§ 1.2 Взаимодействие ученых с государственными органами Российской империи

Научно-учебные заведения Российской империи всегда были прочно связаны с государством. Стержнем такой взаимосвязи, взаимозависимости служила наука, с развитием которой, несомненно, улучшалось благосостояние страны.^[61] Для этой цели в нашей стране были учреждены Академия наук и художеств^[62] и первые в стране высшие учебные заведения в ее составе: Академический университет и гимназия при императорской Академии наук и художеств (Академическая гимназия);^[63] а также - Московский университет.^[64] С распространением науки и образования правительственная власть Российской империи связывала свои надежды и совершенствование государственного аппарата.

Дефицит в дипломированных специалистах определил дальнейшую политику правительства в деле развития образования и усовершенствования образовательного уровня государственных служащих. Так, в начале XIX в. образование становится особой отраслью государственной политики. В этот период заметно возросло строительство университетов, главной функцией которых оставалась подготовка чиновников для государственного аппарата империи.^[65] С 1802 по 1805 гг. были учреждены Дерптский, Харьковский и

Казанский университеты. Расширению сети высших образовательных учреждений немало способствовала законодательная политика императора.^[66] В соответствии с предварительными правилами народного просвещения,^[67] а также указом «Об учреждении учебных округов с назначением для каждого особых губерний»,^[68] страна была разделена на шесть учебных округов: Московский, Петербургский, Казанский, Харьковский, Виленский и Дерптский. Во главе каждого учебного округа были поставлены университеты.

69

министерство народного просвещения.^[69]

Таким образом, развитие науки в нашей стране было полностью спровоцировано властью, в то время как во многих странах Европы,

70 «самостоятельное научное творчество развивалось независимо от государства».^[70]

По справедливому замечанию Н.П. Загоскина «первые университеты основывались в России не в силу назревшей потребности в них общества, не в силу культурного роста общественной мысли и общественного самосознания, но в интересах государства и по его прямой инициативе, почему наши университеты сразу же стали в административно-служебное отношение к государству, всецело подчиняясь как в своей организации, так и в своем внутреннем жизненном

режиме, всем тем течениям и веяниям, которые сказывались на внутренней

71

политике русского государства».^[71]

Законодательной основой такого подчинения были, прежде всего, Уставы императорских Академии наук^[72] и университетов. Благодаря нормам этих уставов, «высшие ученые сословия» Российской империи (в данном случае - императорские российские университеты),^[73] будучи учреждениями государственными,^[74] задачей которых было «выпустить из своих стен» квалифицированных чиновников для государственной службы, служили той формой объединения ученых, при помощи которой последние были призваны к участию в государственной образовательной политике. Таким образом, ученая корпорация, посредством развития (распространения) наук и образования в стенах императорских Академии наук и университетов уже с момента появления этих учреждений, была вовлечена в государственную жизнь страны, облачаясь в разнообразные организационно-правовые формы взаимодействия с государством.

Один из запоминающихся примеров оформления отношений государства и науки прослеживается в начале XIX в., в период наивысшего подъема политики государства в области образования.

Император Александр I своим Указом от 6 августа 1809 г.,^[75]подготовленным М.М. Сперанским, прямо обязал гражданских служащих иметь высшее образование для продвижения по службе. Поводом для издания указа

было привлечь определенные круги населения в высшие учебные заведения, особенно сословие дворянское, которое в университеты и институты идти не хотело, так как высшее образование, до издания данного указа, не являлось обязательным.^[76]

