Земства в условиях кризиса земледелия

После отмены крепостного права общественный климат изме­нился в лучшую сторону. Выросла производительность труда, повы­силась урожайность зерновых культур, увеличилось народонаселе­ние, сложилась удачная экспортная конъюнктура для российского хлеба.

К сожалению, укоренившийся взгляд на крестьянство, как на дешевую рабочую силу, податное сословие оказал отрицательное воздействие на крестьянскую политику правительства и на поме­щиков, получивших мандат общественного земского деятеля. «Попробовав “нови”, народ повеселел, - писал смоленский земле­владелец А.Н. Энгельгардт, - но... не долго ликовали крестьяне... Чтобы расплатиться теперь со всеми повинностями, мужику нуж­но тотчас продать хлеб, скот, коноплю... Деньги требуют, из во­лости нажимают, описью имущества грозят, в работу недоимщи­ков ставить обещают. Плохо. Неурожай - плохо. Урожай - тоже плохо. Помещичьи интересы, интересы купца землевладельца, богатого крестьянина идут вразрез с интересами основной массы крестьян... Прошло уже 18 лет, а помещичье хозяйство нисколь­ко не подвинулось, напротив того, с каждым годом оно все более падает... И крестьяне затеснены, бедны... Земледелие в упадке... Государство бедно. Новые панки хозяйство ведут самым рутин­ным способом, они занимаются деревенским ростовщичеством, разным маклачеством, никакого прогресса в их хозяйствах не видно. Все их дело заключается в выжимании сока из мужиков»³⁷. За каждой строкой “Писем” автора - масштабность задач, встав­ших перед российским земством.

Отгремели торжественные открытия первых сессий земских со­браний, и повседневность со всей остротой поставила вопрос “с чего

начать?”.

Малоэффективность мероприятий в хозяйственно-экономиче­ской области в первый период существования земских учреждений объяснялась не только отсутствием опыта работы новых органов самоуправления. Безусловно, давала о себе знать ментальность по­мещиков и крестьян, связанная с традициями эпохи крепостного права. Но большее значение, по-видимому, все-таки имела общая направленность политики государства по крестьянскому вопросу. В 60-е и до конца 70-х годов в большинстве губернских собраний преобладали настроения, близкие к правительственной официаль­ной точке зрения на крестьянство. Реформаторы либерального тол­ка из среды высшей бюрократии считали, что после освобождения от крепостной зависимости самодостаточное по своей сути сословие крестьян-земледельцев без особой помощи и поддержки, самостоя­тельно выкарабкается из нужды, поднимет культуру сельскохозяй­ственного производства, создаст слой крепких “хозяев” по образцу западного фермерства, стоит только правильно организовать кре­дитную систему.

В земских собраниях на первых порах подобная точка зрения на­шла своих последователей, тем более, что в деньгах остро нужда­лись не только крестьянские, но и дворянские хозяйства, оказавши­еся в ходе крестьянской реформы на грани разорения.

По данным земской статистики количество землевладельческих хозяйств в Московской, Санкт-Петербургской, Тверской, Псков­ской, Тульской, Владимирской, Рязанской, Симбирской, Калужской, Смоленской, Новгородской, Саратовской губерниях значительно уменьшилось (в 1,5-2 раза), о чем постоянно говорилось на земских собраниях. Так, в Костромской губернии число усадеб сократилось к 1873 г. с 1250 до 398, из которых 308 были накануне краха³⁸. Мос­ковское земство в 1877 г. создало специальную комиссию для выяс­нения причин упадка частновладельческих хозяйств, при этом отме­чался рост процесса распродажи усадеб и перехода помещиков на государственную службу³⁹.

Земства, пытаясь смягчить издержки реформ для дворянского землевладения, активно ходатайствовали перед министерствами об учреждении земского банка. Увеличение земских собраний идеей кредитных учреждений, в частности земскими банками, объясня­лось заинтересованностью помещиков, медленно приспосабливаю­щихся к новым условиям хозяйствования. Долгосрочный кредит под залог имений уменьшал налоговые ставки. При учреждении банков использовались дорожный и продовольственный фонды. Непокры­тые кредиты в дальнейшем были списаны на убытки от пожаров.

Принятые меры, несмотря на кратковременность существования земских банков, в определенной степени компенсировали финансо­вое оскудение имений. Однако социальная односторонность проек­тов земских банков вызвала критику в обществе да и в самих собра­ниях. В Тамбовском губернском земском собрании проект банка был отвергнут по причине, озвученной гласным Б. Чичериным. “Ка­питалы, в накоплении которых участвовало главным образом сель­ское население, не могут быть обращены на устройство банка, по­лезного только для крупного землевладения”, - заявил Б. Чичерин⁴⁰.

Московские гласные идею земских банков признали несоответ­ствующей потребностям сельской массы. К середине 70-х годов от нее фактически отказались Петербургское, Смоленское, Новгород­ское, Московское, Воронежское, Казанское, Симбирское, Харьков­ское, Тверское, Екатеринославское, Курское и другие земства, лишь Херсонский губернский Поземельный банк продолжал свою дея­тельность в Новороссии. Правительство также прекратило утвер­ждать “Постановления” собраний об открытии земских банков.

