Законодательное и судебное преследование нищих и бродяг

В начале XIX века наказание в отношении бродяг претерпело неко­торое смягчение. Если обратиться к Закону от 5 июля 1811 года, то уви­дим, что поселение за бродяжничество, назначаемое по Указу от 11 мая 1765 года, имеет единственную цель - «население полуденного Сибирского края из людей, никакого преступления не учинивших»[169].

В то же время за бродяжничество виновных продолжали отдавать в солдаты. Свидетельством тому информация Инспекторского департамента Военного министерства от 21 июня 1813 года на имя Нижегородского губернского правления о том, что некоторые рекрутские присутствия ведут счет о бродягах и преступниках по губерниям, а другие нет. С другой стороны, люди эти «принимаются и на службу отправляются разнообразно»: одни губернские правления по их

освидетельствовании в рекрутских присутствиях отправляют к комендантам, другие - к губернским батальонным командирам, а иные посылают посредством полицмейстеров «к разным военным начальникам».

По мнению же Государственного совета, Высочайше конфирмованного 8 декабря 1810 года, было постановлено бродяг и всякого звания людей, присужденных за вины к отдаче в военную службу, отсылать в ближайшие гарнизонные полки и батальоны. Именным указом на имя военного министра от 30 ноября 1811 года счет по приему, содержанию и распределению рекрутов по полкам и разным воинским командам возлагался на Инспекторский департамент, который должен был осуществлять это через командиров внутренних батальонов, а где их не было - через шефов гарнизонных полков. А Высочайшим указом от 21 сентября 1812 года об отдаваемых в рекруты людей, наказанных или обвиненных по приговорам суда, их предписывалось немедленно отсылать в действующую армию.

По этой причине и согласно перечисленным законоположениям Инспекторский департамент сообщал всем губернским правлениям и рекрутским присутствиям, чтобы они «благоволили» доставляемых в губернские правления бродяг, отправляли в рекрутские присутствия «для надлежащего в их годности освидетельствования».

Закон от 23 февраля 1823 года «Об отсылке в Сибирь на поселе­ние бродяг и преступников, вместо отдачи их в военную службу и крепо­стные работы» фактически подтверждал Указ от 11 мая 1765 года и с це­лью, «сколько можно пресечь столь вредное бродяжничество», опреде­лял необходимость отправлять виновных по-прежнему в Сибирь, «не ожидая окончания изысканий о первобытном их жительстве из тех мест, откуда они показывают себя бежавшими». Однако тот же закон допустил и исключение. Например, преступники и бродяги, приговоренные по суду в военную службу, могли отсылаться «в порты, в горные и соляные заведения и на работы в ведении Путей сообщения, соответственно той надобности, какая в них ведомствам сим может быть».

Вместе с тем закон допускал и возвращение без ограничения бродяг из Сибири: «Помещик или общество, коему отправленный в Сибирь бродяга окажется принадлежащим, может, по предъявлении своих доказательств, получит обратно, хотя бы и были уже там водворены». Но такое возвращение должно проходить за их счет [171].

В то же время местная полиция понятие «бродяга» толковала очень широко, понимая под ним и жителей соседних губерний и даже уездов, прибывших, например, на ярмарку без паспорта или иного какого- либо удостоверяющего свидетельства. Порой таковых беспаспортных арестовывали и даже высылали в Сибирь. По этому поводу Правитель­ствующий сенат разъяснил, что «под именем бродяг разумеются те только беспаспортные люди, кои от лености и по распутному поведению, избегая повиновения постановленным властям и уклоняясь от исправле­ния повинностей, удаляются из жительства своих для праздношататель- ства и, не желая иметь постоянного местоприбывания, вдаются в разные распутства, не редко вовлекающие их в весьма важные преступления»[172].

Закон 1823 года впервые признал бродяг «самих по себе» и по общему правилу за бродяжничество полагал наказание в виде поселения. Последующие, однако, узаконения о бродягах высказывали более строгое отношение к ним, ограничивая возможность возвращения их из Сибири двухгодичным сроком со дня публикации в Санкт- Петербургских и Московских ведомостях о поимке таковых[173].

