Законодательная и практическая борьба против нищенства и бродяжничества в XVII-XVIII веках

В странах Западной Европы война нищенству была объявлена гораздо раньше, чем в России. Обстоятельство это отчасти объясняется более быстрым развитием западных государств, а с другой стороны - и самим свойством отечественных нищих, той ролью, которую просящие милостыню играли в общественной жизни России.

В Германии общеимперское законодательство усиленно боролось с нищенством. В Каролине 1532 г. на отдельных властей возлагалась обязанность преследовать скитающихся нищих.

В Англии статутом 1349 г. рабочие прикреплялись к определенным местам жительства, где они обязаны были заниматься принудительным трудом за строго определенную плату. Бродягой считался всякий отлу­чившийся самовольно из мест постоянного жительства. Статут 1388 г. впервые стал различать нищих, способных и неспособных к труду. Первые обязывались заниматься принудительным трудом, а вторым разрешалось просить милостыню только в своем приходе.

Такая же жестокая мера - отсечение правого уха, клеймение, рабство и смертная казнь - применялась и во всех других государствах Западной Европы. Объясняется это главным образом тем, что из нищенской среды рекрутировались всякого рода преступники, и потому нищенство стало представлять опасность[56].

Долгое время в отечественном законодательстве бродяжничество не рассматривалось как самостоятельное преступление. Но увеличение числа нищенствующей братии в России постепенно стало приводить к нежелательным для властей эксцессам, особенно в чрезвычайных ситуациях: в годы моровых поветрий и Смуты. Как уже говорилось, на беспорядки от нищих обратили внимание еще Иван Грозный и Стоглавый Собор. На это жаловались и иерархи церкви. При Михаиле Федоровиче патриарх Иоасаф писал, что во время службы по церквам ходят нищие «с бесстрашием, человек по десятку и больше, от них в церквах великая смута и мятеж, то они бранятся, то дерутся; . иные притворяются малоумными, а потом их видят целоумными»[57].

От нищих происходили многочисленные безобразия, буйства и даже разбои. С разрушением общинных основ на рубеже XV-XVI веков к оседлым нищим стали присоединяться так называемые «калики перехожие», т. е. нищие кочевые или бродяги. И в этой среде уже трудно было распознать, кто питается Xриста ради, а кто укрывается от наказания. Следует отметить, что скитальчество особенно усилилось при Борисе Годунове, когда были введены «заповедные годы» (отменялся Юрьев день) и «урочные лета» - сыск беглых крестьян. Закрепощение крестьян конца XVI века привело к возникновению класса людей, лишенных права свободного передвижения. Крестьяне, бежавшие от феодалов, постепенно получают наименование беглых. Развитие крепостного права породило новый виток бездомных бродяг, укрывавшихся от помещичьего гнета.

Предпринимавшиеся правительством меры против беглых вначале имели целью охрану крепостного права, так как от этого страдали инте­ресы феодалов. Укрывательство бежавших крестьян рассматривалось как нарушение прав их законных владельцев - вотчинников и помещиков. Но во второй половине «бунташного» XVII столетия характер борьбы существенно изменяется. Непрекращающиеся смуты показали власти, с каким серьезным и грозным врагом встретилась она в лице «гулящих людей».

Ряды бродяг пополнил раскол в церкви середины XVII столетия, когда патриархом Никоном была осуществлена церковная реформа, про­веденная революционными методами, ломая и калеча сопротивлявшихся нововведениям. По сути, в России было создано другое, тайное государ­ство, состоящее из раскольников и исповедовавшее сопротивление законной власти. Был создан целый подпольный бродяжий мир, со своими общежитием и законами.

Воеводам предписывалось «смотреть накрепко, чтобы ни в котором городе воеводства не было гулящих бездельных людей, напрасных шатунов». Такое требование мотивировалось тем, что «у таких бродящих людей чем питаться ничего нет, хлеба вседневного требуют, а работать не хотят, и самая нужда принуждает их воровать и своих злодейством добрым людям только всякое озлобление, разорение, убийств чинить». В случаях же, если праздношатающиеся оказывались людьми свободными, не прикрепленными к определенной местности, воеводы обязывались «с нуждою заставить их работать»[58].

Для искоренения бродяжничества законодатель установил прописные грамоты, ставшие прототипом позднейших паспортов. Без них никто не должен быть прошен за заставу города. На воевод возлагалась обязанность строго наблюдать за неизвестными, прохожими, безъявочными людьми и каждое новое лицо, появившееся в городе, допрашивать. Для предосторожности подозреваемого заключали в тюрьму и сообщали государю.

В XVII и XVIII веках бродягами вообще назывались беглые как крестьяне, так и солдаты-дезертиры. К ним также причислялись и разные захребетники, бобыли, нищие и прочие «бездельные» и «гулящие» люди.

В XVIII веке меры, принимаемые против бродяг, в основном не носили характер уголовных репрессий, а главная их цель - извлечение пользы из них, превратить «бездельника, слоняющегося по улицам» в группу людей определенного состояния, платящих подушные деньги, государевых слуг. Именным указом от 19 марта 1719 года смертной казни подвергались не только «воровские люди», беглые солдаты и рекруты, но и прикащики, старосты и выборные люди «за упуск», умышленную помощь, утайку и держание у себя таких людей и беглых. В отношении же таковых проступков со стороны помещиков их имения описывались «в Великие Государя бесповоротно»3.

По упоминавшемуся Указу 11 мая 1719 года царь приказал ссыльных и пойманных в Санкт-Петербурге беглых, гулящих и слонявшихся по улицам людей, которые в приводах по разным делам канцелярии полицмейстерских дел были и подлинного свидетельства о себе не показали и отосланы были на каторгу до принятия указа, «взяв с каторжного двора, записать в солдаты и матросы или к каким другим указанным работам, по рассмотрению достоинства, куда кто надлежит»4.

При Петре I за неисполнение указа даже подвергали аресту, как, например, это произошло в 1718 г. с комиссаром Лукой Владыкиным и дьяком Иваном Степановым в Москве, которых «на генеральном дворе держали под жестоким арестом»5.

