байжигит - мурзе - сукна на кафтан 7 аршин, сани с хомутом и другою, 4 пуда крупы, 21 пуд муки, лисий мех» [218, л.

Кроме того, некоторые представители знати получали годовое жалование. Аблай с 1752г. 300 рублей, Кулсара - 100 рублей. Жене Аблая посылались особые подарки «бахча байховского чая, голова сахара и румяна» [219, л. 4344.].

Командир корпуса ходатайствовал об отпуске средств на «потчивание приезжающих в крепость старшин по склонности их к горячему вину». С 1764 г. на их угощение из государственного казначейства стали отпускать 1000 рублей в год [220, л. 162-163].

Однако, нельзя сказать, что линейное начальство отличалось большой щедростью и изрядно одаривало казахов. Наоборот, на этот счет предполагалось быть весьма экономными. Когда из Петропавловской крепости Аблаю была послана в подарок телега с хомутом и другим снаряжением, командир корпуса сделал следующее внушение начальнику крепости подполковнику Тюменеву: «Но впредь вашему высокоблагородию рекомендую - ежели от него Аблай-салтана и от прочих киргиских старшин для таких же небольших требованей, кто присланы будут,в таком случае, буде дальнего казенного убытку не требует, на здешних линиях самим и справить можно, то во удовольстве по их прозьбам, вместо подарка, отдавать заспособно признаваетца... А лутче б то таковым иногда частым требованием и всего того миновать» [176, л. 278-279]. Такими методами власти регулировали степень взаимоотношений с родоправителями в зависимости от ситуации.

Царские чиновники широко использовали традиционную для казахов практику обмена подарками, которая воспринималась последними, как символ дружеских отношений. Ярким примером этого является письмо Аблаю от оренбургского генерал-губернатора И.И.Неплюева и М.А.Тевкелева в январе 1758 г.: «двух лошадей от вас посланных мы получили и соудовольствием приняли. Напротив того, и мы в знак нашей к вам дружбы с вышеупомянутыми вашими людьми посылаем вам на кафтан сукна кармазинного 5 аршин, на полукофтанье штофу 10 аршин и на шапку черную лисицу, в коже запечаныя, и тех ваших людей удовольствовав, отпустили» [221, с. 195].

Не менее распространенным методом влияния на представителей казахской знати было признание за ними традиционных титулов и званий. Основными атрибутами данного способа выступали соответствующие рангу подарки, специальные указы и грамоты, специально наряженные посольства, процедура присвоения титула. Применялся он, прежде всего, для поддерживания фигуры, наиболее перспективной и выгодной для проведения российской политики. Так, Кульсары, батыр Атыгайского рода Среднего жуза, получил за верную службу титул тархана, что освобождало его и его потомков от всех налогов. В письме к командиру корпуса Деколонгу он сообщал о себе: «И с самого того времени, и по самой той моей присяжной должности служу верно и без обложности» [222, л. 557-558]. Этот же титул был присвоен известному батыру Жанибеку. Ханские титулы были пожалованы в свое время Аблаю и его сыну Уали.

Сибирская администрация и военное командование пристально наблюдали за деятельностью правителя Среднего жуза Аблай султана. Никто на Сибирских линиях не привлекал к себе такого внимания как Аблай. В глазах властей привлечение Аблая на свою сторону означало наложение опеки на весь Средний жуз. Если с большинством родоправителей отношения были более жесткими, то с Аблаем отношения были иные, его остерегались, не верили его заверениям, следили за ним и в то же время всячески пытались привлечь на свою сторону. Вовлечение Аблая в орбиту российской политики активизируется по инициативе И.И. Неплюева. Ярким примером тому служит посольство К. Миллера в Джунгарию для освобождения его из плена. Принятие присяги Абулмамбетом и Аблаем, отнюдь, еще не означало, что подданство было окончательно закреплено. По просьбе Аблая для казахов Среднего жуза Неплюевым был разрешен меновой торг в Троицкой крепости. И.И. Неплюев полагал, что развитие торговли будет способствовать проникновению интересов в глубь степей.

После построения Новоишимской линии взаимоотношения с Аблаем чаще поддерживались через линейное начальство. Это объясняется тем, что кочевья Среднего жуза были ближе к Сибирским линиям, чем к оренбургским. Официально от имени властей к Аблаю были направлены, а точнее, приставлены писари, совмещавшие обязанности агентов. Через них шла постоянная переписка с Аблаем.

В архивах Омска достаточно много документов подтверждающих это. Так, толмач Арапов возвратившись в сентября 1758г. из Среднего жуза доносил «Аблай салтан в прошлом году китайскому хану подлинно себя подданным объявил.... И хотя де знатные старшины его Аблая от того подданства отвращали, но он не склонялся. Об оной его в китайскую сторону преданности и сам он Аблай, наконец, ему Арапову открылся, токмо с таким изъяснением якобы он все то делал поневоле, будучив малолюдствии окружен со всех сторон от китайского войска, без чего де из рук их избавитца ему было никак невозможно. А от России де он никогда не отстанет и том здесь именно ему Арапову объявить велел.» [223, л. 311].

Из текста письма становится ясно, что колониальные власти внимательно наблюдали за Аблаем и, несмотря на факт китайского протектората над Средним жузом из Коллегии иностранных дел в Оренбург, была дана инструкция, что с Аблаем надо считаться и во всем ему покровительвовать, хотя ему не доверяли.