Основными целями Указа от 6 августа 1809 г., - как указывает С.Е. Байкеева, - было намерение «разным частям гражданской службы доставить способных к учениям образованных чиновников; трудам и успехам открыть путь к деятельности, предпочтительно к наградам, с службою сопряженным»,^[77]положить конец «удобности достигать чинов не заслугами и отличными познаниями, но одним пребыванием и счислением службы». Для достижения этих целей, указ кардинально изменил порядок чинопроизводства, поставив его в зависимость от образовательного уровня. Если раньше гражданские чины VIII класса (коллежский асессор) и V класса (статский советник) могли приобретаться выслугой лет, то после его издания производство служащих в эти чины без представления свидетельства о высшем образовании или без сдачи специальных экзаменов в Российском университете было запрещено.^[78] При наличии высшего образования существенно ускорялся процесс приобретения чина, достаточно было лишь «одобрения начальства».^[79]

Таким образом, после издания Указа от 6 августа 1809 г. аттестат о высшем образовании не просто благоприятствовал карьерному росту на службе у государства, а стал условием продвижения по службе. Указ, несмотря на всю свою строгость, стимулировал, особенно для чиновников VIII - V класса, повышение образовательного уровня путем сдачи «экзамена на чин», по

прилагаемой программе.

Нетрудно догадаться, кому была отведена основная роль в деле повышения квалификации государственных служащих. Вышеупомянутый Указ производство экзаменов возложил на университеты, для этого в каждом из них был учрежден особый испытательный комитет из ректора и трех профессоров. Процедура принятия экзаменов была такова: испытуемый должен был явиться в комитет и представить аттестат об имеющемся образовании (при наличии таковой). Далее назначалась дата и время экзамена. В день экзамена испытуемому предлагали на выбор вопросы. По языку и математике экзамены письменные, а по остальным предметам - на выбор: устно, либо письменно. Комитет вел журнал, в который вносились сведения об испытуемом. Лицам, успешно прошедшим испытание, университетское правление выдавало соответствующий аттестат.^[81] Руководству министерств, ведомств и других административных учреждений, где числились чиновники, рекомендовалось не только не препятствовать, а, наоборот, способствовать чиновникам в повышении их образования.

Таким образом, Указ от 6 августа 1809 г. формально закрепил отношения государства и вузов страны в принципиально новой организационной форме - испытательных комитетов в сфере усовершенствования квалификации государственных служащих. Если до выхода указа в университете

осуществлялась подготовка юношества для вступления в различные звания государственной службы, то теперь образовательная деятельность вузов стала распространяться на весь чиновнический аппарат государства.

Связь российской науки в лице передовых ее деятелей с государственными институтами Российской империи продолжала крепнуть на протяжении всей истории научно-учебных заведений.

Академики занимали различные должности в государственных военных учреждениях. Так, в 1803 г. в составе Адмиралтейского департамента Морского министерства была учреждена Ученая часть, которая ведала изданием специальной научной литературы. Состав Ученой части делился на две категории: непременные члены (служащие Морского министерства) и почетные члены - Ученые Петербургской Академии наук и другие деятели науки.^[82] Иногда при таком сотрудничестве, академикам приходилось выходить за рамки консультационных функций и руководить отдельными направлениями ведомств военной направленности. Так, при совместной работе с Морским министерством, Академия наук отдавала поручения капитану I ранга Рейнеке, который «занимался сбором сведений уровня Балтийского моря, составляя карты заливов».^[83]

В 1837 г., для применения достижений науки в области физики при Академии наук была образована Комиссия, задачей которой стояло приспособление электромагнитной силы к движению машин. Это открытие заинтересовало высшую администрацию страны и под председательством И.Ф. Крузенштерна в состав данной Комиссии вошли как ученые Академии наук, 84 так и военные инженеры.^[84]

Важность взаимодействия Академии и правительства, в лице Генерального штаба, виделось также и в области развития астрономии.

Таким образом, ни одно сколько-нибудь важное начинание правительства в хозяйственной, кодификационной, культурной областях к концу XIX века не обходилось без участия представителей научной интеллигенции. Они принимали самое активное участие на подготовительных этапах, выступая в заседаниях и работе не только ученых, но и различных государственных, административных комиссий. Причем, - как отмечает Г.И. Щетинина, - профессора не просто принимали участие в заседаниях этих комиссий, но их деятельность была весомым вкладом в работу всех этих институтов.^[85]

Конституционно-монархический период российского государства в истории взаимоотношений российских научных учреждений с государством характеризуется особой интенсивностью вовлечения ученых в государственную жизнь страны.