В первой половине этого столетия бродяг селили на петербургских дворцовых землях, а задержанных далеко от столицы препровождали на другие пустопорожние земли 6. Сенатский указ от 16 июля 1729 г.

говорил об отсылке беглых и бродяг, годных к службе, в военную коллегию, а неспособных к таковой - к помещикам, а при отказе их - ссылать на поселения в Сибирь[59].

Заботясь о развитии отечественной промышленности и ощущая потребность в рабочей силе, правительство обратило внимание и на бродяг. Указом от 9 февраля 1720 года Петр I распорядился возвращать помещикам беглых крестьян, а Указом от 6 апреля 1722 года - силой «употреблять к казенным работам молодых бродящих, нищих». Видимо, помещики воспротивились такому распоряжению и стали подавать челобитни о возвращении приписанных к заводам беглых крестьян, потому 18 июля 1722 г. император в категорической форме запретил возвращать с заводов таких крестьян, «чьи бы они ни были»[60].

Впоследствии правительство также придерживалось идеи пополне­ния рабочей силы за счет бродяг и нищих. Указом Елизаветы Петровны от 29 марта 1753 г. предписывалось причислять к фабрикам и заводам шатающихся бродяг и нищих[61]. Об этой традиции вспомнил и Петр III 26 марта 1762 года, когда забранные полицией праздношатавшиеся и способные к работе солдатские, матросские и другие «служилых людей жены» и бродяги были распределены между санкт-петербургскими и окрестными фабрикам[62]. Но «завербованные» таким образом на работу люди по причине жесточайшей их эксплуатации и невыплаты заработной платы совместно с другими «не помнившими родства» и казенными людьми сопротивлялись. Например, в 1777 г. на фабрике Xлебникова оказали непослушание и выставили требования о повышении зарплаты, освобождении от работы в праздничные и воскресные дни[63].

Вместо поселения, бродяг стали отдавать в солдаты, направлять в крепости, на заводские и другие казенные работы. В редких случаях ссылали в Сибирь. Например, именной указ от 26 июля 1736 г. предписывал пойманных на санкт-петербургских заставах «разных чинов людей» без паспортов, препроводить в гарнизонную канцелярию, а задержанных в самой столице - в полицию для допросов.

Указ от 19 января 1742 года еще более подчеркивал опасность для общества от праздности. «.Понеже известно, что многие люди, не имея и не желая каких-либо промыслов, от чего бы пропитание себе могли иметь и подати платить, и того ради в самой бедности пребывают, от чего не другое что лучше от них быть может, токмо пьянство, картеж и всякие непотребности, а потом и воровство: и их к каким возможно художествам, или ремеслам, или работам принуждать, дабы таких людей от таких непотребностей отвратить и удержать и чтобы такие гуляки, под именем нищих, весьма не шатались и праздны не были, и из таких годных брать и отдавать за московское купечество в солдатскую службу»[65].

Следовательно, наказывалось не само бродяжничество, а его последствия. За воровство бродяга наказывался как вор, за убийство - как убийца. Единственным наказанием за бродяжничество как таковое можно считать общественные работы и отдачу «годных в солдаты».

Прошло несколько лет, но бродяжничество и нищенство не искоренялось, что вынужден был признать именной указ от 29 апреля 1753 г., который «шатающихся и бродящих по миру» мужского пола людей, годных к службе, повелевал определять в солдаты, а негодных к службе - отдавать на фабрики и заводы[66].

Но и это законодательное напоминание не искоренило бродяжничество, а потому спустя двенадцать лет вновь появляется Сенатское разъяснение по поводу беглых беспаспортных людей, которые не только «проживали праздно, но еще обращались в разбоях, грабежах и других подобных тому противных поступках». Кроме того, было замечено, что отсылаемые в места прежнего проживания или на казенные работы задержанные «с дорог чинят побеги», продолжали заниматься воровством и «другими непристойными промыслами», нанося тем обществу «беспокойство и разорение, а владельцам - совершенный убыток»[67].

Много дезертиров и помещичьих крестьян скрывалось от правительства в Польше и Литве. Потому сразу же при восшествии на престол Екатерина II 19 июля 1862 года издает Манифест. Говоря о благоденствии государства и его подданных, она «матерински увещевала», что беглые военнослужащие, крестьяне и всякого звания люди, скитающиеся и укрывающиеся в Польше и Литве, отныне могут без всякого опасения возвратиться на Родину, не опасаясь наказания за все когда-то учиненные преступления.

Но это увещевание, видимо, осталось без последствий, так как Манифестом от 4 декабря 1762 года Екатерина II опять подтвердила свою монаршую милость. Но это касалось только добровольно возвратившихся из-за границы беглых людей. Императрица надеялась, что возвратившиеся в Россию бывшие бродяги, благодаря ее «материнской щедроте», будут «жить спокойно и в благоденствии, в пользу свою и всего общества»[68].

Однако и этот монарший призыв не возымел действия, а потому через год, 13 мая 1763 года, еще одним Манифестом императрица вновь призвала скрывающихся в Польше и Литве беглых, добровольно вернуться в Россию и безбоязненно селиться в пограничных районах, с льготой от всяких податей и работ на шесть лет [69].

Но и это, третье, обращение к соотечественникам-беглецам, боявшимся быть наказанными, осталось без внимания. А потому 11 мая 1765 г. появляется сенатский указ «О записи и отсылке в Сибирь недобровольно возвращающихся из Польши и Литвы беглецов.», кото­рый напоминал Всемилостивейшие манифесты Екатерины II от 19 июля 1762 и 13 мая 1763 года о том, что скрывающиеся в Польше и Литве российские подданные «беглецы всякого звания люди и крестьяне, с их семейством и пожитками оттуда выходили бы без всякого опасения и страха в свое отечество» и направлялись «на прежние жилища, кто куда сам идти пожелает». Таковые освобождались не только от заслуженного наказания, но и Всемилостивейше прощались «во всех учиненных их преступлениях».

