Языкъ и мышленіе.

Apres avoir сгёё le langage а son usage, Γes- prit doit lutter pour la vie contre le langage (Egger, La parole intdrieure, 320)*

„Создавъ языкь для собственна! о поль­зованія, духъ долженъ бороться за жизнь противъ языка"(Egger).

„Многіе изъ тѣхъ вопросовъ, которые волновали міръ съ самыхъ древнихъ вре- менъ до нашихъ дней, принадлежатъ соб­ственно наукѣ о языкѣ". Max Muller, La science du langage, cτp. 12.

Menschliche Sprache und menschliclιes Denken ent∖vickeln si ch ішшег und Uber all gleichzeitig... (Wundt, Sprache 11, 605) Чело­вѣческій языкъ и человѣческое мышленіе всегда и всюду развиваются одновременно.

„Подобно тому какъ ошибки....................... могутъ быть сведены къ одной,

именно ошибкѣ отъ двусмысленности словъ, такъ же точно можно свести рѣшеніе ихъ всѣхъ къ одному общему правилу (а une regie unique). Правило это состоить въ томъ, чтобы подмѣтить, нѣтъ ли въ употребленныхъ въ аргументѣ словахъ такого, значеніе котораго двусмысленно относительно предмета разсужденія. Я говорю „относи­тельно предмета разсужденія®, потому что, говоря абсолютно, нѣтъ, можетъ быть, словъ, въ значеніи которыхъ нельзя было бы найти какой-нибудь двусмысленности"(B.-G. Feijoo, цитировано пзъ Le sens comniun, Mansu etus’a, стр. 22).

А старый Локкъ училъ уже (Human Understanding, кн. Ш, гл. XI, § ⅛)= „кто приметъ во вниманіе ошибки и темныя мѣста, недо­разумѣнія и путаницу, распространенныя въ мірѣ дурнымъ употребле­ніемъ словъ, найдетъ нѣкоторое основаніе усумниться, содѣйствовало ли фактическое пользованіе языкомъ болѣе усовершенствованію, иди задержкѣ знанія въ человѣческомъ родѣ".—-Мы обыкновенно не взвѣшиваемъ ни собственныхъ своихъ словъ и выраженій, ни словъ и выраженій другихъ.

Мы довольствуемся обыкновенно тѣмъ, чтобы попасть своимъ словомъ гдѣ-нибудь недалеко отъ цѣли, и, обратно, схватить главные пункты Того, что намъ говорили. Мы рады, если избѣжали болѣе грубыхъ формъ неточности. (Ср. Sidgwick, Fallacies, 186, 187).

Nomina si nescis perit et cognitio rerum! „Слова путаютъ смыслъ смертнаго!** Эти и подобныя выраженія свидѣтельствуютъ о крайне важной роли языка въ мышленіи.—Языкъ—самое могущественное орудіе развитія человѣческаго духа. Вся наша цивилизація создана съ помощью слова, и безъ нея не существовала бы. Со всѣми сво­ими методами, сужденіями и умозаключеніями, вполнѣ и безъ остатка, съ кожей и волосами, логика заключена уже въ первоначальныхъ понятіяхъ или словахъ (Mauthner, op. c., I, 33). Мы привыкли смотрѣть на нее, какъ на древнѣйшій, гранитный фундаментъ всего нашего зна­нія; но, онъ крѣпокъ лишь тамъ, гдѣ онъ выдерживаетъ удары кри­тики языка. Въ противномъ случаѣ, онъ рушится какъ карточный домикъ. Всякая наука создана была при помощи слова; какъ, съ дру­гой стороны, съ помощью слова созданы были и всѣ политическія, научныя и другія заблужденія. „Прежде насъ люди боролись уже за идею, и отдавали свою жизнь за словокакъ говоритъ Максъ Мюллеръ (La science du langage, стр. 12).

Jn allem was ihr Wesen ausmacht, in Wortbildung, Satzfugung und Bedeutungswandel, ist so die Sprache nicht bios ein ausserer Abd- ruck der allgemeinen Bewusstseinsvorgange, sondern deren notwendige Theilerscheinung. (Wundt, Sprache, II, b09.). T. e., „во всемъ, что со­ставляетъ его существо: въ словообразованіи, соединеніи предложе­ній и измѣненіи значеній, языкъ представляетъ не только внѣшнее выраженіе общихъ процессовъ сознанія, а ихъ необходимую состав­ную часть".