В мае 1871 г. Министерство финансов разрешило участвовать земствам в организации обществ взаимного кредита. Но эти обще­ства не получили широкого развития и действовали лишь в некото­рых уездах пяти губерний (Московской, Новгородской, Санкт-Пе­тербургской, Нижегородской, Харьковской). По закону 1898 г. зем­ства лишились права учреждать подобные общества.

Признаки надвигавшегося кризиса - неурожай в Европейской России в конце 70-х годов, падение цен на хлеб на международном рынке, упадок культуры земледелия, увеличение числа малоземель­ных хозяев - отрицательно сказывались не только на крестьянах, но и на землевладельцах.

Сессии земских собраний второй половины 70-х годов Москов­ской, Тверской, Екатеринославской, Таврической, Новгородской, Уфимской, Рязанской, Псковской, Санкт-Петербургской и других губерний, ссылаясь на материалы статистики, били тревогу по пово­ду ухудшения общей экономической ситуации в сельском хозяйстве. “Многочисленные исследования обнаружили, - констатировало Московское губернское собрание, - что в большей части России хо­зяйство пришло в упадок, платежные силы уменьшились, а это вы­зывало значительное накопление недоимок”⁴¹.

Несмотря на почти повсеместное признание факта низкой пла­тежеспособности сельского населения, земцы продолжали искать выход из экономических трудностей посредством создания кредит­ных учреждений. Поэтому большинство собраний активно отклик­нулись на инициативу группы либеральных земцев во главе с новго­родским гласным князем А.И. Васильчиковым. Их идея мелкого крестьянского кредита поддерживалась Московским обществом

сельского хозяйства. Созданный МОСХ специальный Комитет сельских ссудосберегательных и промышленных товариществ призвал земства содействовать развитию сельской кредитной коопе­рации. Мелкий крестьянский кредит “земцы рассматривали как панацею, альтернативную дорогим агрономическим мероприятиям, полагая, что достаточно будет снабдить крестьян основным капита­лом и небольшими оборотными средствами, чтобы уже на этой основе начать повышать доходность хозяйственной деятельности посредством покупки недостававшей земли, скота или сельскохозяй­ственного инвентаря”⁴².

В распространении простейшей формы кооперации были заин­тересованы и помещики. Для них открывалась возможность про­дать излишки малоудобной усадебной земли, на более выгодных условиях сдавать землю арендаторам, регулировать цены на зерно­вые культуры. В собраниях высказывались надежды на благотвор­ное влияние кооперации на земскую работу, включая упорядочение поступлений окладных сборов.

Но дистанция между признанием идеи и практическим воплоще­нием ее оказалась значительной. Еще в 60-х - начале 70-х годов абсолютное большинство земств не признавали факта малоземелья. Тем не менее дискуссии в собраниях о мелком кредите непосредст­венно увязывались с малоземельем, как отрицательным явлением для крестьянского хозяйства. С помощью кредитной кооперации дворянская часть собраний пыталась улучшить финансовое обеспе­чение крестьян, дабы повысить их способность приобретать или арендовать дополнительную землю. Помещики, в свою очередь, бы­ли заинтересованы именно в крестьянине-арендаторе, видя в нем преграду для перехода имений в руки других (неземледельческих) сословий.

Правда, сомнения в успехе начатого предприятия проявлялись даже в земствах-пионерах в деле организации мелкого кредита. Так, Московское губернское земство еще в 1871 г. пессимистически отне­слось к рекомендациям МОСХ и Комитета ссудо-сберегательных товариществ, признав их “недостаточно изученными”⁴³. Орловские земцы считали обязанностью правительства заниматься “распреде­лением и финансированием приобретения крестьянами земель”⁴⁴. Рязанское, Симбирское, Тамбовское собрания придерживались ана­логичной точки зрения. Тверское и Таврическое земства считали возможным использование фондов запасного капитала выкупной операции для организации мелкого кредита.

Почти во всех собраниях предметом озабоченности стали усло­вия получения ссуд для бедных слоев крестьянства. В докладах управ говорилось о дефиците средств пайщиков и земств: “...на по­купку небольшого количества земли потребуется денег в два раза больше тех сумм, которые смогут выдать товарищества. Остальную

часть пайщики должны будут занимать за громадные проценты у ку­лаков, и те будут по-прежнему держать их в своих руках и вынуж­дать платить такие суммы, которые не покроет доход с земель”⁴⁵.

Несмотря на неуверенность в успехе, Московское, Тверское, Смоленское, Полтавское, Пермское, Новгородское, Воронежское, Вятское, Таврическое, Херсонское, Харьковское, Саратовское, Курское, Екатеринославское, Ярославское земства выделяли ссуды на открытие сберегательных товариществ.