Но в указе зазвучали и грозные нотки в отношении недобровольно возвратившихся россиян. Говорилось, что таковых пойманных предпи­сывалось отправлять в Сибирь «для укомплектования там учреждаю­щихся вновь конных двух и пехотных пяти полков», а также и на простое поселение. Выявленных же среди беглецов принадлежащих помещикам крестьян приказывалось отправлять к ним по принадлежности[70].

С помещиков, которым возвращались их беглые крестьяне, брали пошлину по одной копейке за версту за одного высылаемого, а за двух - три копейки. Но суммы эти шли не в казну, а в большинстве губерний их проводникам. При этом не учитывались иные расходы на колодников, и чтобы «казенный интерес не только сохранен был, но и некоторою пользою возвращен, сенатским указом от 29 марта 1766 г. предписы­валось собираемые суммы записывать в казну. Кроме того, в законодательстве был выявлен пробел, т. к. оно говорило в основном о владельческих крестьянах, а о прочих не упоминало. Потому вообще со всеми «гулящими крестьянами» отныне надлежало поступать по существующим узаконениям[71].

В инструкции московскому обер-полицмейстеру от 9 июля и 10 де­кабря 1772 года советовалось всех замеченных в повторном бродяжничестве и нищенстве подвергать наказанию на площади батогами и ссылать на каторжные работы[72].

И в конце столетия беглых бродяг по-прежнему отправляли «в ближайшие воинские команды», это относилось и к крестьянам казенных или владельческих селений. Возвращенные хозяевам крепостные крестьяне засчитывались помещикам в последующие рекрутские наборы[73]. Но помещики хитрили, умышленно представляли негодных к службе бродяг. Подтверждал это, например, прокурор Белорусской губернии, рапортовавший генерал-прокурору, что помещики отдают в рекруты бродяг, негодных для службы. Сенатским указом от 16 февраля 1798 г. предписывалось беглых, негодных к военной службе, оставлять «при казенных работах без зачета»[74].

К началу XIX столетия проявилась проблема с бродягами- иностранцами, которых велено было отправлять на работу на казенные рудокопные заводы[75].

Подытоживая правоприменительную практику в отношении бродяг к началу XIX столетия, следует заметить, что их ссылка в Сибирь приме­нялась правительством неохотно и распространялась лишь на лица, непригодные к службе. Но и в отношении последних иногда разрешалось, вместо сибирских поселений, приискивать себе помещиков, которые согласились записать их за собою в подушный оклад.

Малолетних же бродяг, не достигших узаконенного для солдат возраста, законодательно предписывалось направлять в гарнизонные школы или определять на казенные фабрики и заводы для обучения мастерству.

Дряхлых бродяг, увечных и престарелых помещали в богадельни. Исключением были «ханжи», которых отсылали в монастыри (если они не были пригодны к воинской службе). Видимо, под «ханжами» понимались бродяги из духовного звания - беглые монахи, попы-раскольники.

Постепенно русское правительство пришло к осознанию, что не только бродяжничество, но и нищенство представляет определенную угрозу власти.

«Нищенство из религиозного подвига, - как верно заметил дореволюционный исследователь этого порока Е. Максимов, - превратилось в глазах современных деятелей в крупное зло, с которым необходимо было бороться, и притом весьма настойчиво»[76].

Во время регентства Софьи Алексеевны 30 ноября 1691 года увидел свет указ «О забирании нищих, притворяющихся увечными; о пересылке на прежние жительства и о наказании их, когда пойманы будут в нищенстве во второй раз». Он гласил: «Известно ему, Великому Государю, что на Москве гулящие люди, подвязав рукава, також и ноги, а иные - глаза завеся и зажмуря, будто слепые и храмые, притворным лукавством просят на Xристово имя милостыни, а по осмотру они все здоровы». Закон повелевал «тех людей имать и расспрашивать, и буде которые окажутся из городов с посадов посадские люди, а иные скажут дворцовые и помещиковы крестьяне и тех по распросным речам ссылать: посадских людей - в те города в посад, из коих они пришли, а дворцовых крестьян - в дворцовые волости, а помещиковых и вотчинниковых крестьян - отдавать помещикам и вотчинникам, а буде те люди с сего Великого Государева Указа впредь объявятся в Москве в том же нищенском образе и в притворном лукавстве, тому за то притворное лукавство учинить жестокое наказание: бить кнутом и ссылать в ссылку в дальние сибирские города»[77].

По сложившейся российской привычке правительственные распоряжения, как правило, либо вовсе не выполнялись, либо это делалось с волокитой и пренебрежением. Потому продолжением Закона 1691 г. стал именной указ от 11 марта 1694 г. «О задержании нищенствующих безместных попов и других людей духовного и мирского чина, и розыске оных их Стрелецкого приказа, по принадлежности, в их ведомства». Новым стало дополнение о монашествующих нищих. Говорилось, что «безместных чернцов и черниц, попов и диаконов, чтобы они по улицам нигде не бродили и по кабакам не водились», и таких праздношатающихся и нищенствующих приказывалось «приводить в Стрелецкий приказ», а оттуда, по расследованию, отправлять «по принадлежности, в их ведомства»[78].

Власть надеялась путем ужесточения наказания за «притворное» нищенство искоренить его вообще. Но обычная русская бытовая практика опрокидывала пожелания правительства. Указ оказался бессильным в борьбе с «гулящими людьми», а общество по-прежнему милостынями поощряло и тем самым укореняло и развивало тунеядствующее население.

В царствование Петра I в этом направлении был сделан решительный шаг в деле уничтожения нищенства и всякого вообще попрошайничества.

Система государственно-правового призрения нищих в нашем Отечестве на официальном уровне связана с Петром I, но началась она борьбой с нищенством, в особенности с лженищенством. Преобразова­тель России впервые усомнился в святости нищих. Жестокими мерами он задумал искоренить укоренившееся зло, но, как показала последующая практика, указы были бессильны в борьбе с развитым традиционным общественным недугом.

Увеличение количества нищенствующих людей, заполонивших города, в особенности Москву и Петербург, вынудило Петра I издать серию указов, запрещавших под опасением наказания нищим переходить для прошения милостыни из одного города в другой, из одного уезда в другой[79].