Языкъ есть „удивительное орудіе, съ помощью котораго чело­вѣкъ подчинилъ матерію, устроилъ общество, создалъ искусства и фи­лософію, основалъ науки** (Benloew, Apercu general de la science com­parative des langues, стр.

Вотъ почему „между новыми областями, открытыми изученію расширеніемъ научнаго метода, нѣтъ ни одной, которая была бы бо­лѣе интересна, чѣмъ сравнительное языковѣдѣніе. Оно такъ тѣсно связано съ общею исторіей человѣчества; въ тоже время оно такъ глубоко проникаетъ въ жизнь индивида, что нѣтъ человѣка, вниманія кото­раго оно не должно бы возбуждать"(Sayce, Principes de philologie comparer, 16). И юристъ, если онъ не хочетъ отставать отъ общаго научнаго движенія, долженъ быть нѣсколько знакомъ съ этою но­вою наукой. Она даетъ возможность разрѣшать много основныхъ вопросовъ юриспруденціи, раздѣлявшихъ до сихъ поръ людей тщ

враждебные лагери. И ея вопросы принадлежатъ въ извѣстной мѣрѣ, говоря языкомъ Макса Мюллера, наукѣ о языкѣ.

Наука эта новая. Она могла возникнуть только благодаря срав­нительному методу. Лишь необходимость въ изученіи многихъ, осо­бенно примитивныхъ, языковъ, съ распространеніемъ христіанства и расширеніемъ торговыхъ связей, могла породить ее. Миссіонеры и купцы больше другихъ содѣйствовали ея развитію. „Приложеніе срав­нительнаго метода къ явленіямъ языка породило эту новую науку. Пытаться изучить языкъ, не сравнивая его съ тругимъ, напрасно...,® (Saусе, op. c., 21).

Малое знакомство грековъ съ иностранными языками лишало философовъ этой даровитѣйшей націи столь могущественнаго ору­дія научнаго изслѣдованія. Удивляясь умственной мощи выдающихся мыслителей этой націи, отъ которыхъ также не ускользнула важность роли языка въ мышленіи (2оуо§=мысль-слово) и которые дали намъ нѣсколько правильныхъ идеи относительно него, мы, однако, должны остерегаться греческой исключительности въ сферѣ языкознанія,—иначе „мы или наши дѣти когда-нибудь поплачемъ изъ-за нашей небре­жности въ этомъ случаѣ^и. (Brinton, The basis of social relations, 6ι.) Безъ знанія языковъ, не только психика другихъ націй, но и наша собственная („познай самого себя‘9—запечатанная книга для насъ.

„Мы не можемъ на дѣлѣ понять и одного языка, не изучивъ его при свѣтѣ другихъ"(Sayсе, op. с., 22). „Извѣстное число эмпи­рическихъ правилъ можетъ, безъ сомнѣнія, казаться принадлежностью даннаго языка; но нельзя открыть основанія ихъ существованія, равно какъ и наиболѣе важныхъ и наиболѣе общихъ законовъ, ко­торымъ подчиняется этотъ языкъ, иначе какъ методически сравнивая его съ другими идіомами® (Sayсе, op. с., 21). „Сравненіе это, оче­видно, -должно быть по возможности широкимъ. Чѣмъ болѣе велико будетъ число собранныхъ фактовъ, чѣмъ болѣе будутъ различны срав­ниваемые языки въ отношеніи времени, пространства, среды,—тѣмъ болѣе надежны и общи будутъ наши заключенія. Ограниченіе на­шего вниманія лишь одной семьей языковъ, а тѣмъ болѣе двумя или тремя членами этой семьи, привело- бы насъ къ многочисленнымъ ошибкамъ, къ ложнымъ обобщеніямъ. Нѣтъ идіомы столь темной или варварской, чтобы ее могъ презирать сравнитель-языковѣдъ® (Sayce, ор. с., 24). „Грамматика чужого языка можетъ быть полезна, если она уклоняется отъ грамматики собственнаго языка® (Mautlner, Beitrage III, 265). Арійскіе же языки не могутъ уклоняться другъ отъ другана столько, чтобы можно было ясно замѣтить нѣкоторые законы языка.

