Зависимость „слова—понятія “ отъ фразы и отъ обсто­ятельствъ внѣ фразы.

„Добросовѣстный и умный читатель долженъ искать смыслъ въ цѣли, содержа­ніи и связи рѣчи, принимая во вниманіе тѣ неточности выраженія, которыя сдѣланы не­избѣжными словоупотребленіемъ[††††††††††††](Berkeley, Works, I, р.

„Слова и ихъ значеніе полны непо­дозрѣваемыхъ опасностей"(Sidgwick, Falla­cies, 136).

Слово, взятое отдѣльно, не можетъ выражать мысли. Для вы­раженія мысли нужно имѣть фразу. Это вѣрно даже по отношенію къ изолированнымъ такъ называемымъ „словамъ-понятіямъ* *)• Ка­жущееся исключеніе составляютъ или слова-фразы (въ родѣ „свѣ~ τaeτb^ζi, „морозитъ*), или слова, пополняемыя обстоятельствами, при которыхъ они были произнесены („пожаръ! „Иванъ!*, _noft!^α), мимикой₃ жестами, или иными средствами выраженія (Ausdrucksbewegungen, вы­разительными движеніями по терминологіи Вундта: Volkerpsychologie, кн. I, гл. і и 2). „Представимъ себѣ, что страхъ, поразившій чело­вѣка, производитъ на его лицѣ столь сильную и выразительную игру мускуловъ, что невольно овладѣваетъ всѣми присутствующими. ’ Оче­видно, что здѣсь такъ же мало пониманія, свободной дѣятельности мысли, какъ и въ панической зѣвотѣ, возбужден нои однимъ изъ собесѣдниковъ. Между-тѣмъ, такая зѣвота тоже посредствуется чув­ственными воспріятіями, извѣстнымъ состояніемъ души, а потому имѣетъ и психическое значеніе. Но стоитъ кому-нибудь сказать „страшно!* или „скучно!" и явится пониманіе, т. е говорящій за­мѣтитъ свое состояніе, измѣнитъ его извѣстнымъ образомъ, подчи­нивши дѣятельности своей мысли..................................................................................... (Потебня, Мысль и языкъ,

137)∙ Обратно, слова „страшно" или „скучно", произнесенныя безъ указанныхъ сопутствующихъ обстоятельствъ, не вызовутъ пониманія.

Если совершенно изолированныя слова не вызываютъ пониманія у другихъ; если мысль выражается только фразами или ея эквивален­тами,—то, очевидно, что (какъ говорилъ еще Гамильтонъ Logic, IV, 147) слова служатъ лишь намеками для нашего ума; они стремятся внушить намъ какую-либо мысль, а потому слушающій всегда поста­вленъ въ необходимость истолковать данный ему намекъ. Этотъ про­цессъ толкованія будетъ тѣмъ затруднительнѣе, чѣмъ меньше элемен­товъ для точнаго опредѣленія мысли дано въ предложеніи или со­путствующихъ обстоятельствахъ.

Языкъ, какъ орудіе выработки, фиксированія и сообщенія мыслей, представляетъ собою безспорно главное орудіе знанія (см. Hamilton, op. c., 145) и даже необходимое условіе дѣятельности нашихъ познава­тельныхъ способностей.—Но, сводной стороны, несовершенства языка, а, съ другой—недостаточное знакомство съ характеромъ языка, какъ орудія мысли,дѣлаютъ его источникомъ многочисленныхъ ошибокъ.

Мы употребляемъ слова лишь тогда, когда желаемъ высказать, или образовать сами для себя, какую-либо мысль. Только въ связи съ предложеніемъ, иногда, правда, не замѣчаемымъ, слово и пріобрѣ­таетъ смыслъ. Эта же связь его съ предложеніемъ постоянно ока­зываетъ вліяніе на его значеніе.—Строго говоря, нѣтъ словъ, кото­рыя во всѣхъ случаяхъ ихъ употребленія, и въ устахъ всѣхъ гово­рящихъ или мыслящихъ люден, имѣли бы одно постоянное значеніе. Когда я говорю, что Коперникъ открылъ законъ вращенія земли во­кругъ солнца, я вкладываю въ слово ,,солнце ** не тѣ же самые приз­наки, какъ и тогда, когда я говорю, что благодаря туману сегодня не видно солнпа. Въ первомъ случаѣ ,, солнце “ является для меня огромнымъ ^свѣтящимся тѣломъ, извѣстнымъ образомъ помѣщеннымъ въ міровомъ пространствѣ по отношенію къ землѣ, связаннымъ съ нею силою тяготѣнія, выполняющимъ извѣстнаго рода вращательныя движенія, и т.