В 1705 г. монарх вновь приказал преследовать нищенство и попрошайничество в Москве. Нищих арестовывали, а имеющиеся у них деньги отбирали в пользу их помещиков, а самих попрошаек подвергали телесному наказанию в Монастырском приказе. Под угрозой денежного штрафа (половина шла Монастырскому приказу, а другая - помещику) всем подданным предписывалось не подавать милостыню. Нарушителей указа приказывалось «хватать» и приводить в Монастырский приказ и «брать с них пеню». Для наблюдения за исполнением указа устанавливался полицейский надзор из подъячих Монастырского приказа, солдат и приставов[80].

Строгость первых отечественных указов против бродяжничества простиралась не только на бродяг и вообще беглых людей, но и на лиц, виновных в их «пристаносодержательстве». Так, Указом от 30 апреля 1704 года под страхом смертной казни и отобрания поместий и вотчин «на Великого Государя» запрещалось принимать беглых людей, о которых вотчинники и старосты обязывались доносить властям[81].

К проблеме нищенства царь вернулся 21 марта 1708 г., когда наложил свои резолюции на докладные пункты князя А. Д. Меншикова, в которых говорилось: «Буде какие нищие в чьих вотчинах явятся, тем быть в том селе и в деревне, кто где живет, безотлучно, и кормить их помещикам их, а буде дворцовые, то дворцовыми крестьянами»[82].

Именным указом «О воспрещении нищенства в Москве; о распределении нищих по монастырям и богадельням, и о рассылке не приписанных ни к каким богоугодным заведениям» от 21 января 1712 г. вновь запрещал нищим «просить милостыню и сидеть по мостам», определяя «быть им в богадельнях по-прежнему и смотреть» из Монастырского приказа за ними накрепко, ловить, наказывать и водворять на прежние места в богадельни и монастыри. Не записанных в богадельни нищих приказывалось за первую поимку за прошение милостыни приводить в Монастырский приказ, «учиняя жестокое наказание», и после этого отсылать в места их жительства[83].

Нищие на короткое время затаились, а некоторые, видимо, были пойманы и наказаны, но сам порок не искоренялся, и опять приходилось повторять старые и издавать новые, еще более строгие законы.

К тому же, как свидетельствовала практика, эти «бездельники», числясь в богадельнях, продолжали жить в своих домах и «весь свой век» проводили «в прошаках», и не только никаких государству податей не платили и службу не служили, но «к тому ж и детей своих при себе держат в таком же тунеядстве, а в службы и науки не производят, от чего государству вред деется», констатировалось синодальной властью[84].

Именной указ, объявленный графом Мусиным-Пушкиным «О задер­жании в Москве праздношатающихся монахов и нищих, и о приводе таковых в Монастырский приказ» от 25 февраля 1718 г. вновь свидетельствовал о праздношатающихся монахах и нищих. Их вновь приказывалось задерживать и приводить в Монастырский приказ, а милостыни населению не подавать. Если же кто «похочет дать милостыню, то им отсылать ее в богадельню». Более того, закон вводил в практику неслыханную до этого вещь: под страхом штрафных санкций запрет в церквах и на улицах подавать милостыню. Говорилось, что если кто все же будет подавать милостыню, то таковых приводить в приказ и штрафовать: «в первый раз - по пяти, а в другой - по десяти рублев».

С 25 мая того же года пойманных и годных к работе нищих стали определять к различным работам в Петербурге. А именной указ, объявленный из Сената 20 июня 1718 г., обрушивался на нищих- тунеядцев, приказывая не записанных в богадельни, и в особенности способных своим трудом добывать хлеб насущный, ловить. И «ежели который впервые будет пойман, таких бить нещадно ботажьем и отдавать или отсылать по прежнему Указу в прежние их места, где они жили», предписывая хозяевам накрепко за ними смотреть и кормить их, заставляя работать, «дабы они не даром хлеб ели». Если же нищих ловили во второй или третий раз, то их били на площади кнутом, а затем посылали в каторжную работу, а баб - в шпингаус, «а ребят, бив батоги, посылать на суконный двор и к прочим мануфактурам». «За неусмотрение» нищих, с помещиков, хозяев и властей, а также старост и приказчиков требовалось брать штраф за каждого человека по пять рублей[85].

Сенатским указом от 23 октября 1723 года штрафные санкции в отношении помещиков, отпускавших своих людей просить милостыню, увеличились до 40 рублей с каждого человека[86].

На местах надзор за недопущением просить милостыню осуществлялся земскими комиссарами, выбираемыми из дворянской среды. Высший же надзор в провинциях возлагался на обер-комендантов и комендантов (по инструкции 1719 г. - на воевод), в Петербурге - на генерал-полицмейстера, а в Москве с 1722 г. - на обер-полицмейстера[87].

Именным указом от 16 ноября 1720 г., объявленным генерал- полицмейстером Девиером, подтверждалось «О непрошении по улицам и при церквах милостыни». Подающие милостыню наказывались пятирублевым штрафом[88].

Такими жестокими мерами против нищих были очень недовольны ревнители старой веры. Современник Посошков отзывался об указе как невыполнимом, т. к. он «учинен не весьма здраво, потому велено штрафовать тех, кои милостыню подают. И тем никогда не унять, да и невозможно унять, и то положение и Богу не без противности, Бог положил предел, что давать милостыню, а судьи наши за то штрафуют»[89]. Как видим, с одной стороны, он показал себя противником законодательного преследования нищих, а с другой - не верил в искоренение этой древнерусской «традиции».

Предпринимаемые меры были не в силах искоренить нищенство и бродяжничество, потому последовали и другие законодательные меры. В Регламенте или Уставе Главного Магистрата от 16 января 1721 г. указывалось на необходимость учреждения для здоровых лиц мужского пола предосудительного образа жизни и нежелающих трудиться цухтгаузов (смирительных домов), содержа их там «сколько времени, сколько следует за их вины» и употребляя их в работы[90].