Знакомые съ небольшой группой индо-европейскихъ языковъ имѣющихъ общее происхожденіе, а потому и много общаго въ со­

временномъ ихъ строѣ, юристы болѣе склонны видѣть сходство, чѣмъ различіе въ способахъ выраженія мыслей, и на основаніи частнаго совпаденія вводить иногда терминологію, чуждую духу даннаго языка. Нѣкоторыя привычки мысли принимаются за необходимость, за все­общій законъ мышленія. Напр ., слова, какъ мы пхъ знаема» въ арій­ской группѣ (хотя бы пресловутое слово „право"), въ частности суб- стантивы, вовсе не необходимы, чтобы .выражать наши понятія и мысли о предметахъ, не только объ пхъ отношеніяхъ.

Наблюденіе, что слова jus, Recht, diritto, droit, law и т. д. иногда соотвѣтствуютъ другъ другу, не даетъ намъ еще права считать ихъ эквивалентами (какъ это подразумевается въ краткихъ словаряхъ). Черты сходства не должны скрывать отъ насъ чертъ различія. Только всестороннее обсужденіе, умѣющее найти, съ одной стороны, сходство въ различномъ, а съ другой—избѣгающее огульнаго заключенія о различномъ на основаніи нѣкоторыхъ чертъ подобія, можетъ приве­сти къ удовлетворительному выводу. Еще Галіильтонъ (Logic, II, 143) говорилъ, что всякій языкъ есть продуктъ особыхъ нуждъ, спеціальныхъ обстоятельствъ, физическихъ и нравственныхъ, и случая.

Если въ какой-нибудь литературѣ установилась терминологія, наир., по словамъ Recht, это, во-первыхъ, оставляетъ еще открытымъ вопросъ о томъ, хорошо ли выбранъ такой терминъ но отношенію къ данному (нѣмецкому) языку[†]}, а во-вторыхъ, даже при утвердитель­номъ отвѣтѣ на такой вопросъ, не даетъ намъ еще права вводить та­кую терминологію въ русскій, положимъ, языкъ на томъ основаніи, что въ каждомъ краткомъ словарѣ Recht—право[‡]). Er hat Recht, напр., не значитъ: онъ имѣетъ право, а значитъ: онъ нравъ—іі а raison. Словарь всегда лишь прпблизителенъ, и не избавляетъ насъ отъ обя­занности искать опредѣленной мысли п ея выраженія въ сокровищ­ницѣ общей рѣчп-мьтшленія.

Широкая постановка сравненія открываетъ намъ истины необы­кновенной важности. „Самые драгоцѣнные факты науки часто скры­ты въ діалектахъ почти неизвѣстныхъ, даже по имени,—діалектахъ, на которыхъ говорятъ народны, находящіеся на послѣднихъ ступеняхъ цивилизаціи. Въ этихт» то діалектахъ, а не въ округленныхъ періо­дахъ классической литературы, мы можемъ найти основные законы, наблюдать работу примитивнаго говора и открыть грубыя изобрѣте­нія, исчезнувшія въ другихъ мѣстахъ. Наука хочетъ истиннаго, а не прекраснаго; впрочемъ, въ концѣ концовъ, истинное всегда прекрасно* (Sayce, op.

Безплодныя попытки поймать „великое общественное явленіе"—• право—съ точки зрѣнія многихъ маленькихъ „дикихъ" *) народцевъ

и ихъ языковъ не только давно рѣшены, но и не могли бы возник­нуть (какъ не возникалъ онъ и для культурнаго грека). Тѣ факты и отношенія, которые мы выражаемъ при помощи слова, существуютъ и въ ихъ жизни. Это безспорно. И тамъ есть власть, есть властныя велѣнія, есть пхъ санкція, обязанности п права. Безъ этого не мы­слимо ни одно общество (ubi societas, ibi jus). Но, при топ манерѣ выражать свои мысли, которая усвоена его языкомъ, у него никогда не могло и возникнуть вопроса о существованіи особаго явленія .,пра­ва" и о его свойствахъ, какъ не возникаетъ онъ и у культурнаго хо­рошо философски-образованнаго англійскаго юриста, прекрасно знаю­щаго, что матеріальнымъ понятіемъ является law (законъ), а right (право) есть лишь формальное понятіе, понятіе отношенія, могущее найти и дѣйствительно находящее себѣ и много другихъ выраженій (помимо фразъ со словомъ right).