Анализируя далее законодательство второй четверти XIX века, приходишь к выводу, что законодатель, видимо, старался придать бродяжничеству самостоятельное значение в кругу различных видов преступлений, стремясь обособить этот род и определить его юридическую сущность, причем «беспаспортность» выдвигалась на первый план.

Так, Указом Сената от 8 июня 1826 года разъяснялось, что «бродягами по истинному о бродяжничестве понятию и по указу от 23 февраля 1823 г. почитать должно тех только беспаспортных, которые по существующим до издания того указа правилам отдавались в военную службу или ссылались в крепостные работы». Изданный в дополнение к нему Закон от 22 марта 1827 года, легший в основу Свода законов Российской империи, впервые дал определение юридического понятия бродяги как лица, задержанного полицией по неимению узаконенного вида на жительство, при условии, если в отношении задержанного не откроется ни настоящего места жительства, ни ведомства, ни сословия или же сам задержанный отказался дать о себе показания.

Таких бродяг предписывалось предавать суду. Причем бродяг, способных к работе, должны отсылать в исправительные рабочие дома; неспособных к работе и женщин - в Сибирь; «дряхлые» и малолетние женского пола направлялись в приказ общественного призрения, а малолетние мужского пола - в военно-сиротские отделения. В то же время закон допускал «отличившихся в течение времени добрым поведением низших чинов» переводить в армию.

Особенно строго закон относился к бродягам, сделавшим ложное о себе показание. «Уличенных в утайке, подлоге и обмане» наказывали плетьми при полиции, а поступивших в исправительные роты - по военному положению[174].

Общей и политической полиции за поимку беглых и беспаспортных людей полагалось вознаграждение, которое взималось с виновных. На практике оказалось, что некоторые губернские казенные палаты терпели от этого убытки. Так, Калужская казенная палата жаловалась в Министерство финансов, что возврат денег с пойманных бродяг и беспаспортных «поступает очень мало». По замечанию палаты, это «происходит или от слабого разыскания полицею виновных, или от того, что поступают более требования о выдаче денег за поимку таких людей, кои приезжают из ближайших уездов на торг и кои потом отсылаются обратно в места своего жительства»[175].

Одновременно с этим в 1832 году отмечалась «слабость полицейских властей, допускающих беглым под видом странников проходить по произволу через все места без задержания, тогда как под сим наименованием легко могут скрываться не только беглые, но и величайшие преступники, как-то: разбойники и подобные им»[176].

О количестве наказываемых за бродяжничество людей можно судить по данным Нижегородской губернии. В апреле 1828 года нижегородский генерал-губернатор А. Н. Бахметев приказал губернскому правлению немедленно составить «самую аккуратную ведомость о числе беспаспортных бродяг и не помнящих родства» и сосланных в Сибирь на поселение людей с 1820 по 1828 годы.

Из рапорта правления видно, что за указанный период из Нижего­родской губернии было сослано в Сибирь 850 человек. Причем самая большая высылка произошла в 1825 (230 человек) и 1826 годах (229 че­ловек). Отправлено на военную службу - 106, на крепостные работы - 18, на строительство Черноморского порта - 39 и на Севастопольский порт - 264 человека. Кроме того, из других губерний через Нижний Новгород проследовало в Сибирь в 1823 году - 4610 колодников, в 1824 году - 6866, в 1825 году - 5724, в 1826 году - 6420, в 1827 году - 5449 человек[177].

Последующий Указ от 14 февраля 1833 года о распределении беглых помещичьих крестьян выделил особый род бродяг - «задержанных за неисполнение законных видов и называющих себя непомнящими родства».

При этом бродяг, отданных в военную службу, приказывалось ни в каких случаях не возвращать оттуда. Но тех из них, которых определили в строевую службу, «удовлетворять, кого следует, зачетными рекрутскими квитанциями». Бродяг же, «распределенных в военно­рабочие и арестантские роты или крепостные работы, на принадлежность коих, в течение двух лет со времени установленного объявления, предъявлены будут от помещиков или подлежащих ведомств ясные доказательства, возвращать им на их счет, с возмещением притом сполна всех издержек, употребленных на прокормление и одежду таковых людей»[178].