Участие представителей научно-вузовских учреждений в законодательном собрании страны представляется новой формой взаимодействия ученых с государственной властью Российской империи. Однако сама работа деятелей науки в высших государственных законодательных учреждениях Российской

империи не нова. Их участие в составе Государственного Совета российской империи прослеживается на протяжении всей его истории.

Как известно, законосовещательный Государственный Совет до 1906 г. состоял из назначенных «Его Величеством» чиновников, статских и военных.^[87]Вместе с тем, при обсуждении некоторых сложных вопросов требующих определенных знаний, состав Совета мог пополняться посторонними лицами, «от коих, по существу дела, можно ожидать полезных объяснений» (ст. 12 Учреждения Государственного Совета).^[88] Ничего особенного на первый взгляд. Между тем, учитывая правовой статус и состав данного учреждения, указанная выше норма закона обращает на себя особое внимание, так как именно она, на наш взгляд, расширяла круг лиц, активно участвовавших в законотворческой деятельности государства. Ведь от того кто именно был привлечен к участию в разработке законопроекта, зависел, во многом, и смысл закона.

Следуя важнейшему принципу, что лица участвующие в законодательстве, должны быть компетентными, к обсуждению законопроектов в дореформенном Государственном Совете, как правило, приглашались разного рода «знающие» специалисты. Последние, в подавляющем большинстве случаев, были опытными и хорошо образованными людьми разных специальностей, среди которых, довольно часто можно было наблюдать представителей науки, в том числе правоведов.^[89] Предоставляемая ими информация служила существенным дополнением обсуждаемого в Совете вопроса, что позволяло его членам более объективно подходить к рассматриваемым делам, соответственно потребность такого участия в работе Государственного Совета «знающих» людей ощущалась постоянно.

Однако деятельность таковых в Совете носила, в основном, временный характер. По окончании рассмотрения вопроса, привлекаемое к участию в обсуждении лицо, обычно освобождалось от своих обязанностей и не участвовало в общем собрании при голосовании. Вместе с тем имелись случаи привлечения к участию в заседаниях Государственного Совета посторонних лиц с правом голоса.^[90] В таком случае, соответственно, менялся и их статус просто присутствующих-консультантов, на полноценных членов данного сословного учреждения, участвующих наравне с другими членами Совета, в общем его собрании. В связи с этим, предпринимались попытки внести соответствующие

91

изменения в законодательство.^[91]

Идея присутствия в законосовещательном органе государства «знающих» людей, красной нитью проходит через все законодательство о Государственном Совете. Ещё раньше, похожее положение было закреплено и в «Образовании Государственного Совета» от 1 января 1810 г.^[92]

Таким образом, несмотря на сословную замкнутость ещё не преобразованного Государственного Совета, в его заседаниях принимали участие и другие представители населения страны. Данная тенденция, как показала история Совета, прослеживается в течение всей истории его существования, в результате которого и представителям науки удавалось вносить свои соображения в законопроектную деятельность данного учреждения. Причем работа последних в его составе носила вполне законный, как мы убедились, а не случайный характер.

Учитывая временный, в основном, характер работы в одном из высших бюрократических учреждений страны, участие научного сообщества, на наш взгляд, заслуживает особого внимания.

Дело в том, что решающее значение при обсуждении того или другого законопроекта имело, «не столько число голосов, поданных за то или другое мнение, сколько, так сказать, удельный вес компетентности отдельных экспертов».^[93] Поэтому высоко ценились в работе Государственного Совета именно «знающие» члены, в том числе обладающие научными познаниями. А если учесть, что монарх имел право утвердить мнение меньшинства, впрочем, как и одного члена Государственного Совета, то данная прерогатива императора лишний раз указывала на всю важность присутствия представителей науки в обсуждении законопроектов, так как по воле монарха решающим, в процессе обсуждения законопроекта, могла оказаться «воля» эксперта.