Изъ сравненія съ другими языками становится очевиднымъ, что _яправо^uнисходить лишь на степень одного изъ способовъ выраженія нашихъ мыслей объ извѣстнаго рода отношеніяхъ. Представленіе о немъ какъ объ особой реальности („общественномъ явленіи") не могло прійти въ голову ни греку, ни семиту, ни англичанину, какъ не при­ходитъ оно ни одному человѣку, оставшемуся нетронутымъ искусст­венной терминологіей континентальной юриспруденціи. Еще менѣе могло оно возникнуть въ головѣ примитивнаго человѣка, иногда во­все и не имѣющаго общихъ названій матеріальнаго или формальнаго характера, хотя и умѣющаго передавать всѣ тѣ мысли объ обязанно­стяхъ, правахъ и законахъ, которыя, какъ мы привыкли думать, будто бы непремѣнно требуютъ для своего выраженія подобныхъ общихъ терминовъ [§]). Есть языки, гдѣ и совсѣмъ нѣтъ словъ въ нашемъ смыслѣ. Здѣсь никогда не могъ возникнуть вопросъ о томъ, что стоить за тѣмъ или другимъ общимъ терминомъ (въ родѣ нашего „право^a)_i по той простой -причинѣ, что въ нихъ нѣтъ общихъ названій и тер­миновъ. Есть, напр., языки, гдѣ нельзя сказать „корова", „камень" „вода“, такъ какъ слова ихъ (слова, конечно, не въ томъ смыслѣ, въ которомъ мы говоримъ о нихъ по отношенію къ индо-европейскимъ

языкамъ) представляютъ соединеніе субстантива съ глаголомъ (выходитъ нѣчхо въ родѣ „быть камнемъ„быть водою^uвидѣшть субстан- тпвъ нельзя).

Языки примитивныхъ народовъ, живущихъ, однако, государст­венною жизнью и знакомыхъ съ основными ея явленіями и отноше­ніями, и не состоятъ вовсе изт> словъ въ нашемъ смыслѣ, а изъ словъ- фразъ (mot-phrase, sen ten се-word), заключающихъ въ себѣ то, что по­слѣдующая фаза языка можетъ разбить на отдѣльныя слова п формы, такъ что имя отдѣльнаго объекта включаетъ въ себѣ единовременно субъектъ, дополненіе и глаголъ (Sayce, op. с., 2). Такую синтетиче­скую стадію развитія пережили всѣ языки (см. еще G. Gerber, Die Sρrache und das Erkeπnen, стр. 6).

Такъ что присутствіе отдѣльнаго слова (въ родѣ „ираво^и, Recht, droit...) или отсутствіе его не свидѣтельствуютъ сами по себѣ въ поль­зу или противъ существованія особой реальности, особаго явленія (соціальнаго, культурнаго, или иного). Изъ того, что на извѣстномъ языкѣ нельзя сказать „корова", вовсе не слѣдуетъ, чтобы въ природѣ не существовало такого предмета; и изъ того, что въ извѣстномъ языкѣ появилось особое слово „право^а (не имѣющее, напр., эквива­лента въ греческомъ или еврейскомъ), не слѣдуетъ, что вмѣстѣ съ нимъ появилось и особое явленіе, не извѣстное прежде и основате­лямъ государственно!! науки (Платону, Аристотелю...[**]).

На слово прежде всего нужно смотрѣть какъ на спссобъ выра­женія, Что выражается при его помощи-—явленіе какое-нибудь, или отношеніе,—это уже другой вопросъ, требующій анализа топ мысли выраженію которой слово это содѣйствовало. _nC'est de Γidee, non du mot, que part l’esprit quand il exprime sa penset^κ (Darmesteter, La vie des mots, 39): отъ идеи, а не отъ слова, отправляется духъ, когда онъ выражаетъ свою мысль. Господствующее на континентѣ направленіе въ юриспруденціи поступаетъ наоборотъ: есть слово „право", оно вы­ражаетъ (?) нѣчто, ergoесть въ жизни (общественной или культур­ной) нѣчто, чему это слово служитъ выраженіемъ (?), т. е. нѣкоторое явленіе.