После избрания в 1771 г. Аблая ханом в России на перемену титула Аблая посмотрели как на дерзость. Приведем еще один редкий, ранее неизвестный документ. В рескрипте на имя Оренбургского Губернатора Реинсдорфа сообщалось: «известно, что он с некоторого времени стал называть себя ханом, не сказав по ныне сдешнюю сторону, каким образом достиг до сего звания и достоинства. Он же, по- видимому, не признает однако же и нужды, несмотря на свою от нашей империи зависимость, иметь монаршее наше подтверждение на сие вновь приобретенное им звание.» [224, л. 71]. Из содержания письма мы выясняем, что официальные власти не признают его ханом, не дозволяют ему самостоятельности и выказывают недовольство. Но, несмотря на это, Коллегия иностранных дел решила дать Аблаю носимое им ханское достоинство. Поэтому неслучайно Аблай, после его избрания в 1771 г. ханом всех казахов, отказался от принятия присяги в качестве хана только Среднего жуза, поскольку это могло подорвать его авторитет и усилить его политических соперников. Позиция Аблая четко прослеживается в его письме оренбургскому губернатору генерал-поручику И.А. Рейнсдорпу. Он отказывается явиться в Оренбург под предлогом, что эта крепость относится к другой губернии «я кроме сей Петропавловской крепости с вами видеться не соглашусь». Далее в письме чувствуется насмешка-ирония: «я вас не требую чтобы вы приехали в мою Орду и во оной имели со мною свидание». Аблай твердо говорит о самостоятельности: «моя же область хотя и малая, но только по разсуждению моему, конечно, быть может против трех ваших губерний. Почему хотя оная и мала, токма в ней есть я главной начальник, и кроме меня главного в моей области нет, а впротчем всевышнему известно. Итак, когда уже называюсь я главным начальником, то потому мне туда ехать одному за изрядное я не почитаю» [225, л. 229-230] (Приложение Ж).

После отказа Аблая принять жалованную грамоту и знаки ханского достоинства и в Оренбурге и Петропавловске линейные власти Западной

Сибири и Оренбурга начали готовить заговор против Аблая, вплоть до его убийства [225, л. 229-230]. И если личность хана не устраивала царские власти, то ставка делалась на его политического соперника, которому предлагались титул и полномочия. Например, султан Абулфеиз должен был, по замыслу оренбургского губернатора И.А.Рейнсдорпа и сибирского Н.Г.Огарева сменить хана Аблая... Пользуясь сей ненавистью не можно будет их или других подобных им, по сведениям вашему, соперникам ему Аблай-хану поставить и на случай здешней нужды предуготовить.». Далее генерал предлагает в случае необходимости «здешним войскам против него употребленным быть» [224, л. 86-88].

В таких случаях царская администрация не останавливалась даже перед устранением неугодных ханов. Военная администрация почувствовала, что Аблай ускользает из поля зрения, что его независимое поведение идет наперекор интересам царизма.

Так, в Омском архиве нами обнаружены многочисленные документы, подтверждающие малоизвестный факт подготовки заговора с целью устранения Аблай-хана. В частности, из переписки сибирских и оренбургских властей Н.Г.Огарев предлагает И.А. Реинсдорпу поступить с Аблай-ханом жестче, что видно из его письма от 22 февраля 1780 г.: «Аблай-хан довольно уже доказал против российской стороны грубым. и взять онаго к задержанию в России, чрез что и оставшей бы ево народ мог совсем приттить в лутчее послушание.». (Приложение К) [226, л. 85-89].

Из приведенной переписки явно видны намерения изолировать и выдать Аблая российским властям. К 1781 г. колониальная администрация планировала устранить непокорного хана. Но после получения известия о смерти Аблая (А.Ш. кстати, инициатор устранения Аблая И.А. Рейнсдорп умер 3 февраля 1781г.) временно исполнявший обязанности И.А. Рейнсдорпа, князь Хвабулов писал Н.Г. Огареву о необходимости вмешательства во внутреннюю жизнь Среднего жуза, об утверждении его новым ханом российской администрацией. «Итак, когда уже ваше превосходительство достаточное ко уверению о смерти Аблай хана известии получили, то и к выбору на мест его другова приступить должно по точному предписанию Высочайшего рескрипта.» Далее по тексту письма мы выясняем, что следует избрать такого хана «способного в лутшему управлению Ордою и спокойному их пользе служащему пребыванию, на точном обряде, как и Меньшой Орды хан в сие достоинство от Всероссийской империи возведен выбрали ханы по общему согласию человека достойного, порядочного и к правлению благонадежного. И кого изберут, о том, по зависимости всей Орды отдана подданству Всероссийскому скипетру.» [224, л. 71].

Из этого предложения мы выясняем, что после смерти непокорного Аблая, российская администрация считала возможным юридически закрепить свой протекторат над Средним жузом, как в случае с Нуралы ханом.

Признавая за казахской знатью их традиционные титулы, царское правительство между тем стремилось официально оформить их принятие в российское подданство. Его инструментом являлось принятие присяги и проведение церемонии вручения знаков ханской власти. Так, 1 ноября 1782 г. в Петропавловской крепости состоялось торжественное возведение Уали в ханы Среднего жуза [134, с. 394].

По замыслу устроителей, новый хан должен был убедиться, что значит подданство России. Установка И.И.Неплюева была приведена в действие. «Дабы киргиз-кайсацкие ханы ханство получали не по своей воле или по одной народной воле, но с высочайшего соизвеления и подтверждения, зане будет то знаком прямого подданства» [134, с. 420]. По этому принципу действовали и в последующем. «...то таких в тех чинах не признавать и ханского титула не давать, дондеже они по порядку себе испросят. Да и тот, который указом ханом определен будет, такого от народа определенного не иначе как всегда за самозванца будет признавать, чрез что сей их непристойный поступок сам собою из обычая выйдет» [225, л. 396-397].

Такие «дружественные» договоры приводили к признанию права решающего голоса за более сильным партнером, и, фактически такая клятва была первым шагом официального признания своей зависимости.