В 1870 г. в Костромской губернии (Ветлужский уезд) учреждает­ся Рождественское товарищество. Затем эта форма кредитной коо­перации распространяется в других губерниях. Новгородские земцы за 2 года выдали кассам кредит более 10 тыс. руб. К 1875 г. общая величина ссуд товариществам достигла 68 тыс. руб. В 1873 г. в гу­бернии действовали 30, а в 1877 г. - 40 товариществ с оборотом в 1,5 млн руб.⁴⁶

В Псковской губернии к концу 70-х годов возникли более 30 то­вариществ. В Смоленской губернии в этот период действовали 25 товариществ, а в Тверской 14.

Кредитная кооперация в форме ссудосберегательных касс полу­чила широкое распространение в Московской (34 товарищества), Тульской, Саратовской, Таврической, Бессарабской, Херсонской, Воронежской, Тамбовской губерниях, хотя воронежские и тамбов­ские земцы считали, что государственная забота об организации зе­мельного кредита должна проявляться активнее. Петербургская, Вятская, Вологодская, Казанская, Владимирская, Московская, Там­бовская управы ассигновывали на товарищества от 5 до 15 тыс. руб. Нижегородское собрание утвердило кредит десяти товариществам в размере 73 тыс.руб. В большинстве губерний выдавались незначи­тельные ссуды - от 1 до 3 тыс. руб., а сам мелкий кредит рассматри­вался как экспериментальный⁴⁷.

5-6-процентные ссуды получали пайщики на основе круговой поруки. Срок погашения кредита колебался от 2 до 6 лет. Москов­ское земство высказалось за долгосрочный кредит: 18 лет под 10% годовых. С целью ликвидации разобщенности земств и обмена опытом было проведено 5 съездов представителей товариществ в Москве, Пскове, 2 съезда в Смоленске и в Таврической губерниях. На съездах 1876-1879 гг. поднимался главный вопрос: “Насколько ссудосберегательные товарищества могут удовлетворить население и какие другие формы надо изыскивать”⁴⁸.

Пик развития кредитной кооперации в XIX в. пришелся на нача­ло 80-х годов. Ссудосберегательные кассы действовали в 295 уездах. Число участников возросло в 80-х годах до 270 тыс. С 1870 по 1887 г. в земских губерниях действовали 1200 товариществ, однако лишь ¹∕₃ (400 касс) возникли при непосредственном участии земств⁴⁹. Волост­ные кассы распространения не получили. Статус кредитного учреж­

дения на волостном уровне обрели ломбарды, выдававшие ссуды под залог недвижимости и хлеба.

В начале 80-х годов повсеместно увеличивалось число задолж­ников. Собрания констатировали многочисленные факты “изгнания бедных и беднейших пайщиков из товариществ”. В правлениях касс на руководящих должностях находились помещики, зажиточные крестьяне, духовенство. Они были не заинтересованы в несостоя­тельных пайщиках и тем самым расходились с позицией земств, про­водивших линию на вовлечение малоимущих слоев населения в кре­дитную кооперацию.

“Ссудосберегательные товарищества, - констатировали мос­ковские земцы, - остаются недоступными для лиц беднейших, а сельским обществам в полном составе оказывают мало помощи; в них выступает преобладание богатых лиц, в их числе есть и такие землевладельцы, которые, сами не нуждаясь в ссудах, берут их для того только, чтобы передавать другим за возвышенный процент”⁵⁰. Справедливость вывода москвичей подтверждается мнениями дру­гих земств. Полтавское и Уфимское земства считали нецелесооб­разным продолжать практику кредитования земельных операций через ссудосберегательные кассы, поскольку они не учитывали ин­тересов мелких собственников и беднейшего населения⁵¹.

Хаос в оформлении документации, нарушение уставов, присвое­ние денег без возврата ссуд привели к утрате земского контроля за сберегательными товариществами. Земства охладели к идеи мелко­го кредита, хотя и не снимали с себя определенной вины за неудач­ный опыт. Многие гласные называли большой ошибкой органов са­моуправления стремление добиваться возврата кредита, не вникая в суть деятельности касс. К середине 80-х годов количество товари­ществ уменьшилось. Так, в Московской губернии осталось всего 9 товариществ (из 34), в Курской - 5 из 11, в Херсонской - 11 из 19 касс⁵².

Обилие проблем в крестьянском хозяйстве затрудняло поиски эффективных форм народного кредита. Несоизмеримыми оказа­лись величина дырок на крестьянском кафтане и размер лоскутьев, найденных для их штопки.

Полностью от идеи мелкого кредита земства, тем не менее, не отказались. Тверское, Московское, Ярославское, Костромское, Херсонское, Полтавское собрания практиковали выдачу ссуд, по­крывавших 40-50% стоимости земли сроком на 3-5 лет под “госу­дарственный” процент. Такая форма кредитования была выгодна зажиточным слоям деревни. При этом первоначальный замысел - помощь беднейшей части населения - утратил свой смысл.