Долгое время бродяжничество квалифицировалось как деяние, влекущее за собою не столько карательную репрессию, сколько меры, направленные на возвращение беглого к его хозяину. Уголовных репрессий против бродяг не знало российское законодательство и XVIII века, и лишь с изданием Закона от 22 марта 1828 г. начинается криминализация бродяжничества[179].

В первых изданиях Свода законов Российской империи (1832 и 1842 годов) в уставе о паспортах и о беглых законодатель взял за основание Указ 1828 года с его карательной санкцией, придерживаясь все того же неопределенного взгляда на бродягу, сравнивая его с лицом «беглым». Беглыми или бродягами считались: 1) «Все те, кои, отлучась от мест их жительства или пребывания далее срока и места, какое законами для временных отлучек определено, не предъявлять никаких законных видов на сию отлучку; и 2) «те, кои отлучась и с ведома начальства, и по законным видам и паспортам, но, потеряв или просрочив оные, не представят в свое время законных доказательств в оправдание»[180].

Впервые законодательный взгляд на бродяжничество был закреплен в Уложении о наказаниях уголовных исправительных 1845 года.

Статья 1176 бродягами признавала «как жительствующих, так и переходящих или переезжающих из места в место, не только без ведома надлежащих полицейских начальств и без установленных на то видов, но и без всяких средств доказать настоящее свое состояние или звание, или же упорно от сего отказывающихся».

Уложение предусматривало также ряд случаев, которые приравни­вались к бродяжничеству: 1) иностранцы, самовольно возвратившиеся в Россию после двукратной высылки их за границу (ст. 954); 2) иностран­ные выходцы, не могущие доказать свою личность соответствующими документами или достойными уважения свидетельствами (ст. 955);

3) лица, причисленные к податному состоянию без согласия общества и выбывшие неизвестно куда (п. 2 ст. 1148).

От бродяг закон отличал беглых и дезертиров, давая им следующее определение: «Беглыми считаются все те, которые

отлучились от своих команд или обществ без надлежащего на то дозволения далее срока и места, какие для временных отлучек законом или в данных им видах определены, а также нижние чины армии и флота, не явившиеся при призыве на действительную службу в установленный срок на сборные пункты без уважительных на сие причин. Дезертиры суть нижние воинские чины, отлучившиеся от своих команд и проживающие где-либо без позволения и паспорта от своего начальства» (Устав о паспортах и беглых, ст. 317)[181].

Что же касается наказания за бродяжничество, то по ст. 1217 та­кие лица, назвавшие себя непомнящими родства или же по каким-либо предлогом упорно отказывавшиеся объявить о своем состоянии или зва­нии и постоянном месте жительства, если они годны были к военной службе, отправлялись в солдаты или же присуждались к отдаче в испра­вительные арестантские роты гражданского ведомства на срок от 10 до 12 лет. Если же они признавались негодными к работам в арестантских ротах, то они отправлялись на Кавказ или в Сибирь или, по усмотрению министра внутренних дел, в иные отдаленные губернии. На основании ст. 85 Уложения о наказаниях женщины-бродяги отдавались в работные дома, а потом выдворялись в Сибирь. Следующая, 1178-я статья приравнивала к бродягам, не помнящим родства, и лиц, сделавших о себе ложное показание. Таковых наказывали от 30 до 40 ударов розгами[182].

Остро стоял вопрос и о малолетних бродягах. На основании пункта 6 ст. 600 Устава о паспортах малолетние дети мужского пола до

8 лет, находящиеся при бродягах, должны передаваться на попечение приказов общественного призрения, а по достижении этого возраста отсылались в батальоны военных кантонистов. Но позднее, согласно указу Сената от 31 декабря 1856 года, правила о зачислении находящихся при бродягах детей мужского пола в военные кантонисты были упразднены. Возник правовой пробел. Министерство внутренних дел в 1858 году вынуждено было пояснить, что до выяснения дела в Сенате таких детей по-прежнему следует направлять в приказы общественного призрения[183].