Я сказалъ немного выше, что слово „содѣйствуетъ" выраженію мысли,—сказалъ такъ потому, что этимъ высказывается одинъ законъ языка необыкновенной важности, открытіемъ котораго мы обязаны новѣйшему языковѣдѣнію- Это именно законъ, устанавливающій, что

всегда п вездѣ фраза предшествуетъ слову. Прежде чѣмъ произнести какое-либо слово, человѣкъ долженъ пзіѣть въ головѣ уже цѣлое представленіе (Gesammtvorstelhmg), служащее основой нашего пони­манія роли этого слова въ данномъ случаѣ. Отдѣльное слово должно быть всегда толкуемо и понимаемо какъ часть цѣлаго, въ которое оно входитъ, т. е. часть фразы пли предложенія (иногда сокращен­наго до одного слова: цѣлое возстановляется тогда изъ обстоятельствъ произнесенія этого слова). Da im allgemei∏en das Wort ursprfinglich nur als Bestandteil des Satzes vorkommt, so ka∏n man auch die ∖virkliche Begriffs—und Bedeutungsentwicklung nicht losgelost denken von dem Zusammenhang der Rede, in den da ei∏zelne Wort eingeht. (Wundt, Sprache, ∏, 571). T. e., „такъ какъ вообще слово является первона­чально только какъ составная часть предложенія, то нельзя и думать дѣйствительнаго развитія понятій п значеніи внѣ связи съ цѣлою рѣчью, въ которую входитъ отдѣльное слово “₄

Это положеніе чрезвычайной важ^сти. Оно идетъ въ раз­рѣзъ съ господствующимъ пока атомистическимъ взглядомъ на рѣчь. До сихъ поръ мы выносимъ изъ школы этотъ неправильный атоми­стическій взглядъ на рѣчь. До сихъ поръ не рѣчь разбивается для насъ на слова (какъ это есть на дѣлѣ), а изъ соединенія словъ, будто- бы, возникаетъ рѣчь, предложенія, фразы. Это вноситъ массу затруд­неній въ наше мышленіе, и объясняется лишь тѣмъ, что правильный взглядъ на языкъ установленъ лишь въ послѣднее время.

Какъ старые психологи смотрѣли на мысль, какъ на что-то раз­рѣзанное на куски, не замѣчая и не обращая вниманія на безпре­рывное теченіе ея, подобно рѣкѣ („рѣка", „потокъ мысли", а не цѣпь ея, см. lames, Psychology, ѵ. I, стр. 239); и какъ старое мышленіе во­обще населяло мысль и міръ обособленными и замкнутыми понятіями (Новгородцевъ, Ученіе о правѣ и государствѣ у Канта и Гегеля, стр. 202), такъ и лишенные болѣе широкой сравнительной лингвистиче­ской подготовки грамматики (до сихъ поръ сбивающіе въ школахъ съ толку нашу будущую образованную публику) установили и передали большинству живущаго поколѣнія атомистическій взглядъ на рѣчь.

Ставить какое-либо слово, какъ звуковой или зрительный ком­плексъ, въ положеніе особаго факта или явленія, имѣющаго отдѣль­ную и независимую отъ чего-либо другого индивидуальность, вовсе не значитъ содѣйствовать его пониманію, а значитъ, какъ разъ на­оборотъ, изгонять изъ него всякую мысль, низводить его просто на степень физическаго факта, абстрагировать его отъ мысли или мысль отъ него. Слово потому только и можемъ имѣть для насъ значеніе, выражать наши мысли или содѣйствовать выработкѣ пхъ, что оно является фактомъ психо-физическимъ. Слово пріобрѣтаетъ смыслъ

лишь потому, что оно дается намъ въ связи съ другими: психически неотдѣлимыя одно отъ другого, они составляютъ вмѣстѣ сложную и связную единицу—языкъ (л въ составѣ его метіѣе обширныя еди­ницы—фразы, предложенія), въ которой тгхъ и различаетъ лишь наша аналитическая мысль. Слово есть результатъ анализа, а не начальный творческій факторъ нашей мысли. Не слово стоитъ впереди языка и фразы, а языкъ и фраза есть prior слова.

Слово, въ этомъ отношеніи, есть одна изъ сторона» (un des deux aspects), представляемыхъ намъ всякимъ явленіемъ: стороны различія, послѣдовательности и множественности. Но, въ силу ужи этого, оно подразумеваетъ другую, соотносительную, сторону—тождества, постоян­ства и единства языка. (Ср. Boirac, L’idee du pheπomene, 1894, стр. 343). Съ этой стороны слово является частью цѣлаго—языка (и его меньшей единицы—фразы), и въ этомъ послѣднемъ вся суть дѣла. Слово не можетъ существовать безъ языка и фразы, хотя не только мыслимо, но и существуетъ de tacto обратное: языкъ и фраза безо слово. Мысль, эта сущность рѣчи, лежитъ не въ словѣ, а въ фразѣ.