чѣмъ у меня. А, наир., человѣкъ необразованный никогда не ста­нетъ связывать съ нимъ представленія о центрѣ, вокругъ котораго движется земля. Не одно и то же означаетъ ,,солнне^{Энцпклопед. словаря Брокгауза, 1900 *).}

„Дальнѣйшее важное различіе между общеупотребительнымъ и индивидуальнымъ значеніемъ слова заключается въ томъ, что первое всегда имѣетъ нисколько значеній^ а второе, въ данномъ случаѣ, всегда одно, развѣ если имѣется въ виду намѣренная двусмысленность. Много­значность слова нерѣдко об ьясняется звуковымъ совпаденіемъ двухъ пер­вично различныхъ словъ (наир., нѣм. Mimze въ значеніи „ монета'‘ восхо­дитъ къ лат. moneta, а въ значеніи ,,мята⁴'—къ лат. же mentha), но не­рѣдко наблюдается и при этимологическомъ тожествѣ (,,6a6a'^f— про­стая, грубая женщина, родь кулича, орудіе для забиванія свай и т. Д.). Даже въ тѣхъ случаяхъ, когда общеупотребительное значеніе можетъ считаться простымъ, индивидуальное можетъ удаляться' отъ него, обозначая одно изъ видовыхъ понятій, заключенныхъ въ родо

вомъ общемъ значеніи (колесо вообще, и въ данномъ индивидуаль­номъ случаѣ: колесо парохода, мельницы, телѣги, велосипеда, часовъ, швеиной машины и т. π.)*^f (ibidem).

„Значеніе извѣстнаго слова основано не только на ассоціаціи по смежности между его (звуковымъ или зрительнымъ) представле­ніемъ и отвѣчающимъ ему понятіемъ, но и на подобныхъ же ассоці­аціяхъ между его представленіемъ и представленіями другихъ словъ. Такъ, значеніе слова видъ въ нижеслѣдующихъ примѣрахъ связано не только съ нимъ однимъ, но и съ другими словами: ,,передо мной открылся чудный видъ"; „я отдалъ свой видъ дворнику"; „плодъ имѣетъ видъ лица"; „онъ имѣетъ болѣзненный видъ"; „я имѣю на васъ виды"; „я имѣю въ виду одно мѣсто"; „солдаты купались въ виду непріятеля"; „глаголъ совершеннаго вида" и т.

Эти колебанія въ значеніи одного и того же слова объясняли обыкновенно такъ называемою „бѣдностью языка", или ея корреля­томъ „богатствомъ мысли". Говорили, что, какъ бы обиленъ и вы­разителенъ ни былъ языкъ, онъ никогда не въ состояніи точно обоз­начить всѣ возможныя понятія и всѣ возможныя отношенія между понятіями, а изъ этой необходимой бѣдности языка во всѣхъ ея различныхъ степеняхъ возникаетъ неизбѣжная неопредѣленность (дву­смысленность или многосмысленность) какъ въ употребленіи отдѣль­ныхъ словъ, такъ и въ употребленіи словъ въ ихъ взаимной связи (ср. Hamilton, Logic, IV, 146).

Съ тѣхъ поръ какъ мы знаемъ, что мыслп наши мы выражаемъ не при помощи отдѣльныхъ словъ, а при помощи предложеній, что слово образовалось изъ предложенія, путемъ его разложенія, и что, строго говоря, вполнѣ изолировать слово (не обративъ его въ мумію) мы и не можемъ никогда,—мы можемъ датъ нѣсколько иное объясне­ніе измѣнчивости значеній слова.

Уже изъ одной выше приведенной цитаты становится оче­виднымъ, что въ дѣйствительности нѣтъ словъ, имѣющихъ одно „общеупотребительное^t4значеніе. „Важное различіе, сказано было тамъ, между общеупотребительнымъ и индивидуальнымъ значеніемъ слова заключается въ томъ, что первое вееіда имѣетъ нѣсколько зніі- ченій^и. ЕсЛи общеупотребительное значеніе всегда имѣетъ нѣсколько значеній, значитъ, что одного общеупотребительнаго значенія не существуетъ. Опредѣленное значеніе слова дается ему лишь даннымъ его употребленіемъ въ данной фразѣ, принимая во вниманіе всѣ об­стоятельства конкретнаго случая употребленія слова. Только бли­жайшія обстоятельства употребленія слова „коса" могутъ указать, имѣется ли въ виду сельскохозяйственное орудіе, полоса земли, вдавшаяся въ воду, или сплетенные волосы.—Такъ называемое об-

шее значеніе (точнѣе—общія значенія) слона является продуктомъ абстракціи.