В августе 1861 года в Общем собрании Правительствующего сената было заслушано мнение Государственного совета, изложенное министром юстиции Д. Н. Замятниным, о том, как должно поступать с несовершеннолетними бродягами мужского пола, которые по действующим узаконениям 1858 года должны были отдаваться в батальоны военных колонистов. Государственный совет положил заменить некоторые статьи Устава о паспортах и беглых: пункт 2 из статьи 623 - «престарелые и те из бродяг как мужского, так и женского пола, коим нет семнадцати лет от роду, отсылаются в приказы общественного призрения»; в замене пункта 6 ст. 631 - находящиеся при бродягах малолетние обоего пола, если их не пожелают принять к себе родственники или общества, к коим они принадлежат, по наведении о них надлежащих справок и публикаций, в порядке, указанном в статьях 617, 620, 621 и 633 сего Устава, остаются в ведении приказа общественного призрения. Из числа находящихся при бродягах детей малолетние женского пола оставались в ведомстве приказа до того времени, пока придут в совершеннолетие, а малолетние мужского пола - приписы­ваются к податным обществам. На этом основании следовало поступать и при распределении всех бродяг мужского пола, не достигших семнадцатилетнего возраста. Малолетние же бродяги женского пола оставались в заведениях приказа общественного призрения до семнадцатилетия, а по достижении его, приписывались к податным обществам и выпускались из приказов на собственное пропитание, в местах, где они находятся. При возвращении или отдаче «кому следует» малолетних бродяг из приказов общественного призрения должны быть взыскиваемы по расчету все употребленные на их содержание во время нахождения в них денежные суммы. Если в течение двух лет со времени означенной в статье 633 публикации ни от кого не будет предъявлено в суд иска: то как поступившие в исправительные арестантские роты гражданского или инженерного ведомства, или в ведение приказа общественного призрения, так и отправленные в Сибирь бродяги считались не подлежащими возврату. Но если дряхлые или малолетние бродяги обоего пола, поступившие в ведение приказов общественного призрения, оказывались принадлежащими обществам или их пожелают принять к себе родственники их, то они возвращались или отдавались по принадлежности, хотя бы вышеозначенный срок публикации о них уже миновался. При этом с обществ или родственников, изъявивших желание принять их, брались обязательства в том, что они не допустят их впредь к бродяжничеству, а также взыскивались и издержки, употребленные на содержание и пересылку этих людей. Бродяг, находящихся в ведении приказов общественного призрения и не подлежащих возвращению, «буде они окажутся поведения хорошего и совершеннолетними, дозволялось приписывать к податным обществам, если сами они того пожелают и обществами на принятие их будет изъявлено согласие». Но если те из малолетних мужского пола, которые по статье 631 (п. 6) остались в заведении приказа и достигли совершеннолетия, «не пожелают приписаться на сем основании к податным обществам или по дурному поведению, правом такой приписи воспользоваться не могут, или, наконец, когда обществами не будет изъявлено согласие на их принятие, то они обращаются в военно­рабочие и арестантские роты, если только сие, по состоянию их здоровья, окажется возможным; в противном случае оставляются в заведениях приказов общественного призрения для употребления в соответственные силам их работы». Это было утверждено императором 26 июня 1861 года[184].

На практике возникла проблема: каким порядком следовало привлекать к исполнению воинской повинности бродяг, т. е. следовало ли давать им рекрутский жребий по достижении двадцатилетнего возраста, когда они еще находятся на попечении приказа общественного призрения; не следовало ли ожидать их совершеннолетия (21 года), т. е. когда они обязаны приписаться к какому-либо обществу.

По соглашению с Военным министерством министр внутренних дел уведомлял губернские присутствия по воинской повинности, что «приписка бродяг к обществу, по достижении ими совершеннолетия, в отношении исполнения ими воинской повинности, не имеет особого значения», т. к. с введением нового Военного устава в службу будут приниматься молодые люди двадцатилетнего возраста, то и бродяг «следует привлекать к жребию по достижении этого возраста», хотя бы они и находились на попечении приказа общественного призрения[185].

В статьях 308 и 309 проекта нового Уложения о наказаниях 1895 года предусматривалось уже простое и квалифицированное бродяжничество. Еще более ограничивалось понятие бродяжничества и была сделана попытка внести новшество в дефиниции данного понятия, которое было позаимствовано под влиянием западноевропейского права, но с оставлением прежнего формального момента - отсутствия возможности удостоверить свою личность. Ст. 308 под бродяжничеством понимает проживание без надлежащего вида на жительство в том месте, где требуется, если виновный не доказывал своей личности и не имел ни определенного места жительства, ни ремесла или промысла, или определенных средств к жизни.