Всякое слово дано намъ въ явной (explicate) или скрытой (impii- cite) связи съ другими словами. Взаимно ограничивая и опредѣляя другъ друга, они даютъ намъ мысль лишь во фразѣ или предложе­ніи (хотя бы иногда и сокращенномъ до одного слова: „пожаръ!").

Этотъ взглядъ на слово является теперь общепризнаннымъ у пси­хологовъ, логиковъ и лингвистовъ, обращавшихъ на этотъ вопросъ вниманіе. Противнаго взгляда держатся implicite лишь узкіе фило­логи-грамматики п учившаяся у нпхъ большая публика.

Такъ Селли, напр., говоритъ, что „предположеніе, будто мы употребляемъ общія названія въ одиночку, отдѣльно отъ организо­ванныхъ структуръ, называемыхъ предложеніями, не соотвѣтствуетъ дѣйствительности.... Слово всегда употребляется въ связи и эта связь необходимо измѣняетъ характеръ сопутствующей идеи... . Можно сказать, что не существуешь ничего подобнаго постоянной или фиксированной общей идеѣ, а только такая, которая колеблется внутри извѣстныхъ границъ сообразно связи мыслей (указываемой контек- столь или обстоятельствами рѣчи), въ которую она поставлена^й (Sully, The human mind, v 2, p. 347)∙

Или, какъ говоритъ В. Erdmann (Lυgik, стр. 2oo и сл.), „озна­ченіи словъ всегда рѣшаетъ скорѣе связь, въ которой они стоятъ".

Этотъ важный законъ языка п мысли, законъ, по которому языкъ (и мысль) начинаетъ и живитъ фразой, а не изолированными слова­ми, былъ высказанъ впервые въ одной замѣчательной, но давно за­бытой работѣ, изданной въ ι8jι г. анонимнымъ авторомъ подъ за­главіемъ „Очеркъ гематологіи; или опытъ новой теоріи грамматики,

логики и peτoρπκπ^u*) (см. Sayce, op. с., стр. 3 франц и стр. ѴГП англ, изданія). Онъ совершенно правильно училъ, что языкъ начался фразой, разбившейся потомъ на отдѣльныя другъ друга ограничива­ющія и опредѣляющія части, образовавшія слова. Характеръ слова и его значеніе и роль въ рѣчи опредѣляются тѣмъ, какъ оно содѣйству­етъ другимъ словамъ въ образованіи, фразы. Далѣе (стр. 55), онъ замѣ­чаетъ: „^отдѣльныя) слова фразы означаютъ что-нибудь лишь потому, что они являются орудіемъ духа для достиженія смысла цѣлой фразы плп цѣлой рѣчи. Пока не заключена эта фраза или рѣчь, говорящій не сказалъ еще слова, представляющаго его мысль (the word is unsaid which represents the speaker’s thoughts) ^u. А потомъ 'замѣчаетъ, что от­дѣльные слоги слова (въ родѣ un, mis, con, ness или £у) могутъ быть столь же значущими, какъ и отдѣльныя слова.

Синтезъ, цѣлое, предшествуетъ такимъ образомъ въ языкѣ и мысли анализу. Та же идея смутно, повидимому, сознавалась п Виль­гельмомъ Гумбольдтомъ (Ucber das vergleichende Sprachstudium in Ве- 7Лehung auf die verschiedenen Epochen der Sprachentwickelung. Ges. W. Bd. Ill, p. 243), когда онъ говорилъ, что „ языкъ можетъ возникнуть не иначе, какъ разомъ (auf einmal)^u, и что „въ каждый моментъ сво­его существованія онъ долженъ обладать тѣмъ, что дѣлаетъ его еди­нымъ цѣлымъ (was sie, die Sprache, zu einem Ganzen macht) (цити­ровано но G. Gerber, die Sprache und das Erkcnnen, стр. 6).—-Въ на­чалѣ (anfanglich) стоитъ предложеніе (der Satz), слова же образова­лись позже (die Worter bildeten sich spater).