Земства, как указывалось выше, являлись сторонниками долго­срочного кредита. Эффективность и надежность его должна была поддерживаться участием государства. Поэтому земства настойчиво

ходатайствовали об открытии Крестьянского Поземельного банка. В 1882 г. правительство удовлетворило просьбу органов самоуправ­ления, но фактически устранила их от участия в деятельности банка. На “бюрократизацию” Крестьянского банка земцы, особенно чер­ноземных губерний, отреагировали пассивностью в земельной поли­тике. Из 274 уездных и губернских земств только 8 губернских и 17 уездных принимали активное участие в содействии расширению площади крестьянского землепользования⁵³. Московское, Тверское, Ярославское, Костромское, Таврическое, Новгородское, Полтав­ское, Херсонское земства выдавали ссуды сельским обществам на приобретение земли. Наибольшее количество земли купили сель­ские общества в Тверской губернии - около 30 тыс. десятин, в Яро­славской - 12, в Таврической - 9, в Костромской - 5, в Московской - 3 тыс. десятин.

Общинникам выдавались ссуды по 125 руб. на мужскую душу в рассрочку на 5-12 лет, но процент был несколько выше, чем в Государственном банке⁵⁴.

В земских ходатайствах высказывалась критика в адрес Кресть­янского банка. Земцы были недовольны устранением их из посред­нических операций банка, высоким процентом возврата ссуд, что за­крывало доступ в банк малосостоятельным заемщикам. Подчинение Крестьянского поземельного банка местной администрации земцы восприняли не иначе, как “угрозу дворянскому землевладению”. Орловское, Екатеринославское, Курское, Симбирское, Саратовское и другие земства в полном единодушии с дворянскими собраниями потребовали от правительства учреждения Министерства земледе­лия и Дворянского поземельного банка.

В конце 80-х годов в уездных земствах развились новые фор­мы народного кредита для определенных крестьянских нужд. Не­большие суммы (1-5 тыс. руб.) ассигнуются на осушение болот, орошение полей, покупку лошадей, инвентаря, семян. Отмечается некоторое оживление интереса к кредитной кооперации в ряде земств. Очередная сессия 1887 г. Московского собрания разреши­ла кредит в 3 тыс. руб. для приобретения сельскохозяйственных орудий и раздачи их крестьянам в рассрочку. Аналогичное реше­ние приняло Вятское земство. Кредит в И тыс. руб. получили “уездники” для продажи орудий сельскохозяйственным общест­вам. Тверское и Уфимское земства выделили ссуды безлошадным крестьянам. Кредитные операции через склады семян и инвентаря осуществлялись в Псковском, Костромском, Смоленском, Пол­тавском, Воронежском, Таврическом земствах. Такая форма кре­дитной кооперации, по мнению земцев, имела предпочтение перед ссудосберегательными кассами, поскольку кредиты употребля­лись на производственные нужды и способствовали развитию агрокультурных мероприятий.

Первый земский опыт с кредитными учреждениями, основанны­ми на обороте капитала, оказался малоуспешным в силу разных причин: бедность основной массы населения, низкий уровень земле­делия и товарно-денежных отношений, противоречивость государ­ственной кредитной политики, организационные промахи самих земств в начатом деле.

Параллельно с кредитной кооперацией земства Нечерноземно­го района пытались поставить на ноги обрабатывающий сектор ме­стного хозяйства путем артельной кооперации в деле производства молочных продуктов. Идея развития артелей была в 60-70-е годы XIX столетия очень популярной среди общественных деятелей, уче­ных, мировоззренчески сввязанных с народнической идеологией. За развитие артелей выступал выдающийся русский ученый М.И. Менделеев, крупный философ Н.Ф. Федоров и другие.

Земские собрания Тверской, Вятской, Ярославской, Вологод­ской, Новгородской губерний активно содействовали устройству артельных сыроварен. В Ярославской губернии по инициативе земств возникло 11 сыроварен, в Вологодской - 10, в Вятской - 3. Московское, Петербургское, Новгородское, Смоленское земства отпустили средства на организацию сыроварен. Земства руководст­вовались практическими потребностями: наладить переработку мо­лока с пользой для поставщика сырья - крестьянина и для развития местного производства с учетом выгоды для всех лиц, включенных в производственный процесс.

Но теория разошлась с практикой, о чем красноречиво свиде­тельствует судьба сыроварен в Тверской губернии. Тверское собра­ние еще в 60-е годы откликнулось на инициативу морского офицера Н.В. Верещагина, решившего устроить в губерниях с развитым жи­вотноводством производственные артели молочного профиля. Ини­циативу поддержали Московское общество сельского хозяйства, Вольное экономическое общество. Испытательным полигоном бы­ло выбрано Тверское земство. На второй год своего существования собрание из очень скромных доходов выделило на устройство артельных сыроварен 3 тыс. руб. Гласные П.А. Бакунин, А.Н. Тол­стой, влиятельный в губернии князь Б.В. Мещерский добились еже­годного выделения для Верещагина 2 тыс. руб. и дополнительных ассигнований артельному делу в сумме 7,5 тыс. из продовольствен­ного капитала.