Еще одним способом привлечения казахской знати на сторону колониальных властей служили награды под которыми подразумевался широкий спектор поощрений, льгот.

Ярким примером использования данного способа являются отношения администрации с Кульсарой. Командование получало через него полезные сведения и всячески придерживало его около себя. В случае появления Кулсары в какой-либо крепости, приказывалось содержать его на казенном довольствии, «доколе он пробудет». Разные просьбы Кулсары, по возможности, удовлетворялись. В 1757 г. и в последующие годы Кулсаре разрешалось кочевать вблизи крепостей и редутов, даже внутри линии, что категорически запрещалось для других казахов. Командир корпуса особо отмечал, что «перепуск табунов за линию» только допустим для Кулсары [227, л. 336-337].

Однажды Кулсара высказал желание «построить себе дом и жить как русские» [193, л. 60-61]. Об этом сообщили в Коллегию иностранных дел и оттуда последовал указ о построении домов для Кулсары и Аблая. В 1762 г. в кочевье Кулсары послали плотническую команду из 15 -и человек. Любопытно, что команда была направлена не только с инструментами, но «с ружьями, порохом и свинцом». [218, л. 437-438]. Такая предосторожность мотивировалась недоверием к казахам. Дом построили на Ишиме, неподалеку от Г агарьего редута. Выстроили дом и для Аблая у урочища Кокшетау [228, л. 29]. Это были первые деревянные дома русского образца у казахов в Северном Казахстане.

Кулсара пользовался исключительным правом получения назад выбегающих от него на линию пленников. Обычно бежавших пленников крестили, после чего, они уже ни под каким видом не подлежали возвращению в степь. Пленников же Кулсары командиром корпуса было «велено не допускать до крещения и возвращать обратно». Кулсара присылал списки беглых пленников, и по ним они и возвращались. В случае настойчивого желания со стороны самих пленников принять крещение, они должны были быть допрошены о своем намерении в присутствиии доверительных лиц Кулсары. И если они и в такой обстановке подтверждали свое желание креститься, то только тогда их не возвращали, а отдавали обратно лишь лошадей, на которых они приехали и скраб. Подобная прерогатива Кулсары отмечалась в распоряжении командира корпуса, как только одному ему присущая [176, л. 465-466].

Тесное сближение между командованием и Кулсарой заходило слишком далеко. В 1769 г. во время усобицы между улусами старшины Младшего жуза Булатом и Кулсары, последний просил прислать ему на помощь 300 русских солдат. Даже после смерти Кулсары в 1779 г., Коллегия иностранных дел рекомндовала давать подарки на сумму 100 рублей в год его сыну Кулебаки за заслуги отца [229, л. 507].

Линейные власти в политике применяли не только пряники, но и кнут. Отказом же в предоставлении льгот колониальная администрация выражала свое недовольство деятельностью неугодных правителей. Например, Аблай- хану не было разрешено кочевать внутри линии военных укреплений. Этим царское правительство давало понять Аблаю, что неодобряет его самостоятельную политику.

Не менее важным средством колониальной политики в отношениях с казахской знатью был институт аманатства. Это был способ регулирования отношений. Правители в знак примирения обменивались своими детьми на время или навсегда. Человек, отдавший сына на «воспитание» стремился предотвратить новые конфликты и гарантировать тем самым жизнь родному сыну. При дворе сюзерена могли воспитываться несколько наследников разных правителей. Они, как правило, становились преданными сторонниками, а над сомневающимися осуществлялся контроль. Институт аманатсва на примере отношений казахов с российской империей изучал А.Б.Сабырханов, составивший таблицу аманатов Младшего жуза в России [230].

Русская дипломатия начала использовать институт аманатсва под влиянием культуры с периода Золотой Орды. Наиболее успешно и продолжительно институт аманатсва использовался в отношении с ханом Младшего жуза Абулхаиром и его наследниками. Сразу же после подписании указа А.И. Тевкелеву предписывалось добиться согласия хана на содержании в России поочередно его сыновей надеясь, что казахи «в верности себя содержать будут» [134, с. 195]. Аманаты становились гарантией вернсоти правителя. Чтобы привлечь казахских родоправителей первоначально Россия за содержание аманатов в крепостях расзрешала родоправителям возможность сбывать скот на русских рынках, а также разрешала кочевать вдоль линии. Это был способ удержать родоправителей в глазах общественности.

Институт аманатства по примеру Младшего жуза был принят и в Среднем жузе, начиная с середины XVIII в. Однако, Ж.К.Касымбаев, утверждает, что во второй половине XVIII в. «институт аманатства постепенно исчерпал себя и не играл той роли, которая была присуща ему в 30-50 годы XVIII в.» [231, с. 124].

Но архивные документы Оренбурга и Омска свидетельствуют о том, что даже в 60-80 годы XVIII в. в аманатах находились дети почти всех влиятельных людей Младшего и Среднего жуза, в том числе и Аблай-хана. Например, в Оренбургском архиве содержится переписка Аблай-хана с комендантом Троицкой крепости фон Шраубергом, из которой выясняется, что в декабре 1769 г. два ханских сына были направлены аманатами. Причем, документы, связанные с аманатством, находятся в деле «Об охране Оренбургской Пограничной линии от киргиз-кайсацких набегов», что позволяет нам сделать вывод о том, что колониальная администрация считала его важным рычагом сдерживания кочевников [232, л. 142-147; 181, 336].