Мы убедились, что предшествующий вековой опыт законосовещательной деятельности Государственного Совета не остался незамеченным при проектировании реформ государственного строя в начале XX века. Законодательство о Государственном Совете как представительного органа было положено в основу реформ. Таким образом, практику участия в составе Государственного Совета «знающих» представителей вполне могли «взять на вооружение» реформаторы, при разработке норм представительства и законодательно закрепить в 1906 г. выборы от академико-профессорской курии в обновленное законодательное учреждение. Если в дореформенном Совете степень и форма их участия зависела от сложности рассматриваемого вопроса, то в составе верхней палаты парламента члены Академия наук и университеты были представлены благодаря количеству квот отведенных в результате государственных реформ.

Что касается рецепции вышеупомянутой ст. 12 законосовещательного Государственного Совета в пореформенное Учреждение Государственного Совета, то положения ее остались актуальными лишь для Департаментов

обновленного Совета, которые, как известно, не имели никакого отношения к законодательной деятельности верхней палаты. Впрочем, реформированный Государственный Совет в начале свое законодательной работы попытался заимствовать данной статьи. Несмотря на уже сформированный состав законодательных палат, в том числе из представителей Академии наук и университетов, Государственный Совет, признал необходимым некоторое расширение своего состава путем привлечения к работе своих комиссий «лиц, от коих по свойству дел можно ожидать полезных объяснений» и включил соответствующее положение в проектируемый делопроизводственный документ, определяющий внутреннюю работу Государственного Совета - Наказ Государственного Совета. Но попытка эта не увенчалась успехом, Правительствующий Сенат отказался опубликовывать Наказ в таком виде, так как он противоречил Учреждению Государственного Совета, предоставляющему права приглашения на свои заседания посторонних лиц только лишь Департаментам Совета, но не верхней законодательной палате и рекомендовал Государственному Совету исключить соответствующую статью 44 из проекта Наказа.^[94]

Безусловно, участие в работе Государственного Совета представляется наиболее значимым событием среди существовавших в начале XX в. форм взаимодействия ученых с государством Российской империи. Вместе с тем, известны и другие:

Без прямого участия представителей ученого сословия не обошлась и сама реформаторская деятельность правительства в начале XX в. Как известно, проекты реформ государственного строя были обсуждены в присутствии императора.^[95] А.Г. Булыгин, являясь председателем одного из Особых совещаний

по выработке положения о Государственной Думе привлек к работе совещания не только высокопоставленных чиновников, но и специалистов в области права, истории, крупнейших деятелей науки, в частности своего бывшего учителя, Н.С. Таганцева, а также В.О. Ключевского - выдающихся профессоров

96

императорских российских университетов.^[96]

Без Н.С. Таганцева не обошлось практически ни одно сколько-нибудь значимое совещание по государственным реформам в 1905-1906 гг.^[97]

В.О. Ключевский пользовался высоким авторитетом, как в научных, так и в общественных кругах. В своих лекциях, которые собирали более тысячи слушателей, и трудах по истории государства и права «он давал в изумительно яркой и привлекательной форме ответы на требования и запросы общества»,^[98]которые не потеряли своей актуальности в период реформ. Блистательный ученый не мог не привлечь внимание реформаторов к его персоне, его не раз привлекали на различного рода совещании по коренным реформам государственного строя, участие которого, несомненно, повлияло на ход реформ. Однако его миссия как научного эксперта по разработке государственных реформ на этом была окончена. В.О. Ключевский также отказался от участия в деятельности реформированного Государственного Совета и на первом же

99

заседании заявил о своей отставке.^[99]