Общими усилиями самого инициатора, тверских гласных и Мос­ковского съезда сельских хозяев в 1871 г. удалось открыть на прави­тельственный счет школу для подготовки специалистов по сырова­рению. Сподвижники Н.В. Верещагина В.И. Бландов, Г.А. Бирюлев и А.И. Сидельников при содействии земств организовали учебные молочные предприятия в Санкт-Петербургской, Ярославской, Во­логодской губерниях. К 1873 г. артели успешно заработали, гаси­

лись земские ссуды, но количество предприятий не увеличивалось. Земства, рассчитывая на быстрый результат, вместо изучения воп­роса и исследования положительных и отрицательных моментов, проявили поспешность и непоследовательность в этом деле. Санкт- Петербургский, Вятский и Тверской артельные склады передали ча­стному лицу, заключив с ним договор, а “лицо” скрылось, не погасив значительный земский кредит.

Московский склад артельных сыроварен порвал связь с земст­вом и превратился в частное торговое предприятие “В.И. и Н.И. Бландовы”. Н.В. Верещагин “приватизировал” школу, создан­ную на земские и государственные деньги, в свое частное предпри­ятие вместе с прикупленной землей и отошел от земской работы. Аналогичные события произошли на смолокуренных артелях. Соз­дание Булавского смолокуренного предприятия обошлось земству в 400-500 руб. Работающий малый завод передоверили управляюще­му Флангстену. Он растратил деньги и скрылся, а его приемник Шапиро довел завод до банкротства. Известный либерал Ф.И. Роди- чев сетовал: “Думали встретить инициаторов дела, а встречались с невежественными людьми, поражавшими отсутствием элементар­ной честности”.

Под давлением обстоятельств земство охладело к сыроварням, артелям, школам и остановилось на полпути. “Мы больше инте­ресовались не об успехах дела, - конкретизировал гласный В.И. Линд, - а лишь о возвращении выданных ссуд, назначили ко­миссию по исследованию вопроса, но она так и не собралась”⁵⁵.

Аналогичные ошибки совершили и другие земства. Переход артельных предприятий к частным лицам, коммерциализация их деятельности, скупка сырья у крестьян за бесценок и высокая стои­мость произведенного продукта вызывали озлобление крестьян и неудовлетворенность земств деятельностью артелей. В 80-е годы собрания не поощряли выдачу ссуд на их устройство.

В начале XX в. вновь усиливается интерес органов самоуправле­ния к кредитно-денежной форме кооперации. По закону 1 июня 1895 г. земства имели право участвовать в организации мелких кре­дитных товариществ, но активность собраний в этом направлении в конце XIX в. была невелика. Лишь в 1900 г. Пермская губернская управа созвала съезд представителей ссудосберегательных касс. Съезд выступил с инициативой создания при управах специальных структур для проведения учета, ревизий и контроля учреждений мел­кого кредита (товариществ, общественных лавок, ломбардов, потре­бительских обществ). В обязанность земских служб входила популя­ризация среди населения местных организаций мелкого кредита.

В 1904 г. съезд специалистов по мелкому кредитованию прошел в Саратове, а в 1907 в Уфе, что свидетельствовало о внимании земств к кооперации.

В 1905-1906 гг. 229 уездных и губернских земств принимали уча­стие в кредитовании населения. В предвоенное пятилетие половина губернских и уездных земств имели земские ссудосберегательные кассы⁵⁶.

Размер земских ссуд на устройство товариществ увеличивался до 1500 руб. Однако проблема возврата ссуд не исчезла, в связи с чем многие земства рекомендовали кассам ввести кредит до 25 руб., что­бы им могли воспользоваться малоимущие заемщики.

Защита социальных интересов бедных слоев порождала иници­ативу снизу. В Новгородское земство поступил материал о дея­тельности Борисовского волостного потребительского общества. В документе подробно описывались взаимоотношения крестьян и кулаков-“кредиторов”. Действовали они в деревне активно. Отсут­ствие денег у крестьян вынуждало их за повседневные товары отдавать ростовщикам-кулакам лошадей, рогатый скот, продукты, пеньку, холст, сырые кожи. Такой предприниматель скупал хлеб осенью по 40 коп. за мерки, а весной крестьянин покупал у него свой же хлеб по 1 руб. 50 коп. - 2 руб., что составляло 200-300% прибыли кулаку и убытка крестьянину. За керосин крестьянин платил 10-12 коп. за фунт вместо естественной цены 2-3 коп. и т.д. “Уплата таких процентов не может не ложиться бременем на кре­стьянские хозяйства и позволяет кулакам держать крестьян в постоянной задолжности и в кабале”. Два-три таких “зажиточных хозяина” могли диктовать свои условия не только крестьянам, но и беднеющим помещикам.

Инициаторы предлагали земству содействовать в первую оче­редь учреждению форм народной кооперации: потребительских об­ществ и общественных лавок. Эта мера способствовала бы регули­рованию цен во всей местной торговле, обеспечению населения не­обременительным кредитом, помогла бы привлечь крестьян к уча­стию в делах волости, в частности, к усовершенствованию деятель­ности запасных зерновых магазинов⁵⁷.

Кредитная кооперация лишь частично облегчала финансовое оскудение деревни, да и то ни самых бедных ее обитателей. Мас­штабность проблемы требовала принципиально новых подходов к ее решению и огромных денежных средств. В этом власти и земст­вам предстояло убедиться, пройдя сквозь серьезные испытания 90-х годов.