Казахские правители также стремились изпользовать институт аманатства для решения своих политических задач. Ярким примером этого является отношение к аманатству хана Аблая. Рассматривая институт аманатства как традиционную форму международного соглашения, он стремился добиться выгодных условий. В частности, в 1769 г. Аблай писал оренбургскому губернатору И.А. Рейнсдорпу следующее об условиях содержания сыновей: «... для (прославления) перед друзьями и врагами, чтобы мой сын в звании генерала был, когда он приедет (к вам), то пусть увидит благословеное (и) приятное лицо ее величества государыни, а также пусть местом пребывания его будет крепость Кызыл-Иар в Тобольской губернии. А обмен моих сыновей (атаманов) производили бы через два или три г., причем тот обмен осуществлялся бы по моему выбору. И чтобы каждый направляющийся (в аманаты) мой сын увидел благословенное государево лицо. (Если же) мой сын долго пробудет (в аманатах), то пусть он будет видеть (государево лицо) раз в три г.. А еще при моих детях находилось десять знатных людей из Среднего жуза» [134, с. 692-693].

В предложениях хана Аблая прослеживается желание обеспечить сыновьям почетные условия содержания, больше походившие на службу. Желание Аблая отправить сыновей в аманаты в сопровождении нескольких знатных представителей молодого поколения было с благосклоннностью принято правительством Екатерины II. По этому поводу в указе Коллегии иностранных дел Оренбургу говорилось: « Со вступления в 1740 г. Средней киргиз-кайсацкой орды в здешнее подданство многия и сильныя подвиги были употреблены к получению от их владельцев аманатов, но тщетно. Сперва такое искательство нужным делала забота, чтоб зенгорские владельцы, которые в тамошней стороне очень усиливались, сих киргиз-кайсак не привели в искушение им поодаться, имев по одинаковому роду своего жития многие способы ими управлять и по своей воле руководствовать. А ныне по истреблении китайцами зенгорцев и по завладении их местами, чем и они зделались соседями киргиз-кайсак.» [134, с. 690].

Поскольку статус султана был ниже статуса хана, сыну Аблая полагалось более низкое содержание. Чтобы не оттолкнуть Аблая, решено было уравнять права его сына с сыном ханским. В то же время Коллегия рекомендовала Оренбургу не увеличивать однажды определенное содержание. Взамен сыновей Аблай выдвигал ряд требований: главным из которых было получение военной помощи русского правительства - от десятитысячного отряда (сан) (самое большее) и до тысячи или пятисот человек (самое малое). «И чтобы упомянутое войско (было бы использовано так): против дальних врагов - сан, против ближних - тысяча, а, если враг будет менее значительный, то против моих внутренних врагов - пятьсот, будь то при моей жизни или при жизни моих сыновей» [134, с. 688]. Аблай в это время готовился воевать с Кокандским ханством и киргизами. К тому времени он уже обращался с просьбой о военной помощи к Илийскому генерал-губернатору [134, с. 685], в чем ему было отказано. Более того, в 1760-ех гг. Цинские власти предприняли несколько военных набегов на казахов, кочевавших в верховьях Иртыша и Или, а также в Тарбагатае, сгоняя их с зимовок. В связи с этим отношения Среднего жуза с Цинской империей ухудшились.

Также для Аблая было очень важно, чтобы его люди свободно могли ездить в Россию и в крепости, и на рынки: « А еще там, где будут находится в аманатах мои дети, пусть будет большой базар». Аблай в глазах России хотел навечно юридически оформить эти привилегии специальным документом: «Еще чтобы мне ее величеством государыней была пожалована грамота с текстом и печатью на тарханство моим потомкам. Чтобы ее падишахское величество всех нас считало равными - русских, казахов и прочие народы, и коменданты ваших пограничных крепостей проявляли справедливость и не было бы насилия и притеснения» [233, с. 171].

В 1771 г. Аблай вновь возвратился у вопросу об аманатстве после избрания его ханом всех казахов. И хотя в документах слово «аманат» не упоминается, речь в них идет именно о заложниках. В письме Аблая Екатерине II, отправленном не позже 1776 г. и полученном в феврале 1778 г. [135, с. 95], говорится, что Аблай из своих четырех сыновей отобрал «меньшаго, Тугум- солтана, с присовокуплением к нему хороших людей» и отправляет его «для донесения всеподданейшего представления». Далее он сообщает, что стал всеказахским правителем: «Абулхаир и Абулмамет-ханы скончались, которы предкам моим были родственники. Как они от сего света отошли, так чреда ханского достоинства досталась мне. По кончине их, всех киргиз-кайсацких орд, то есть Большей, Средней и Меньшей, ханы и солтаны купно с большими и меньшими городами Ташкента и провинции Туркестанской с общего согласия в прошлом 1771 г. в городе Туркестане при гробе мусульманского нашего святого Ходжи Ахмета, по обыкновению нашему, прочтя молитву, наименовали меня всех трех киргиз-кайсацких орд ханом, в которое звание и действительно возвели. Однако, хотя и по обыкновению состояния нашего в том звании и нахожусь, только В. и.в. всеподданейше прошу, то мое ханское звание пожалованием из благословенных рук В. в. за золотою печатью высочайшей грамоты всемилостивейшие подтвердить». И в этом послании Аблай вновь просит, чтобы ему «из находящихся на границах войск... на короткое время давать столько, сколько когда вознадобится» [135, с. 88].

И хотя дипломатическая миссия Тугум-султана не увенчалась успехом, поскольку императрица не признала Аблая ханом всех казахов, он отстаивает свое право на самостоятельность и независимость от военных губернаторов: «моя же область хотя и малая, но только по разсуждению моему, конечно, быть может против трех ваших губерний. Почему хотя оная и мала, токма в ней есть я главной начальник, и кроме меня главного в моей области нет, а впротчем всевышнему известно. Итак, когда уже называюсь я главным начальником, то потому мне туда ехать одному за изрядное я не почитаю» [225, л. 229-230]. В связи с этим Аблай перестал отправлять атаманов.