Ведя речь о составе преступления за бродяжничество, следует упомянуть, что первый его признак состоял в проживании без надлежащего вида на жительство и «если виновный не доказал своей самоличности». Согласно ст. 1 Положения о видах на жительство от 3 июня 1894 г. под видом на жительство следует понимать удостоверение личности, а равно права на отлучку из места постоянного проживания. Вид на жительство должен быть надлежащий, т. е. он должен быть выдан данному лицу на основании указанного Положения.

«Благодаря таким особенностям нашего паспортного законода­тельства и требованию, составляющему первый признак состава престу­пления бродяжничества, - отмечал дореволюционный юрист А. А. Жиже- ленко, - сфера последнего еще более суживается: на основании точного смысла закона следует, что в пределах постоянного жительства данного лица оно не может быть признано виновным в бродяжестве, хотя бы налицо были все другие условия праздношатательства»[186].

К тому же место постоянного жительства часто законом толковалось очень широко. Так, для сельских обывателей им могла быть волость их проживания, а она занимала нередко большое пространство в несколько сельских обществ. И человек, переходящий из одного общества в другое конкретной волости, не мог считаться бродягой.

Вторым признаком бродяжничества являлось отсутствие определенного места жительств, и это понятие не следует смешивать с термином «постоянное жительство». Определенное место - конкретное помещение, приспособленное для жилья, т. е. лицо живет своим домом.

К третьему признаку бродяжничества относилось отсутствие определенного ремесла, промысла или иных конкретных средств к жизни.

По проекту Уложения за простое бродяжничество предусматрива­лось тюремное заключение от двух недель до одного года; за квалифицированное - исправительный дом на срок от одного года и шести месяцев до шести лет.

Особенностью проекта явилось отсутствие водворения бродяг в Восточную Сибирь. Как показала практика, надзор за выдворенными осуществлялся крайне слабо и они постоянно стремились покинуть место ссылки, и потому данный вид наказание способствовал лишь распространению бродяжничества. Кроме того, несмотря на Указ от 17 апреля 1863 г., отменивший телесные наказания, проект Уложения о наказаниях сохранил данный вид экзекуции в отношении бродяг, давших о себе ложное показание.

Всякое преступное деяние заключает в себе момент противоправ­ности, т. е. нарушение известной нормы, известного запрета или приказа правопорядка. Эта противоправность может принимать следующие виды:

1) нарушение защищенных правом интересов; 2) подвергать опасности эти интересы; 3) простое ослушание, когда совершение известного деяния запрещается только потому, что оно содержит обыкновенно в себе опасность для правового быта[187].

Из этих трех категорий нищенство и бродяжничество можно отнести к простому ослушанию, неисполнению общего запрета законодателя относительно бродяжничества и нищенства.

В ряду других преступлений бродяжничество имеет свой отличительный характер. Все преступления представляют судье более или менее возможность определить участие в нем свободной воли человека, степень его умысла, отличить умышленное преступление от неумышленного, но учиненного по внезапному побуждению.

При рассмотрении же дела о бродяжничестве, когда подсудимый назвал себя непомнящим родства, отказался объявить о своем звании или когда он сделал о себе показание, не подтвердившееся справками, для следователя и судьи закрыты те обстоятельства, которые могли бы разъяснить побудительные причины преступления. А потому, казалось бы, судья не мог определить: насколько участвовала свободная воля человека в отречении себя от своего звания, родства и имени. И, наконец, следовало указать - была ли эта воля действительно свободна, не была ли она подавлена стечением сторонних причин, которым поддалась грубая животная природа человека. В этом случае следователем, а затем и судьей должно обращаться особенное внимание на умственное развитие подсудимого.

Какие же меры предусматривались законами к открытию имени задержанного бродяги? Его допрашивали, а затем, на основании его показаний, затребовалась справка. Если же задержанный называл себя непомнящим родства или отказывался объявлять свое состояние, то он, на основании ст. 617 Устава о паспортах и беглых подвергался суду.