Считаем, что сам факт привлечения ученых к разработке основных реформ государства не случаен. Любая реформа, и особенно государственных институтов, не может обойтись, прежде всего, без основательного историко-теоретического

исследования ее основных этапов, а значит, не будет преувеличением отметить роль российских ученых в подготовке и реализации государственных преобразований начала XX века, которые именно с целью необходимости аргументированного, теоретического обоснования предстоящих реформ были включены в состав Совещаний по разработке государственных реформ в качестве консультантов.^[100]

Участие академиков и профессоров в деятельности реформированного Государственного Совета является, пожалуй, пиком доверительного отношения государства к представителям науки. Однако, взаимоотношения науки и власти, в особенности во второй половине XIX - начала XX вв., отнюдь не характеризуются устойчивым взаимопониманием.

Дело в том что, высшие учебные заведения являлись своеобразным «индикатором» внешней, особенно внутренней политики государства и «наглухо закупоренные «политические бури» русского общества всегда отражались в них, так называемыми, университетскими «волнениями» или беспорядками».^[101] В основном университеты выпускали верных престолу государственных деятелей и реформаторов, но порой, например в 1830-1840-е гг., как отмечают исследователи, университеты дали новый тип выпускника, изменивший лик бюрократии. Эти выпускники обладали чувством необходимости перемен, новым отношение к службе и новым социальным сознанием, это было поколение, которое осознало необходимость реформ, знающее и готовое помочь правительству.^[102] Потому, управление университетами вызывало немало проблем у государства. «Необходимо было совместить централизованный контроль,

дисциплину, высокое качество преподавания и обучения, воспитание в духе государственной идеологии и элементы академической самостоятельности, престиж научного учреждения». В связи с этим, управление университетами, программа обучения, не раз были переориентированы то в одну, то в другую сторону. Общий Университетский устав 1804, 1835, 1863 и 1884 гг. в котором чередуются признание и ограничение властями автономии университетов наглядно характеризует взаимоотношения государства и университетских

103

корпораций.^[103]

К середине XIX в., взаимодействие власти и науки были существенно испорчены. Университеты теперь не только казались царю рассадниками революционных идей, но и вообще преждевременны. «Сильнейший удар системе взаимодействия власти и науки нанесло дело, петрашевцев» среди участников которого, многие оказались учащимися или преподавателями университета и лицеев. Налицо было свидетельство связи между образованностью и

104

революционностью.^[104]

Политический режим при Николае II, не толь не улучшил данные взаимоотношения, но и практически привел к противостоянию. В этом отчасти виноваты сами университеты. Студенчество, поддерживаемое большей частью профессорско-преподавательского состава, открыто встало на путь конфронтации с действующей властью.

«Вернувшись из Америки 16 сентября 1907 г., - вспоминал С.Ю. Витте, - я застал Россию в полном волнении, причем революция из подполья начинала всюду вырываться наружу;. вся молодежь, и не только университетская, но и высших классов средних учебных заведений, не признавала никаких авторитетов, кроме тех, которые проповедовали самые крайние революционные и антигосударственные теории; профессора в громадной части стали против

правительства и действующего режима» провозгласив: «довольно, нужно все перевернуть».^[105]

При таком положении, Николай II резко критикует высшие учебные заведения страны, ставя под сомнение своевременность высшего образования. ^[106]

Однако ученое сообщество все же нашло способ взаимодействия с существующим режимом правления; отстаивания своих интересов и интересов науки. Этому благоприятствовал политический кризис 1905-1907 гг., в результате которого активизировалась политическая мысль не только подавляющего числа представителей науки, но и интеллигенции в целом.^[107] Научное сообщество стало открыто демонстрировать свою оппозиционность режиму, укрепляется связь с революционным движением в стране.^[108] Оно начинает выдвигать перед царизмом требование академических свобод, мотивируя его потребностями экономического и культурного прогресса России.^[109] В январе 1905 г. в газете «Наша жизнь» была опубликована «Записка о нуждах просвещения в России» - получившая известность под названием «Записка 342 ученых». Она была подписана 16 академиками, 125 профессорами и 201 доцентом. Впоследствии их общее число достигло 1500. Среди подписавшихся были академики, будущие представители от Академии наук в Государственном Совете: А.С. Лаппо-Данилевский,