Однако, правители казахских родов, особенно кочующие вдоль линий не могли избежать аманатства. Ежегодные отчеты военных властей, хранящиеся в ЦГА РК, Оренбургском и Омском архивах, содержат подробные списки аманатов на линиях, а также описание условий их жизни в крепостях.

Мы обнаружили интересный документ о том как в каких условиях содержались казахские аманаты. «По всей линии содержатся киргизские арестанты и в том числе аманаты в так называемых состоящих из обыкновенных весьма ветхих деревянных срубов, по прибитии потолком, большою частью без дверных притворов, а местами из плетневых шалашей. Хотя в зимнее время в сих будках содержится огонь, но как от по дурному устройству в удобности и уступают много даже киргизским кибиткам, то постоянное пребывание в них и может быть иначе как весьма вредно здоровью. Донес о сем почтенейше Вашему Высокопревосходительству имею честь представить в благоразумию Ваше не благоугодно ли будет предписать войсковой канцелярии устроить будки деревянных срубов с печами, дверными притворами или таким образом обмазанные глиною, так как по нижней части линии строятся дома, дабы во внутренность их не могла проникать стужа. Инженер-полковник (фамилия неразборчива)» [234, л. 1-1об.].

Как видно из описания, условия содержания аманатов на линии были ужасны, что приводило к высокой смертности. Поэтому родоправители стремились избежать отправления в аманатство своих детей: кто подменял их детьми из бедных семей, кто как Нуралы-хан обещал «усердно служить» [232, л. 340].

Подводя итоги, следует отметить, что институт аманатства являлся формой международного отношения, в котором одна из сторон была более слабым политическим партнером, неравноправность заключалась в том, что слабое независимое или полузависимое государство соглашалось на выдачу заложника на определенный срок. Взамен этого зависимая сторона решала свои проблемы политического или экономического характера.

Надо признать, что сама форма регулирования дипломатических связей через аманатство, показывает относительную самостоятельность, в данном случае, Россия прибегала к нему, как к эффективному способу подчинения. Также слабая сторона, признавая верховенство сильного государства. зачастую подходила к этому формально и не на долгий срок.

Также институт аманатсва позволял слабой стороне получить необходимую информацию о своем покровителе (что видно из писем Аблая, когда он отправлял своих сыновей в Троицк и в Петербург). Аманаты содержащиеся на линии, часто помогали для своих соплеменников для решения текущих вопросов, например, торговый обмен. Поэтому, сторона отправлявшая аманатов всегда добивалась того, чтобы была постоянная связь с заложниками.

Аманатство утратило свое значение только к первой трети XIX в., постепенно заменяясь другими формами влияния, прежде всего экономическими. К этому времени после реформ 1820-х годов по отмене ханской власти, как таковая самостоятельность и Младшего и Среднего жузов была ликвидирована.

Уже в конце XVIII в. за перегон скота, за право кочевок внутри линии начали брать не аманатов, а денежную плату: за лошадь -1 коп., за корову, быка - 1 деньга, за овцу - 1 полушка. Причем, эти деньги в последствии шли на содержание военных линий и строительство новых крепостей [235, л. 1].

Между тем колониальная администрация не доверяла полностью представителям казахской знати, поэтому широко использовался шпионаж за ханами и родоправителями.

Выстраиваемая руками казаков и солдат Новоишимская (Горькая) линия значительно укрепляла позиции России в Северном Казахстане. Но подобные мероприятия вызывали интерес у соседей, в первую очередь в Китае. Для проведения разведывательной службы в степи и далее на востоке в канцеляриях Оренбургского губернатора и командира Сибирского корпуса были созданы специальные группы. Агенты этих двух групп зачастую действовали самостоятельно, а между Оренбургом и Омском имелось территориальное разграничение по направлениям деятельности. Оренбургская канцелярия занималась Младшим жузом, Сибирская - Средним и Старшим. Но иногда, по особо важным поручениям оренбургские разведчики появлялись и в Среднем жузе, тогда как Сибирская канцелярия в этих вопросах в дела Младшего жуза не вмешивалась.

Сибирская разведка располагала достаточными кадрами шпионов, не всегда отвечающие всем требованиям, но нужными в той или иной ситуации, и полученная от них информация была полезна и использовалась колониальными властями. Одним из требований к разведчику было знание казахского или татарского языка, многие из военных, чиновников и казаков свободно владели языками. Кадры подбирались из среды татарских и русских купцов, русского офицерства, служилых татар и казахской знати. Чтобы не вызвать подозрений, информаторы были хорошо знакомы в степи, они были знатоками местных обычаев и церемоний, владели многими навыками восточной дипломатии, имели богатый опыт общения со всеми проживающими в регионе народами. Как правило, это были люди грамотные, о чём свидетельствуют их многочисленные отчёты, донесения, рапорты и письма в архивах Омска и Оренбурга.

Разведчик перед отправлением в степь получал необходимые специальные инструкции. Примером может служить текст секретной записки командира корпуса Веймарка купцу Алиму Шихову перед отправкой его в степь в 1761 г.: «В дружестве ль Аблай-салтан с китайцами состоит ... Где ныне Аблай-салтан кочюет... Не имеет ли Аблай-салтан в муке и протчей провизии какой надобности... Возвратился ль до китайской земли Юлбарис-салтан и давно ль, и что им тамо разведано или еще и ныне там находитца [236, л. 141-143]. (Приложение Л).