Земские мероприятия и программы подъема сельскохозяйствен­ного производства непосредственно связаны с восприятием и оцен­ками земцами процессов, протекавших в посткрепостническом кре­стьянском мире. В первую очередь это касалось судьбы общины.

На заре своего существования земцы довольно прохладно отно­сились к общине. В ней они, конечно, видели традиционную форму землепользования и организацию крестьянского мира. Тем не менее

в земских собраниях 60-х - конца 70-х годов преобладали настро­ения, близкие либеральным реформаторам. Гласные выражали недовольство уравнительными переделами. В общине они неред­ко видели основную причину безынициативности и незаинтересо­ванности крестьян в овладении передовыми методами ведения хозяйства.

По мере углубления местных деятелей в земскую работу взгляд их на изменения, происходившие в крестьянском мире, становил­ся более пристальным. Видимо, не без влияния земств усилились прообщинные настроения в политике правительства эпохи Алек­сандра III.

В дебатах о будущем общины просматривались более глубокие вопросы о путях посткрепостнического развития России. В земст­вах, как и во властных структурах, в научных обществах, в дворян­ских собраниях присутствовали противоположные точки зрения и альтернативные подходы к решению общинного вопроса.

После отмены крепостного права крестьянский мир и общин­ные поземельные отношения начали притерпевать серьезные изме­нения. В нашу задачу не входит освещение проблем трансформации общины, связанной с особенностями развития капитализма в рос­сийской деревне⁵⁸. Мы попытаемся лишь выявить те болевые точки происходивших в общине изменений, на которые остро реагировали земства.

Община как социально-хозяйственный организм развивалась под воздействием новых условий. Земцы прекрасно осознавали, что ее эволюция неизбежна, и не ставили цели консервации общины, но их настораживали нарастающие негативные явления, обусловлен­ные ее распадом. Отсюда, на наш взгляд, осторожная, умеренная по­зиция по отношению к традиционному институту крестьянской жиз­ни. Однако данное утверждение не исключает наличия в подходе к решению общинной проблемы групповых интересов дворян-земле­владельцев и новой буржуазии.

Безусловно, в земствах сталкивались взгляды разных мировоз­зренческих идейных направлений - от буржуазно-либеральных до охранительных славянофильского толка, от народнических до со­циал-демократических. Последнее было характерно для земских служащих. Да и в самой общине в связи с присущим ей дуализмом (общественное владение землей и единоличное производство) столкнулись две противоположные тенденции: общинные и анти- общинные.

Блестящий знаток народной психологии и земской статистики известный ученый А. Фортунатов, оценивая этот феномен, писал: “Осознанного отношения к индивидуализации у крестьян нет. На­селение отдает преимущество общине, как социально-бытовой форме, как организации, представляющей не только известные

выгоды в настоящем, но и серьезные гарантии в будущем... Но наиболее состоятельные и бесхозяйные дворы, гулящие люди, порвавшие непосредственную связь с землей, желают замены мир­ского земледелия подворно-наследственным”⁵⁹. Органы самоупра­вления в своей практической деятельности не могли по разным причинам ориентироваться на указанные А. Фортунатовым груп­пы. “Переход массы населения в бездомные является большой опасностью для государства” - эта фраза неизменно присутствова­ла в резолюциях собраний большинства губерний, исключая юж­ные, испытывавшие недостаток в рабочих руках. Ускоренная про­летаризация населения вызывала негативные оценки “почвенни­ков” и дворянских собраний, что сближало органы самоуправления с определенными социальными группами. Но в этой, допустим, сословной позиции присутствовал объективный фактор: ускорен­ные темпы раскрестьянивания населения приводили к росту из­лишков рабочей силы, востребовать которую и тем более создать из нее квалифицированные кадры не позволял уровень промыш­ленного развития. Кроме того, дешевая рабочая сила не способст­вовала техническому оснащению производства.

К состоятельным хозяевам у земцев было двойственное отноше­ние в силу их меньшинства в крестьянском мире, сомнительности перспективы быстрого подъема сельскохозяйственного производст­ва, способного вывести деревню из кризиса, неоднородности слоя сельской буржуазии (часть из них не занималась производительным сельскохозяйственным трудом). Видимо, подобные настроения от­разились в “Письмах” А.Н. Энгельгардта. “Кому бы ни хотелось иметь богатых с деньгами фермеров, но не нужно быть пророком, чтобы предсказать, что у нас этого никогда не будет”⁶⁰.

Последовательными защитниками традиционного общинного землепользования часто выступали уездные собрания Пермской, Орловской, Тульской, Псковской, Симбирской, Тверской, Костром­ской, Новгородской, Харьковской, Санкт-Петербургской, Ярослав­ской и других губерний, что объяснялось более тесной связью уезд- ников с гласными - представителями крестьянского мира. При этом нельзя упускать из вида, что становление деятельности органов са­моуправления происходило на общественном фундаменте: медици­на, народное образование, попечение, ветеринария, агрономия.