С.Ф. Ольденбург, А.А. Шахматов, В.И. Вернадский и др. Позднее присоединил свою подпись и В.О. Ключевский».^[110]

Солидарность ученых, выраженная в содержании данной Записки и выражавшая мнение либерального большинства научного сообщества, стала носить тенденциозный к общественно-политическому объединению характер. Недовольство политикой государства, не только образовательной, но и правлением государства в целом, высказанное в «Записке 342 ученых», стала одним из основных факторов оппозиционного, от лево-центристского до крайне левого, объединения научного сообщества в начале XX в.^[111]

Выразителем настроений и политических взглядов научной интеллигенции стал Академический союз - первая всероссийская профессиональная политическая организация, объединявшая деятелей академической науки, а также профессоров и преподавателей высших учебных заведений. Решение о ее создании было принято незадолго до начала революционных событий 20 декабря 1904 г. на совещании профессоров в Петербурге. Члены Академического союза требовали глубоких преобразований в обществе. «Записка о нуждах просвещения в России» стала политической программой деятельности союза».^[112]

В мае Академический союз вошел в «Союз союзов»,^[113] но вскоре был вынужден выйти из его состава, так как занял умеренно-либеральную позицию в

политическом вопросе, довольствуясь Манифестом 17 октября. В то время как объединенная организация интеллигенции заняла более радикальную позицию, осуждая Манифест. Выйдя из состава объединенной организации интеллигенции, большинство представителей Академического союза слилось с только что созданной конституционно-демократической партией. Руководство Союза полностью вошло в эту партию, а В.И. Вернадский и С.Ф. Ольденбург стали членами ее ЦК.^[114]

Итак, образование и деятельность Академического союза говорит о повышении общественно самосознания деятелей научных учреждений Российской империи, об их политической зрелости. Академический союз стал представлять определенную угрозу для правящих кругов Российской империи в начале ХХ в. Как отмечал А.Е. Иванов, «в условиях отсутствия в стране элементарных гражданских прав, когда было затруднено «иное проявление политического недовольства, как через посредство университетов», эти выступления выглядели, чуть ли не покушением на прерогативы самодержавия».^[115] Однако, требования представителей науки, недовольных политикой правительства, не пошли дальше отстаивания своих корпоративных интересов, являясь, по существу, всего лишь оппозиционными демаршами. Деятельность интеллигенции в целом оказалось совсем бездейственным. К 1906 г. политическая работа Союза Союзов свелась к нулю, интеллигенция «ушла» из революции. Объединенная вокруг вышедшего в свет в конце марта 1909 г. сборника «Вехи» интеллигенция, призывала своих представителей заняться своей «непосредственной работой - развитием культуры, просвещением».^[116]

Вместе с тем, Академический союз, безусловно, представлял собой ту организационно-правовую форму объединения профессоров и академиков, по средствам которого последние отстаивали интересы научных корпораций и науки в целом. Войдя в состав партии народной свободы, наиболее активная часть академического сообщества и профессуры продолжала свою политическую работу, пытаясь влиять на политику государства Российской империи вплоть до падения монархии.

Важность союза ученых в рамках данного исследования видится, помимо прочего в том, что идеологически объединенная в рамках Академического союза, затем партии кадетов ученая корпорация обязывала своих сочленов придерживаться и проводить в жизнь определенной выработанной политической платформы. Как отметил Е.А. Иванов, «члены союза, заседая в советах учебных заведений, были связаны в своих решениях «платформой» этой организации и голосовали почти по всем вопросам, как один человек, или прямо по указанию союза, или просто, руководствуясь выработанными там воззрениями, подчиняясь партийной тактике».^[117] Этим и объясняется почти 100% либеральный, кадетский состав академической группы Государственного Совета, подчеркивающий непреходящее значение Академического союза для нашего исследования.