В первую очередь российские власти интересовали сведения о внутренних делах и казахско-китайских отношениях. До разгрома Джунгарского ханства разведчиков интересовали сообщения и об отношениях с калмыками. Так, в 1745 г. направлялся вахмистр Соболев, ему поручалось разведать о казахских правителях: Абулхаир-хане, Абулмамбет-хане, Абылае и Барак-султанах,-» в каком же намерении состоят и одинаково ли намерены быть у Ея Императорского Величества в непременном подданстве, или которые имеют особливое рассуждение, а паче не склонны ль кто из них к зенгорскому владельцу» [54, с. 75]. Вахмистр Соболев ездил с товаром под видом купца. С ним, как и с ездившим ранее капралом Волковым, были толмачи из служилых татар. Конечно, в степи догадывались о действительных миссиях таких купцов. Это подтверждает распоряжение Абылай-хана. В 1780 г. покидая свои кочевья он заявил, что покуда не возвратится «ни один купец для коммерции в их Орде не будет» [237, л. 15].

Наиболее обстоятельные сведения доставляли кадровые военные. В их отчетах и журналах даётся обстоятельная информация: о кочевьях казахов, о приближениях к границам сопредельных стран, об отношениях между ханами и родоправителями и т.п. Например, весьма подробны сообщения из журнальных записок капитана Г.Лилингрейна о поездке к хану Аблаю [206, с. 96-98]. Интересны сведения переводчика Оренбургской канцеляриии Ф.Гордеева, возвратившегося в 1763г. из ставки Аблая [233, с. 170]. Военные власти всячески препятсвовали налаживанию казахско -китайских отношений. В Омском архиве нами обнаружен документ «О командировании китайского посла киргиз-кайсацкому Аблай Салтану и о пресечению их дальнейших свиданий с целью разрыва их взаимоотношений» [223, л. 439-440].

Помимо разведчиков - «купцов», посылались шпионы под видом людей, занимающихся звериным промыслом. В 1758 г. под этим предлогом в казахских кочевьях побывал отставной атаман исетских казаков Иван Севастьянов, интересовавшийся джунгарскими и китайскими делами [238, л. 287].

Эти документы свидетельствуют, что китайско-казахские отношения были основным разделом в работе русской разведки.

Следует отметить деятельность разведчика-купца бухарца Алима Шихова, жителя города Тары. Его засылали во многие улусы, поручали следить за действиями других разведчиков. Например, за Кулсары, и одновременно посылали нового разведчика, следившим за самим Шиховым. Так, в 1758г. присматривать за Шиховым был послан казак Куянов. Такой способ слежки - второго за первым и третьего за вторым давала возможность негласно проверять работу разведчиков. Шихову давались весьма солидные поручения, ему предлагались определенные вопросы, на которые он должен был собрать сведения, а также давались указания о характере его поведения в степи.

Подобная же записка была дана и писарю татарину Сафару Салиеву перед отъездом в степь. По возвращении агенты составляли подробнейшие отчёты.

Во избежание подозрений со стороны казахов одни и те же разведчики не засылались подряд, их меняли. В 1762 г. в степь отправили тарского купца

Возмилова. Командир корпуса считал его поездку сообразной тому, что « частые приезды одних Шиховых и Аширова ... подозрительными киргисцам казатца будут». Перед отправкой Возмилова в степь выехал со строительной командой для постройки домов Аблаю и Кулсаре вахмистр Шапошников. Он получил инструкцию: « Внушить им Аблаю - салтану и Кулсаре- батырю, что купец Возмилов особливо тебе знаком и человек состояния доброго. И рекомендуя об нем, просить их, чтоб яко он тебе приятель и весьма в знаемости достоинства знаком, ево в их улусах принимать и содержать порядочным образом и ни до каких обид не допускать, ибо он для них же пользы и удовольствия послан.» [218, л. 455].

Но временные наезды шпионов в степь не давали систематического обозрения происходящего. Нужны были постоянные информаторы.

Колониальная администрация не доверяла полностью представителям казахской знати, поэтому широко использовался шпионаж за ханами и родоправителями. Функции постоянных наблюдателей выполняли приставленные к знатным лицам писари. К Аблаю был придан присланный губернатором Оренбурга И.И. Неплюевым толмач Матвей Арапов, к Кулсаре - сержант Абдулов, к Вали-хану - мещеряцкий сотник Мавлютов. В этой работе особенно отличался Абдулов. Он вел слежку за Кулсарой, который тоже состоял шпионом и попутно дознавался о разных делах. Рапорты Абдулова содержат обстоятельные донесения. По смерти Кулсары Абдулов остался писарем у сына Кулсары - старшины Кулебаки. Вали-хан в 1787 г. просил командира корпуса за хорошее поведение Абдулова и добропорядочное исправление писарской должности, произвести его «выше сержантского чина» [54, с. 67].

Ответственные поручения выполнял толмач М. Арапов. На его обязанности лежала распространение известий, направленных против китайцев и создание неприязненного отношения к ним в стане Аблая. В 1758 г. в Оренбурге стало известно, что к Аблаю направился китайский посол, Оренбургские власти ставят задачу Арапову «.будучи там всевозможные старания употребить, что подлинно выведать зачем оный посол к нему Аблаю послан.» [239, л. 430-436].

Султан Аблай, конечно же, догадывался, что приставленные к нему писари и переводчики, занимаются еще и шпионской деятельностью. Так, обнаруженном нами в Оренбурге, в письме Аблая содержится информация, что он просит И.А. Рейнсдорпа заменить писаря Загипара служащим мещереком Минасыпом или другим муллой Сеит Бурханом [232, л. 336].

Для подготовки и исполнения отдельных приказов в степь направлялись специальные команды. Так, после отказа явиться в Петропавловск за знаками ханского достоинства, за Аблаем был установлен тщательный сбор всех сведений, была дана инструкция о немедленном сообщении при его появлении вблизи линий и принятию мер к задержанию, вплоть до применения силы. Переводчик Мендияр Бекчурин направлялся в Семипалатинск в 1780 г. для сбора сведений о хане Аблае [135, с. 100].