Независимо от этого допроса и справки о каждом бродяге публиковались в «Сенатских объявлениях» и местных губернских ведомостях - их приметы (ст. 620). Правда, как показала практика, такие публикации весьма редко достигали цели.

До получения ответа на сделанный запрос по показанию задержанного за бродяжничества его временно помещали: 1) в

исправительные арестантские роты гражданского ведомства; если же в месте задержания не было арестантских рот, то он, как и женщина- бродяга, содержался на общем с прочими арестантами положении; 2) в приказы общественного призрения все престарелые и малолетние мужского пола от 8 и женского - до 17 лет; затем все мужского пола от 8 до 17 лет отсылались в батальон военных кантонистов (ст. 623).

Однако первая часть почти не исполнялась, т. к. обычно бродяг помещали не в арестантские роты, а сразу в тюрьму.

До судебной реформы 1864 года дела бродяг, «не поступивших в исправительные роты», разрешались в уездных судах вне очереди, и они вершились окончательно с утверждения гражданских губернаторов (ст. 627). Однако с 1842 г., согласно мнению Государственного совета, бродяги направлялись уже в арестантские роты.

Но не все дела о бродягах подлежали решению уездных судов: дела бродяг, уличенных в других преступлениях или проступках, рассматривались в судах второй степени.

При анализе западноевропейского и российского законодатель­ства XIX столетия мы приходим к выводу, что, во-первых, определение понятия бродяжничества и нищенства почти нигде в законе не встреча­ется и, во-вторых, состав преступления находился в зависимости от со­стояния дела общественного призрения в той или другой стране. В Рос­сии, Англии, Венгрии, Италии и Испании нищенство, как правило, допус­калось под условием засвидетельствования пред властями своей неспо­собности к труду. В других странах нищенство не допускалось и рассмат­ривалось как нежелание обратиться к обязательной общественной помощи или же как нежелание исполнять предписания властей заняться известным трудом.

Англия преследовала нищих и бродяг под угрозой тюремного за­ключения. Актом 1824 г., дополненным законом от 1871 г., предусматри­валось три категории таких лиц: 1) нищие и бродяги, которые были в со­стоянии работать, наказывались тюремным заключением до одного ме­сяца «с суровым трудом»; 2) рецидивисты первой категории - тюремным заключением до трех месяцев «с суровым трудом»; 3) наиболее закоре­нелые рецидивисты и нищие, сопротивлявшиеся полиции, - тюремным заключением до одного года и телесным наказанием.

По испанскому Уголовному кодексу 1870 г. нищенство и бродяжничество образовывали самостоятельные уголовно наказуемые деяния. Нищенство наказывалось только тогда, когда оно совершалось по привычке и без разрешения властей: строгий арест до одного месяца и одного дня, до шести месяцев и полицейский надзор в течение года. Xарактерной чертой бродяжничества являлось то обстоятельство, что для состава преступления не требовалось отсутствие определенного местожительства. Бродяжничество наказывалось строгим арестом или исправительным тюремным заключением, а для рецидивистов - до двух лет. При квалифицированных случаях (переряживание, ношение оружия или поддельных ключей, вхождение в дом или запертое помещение без разрешения хозяина) наказание для бродяг и нищих ужесточалось до шести лет тюремного заключения, а затем - трех лет полицейского надзора.

Некоторые особенности имело итальянское законодательство. Уголовным кодексом 1889 г. ответственность предусматривалась лишь за нищенство; бродяжничество же не подлежало наказанию, т. к. к нему применялись особые предупредительные меры об общественной безопасности, закрепленные декретом от 23 декабря 1888 г. Нищие подразделялись на следующие категории: 1) могущие работать;

2) неспособные к труду; не исполнявшие предписаний закона о засвидетельствовании пред властью своей неспособности к труду перед обращением к прошению милостыни; 3) нищие, прибегавшие к угрозам, причинявшие беспокойство публике и вызывающие ее отвращение. В первом случае они наказывались арестом от одного до пяти дней, а рецидивисты - до одного месяца. Во втором - применялись те же наказания. Нищие третьей категории наказывались арестом до одного месяца, а в случае рецидива - до шести месяцев.