Еще одно заметное участие в начале XX в. представителей науки в делах государства прослеживается в период первой мировой войны, когда на второй план отошли недовольство политикой правительства. Общий враг временно сплотил оппозицию и сторонников действующей власти.

После вступления в войну России, ученые стали активными участниками внутренней жизни государства, которая спешно начала перестраиваться на военный лад. В целях координации деятельности правительства в сфере военного производства и его регулирования были созданы новые государственные органы. Среди них важное место занимают Особые совещания по обороне государства, непосредственное участие в которых принимали выдающиеся ученые, имеющие

богатый опыт общественно-политической работы в составе верхней палаты законодательного собрания страны: А.В. Васильев, С.Ф. Ольденбург. Участие представителей науки в Особых совещаниях выявляет очередную организационно-правовую форму взаимодействия ученых и государства начала XX в.

В организации обороны страны, в указанный период, большая роль отводилась науке. Уже в первый год войны ощущался острый недостаток средств ведения боевых действий. Видя тяжелое положение фронта, Академия наук организовывает Комиссию в своем составе основным направлением работы которой стали исследования в области естественных производительных сил страны (далее также КЕПС).^[118] В.И. Вернадский, который бессменно являлся председателем комиссии и стоял у истоков данной организации, считал, что выйти из войны без крушения можно лишь подъемом доступных производительных сил и усилением творческой и производительной работы населения. Ученые полагали, что необходимым условием успешной работы в этом направлении является взаимодействие, в рамках комиссии Академии наук, общества и правительства. Отсюда и состав КЕПС, в который, помимо выдающихся ученых, представлявших почти все ведущие отрасли естественных, технических и гуманитарных наук, вошли многие высокопоставленные государственные чиновники. Кроме того, на первом же расширенном заседании КЕПС 11 октября 1915 г. в состав Комиссии были привлечены и деятели высшей школы, а также научных обществ.

Таким образом, уже к концу 1915 г. КЕПС насчитывал 109 членов, а через год, в 1916 г. - 131 член. Из них 45 членов представляли органы государственного управления, в том числе: сотрудники пяти министерств (морского, торговли и промышленности, путей сообщения, финансов, народного просвещения), Центрального военно-промышленного комитета, Главного управления землеустройства и земледелия, Кабинета его Императорского Величества. В

составе КЕПС были представлены 10 научных и научно-технических обществ России. В таком виде, за исключением некоторых незначительных изменений, Комиссия просуществовала до 1930 года, когда на базе КЕПС был создан Совет по изучению производительных сил.

Особый интерес в работе КЕПС, исходя из временных рамок, обозначенных в данном исследовании, вызывает период деятельности комиссии во время первой мировой войны, связанный с обеспечением фронта и тыла стратегическим сырьем.

Благодаря составу комиссии деятельность КЕПС финансировалась разными правительственными учреждениями, заказы которых выполняла Комиссия. Xлопоты по финансовому обеспечению работы Комиссии возлагались на Совет КЕПС, который через руководство Академии наук обращался в высшие правительственные органы. Средства распределялись на Общем собрании КЕПС.

Никогда до этого в истории России деятельность всего ученого сообщества не была столь тесно связана с повседневными потребностями государства связанными с военным положением. Ученые всерьез взялись за научно­техническое обеспечение войны.^[119]

Абстрагируясь от результатов военных действий, следует подчеркнуть важность координированного подхода государства и науки к проблемам войны и, как следствие, создания и функционирования КЕПС. Мнения ученых по консолидации научных и технических сил России, принятие безотлагательных меры к тому, «чтобы объединить по возможности разрозненную деятельность отдельных ученых лиц и учреждений, работающих на нужды обороны, в целях придания всей этой работе большей стройности и системы», выражали основную деятельность КЕПС в период первой мировой войны.