Однако не всегда агенты справлялись со своим поручением. Например, у переводчика Мавлютова сложились неприятные отношения с Вали-ханом. У Вали имелось много русских пленников, и об этом Мавлютов скрывал от начальства. Утаивание информации о пленниках он объяснял тем, что намерение сообщить о них он имел, «но как Вали-хан, а особливо ево подвласные устращивали меня ежели я доносить буду, хотели меня убить, чево боясь, я по сие время и молчал». Мавлютов просил отозвать его от Вали-хана, из-за опасения, чтоб ему не учинили « смертного убивства» [240, л. 716].

Осведомителями были также и служители культа. Интересны сообщения татарского муллы, бывавшего в Среднем жузе у Аблая в 1777г. Ашира Мухамата Зарыпова [135, с. 85-86].

Царизм старался привлечь к разведке и самих казахов. Преданными разведчиками считались Кулсара и Куляка-батыры. Кулсара подробно сообщал: « А ныне Аблай - салтан разослал от себя по всем своим киргизским улусам нарочных, чтоб киргизцы собирались все к нему доброконные и оружейные. И в будущем августе месяце хочет идти с собранным войском войною. А только куда - на Россию или башкирцев, достоверно разведать не мог. А когда действительно узнаю, а кого он пойдет, то того же времени через письмо Вам дам знать... Я же со своими подвластными киргизцами от Аблай - салтана откочевал вдоль по Ишиму, где и нахожусь против крепости Становой... Какия ж и от кого впредь известия или что от кого разведаю, то того же часу, Вашему Высокопревосходительству, своим предствалением доносить не примину.» [241, л. 61, 67].

Вместе с тем Кулсара опасался, что о его шпионской деятельности станет известно в степи и просил, чтобы ему за сообщения выдать «для их приласкания и показания как доброжелательство их в рассуждении приемлетца, казенных вещей, каждому на 100 рублей. А выдачу произвести «таким искусным образом, чтоб о том в их Орде разгласитца не могло» [187, л. 216217]. Для заметания следов своего доносительства, он в некоторых случаях давал неполноценное или даже неверные показания. Так, Кулсара сразу не сообщил об отношениях Аблая с Китаем. Сын Кулсары Кулебак-батыр также привлекался к сбору информации. В 1778 г. он сообщает Сибирской канцелярии об отношениях Абылая с Малой Бухарией [135, с. 94-95].

Но нельзя сказать, что среди казахов вербовка имела большой успех. Даже зарекомендовавшие себя, типа Кулсары, не всегда честно служили царизму и во многие важные дела не посвящали военные власти. Также неудачна была попытка И.И.Неплюева заиметь в числе информаторов Аблая. Хотя Аблай и обещал вместе с Кулсарой доносить русской стороне о важных происшествиях, но на самом деле, сообщал ей только о том, что не шло во вред его самостоятельной политике.

С целью проверки достоверности информации велось перекрестное наблюдение. Это перекрестная слежка обеспечивала полноту донесений и давала возможность негласно проверять работу агентов.

Все донесения направлялись в канцелярии оренбургского губернатора и командира Сибирского корпуса для анализа и последующей разработки. Надо отметить, что вся работа Сибирского ведомства по линии разведки была направлена на подготовку мероприятий царизма в степи, постепенного проникновения, а затем и военного закрепления на новых плацдармах. Роль разведки в этом, конечно же, бесспорна.

Для реализации колониальных устремлений военная администрация, чтобы не допустить объединение казахов поощряет междоусобицы, разногласия среди знати: «по здешнему усмотрению и слабейшему разумению весьма сходнее и полезнее... чтобы их между собою согласие не допускать» [217, л. 31-32]. Например, царизм провоцировал недовольство казахской знати Уали-ханом, на которого они жаловались русским властям. Из их жалоб видно, что Вали плохо выполнял свою верноподданическую миссию и оказывал недружелюбие по отношению России. Жалобы на Уали исходили из его соперников, которые претендовали на власть в Среднем жузе. Они настоятельно требовали смещения Уали, грозясь неподчинением ему. Старшина Кулбек писал 30 ноября 1792 г. в Петропавловскую крепость генералу-майору Боулеру, что Уали по вступлении в ханы «начал обращатся со своими подвластными против долгу, присяги и чинимой клятвы. Совсем иначе и нимало не похоже на справедливость обладательной особы. и причиняют тем великий вред недовольно России.» [225, л. 396-397]. В 1795 г. недовольство выразилось в подготовленном Россией «коллективном прошении» султанов и старшин от имени Средней орды, кочевавшей у Горькой линии, об изъятии их из под власти Уали-хана и принятии в непосредственное подчинение России.

Разжигание вражды феодальной знати с ханом - симптом начавшего внутреннего распада Среднего жуза. Царизм в конце XVIII в. поддерживал этот распад, так как в ту пору назревал вопрос ликвидации самостоятельности казахских жузов. Внешне царизм продолжал оказывать внимание Уали. Так, в 1796 г. Уали посылал в Петербург своего сына Бигали - султана, которого щедро наградили, пожаловали чином премьер - майора армии, а Уали прибавили жалованье 600 рублей в год, как получали ханы Малой жуза и на хлеб - 50 руб. на год [242, л. 212-218].