Обстоятельный взгляд на нищих и их «промысел», а также на подателей милостыни Петр I высказал в Регламенте или Уставе Духовной коллегии от 25 января 1721 г. Монарх указывал, что Духовная коллегия о подаянии милостыни должна «сочинить наставление, ибо в сем немало погрешаем», поясняя, что «многие бездельники, при совершенном здравии, за леность свою пускаются на прошение милостыни и по миру ходят безстудно», а иные за взятки вселяются в богадельни. Царь предполагал, что таковых ленивых «прошаков» насчитывается тысячи, которые «нахальством и лукавым смирением чуждые труды поядают», и от них государству никакого прока. Все это «есть богопротивное и всему отечеству вредное» дело, а «ленивии прошаки Богу противни суть». Рассуждая об этом, Петр I говорил, что «хватать бы таковых всюды и к делам общим приставлять». К тому же от этих «прошаков» истинно убогим делается «великая обида». Осуждал он и тех, кто помогает нищим своими подаяниями, или «дурной милостью» по его выражению.

От таких ленивых нищих увеличиваются разбои, поджоги и даже «на шпионство от бунтовщиков и изменников подряжаются», клевещут на власть и «простой народ к презорству властей преклоняют»[91].

Действительно, зачастую нищенствовали из-за нежелания трудиться. Это подметил современник И. Посошков: среди посадских людей «есть лежебоки, что живут своими домами, а не хотя ни торговать, ни работать, ходя по миру, милостыню собирают. А иные, сковавшись, хотят будто тюремные сидельцы и, набрав милостыни да дома лежа, едят. А иные сами и промышляют, а детей своих посылают милостыни просить». Было и много помещиков, которые зимой своих крестьян «посылают в мир и велят по улицам бродить и милостыни просить». По мнению Посошкова, в России таких нищих набиралось 20 или 30 тысяч[92].

6 апреля 1722 г. вновь приказывалось определить нищих: крепост­ных нищих отдавать помещикам, посадских - в посады, молодых - в казенные работы, женщин - на фабрики, ребят - в гарнизонные школы или, если кто пожелает, и в частные руки на воспитание[93].

Нищие и бродяги - готовые кадры для будущих преступников. Эта опасность была охарактеризована Петром I в Инструкции Московскому обер-полицмейстеру от 9 июля 1722 г. В ней говорилось о необходимости принятия известных мер предупреждения против неблагонадежных элементов общества на том основании, что «в таковых много воров бывает, и чуть не все». Предписывалось «нищих отдавать или отсылать по прежнему Указу в прежние их места, где они жили, хозяевам, с расписками; и приказывать тем, кому они отданы будут, дабы за ними накрепко смотрели, чтобы они, бродя по улицам и по рядам, милостыни не просили, а кормили бы их те, чьи они есть, помещики и вотчинники и прочие хозяева всяких чинов, как духовных, так и мирских и дворцовых крестьян, старосты, сотские, сбирая на тех бедных на хлеб и на одежду с обывателей тех сел и деревень; и за то прокормление, кроме престарелых и увечных, заставляли б их, что потребно себе работать, дабы они не даром хлеб ели»[94].

В том же году 10 декабря в инструкции московскому обер- полицмейстеру всех замеченных в повторном бродяжничестве и нищенстве предписывалось подвергать наказанию на площади батогами и ссылать на каторжные работы. Что же касается малолетних, то советовалось «ребят, бив батоги, посылать на суконный двор и на прочие мануфактуры»[95].

Вполне естественно, что только таких мер было недостаточно для обеспечения неимущих, и на содержание помещиков и крестьянских общин нельзя было отнести призрение отставных военных чинов и лиц, не помнящих первоначального своего местожительства, число которых в то время было весьма значительно.

Необходимо обратить внимание, что Указ от 6 апреля и инструкция от 9 июля 1722 г. характеризуются некоторым смягчением карательных мер по отношению к здоровым нищим. Xотя в них и подтверждались прежние повеления об отсылке их в каторжные работы, тем не менее советовалось молодых нищих употреблять на «урочные годы» в казенные работы, а старых - определять в госпитали. Причем штрафу подвергались лишь пристанодержатели нищих.

И после смерти Петра I борьба с нищенством и нищими продолжалась. 21 июля 1730 г. императрица Анна Иоанновна информировала Правительствующий сенат, что «нищие по улицам валяются и бродят», приказав «о таких нищих рассмотрение учинить». По этому поводу Сенат сделал соответствующее распоряжение, однако в ноябре того же года вынужден был признать, что без содействия церкви уничтожить нищенство он не в силах[96]. Пришлось обратиться за помощью к Синоду, обратив одновременно внимание на то, что распространению нищенства способствует сама церковь, точнее - ее священнослужители. По этому поводу Сенат указал Синоду об умножении нищих, и в особенности при церквах. В развитие его Синод 14 августа того же года делает распоряжение «О недопущении священникам и прочим церковникам оных нищих просить при церквах милостыни и о прилежном того смотрении»[97].

И вновь на защиту нищенствующей братии встали старообрядцы. Например, чиновник Берг-коллегии М. П. Аврамов, сосланный за приверженность к старой вере в Охотский острог, предлагал властям напечатать «паспортные листы», разослать их по церквам и раздавать на три года всем желающим «странствовать и милостынею питаться» и отпускать таковых с радостью «без задержания». Ссылаясь на учение святой церкви, он указывал, что «о бедных нищих людях, кто достоин милостыни, кто недостоин милостыни, кому давать милостыню, кому не давать милостыни - искони такого между православных христиан закону и учения нет и не бывало»[98].

Несмотря на проводимые правительством репрессивно­полицейские меры против нищих и «прочих пришлых бродящих людей», положение не менялось. Свидетельством тому Сенатский указ «О мерах к пресечению бродяжничества нищих и об учреждении для содержания их при церквах богаделен» от 19 мая 1733 г., который предписывал, что если кто, «призирая указы, людей и крестьян и посадские из своих посадов», станет отпускать просить милостыни, то таковых наказывать: с первого по третий раз штрафовать по закону, а в четвертый - здоровых нищих определять в казенную работу и на фабрики «вечно и безвозвратно», включая и малолетних детей. Женщин же, непригодных для фабричной работы, отдавать в услужение, а малолетних девочек направлять для воспитания и в вечное владение, кто пожелает взять[99].