Совместная работа ученых и ведомственных учреждений страны в составе КЕПС по мобилизации ресурсов, необходимых для обороны страны являлась,

пожалуй, самой заметной организационно-правовой формой взаимодействия науки и государства в период первой мировой войны, но не единственной.

В составе Военно-промышленного комитета трудились ученые Петроградского, Казанского университетов. Многие ученые решали задачи, связанные с обеспечением медико-санитарного обслуживания нужд фронта и тыла. С сентября 1914 г. функционировало Особое совещание из профессоров химии, медицины и фармакологии, образованное Министерством просвещения: его участники подготовили перечень медикаментов, которые могли быть изготовлены вузами. Все это свидетельствует о консолидации сил против врага, заметное место в которой занимает участие высших научных сил страны.

Возглавляемый В.Н. Ипатьевым Химический комитет (в котором работали ведущие химики страны) при Главном артиллерийском управлении занимался организацией производства взрывчатых веществ и фармацевтических препаратов, а также средств защиты. На вооружение русских войск поступили мокрый и сухой противогаз, который спас от гибели тысячи солдат.

Е.А. Чичибабин организовал и возглавил Московский комитет содействия фармацевтической промышленности, под патронажем которого разрабатывались способы производства аспирина, опия, морфия, кодеина, салола и фенацетина.^[120]

Таким образом, не с преувеличением будет сказано, что императорские высшие научно-учебные учреждения принимали самое активное участие в государственной жизни России не только в отдельно взятый нами период начала ХХ в., а во все время своего существования. Данные отношения, в зависимости от режима в стране, принимали различные организационно-правовые формы. На протяжении всей истории научно-учебных заведений они были вовлечены не только в разного рода отрасли жизни государства, но и непосредственно в его аппарат.

Прежде всего, следует отметить, что сами университеты, открытие которых прямым образом было связано с государственной службой, с формированием

образованных чиновников, представляли такую форму объединения ученых и образовательной политики государства.

Благодаря прочной связи представителей отечественной науки и государства, в России к моменту реформ начала XX в., была выработана богатая и вполне заметная практика их взаимодействия, в том числе и в составе законосовещательного Государственного Совета. Нехватка ученых в его составе была очевидна, и не раз становился предметом критики. Совет часто критиковали за то, что он не содержал достаточного числа лиц, соответствовавших столь высокому статусу данного учреждения, в том числе и представителей науки. «Необъяснимо, каким образом в составе Совета, который рассматривает государственную роспись и обсуждает законы, многообразно влияющие на экономические интересы страны, нет представителей экономической науки», - отмечал В.М. Устинов.^[121] Таким образом, расширенное их участие в Государственном Совете признавалось одним из основных его прогрессирующих элементов.

В силу того, что опыт Государственного Совета, несомненно, был учтен и взят в основу при разработке законодательства реформ, разработчики не могли обойти отечественный опыт участия в данном учреждении «знающих» людей в его составе. Таким образом, при выработке норм, регулирующих представительство науки в верхней законодательной палате Российской империи, нужно непременно учитывались как отечественный опыт, так и опыт Европейских стран, но не однозначное заимствование императорской Россией Западных парламентских «конструкций».

Различные формы взаимодействия ученых и российского государства приобретали и в самый тяжелый период для страны - во время первой мировой войны. Однако самой заметной формой отношений в указанный период остается законодательная деятельность представителей «первенствующих учреждений науки» в верхней палате парламента Российской империи. Корпоративное

представительство науки и вузовского сообщества в законодательном собрании Российской империи, безусловно, является новшеством в отношениях науки и власти, формально закрепленном в действующем законодательстве нашей страны.