Далѣе, честь указанія этого закона принадлежитъ въ послѣду­ющее время Вайтцу (Waitz, въ его „Antropologie der Naturvolker^u „Антропологіи дикихъ народовъ^, 1858 г„—сколь многому мы на­учились у дикихъ!). Вотъ какъ выражается онъ (т. I, стр. 241 англій­скаго перевода [††][‡‡]): „мы мыслимъ не при помощи словъ, а при помощи фразъ; поэтому мы можемъ утверждать, что живой языкъ состоитъ изъ фразъ (предложеній), а не изъ словъ. Но фраза не образуется изъ отдѣльныхъ независимыхъ словъ. Она состоитъ изъ словъ, отно­сящихся другъ къ другу извѣстнымъ образомъ, подобно тому, какъ соотвѣтствующая имъ мысль не состоитъ изъ независимыхъ идей, но

изъ идей, связанныхъ такимъ образомъ, что онѣ образуютъ одно цѣ­лое и взаимно опредѣляютъ другъ друга[§§]. Опт, замѣчаетъ, кромѣ того, что фраза кошіепируется умомъ какъ одно цѣлое, какъ полная кар­тина (Gesammtvorstellung у Wundt^,a и другихъ); чувственный образъ дѣйствія непосредственно воспроизводится въ мысли, а потому слова, которыми она выражается, если бы они не были Друга? съ другомъ связаны, имѣли бы лишь мало значенія. Слова отдѣлены такимъ об­разомъ другъ отъ друга лишь процессомъ сознательнаго анализа. Въ языкѣ нѣтъ отдѣльныхъ словъ, они всегда связаны.

Болѣе полно, и независимо отъ указанныхъ авторовъ, идея эта развита была ученикомъ Макса Мюллера А. Н. Заусе’омъ въ его The principles of comparative philology (изданіе ι-oe въ 1874, и 2-ое въ 1875 г.).

„Мысль должна имѣть (стр. 135 и слѣд. англійскаго, стр. іоб фран. изд.) начало и конецъ, равно какъ и середину. И брать на­чало, середину или конецъ за отправную точку языковѣдѣнія (GIot- tology), отдѣльно отъ остального, было бы очевидно нелѣпостью. Это все равно, какъ если бы геологъ, изслѣдуя камни-голыши на морскомъ берегу, разсматривалъ ихъ одинъ за другимъ и старался прійти отъ нихъ къ заключеніямъ, не прибѣгая къ сравненію ихъ одного съ другимъ и со строеніемъ сосѣднихъ скалъ. Языкъ имѣетъ въ осно­ваніи фразу, а не изолированное слово. Это послѣднее не можетъ означать ничего другого, кромѣ неопредѣленнаго восклицанія. Оно есть лить собраніе слоговъ и буквъ, пли скорѣе животныхъ звуковъ; — оно есть созданіе грамматика и лексикографа. Для своего суще­ствованія языкъ долженъ сдѣлаться одеждою мысли и чувства; t? долженъ выражать сужденіе^1,1.

И понятія (Begriff, conception), съ опредѣленія которыхъ какъ чего-то самостоятельнаго начинаютъ обыкновенно всѣ ученые, со вклю­ченіемъ и юристовъ, не представляютъ собою чего-то самобытнаго, а имѣютъ значеніе лишь потому, что за спиною ихъ лежитъ та или

V ^j

другая фраза. „Право*, „государство*, „законъ*, „обязанность¹¹, и т. д., не имѣютъ смысла сами по себѣ, а лишь потому, что они вышли изъ массы различныхъ предложеній. „Всякое понятіе вышло изъ ка­кого-либо сужденія, утверждающаго, что такая-то идея совмѣстима (compatible) съ такою-то другою. Выражаясь въ языкѣ, оно является сокращенною формою фразы или предложенія* *).

И фраза, изъ которой выходитъ слово-понятіе, всегда оказы­ваетъ на него свое вліяніе. А такъ какъ наши слова-понятія выхо-

— 116 —

дятъ не изъ одного предложенія, а изъ множества самыхъ различ­ныхъ, подучается еще одинъ важный результатъ, на который такъ мало обращали до сихъ поръ вниманія. Это именно то, что слова- понятія не имѣютъ собственно строю фиксированныхъ и вполнѣ опрс- оѣленныхъ значеній. Большее пли меньшее отсутствіе постоянства зна­ченія тѣхъ словъ-понятій, которыми приходится орудовать въ наукѣ, есть фактъ огромной важности.