1733-1735 годы были отмечены в России страшным голодом. Как и в начале XVII столетия, нищие из провинции устремились в Москву, надеясь там найти пропитание. В 1734 году там их насчитывалось уже 7129 человек[100].

Наряду со срочно предпринимаемыми властями мерами по стабилизации продовольственного рынка, появляются и соответ­ствующие узаконения по борьбе с бродячими нищими. В частности, в указе от 7 января 1736 г. речь шла о том, что если кто из купечества или разночинцев «подлые неимущие», кроме дворцовых, синодальних, архиерейских, монастырских и помещичьих крестьян, без призрения по городам и слободам и уездам «между двор будут праздно шататься и просить милостыни», то таковых брать в губернские и воеводские канцелярии и «записывать, по силе прежних указов, отдавать на мануфактуры и фабрики», а фабрикантам «на них давать письма, дабы там за работу или за учение пропитание получали и напрасно не шатались». Нищие мужского пола должны были находиться там пять лет, а по прошествии этого срока - отпускать с паспортами по месту прежнего их жительства. Крепостных же людей - нищих возвращали их владельцам[101].

Следующим именным указом «О прекращении нищенства» от 28 августа 1736 года правительство не только вновь продемонстриро­вало прежний подход к искоренению нищенства, но одновременно и подтвердило неэффективность ранее применяемых мер. В нем заявлялось, что «прежние указы о нищих были без всякого действия оставлены и ныне как в Петербурге, так и во всем других городах нищих весьма умножилось и от часу умножается, видя то, что им никакого запрещения нет, и в самих проезжих местах есть множества их иногда с трудом проезжать возможно и из тех нищих большая часть молодых и к работе годных, которые так обленились, что уже и в самом деле по некоторым розыскным делам показывается». В силу этого опять признавалось строго подтвердить прежние репрессивные меры. На полицию возлагалась обязанность негодных к службе беспаспортных нищих ловить и отдавать в драгуны, солдаты и матросы - в зачет помещикам и общинам. Если же таковые ранее находились под уголовной ответственностью, то таковых холостых отправлять на каторжные работы, а женатых - в Оренбург или казенные заводы. Одновременно с этим - и это следует отметить - правительство все же проявляло некоторую снисходительность к нищим. Этим указом также предписывалось «нищих из Москвы до 1-го мая сего года, покамест холодный воздух обретается, высылать не велеть, дабы от голоду не померли, никаких пожилых денег и штрафов за прием и за держание их не взыскивать... давать всевозможное пропитание, подаяния милостыни на указанное время, не только не запрещать, но и позволять»[102].

Такое «крепкое везде смотрение» должно через каждые три месяца подтверждаться сенатскими «наикрепчайшими указами». Однако надежды на традиционные репрессивные меры в отношении нищих опять не оправдались. Об этом говорилось в новых указах от 17 июля 1738 года и 25 августа 1740 года[103]. Первый касался московских нищих и повторял петровские меры против «по миру бродящих, и кои на улицах по местам сидят, нищих», а также и тех богадельных, «кои из них тунеядцы и здоровые». Как и прежде, главным средством борьбы с нищенством признавался разбор просящих милостыню и отправки их «в те места, чьи они скажутся». Полиции вновь подтверждалось смотреть, чтобы богадельные нищие «отнюдь по улицам не бродили и по церквам милостыни не просили». По-прежнему, все «бродящие по миру» подлежали наказанию.

По указу Сената «О непропуске нищих в Санкт-Петербург» от 26 июня 1741 года бродящие помещичьи крестьяне высылались «на прежние их жилища за конвоем». Денежные издержки на их высылку должны были браться с помещиков, приказчиков или старост, чтобы они «о непропуске их к смотрению более прилежность имели и впредь их для прошения милостыни никуда не отпускали». Если же бродячие нищие оказывались больными и выслать их было невозможно, то они должны были содержаться за счет помещиков в богадельнях до выздоровления[104]. Однако эта мера не достигла желаемого результата, и при Елизавете Петровне 7 августа 1744 г. было объявлено о возвращении к старому порядку. Правда, вводилась конкретная сумма издержки за пре­провождение нищего - 1 коп. с версты в пользу провожаемого1.

Герольдмейстерской инструкцией от 19 января 1742 года крестьянским старшинам и старостам вменялось в обязанность наблюдать за тем, чтобы общинники не беднели, и в случае безуспешности их усилий разрешалось «негодных» отдавать в зачет следующих с купечества в рекруты 2.

В правление той же императрицы 21 января 1748 г. увидел свет указ, запрещавший под страхом взыскания с губернаторов и воевод за неисполнение «немалого штрафа», слепым, дряхлым и увечным паспортов для прохода в столицу не выдавать3.

К 60-м годам дело с нищими и нищенством обстояло чуть ли не хуже, чем в прежнее время. В правление Петра III вновь возвратились к проблеме нищенства. Указом от 28 апреля 1761 г. повелевалось задержанных полицией за прошение милостыни солдатских, матросских и других служилых людей, вдов и жен, мужья которых находились в походах или дальних командировках, направлять в Манафактур-коллегию для дальнейшего их направления на фабрики4.

21 декабря того же года Сенат «усмотрел», что в Москве по церквам «ходят нищие и по дорогам лежа просят милостыни», из них и «пьяные бывают и необычно кричат». Их приказывалось «имать» и некоторых (солдатские жены и другие старые, дряхлые и увечные) направлять в богадельни. Но по данным Главной полиции, оказалось, что богадельни переполнены и принять новых призреваемых они не могли5.

Возникла проблема с нищенствующими «солдатскими, матросскими и других служилых людей женками», у которых мужья находились либо в военных походах, либо погибли. Сенатским указом от 26 марта 1762 года «Об отсылке приводимых в полицию праздношатающихся женского пола людей в Мануфактур-коллегию и Камер-контору, для распределения их на фабрики, а престарелых - в богадельни», разъяснялось, что таких «женок», задержанных полицией и способных еще к труду, необходимо отсылать в Мануфактур-коллегию «для определения на фабрики». В случае возвращения мужей из походов или «посылок» Коллегии вменялось в обязанность их жен возвращать к супругам.