В дискуссиях земских собраний об общине в начале 80-х годов XIX в. обнаружилось столкновение интересов аграриев и промыш­ленников. Последние доказывали, что “община мешает нововведе­ниям”, “закабаляет крестьян”, “связывает руки состоятельным хозя­евам”. Характерны в этом отношении дискуссии, проходившие в среде гласных московского губернского собрания. Капитализирую­щийся помещик Д.А. Наумов настойчиво выдвигал тезис о невос­приимчивости общинного землепользования к агротехническим но­

вациям. Его постоянный оппонент, известный славянофил Д.Ф. Са­марин, отстаивал противоположное мнение, подталкивая собрание к учреждению должности земского агронома.

И в других земствах гласные - сторонники общины, предостере­гали “от поверхностных оценок способности общины к модерниза­ции”. “Жестоко ошибаются противники общины, - говорилось с трибуны Шадринского уездного собрания Пермской губернии, - что она всему вина - напротив, она только и помогает, какую меру не возьмите. Первое, что понадобится для удачного выполнения об­щей меры, это общность, взаимность везде и во всем”⁶¹. Уездники подвергли критике губернских гласных за единодушие со столичны­ми земцами. “Губернская управа поддалась влиянию надуманно не­обоснованной теории нашей интеллигенции, - развивали свою мысль “уездники”, - подобные теории сами собой увядают, т.к. жизнь не дает им содержания. Формы хозяйств, веками выработан­ные русским крестьянством... были осуждены на заклание в честь и славу западноевропейской культуры”⁶². Воронежское, Саратовское, Московское, Курское, Новгородское, Смоленское, Владимирское и другие земства также выразили свое несогласие с заявлением Санкт-Петербургского собрания, ходатайствовавшего в 1877 г. “о необходимости дарования каждому крестьянину-домохозяину права требовать выделения пашни и покоса к одним местам с осво­бождением таким образом от круговой поруки простым большинст­вом, а не ²∕₃членов общества”⁶³. Инициатива подачи данной петиции принадлежала графу А. Бобринскому и А. Платонову - представи­телям дворянской аристократии.

С 80-х годов XIX в. и вплоть до начала XX столетия разговор в собраниях об общине приводил к обострению полемики между ее сторонниками и противниками (Нижегородское, Воронежское, Орловское и другие земства). “В отношении общины мы сталки­ваемся с массой предрассудков, - заявил на сессии 1880 г. гласный интеллигент П.М. Плотников, - вследствие умышленного извра­щения фактов людьми, видящими в общине опасного и сильного врага их заветной мысли - капиталистической формы производст­ва... Число людей, заинтересованных в этом, крайне велико: но­вый землевладелец, фабрикант, купец, лавочник, словом все, кто не живет трудом своих рук... Земство мечется, не зная, на чем ос­тановиться. Мы знаем общину лишь в форме податной единицы и не допускали мысли, что это общественное число, имеющее свою организацию, свои функции, свое развитие нравственное, умствен­ное и экономическое. Если мы осознаем ошибку и, отказавшись навсегда властвовать и производить опыты над массами народа, займемся изучением причин, оказывающих влияние на общину... проследим социальный прогресс ее, тогда только мы станем не твердую почву”⁶⁴.

Мы привели большой фрагмент из выступления воронежского гласного, поскольку оно было знаковым. В той или иной форме мысли о недопустимости решения аграрного вопроса без учета и по­нимания всей сложности происходивших в общине процессов звуча­ли в Вольном экономическом обществе, в земских собраниях, в Мо­сковском обществе сельского хозяйства. Большинство земских соб­раний конца 70-х - начала 80-х годов выступали за эволюционный путь развития общины. Одновременно земцы усилили давление на правительство с целью добиться законодательных поправок к актам 1861 г.

Новгородское земство констатировало, что община является за­щитой интересов крестьянского населения и призывало в законода­тельном порядке принять меры “укрепления экономического состо­яния общины”. Специальная комиссия, созданная Сызранским уезд­ным земством, пришла к выводу, что сельская община так глубоко проникла в жизнь крестьянина, что только в ней и возможна для не­го нормальная трудовая жизнь”⁶⁵. Аналогичные мысли высказыва­лись большинством уездных земств в 80-90-е годы, что отразилось в материалах кохановской комиссии.

В Уфимском губернском собрании большинство гласных при­держивались эволюционной теории преобразования “общинного строя” как “естественного хода событий”, а часть гласных ставила благополучие государства в прямую зависимость от судьбы общины.

Курское земство признало общинную форму землевладения наиболее приемлемой для быта крестьян. Одной из мер ее развития куряне считали предоставление крестьянским обществам права при­соединять к наделам землю, купленную с помощью Крестьянского поземельного банка, о чем и ходатайствовали перед центральными органами власти⁶⁶.

Таврическое, Херсонское, Черниговское, Полтавское земства просили о разрешении сельским обществам арендовать казенные земли без ограничения величины и продолжительности срока. Арендованные земли не должны были дробиться или передаваться кому-либо без согласия общества.

Псковское, Симбирское, Орловское, Рязанское, большинст­во земств ЦПР, северо-западные земства просили установить 10-12-летние сроки земельных переделов в общине. Идя на­встречу земским ходатайствам, правительство в 1883 г. издало за­кон о 12-летнем сроке переделов земли.