Но за кулисами колониальной политики имелись уже наготове новые проекты, осуществление которых вскоре и началось. Один из таких проектов исходил от командующего Новой линией полковника Шрендера. Так, в рапорте на имя командира корпуса от 10 августа 1794 г., он писал: «Со времени вступления моего в командование в пограничностию на ишимской, Тарской и тобольской линиях я усмотрел, что Средней Орды киргис-кайсацкой народ живет в великом между собою волнении и что власть поставленного монаршей рукою хана Вали не в состоянии обуздать буйства их своеволия. Безопасность же вверенных мне линий требует, чтобы все их мятежи и к пользе их самих и к вашему интересу нашего государства были прекращены. Сообразуясь внутренним их обстоятельствам и государственным выгодам, не нахожу лутчаго средства для пресечения сего зла, могущаго вредить и нашим границам, как лаская их своенравию, привлечь в совершенное подданство. Таким образом, чтобы вся Киргизская орда без малейшего кровопролития повиновалась российскому правлению, отчего множественные пользы проистекают. Из коих главнейшая суть три предмета: 1-е. Известное изобилие в степи металлических мест ощутительных будет для государства приобретением богатых рудников. 2-е. Торговля здешнего краю цветущее получит состояние, когда чрез присоединение Киргизской Орды смежны будут Ташкения, Бухария с некоторыми народами. 3-е. Таковое перенесение границ наших прекратит все возможности к похищению наших людей с линии и облегчит способ возвратить уже похищенных, число которых простирается до нескольки тысяч человек. Да и ещо многоразличныя пользы произойдут, которыя опознаются в свое время. Таковыя предприятии сколь ни трудны, но с поощрением всеавгустейшей нашей монархии и с пособием вашего высокопревосходительства, некоторая часть трудности исчезнет. И для того представляют в сиом оне благовольное разсмотрение особы вашей благоугодно ли будет одобрить мои намерения. Я удостоверяюсь, что следствия начатия оных увенчаются щастливым успехом, на что и буду ожидать решения» [243, л. 26].

Из текста письма мы видим, что подобный проект вполне соответствовал наступательному духу колониальной политики. Ведь полковник Шрендер предлагает закрепить в составе России территорию всего Северного Казахстана ввиду богаства природными ресурсами и выгодами торговли и выдвинуться дальше в степь новыми крепостными линиями.

Такая политическая ситуация благоприятная для проведения полтико - админстративных реформ сложилась в первой четверти XIX в. Царизм начал проводить реформы именно с территории Северного Казахстана надвигаясь на Центральный, изменяя политико-юридический статус Среднего жуза. Здесь уже достаточно основательно укрепились позиции империи после возведения крепостных линий и появление «Устава о сибирских киргизах» в 1822г. стало закономерным итогом проведенных ранее военно-мобилизационных мероприятий в регионе.

В результате проведенных реформ на территории Северного и части Центрального Казахстана была создана область сибирских киргиз, где были открыты внешние округа, вводилась новая форма правления, в основном в племенах Среднего жуза. Начиная с 1824г. были открыты внешние округа Каркаралинский, Кокшетауский, Аягузский, Акмолинский, Баянаульский, Ушбулакский, Кушмурунский (Аманкарагайский), Атбасарский. В центре каждого округа возводилась крепость силами военно-казачьих отрядов [244, с. 297-321].

Так продолжилось дальнейшее продвижение в степь, «сплошной линией крепостей», как век назад до этого проектировал И.И. Неплюев. Сравнивая и сопоставляя военно-политические мероприятия по воздвижению крепостей и военно-казачьей колонизации, мы можем отметить, что царизм использовал предыдущий опыт строительства Г орькой и Новооренбургской линий. Далее за этим последовало переселение крестьян, которых, по аналогии колонизации предыдущих регионов, приписывали к казачьему сословию. Правительство подобным образом проводило политику поощрения переселенцев, но использовала, в основном, принудительные меры по увеличению населения русским элементом в степи.

По проблемам истории Казахстана периода проведению реформ 1822-24 гг. вышло немало исследований в дореволюционной, советской, отечественной и российской историографии, в архивах содержится огромное количество материала. Мы намеренно не стали затрагивать эту часть процесса включения казахских земель в состав России, так как основное внимание мы акцентировали в своем диссертационном исследовании на начальный этап военного продвижения на территорию Северного Казахстана, граничащую с Россией, остановившись на изучении истории возведения военных укреплений Новоишимской и Новооренбургской линий.

Итак, формирование Российской империи и превращение в многонациональную державу отличалось сочетанием вольных акций с дипломатическими контактами и соглашениями с народами сопредельных областей и регионов. В ходе таких контактов вырабатывались определенные формы и принципы взаимоотношений.

Несомненно, военный фактор играл во многом решающую роль в колонизации новых просторов и определял векторы политики в степи. Однако вести наступление на степь посредством одних военных мер не всегда было целесообразно. Поэтому на этом этапе русско-казахских отношений царизм придавал немаловажное значение установлению и упрочению связи с казахской знатью, от лояльности которой зависели темпы военной, а затем и гражданской колонизации. Привлечение на свою сторону казахской знати стало одним из направлений в деятельности военных властей в отношениях со степью. Это показывало народным массам, даже если они недовольны своим правителем, что последних поддерживает русская власть, у которой они могли бы найти защиту и покровительство. Поэтому нужна сбалансированная социальная политика, учитывающая, что у местной верхушки могут быть цели, противоположные интересам России. И по мере дальнейшего укрепления доверия к властям будут созданы основательные условия для упрочения положения в регионе.

Таким образом, расширение функции контроля за политической деятельностью казахской знати, в конечном итоге, подготовило почву для окончательной ликвидации института ханской власти, что позволило царизму укрепиться в регионе. Россия переходила к реализации идеи социальной ассимиляции, которая была разновидностью имперской политики, основанной на римском правиле «разделяй и властвуй». В последующем политика социальной ассимиляции верхушки покоряемых народов служила той твердой основой, на которой строилась российская политика постоянной территориальной экспансии, что позволило российскому правительству не только военной силой и дипломатией подчинить народы, но и административными методами держать их в повиновении.

3.2