Любопытно, но правовой акт не упоминает о наказании задержанных за нищенство женок, несмотря на то что Главная полицмейстерская контора характеризовала их весьма нелестно: «шатаются праздно в прошении милостыни, в пьянствах и прочих непристойностях» отмечены6. По сравнению с предшествующими законоположениями, когда наказывали даже слепых стариков, в этом можно усмотреть некий прогресс.

В том же году, 8 октября, выходит указ, который прошение подаяния рассматривал как деяние, запрещенное законом. В частности, императрица «накрепко» подтверждала, чтобы нищие в Москве «для прошения милостыни по миру отнюдь не ходили, а на улицах и переулках не сидели»[105].

В феврале 1764 г. Сенат вновь подтвердил, чтобы «никто ни под каким видом по улицам не шатались и милостыни просить не отваживались». С этой целью полиции приказывалось за таковыми «наприлежнейшее иметь осмотрение», и «взятые» главной полицией в прошении милостыни «разного звания люди до надлежащего об них рассмотрения» дела содержались за счет Коллегии экономии по две копейки на каждого[106]. В том же году Духовная комиссия признала, что в столицах богадельни «яко в самих резиденциях состоящих, быть не прилично», а потому их обитателей предписывалось выслать в так называемые «инвалидные города», которых в России насчитывалось 31, в том числе и наш Арзамас[107].

Тем не менее вопрос о бродягах и нищих продолжал беспокоить правительство. Образованная в 1765 г. особая Духовная комиссия для разбора богадельных нищих в Петербурге в выработанном учреждении констатировала, что, несмотря на ряд указов об искоренении бродяжничества и поручении заботы об этом полиции, губернаторам, воеводам и помещикам, тем не менее дворцовые, монастырские, посадские и помещичьи люди по миру шатаются. Комиссия советовала «вновь наикрепчайше подтвердить прежние указы»[108].

Подтверждением привычной суровости в отношении нищих служит и выработанная для Слободской губернии инструкция, говорящая, что уклонившихся от записи в платеже казенных податей здоровых нищих и бродяг отдавать в работы на пять лет[109].

Императрица стремилась оказать трудовую помощь без полицейских принудительных мер. Указом Сената от 26 октября 1771 г., с целью «доставить благозаслуженное пропитание и истребить праздность, всяких зол виновницу» приказала определить к общественной работе по увеличению «камер-коллежского рва» весь нуждающийся в труде «простой и никакого рукомесла не имеющий народ». Ежедневное вознаграждение за труд для мужчин устанавливалось в 15, а женщинам - 10 копеек[110]. По поводу этого указа дореволюционный исследователь М. Соколовский верно подметил, что он ясно выражал «взгляд на леность как на «виновницу всяких зол и на трудовую помощь как нам помощь, доставлявшую не позорное или недостойное, но «благозаслуженное пропитание»[111].

В Сенатском указе от 27 февраля 1772 г. на имя Московской полицмейстерской канцелярии в отношении праздношатающихся и собирающих милостыню в Москве рекомендовано собрать их «с надлежащею осторожностью», выслать из Москвы в места их жительства «с крепким, кому надлежит, подтверждением, чтоб оные впредь для собирания милостыни распущаемы не были»[112].

Указ еще сохранял такую меру борьбы с нищенством, как высылка просящих милостыню в места их прежнего проживания, но уже отноше­ние к ним резко меняется: их не только не бьют, но, наоборот, предла­гают полиции обращаться «с надлежащею осторожностью». Данное гу­манное выражение скоро привьется в российском законодательстве, перейдет в XIX век и даже сохранится в Своде положений Устава о пре­дупреждении и пресечении преступлений (ст. 163).

Смягчающие меры в отношении нищих не означали примирения с данным общественным пороком. В этом нас убеждает Указ 1772 года, вызванный чрезвычайным наплывом в Москву во время эпидемии деревенских жителей, которые просят милостыню, проживают «время в праздности, уклоняясь от работы», от чего их владельцам и им самим «доброго плода ожидать ненадежно, кроме одного неустройства и следуемого воровства». В подтверждение прежних узаконений новый законодательный акт предписывал помещикам, выборным и старостам не допускать своих крестьян просить милостыню. Что же касается полиции, то ей - «накрепко смотреть» и всех просящих и праздношатающихся ловить и поступать по Указу 1736 года. (Напомним, что в Указе 1736 года речь идет о таких видах наказания нищих, как каторжные работы). Что же касается неспособных к труду нищих, то их предписывалось определять в богадельни[113].

Через четыре года, 2 декабря 1774 г., появляется еще один подобный указ, изданный на имя воронежского губернатора Шетнева, которому для доставления трудовой помощи пострадавшим от неурожая населению приказывалось использовать на возведении рвов около городов «за умеренную денежную или хлебную из казны плату всякому полу и возрасту людей»[114]. Сколько употреблялось людей на таких общественных работах, мы находим из данных города Темникова, где трудились 3120 взрослых и 1861 малолетний. Практика трудовой помощи была одобрена императрицей, и Указом от 14 января 1776 г. она предписала, чтобы в случае неурожаев принимать «способ», который был апробирован в Воронежской губернии при городах Троицком и Темникове, Верхнем и Нижнем Ломове, Наровчате и при некоторых саратовских селениях[115].

Правительство старалось прикрепить нищих к их месту жительства. На это нацеливал Указ от 19 декабря 1774 г., который вменял в обязанность: «всякому имеющему далее 30 верст от жительства своего отлучиться должно иметь печатный плакатный паспорт», но не для «прошения милостыни, но для какой-нибудь работы»1.

Нищенство продолжало существовать, и потребовались новые меры: с 5 июня 1775 г. виновные в допущении экономических крестьян до прошения милостыни выборные старосты и сотские наказывались двухрублевыми штрафами с каждого пойманного нищего (деньги шли на содержание работных домов); с 7 ноября того же года в обязанность городничего включалось наблюдение, чтобы могущих работать нищих заставлять чинить улицы и мосты вместо наемных обывателей, за что последние должны снабжать их пищей2.