„Замѣчу здѣсь", говорить Marsh (Early Literature of the English Language, Second Course, ρ. 383), „широко распространенную ошибку, которую можетъ быть удастся разогнать лексикографической критикѣ нашего времени. Я разумѣю мнѣніе, будто слова, индивидуально и безъ отношенія къ ихъ синтаксической связи (т. е. контексту) и комбинаціямъ во фразахъ, имѣютъ одно или болѣе присущихъ имъ, фиксированныхъ и ограниченныхъ значеній, способныхъ логически быть опредѣленными и быть выраженными въ другихъ описательныхъ тер­минахъ того же самаго языка. Это можетъ быть вѣрно по отноше­нію къ искусственнымъ словамъ, т. е. словамъ, изобрѣтеннымъ, или произвольно ограниченнымъ для выраженія произвольныхъ различій и техническихъ понятій въ наукѣ или практическихъ примѣненіяхъ, а также по отношенію къ именамъ матеріальныхъ объектовъ и чув­ственныхъ качествъ предметовъ; по отношенію же къ словарю стра­стей и чувствъ, выростающему и передаваемому съ ихъ живымъ зна­ченіемъ естественнымъ, непроизвольнымъ процессомъ, которому обя­занъ своимъ существованіемъ весь языкъ, за исключеніемъ языка ис­кусственнаго,—это совершенно несправедливо. Такія слова живутъ и дышатъ только во взаимной связи и зависимости другъ отъ друга.Они мѣняютъсвою силу съ каждымъ новымъ отношеніемъ, въ которое входятъ они; и, слѣдовательно, ихъ значенія столъ различны и неис­черпаемы, какъ перестановки и сочетанія десяти пальцевъ. Изучать поэтому значеніе большей части словъ, составляющихъ словарь каж­даго живого языка, при помощи формальныхъ опредѣленій, такъ же невозможно, какъ сообщить при помощи описанія понятіе о пере­ливающихся цвѣтахъ шеи у голубя".

Къ такимъ словамъ съ чрезвычайно измѣнчивымъ значеніемъ принадлежатъ и термины юриспруденціи (законъ, право, обязанность...),

такъ какъ они, выражая собою То, чѣмъ всегда дают и живетъ, по чемъ всегда мыслило и мыслитъ человѣчество, взяты естественно изъ общей сокровищницы народнаго языка, а не снепіально придуманы для означенія вещей, служащихъ предметомъ мышленія только не­большого круга спеціалистовъ (въ родѣ альфодъ, бетодъ. цинкодъ, анодъ, катодъ, деріантъ...),

И этой истиной, въ ея яркой формѣ, мы обязаны особеннозна- комству съ языками китайцевъ, малгашен, малайцевъ, алеутовъ и раз­ныхъ другихъ нецивилизованныхъ народностей, нс принадлежащихъ къ арійской расѣ. Самое поверхностное знакомство съ языками по­добныхъ народовъ и народцевъ открываетъ множество истинъ не­оцѣненнаго достоинства. И больше всего на этомъ поприщѣ, нужно отдать имъ справедливость, сдѣлали французы и англичане. Меньше ихъ гораздо сдѣлали тѣ, которыхъ мы въ простодушіи, съ ихъ соб­ственныхъ словъ, считаемъ творцами и двигателями языкознанія— именно нѣмцы. Нѣмецкая ограниченность (Bomirtheit) подчеркивала себя всегда и давала больше зла, чѣмъ добра, какъ на почвѣ узкаго шовинизма, такъ и на почвѣ отвлеченнаго мышленія въ юриспруден­ціи (Rechtwissenschaft) и языковѣдѣнія. Нѣкоторые изъ ея ученыхъ не понимаютъ даже тѣхъ выгодъ, которыя могутъ быть извлечены, изъ широкой постановки сравнительнаго законовѣдѣнія (см., наир., Del- brιick, Grundfragen der Sprachforschung, 1901 стр. 44 и сл.; contra Wundt, счастливое исключеніе среди нѣмцевъ, въ его Volkerpsycholo- gie, т. і и 2, гдѣ онъ слѣдуетъ за англичанами п французами, хотя и не даетъ ничего новаго). Нѣмецкое сравнительное языковѣдѣніе есть языкознаніе арійскихъ народностей, съ нѣмецкимъ языкомъ, ко­нечно, въ центрѣ. Такое языкознаніе обречено съ самаго начала на безплодіе (по крайней мѣрѣ, относительное). „Все, что носитъ на себѣ печать шовинизма, дѣйствуетъ разрушительно на шпроту нашихъ по­нятій"(Briπton, The basis of soc. rel., 60). „Національный эгоизмъ, пренебрегающій брать уроки отъ сосѣдей (хотя бы и самыхъ _y,ди­кихъ") подготовляетъ путь къ національной гибели"(ibidem).