Консолидированную позицию высказали земцы по поводу статьи 165 актов 1861 г. “О выкупных платежах”, разрешавшую крестьянам-собственникам с согласия ²∕₃членов сельского общества досрочно выкупать и продавать причитавшиеся на их долю участки общинного владения. Закон 14 декабря 1893 г. изменил статью 165,

ужесточив право перехода общинников “к началу личной собствен­ности”, что явилось уступкой требованиям большинства земств.

Прообщинные настроения земств поддерживались недовольст­вом помещиков-землевладельцев ускоренным переходом земель в руки “неземледельческих сословий”.

Социальное расслоение деревни, переход земель во владение представителей непроизводительного капитала, рост в условиях капиталистического уклада кулацко-ростовщических элементов вызывали, как говорили земцы, “нравственное и имущественное расстройство населения”.

Земские статистики, проведя обследование промышленных губерний с более развитыми формами кредитования, пришли к не­утешительным выводам об усилении зависимости крестьян от рос­товщиков. По данным статистики, крестьяне “благополучного” Мо­сковского уезда ежегодно занимали у этой категории кредиторов 70 тыс. руб., уплачивая до 40% годовых. Из займов 50-60% уходило на покупку инвентаря и семян и 32-35% на уплату податей⁶⁷.

Ростовщический капитал набирал силу на фоне разорения насе­ления и в корне подрывал земскую политику продажи излишков по­мещичьей земли малоземельным крестьянам. “У крестьян нет средств на приобретение земель, - говорил с трибуны Ярославского собрания в 1880 г. князь Л.С. Голицын, - вследствие чего последняя переходит за бесценок к кулакам и мироедам, которые по извлече­нию из нее выгод хищнической эксплуатацией сдают ее потом кре­стьянам на самых тяжелых условиях. Такое будущее землевладение грозит большими опасностями. Этот новый разряд собственников подорвет достоинство земских учреждений”⁶⁸. Вопрос о том, в чьих руках окажется главная национальная собственность, в связи с пре­вращением земли в условиях капитализма в товар, касался всех сто­рон и общественной, и государственной жизни страны. Равнодушных к этой проблеме в земствах не было. Процесс перераспределения зе­мельной собственности обсуждался во всех земствах с севера до юга.

Выступление титулованного ярославского гласного мало чем отличалось от позиции полтавского земца профессора И.В. Лучиц- кого: “Земли распродаются... и переходят в руки кулаков, обращаю­щих их в предмет сделки - это аксиома, а невнимание к ней - престу­пление”⁶⁹.

i Московское, Псковское, Тульское, Рязанское, Симбирское, Ка­лужское, Саратовское, Пермское, Самарское и другие собрания не менее заинтересованно обсуждали столь актуальную тему. “Закон получается более всего помог тому разряду людей, которого преж­де не знала Россия, людей, чуждых народу, побуждаемых корыстью и действующих с бесцеремонной ловкостью, обедневших, разорив­шихся крестьян они используют как удобное средство самой грубой эксплуатации”, - говорилось в резолюции саратовских земцев⁷⁰.

В южных губерниях (Таврическая, Херсонская, Харьковская, Черниговская, Екатеринославская) в 70-80-е годы обострились на­циональные отношения. Характер дебатов и резкость резолюций земских губернских собраний объяснялись переходом казачьих и крестьянских земель к “инородцам”.

Собрания считали, что государственные органы обязаны разра­ботать регулирующие меры в области кредитных и поземельных от­ношений. Наши кассы “создали кредит только кулакам, заявил в 1894 г. известный промышленник А. Демидов, единственный полез­ный для населения кредит правительственный, при строгом государ­ственном контроле за правильностью всех операций”⁷¹.

Возможно, земцы преувеличивали степень имущественного рас­слоения деревни в конце XIX в., но нельзя отрицать того, что отме­ченные собраниями опасные тенденции, появившиеся в крестьян­ском мире, создавали почву для серьезных социально-экономиче­ских конфликтов. “Благосостояние одних при разорении слабейших не должно входить в программу действий общества, - гласила резо­люция Богородицкого уездного губернского собрания Тульской гу­бернии, - и никак не должно быть целью земства, как учреждения, пекущегося об интересах всех единиц его составляющих, в против­ном случае оно утратило бы самый смысл своего существования”⁷². Общую направленность резолюций уездных собраний можно выра­зить одной фразой: общественные интересы и резкая социальная дифференциация несовместимы.

Прообщинные настроения собраний нашли свое подтверждение в ответах земств на запрос Министерства земледелия и государст­венных имуществ, направленный управам в конце 1894 г. Практиче­ски в одиночестве оказалось Петербургское губернское собрание, высказавшееся против ужесточения статьи 165 “О выкупных плате­жах” и настаивавшее на облегчении условий перехода к подворному землевладению. Ярославские гласные лишь частично солидаризиро­вались со столичными коллегами, ходатайствуя о восстановлении прежних норм, предусмотренных статьей 165⁷³.

Точка зрения земств по отношению к общине не изменилась вплоть до начала XX в.