Слова въ живом рѣчи играютъ не ту же роль, что и слова, которыя мы находимъ въ словарѣ. Мы пользуемся словами лишь въ рѣчи,—для выраженія тѣхъ или иныхъ мыслей. Изъ совокупности мыслей (ergo рѣчи) состоитъ и наука. Внѣ рѣчи, въ такомъ обособ­ленномъ видѣ, какъ мы находимъ ихъ въ словаряхъ, слова не жи­вутъ: это искусственныя созданія анализа я абстракціи. ,,И это лишь предразсудокъ, (Erdmann, Logik, 200), и больше ничего, будто пред­ставленія словъ (die Wortvorstellungen), при измѣнчивыхъ условіяхъ ихъ употребленія, постоянно соединены съ тѣми абстрактными зна­ченіями, которыя свойственны имъ въ изолированномъ видѣ“ (какъ въ словарѣ). При изученіи научнаго языка и его терминовъ слова­ремъ нашимъ должна служить исторія науки (WheweII, Nov. Organon Renov., 1858, стр. з68), а не отдѣльно взятыя слова.

При опредѣленіи значенія слова нужно принимать во вниманіе не только фразу, изъ которой оно взято, но и обстоятельства, при которыхъ она была произнесена, и кѣмъ она произнесена. Если, напр., кто-нибудь говоритъ: „эта бумага четырехугольна^, то фраза эта вовсе не означаетъ одного и того же въ различныхъ обстоятельствахъ ея произнесенія, каждая фраза есть нѣчто индивидуальное, и при обсу­жденіи ея должны быть приняты во вниманіе всѣ конкретныя обсто­ятельства ея созданія.

ду языкомъ и мыс ню нѣгь*). Научиться понимать самихь себя не ілкьлеіко. Только въ послѣднее время европейская мысль вернулась къ вопросамь, ьь коіорымь подходили еще греки,—вопросамь о языкѣ и ею связи съ мышленіемъ. Труды великихъ языковѣдовъ XIX с іолѣтія открыли намь понпиаше мноіаю, чего мы прежде не лначи, хотя постоянно носили ею с ь собою. Эти труды имѣютъ огромное значеніе для всѣхъ оіраслсп шапія, и вліяніе ихь, можно надѣяться, сь теченіемъ времени будеіь только возрастать. Ни психологіи мыш­ленія, ни логики нельзя вообще изучать безъ языковѣдѣнія, гакь как ь логика и мышленіе и существуютъ для насъ лишь вь яіыъѣ,—или обычном ь, или в ь языкѣ жес говъ, музыкальныхъ зву ков ь, красокъ, плас­тик и, символовъ, образовъ (ср. Батюшковъ, Въ борьбѣ со словомъ, 219; М. Muller, Sc. of T., 549). О мышленіи мы судимъ практически всегда по языку. Въ языкѣ отражаются тѣ „законы мысли⁴⁴, которые изучаетъ ло- 1 ика (Hamilton, Logic, II, 149) и психологія мыслительныхъііроцсссовь. Всякая же наука есть лишь частное примѣненіе логики. И мы, юристы, не должны мѣшать проникнуть новымъ, живымъ струямъ извнѣ вь область юриспруденціи.

Идеи, развиваемыя въ этой работѣ, не могутъ имѣть противни­ковъ, если читающій или слушающій возьметъ на себя трудъ уразумѣть ихь. Эти идеи исповѣду ются на дѣлѣ всѣми и каждымъ, и мнимыми про­тивниками въ томъ числѣ. Каждый изъ насъ обладаетъ мноіими истин­ными знаніями, но безь вѣдома для самого себя. И .многіе прини­маютъ за свои настоящія знанія то, что является тишь иллюзіей языка. Моя задача—показать людямъ ихь настоящія знанія.Мы жи­вемъ среди массы иллюзіи, принимаемыхъ нами за дѣйствительность (см. Sully, The illusions). Мы, наир», думаемъ, что часто вполнѣ по­нимаемъ другъ друга, а на дѣлѣ абсолютное пониманіе есть иллюзія (см. „Къ психологіи пониманія^6,пр. Овсяннпко-Куликовскаго, въ сбор­никѣ „Помощь пострадавшимъ отъ неурожая Самарской губерніи⁴* 1900 г., и замѣтка въ статьѣ „Въ борьбѣ со словомъ" ©.Батюшкова, Жур. Мин. Нар. ∏p., 1900, февр., стр. 228). При помощи слова мы вызываемъ въ другихъ соотвѣтствующія, но не тѣ же понятія (Humboldt, Ueb. die Versch., 201—2, 208—10). „Содержаніе, воспри­нимаемое (Потебня, Мысль и языкъ, 135) посредствомъ слова, есть то іько мнимоизвѣстная величина, думать при словѣ именно то, что дрчгон, значило бы перестать быть собою и быть эгимъ другимъ,

пониманіе другого, въ томъ смыслѣ, въ какомъ обыкновенно берется эго слово, есть такая же иллюзія, какъ га, будто мы видимъ, ос я заемъ и пр. самые предметы, а не свои впечатлѣнія; но нужно при­бавить, это величественная иллюзія, на которой строится вся наша

♦) Ср. М. В real