Необходимо отметить, что по сравнению с предыдущими десятилетиями XVIII века, при Екатерине II наказание нищих в виде принудительных работ получило дальнейшее развитие. Указ от 12 августа 1775 года в этом плане стал решающим, в Москве было создано особое подведомственное полиции учреждение - работные дома для «молодых лет ленивцев», просящих бесстыдно милостыню, «нежели получить пропитание работаю»3. Следовательно, работный дом можно рассматривать как карательно-исправительное учреждение.

После издания Учреждения об управлении губерниями 1775 года работные дома приобрели несколько иной характер: «дабы работаю доставить прокормление неимущим», которые ищут добровольного труда. Xарактер работных домов меняется: из карательно­

исправительного заведений они превращаются в своеобразные дома трудолюбия. По сути, это явилось прообразом будущих российских домов трудолюбия, широко распространившихся в конце XIX - начале XX столетия в нашем Отечестве.

Однако Учреждение о губерниях проявило «заботу» и о другой категории соотечественников - «буйных ленивцах», для которых созда­вались смирительные дома с принудительном трудом4.

Московская практика стала распространяться по стране: сенатским указом от 20 апреля 1781 года работный дом учреждается в Северной столице, а после этого Сенат нашел полезным распространить данное начинание и «на все в государстве места», так как скитающихся за милостыней «везде довольно». Наместникам и губернским правлениям рекомендовалось, «дабы они потщились каждое в своих пределах пресечь людям способие к бродяжничеству за милостынею» и завели в губернских городах работные дома, а в уездных - «избрать фабрику или подобное тому место, куда бы таковые шатающиеся отсыланы будучи, могли работать на пользу себе и общую»5.

К примеру, нижегородский генерал-губернатор А. А. Ступишин в 1781 г. предложил использовать призреваемых в работных домах нищих, помещенных туда «за кражи и мошенничества», для очистки земли у строившегося гостиного двора на Нижегородской ярмарке. Ранее мужчин

2

3

4

5

использовали при пилке казенных лесов, а женщин определяли прясть лен[116].

Несмотря на рекомендацию, практические последствия были невелики: в провинции возникло лишь два работных дома. Тем не менее появление таковых методов борьбы с нищенством, по меркам того времени, можно оценить как прогресс: переход от полицейских мер против нищенства к мерам призрения (хотя и своеобразного) уже успех, как зародыш идеи помощи трудом.

Последним законодательным актом конца XVIII столетия в вопросах искоренения нищенства служит Указ от 7 августа 1797 г., касавшийся казенных и удельных крестьян. В нем, наряду с призрением престарелых и дряхлых крестьян, говорилось о недопущении ими нищенства. В отношении призреваемых крестьян, живших за счет

общества в сельских богадельнях, на местных священнослужителей возлагалась строгое наблюдение, чтобы они не шлялись и не просили милостыню. Если такое происходило, то предписывалось на виновных в прошении милостыни по лености доносить Удельной экспедиции (для удельных крестьян) или исправнику (в отношении казенных крестьян) для поступления с ними по закону[117].

Подводя итог, следует отметить, что во время правления Петра I правительственные меры в вопросах общественного призрения получают более широкое развитие. В борьбе с нищенством как особым промыслом принимаются карательные меры не только против нищих-тунеядцев, но и лиц, поощряющих это в виде подачи милостыни.

При преемниках Петра и до воцарения Елизаветы Петровны репрессивные меры по искоренению нищенства находят продолжение в многочисленных указах. Достаточно сказать, что с 1729 по 1762 год таковых было издано девятнадцать.

Ситуация с профессиональным нищенством не стабилизировалась и при новой правительнице России, и Екатерине II пришлось продолжать прежние репрессивные меры против этого общественного порока. Однако просвещенная императрица была склонна решать данную проблему более гуманными мерами, не прибегая к безразборчивому и бесполезному, «нещадному битью» нищих.

Надо отметить, что правительства XVIII столетия прежде всего об­ращали внимание на искоренение бродяжничества и попрошайничества в столицах. И это естественно, поскольку столица как богатый город привлекала особое внимание «гулящей» братии.

По подсчетам современного исследователя П. Власова, при Петре I было издано около 20 указов против нищенства, а всего с конца XVII века и до конца 1775 года - до 70 указов[118]. Такое обилие законов свидетельст­вует о малой их эффективности в отношении борьбы с нищенством.

С давних времен монастыри служили убежищем для дряхлых и больных. Имеются данные, что еще при великом князе московском Василии III некоторые монастыри, к примеру, Корнилиев в Вологодской епархии и Псково-Печерский, учреждали для нищих больницы и богадельни[119]. Это зафиксировал и Судебник 1550 года, 91-я статья которого гласила: «А на монастырех житии нищим, которые питаются от церкви божией милостынею».

Вопрос о государственном регулировании призрения нищих рассматривался на Церковном соборе 1681 года. Девятое предложение царя касалось проблемы нищенства. В нем, в частности, говорилось: «По великому государя указу, в Москве о нищих рассмотрение учинено и велено их разобрать, странных и больных держать в особом месте со всяким довольством от государевой казны, - так чтоб патриарх и все архиереи приказали также в городах устроить пристанище нищим, а ленивые, здоровые пристали бы к работе»[120].

В разрешение постановления Собора царь Федор Алексеевич на следующий год издал указ, который не вошел в первое издание Полного собрания законов и был обнаружен и введен в научный оборот в 1818 году исследователем А. Стогом. Об этом указе у исследователей нет единого мнения: одни считает его действительно монаршим указом, другие - лишь проектом или докладом.

В указе говорилось: «Где бедные, увечные и старые люди, которые никакой работы работать не могут, ... должно по смерть их кормить». Советовалось отделить «притворных» нищих от действительно нуждающихся в помощи немощных людей. «К совершенству» данного дела, наставлял указ, необходимо «приставить доброго дворянина, который бы то дело делал одной ради любви Божей с охотой», а в помощники ему дать «подъячего доброго» для учета нищих и «держал бы денежной и хлебной и всяким запасам приход и расход».