Глава 4. Всемирный исторический процесс

9. Структура. Прежде чем представить наше видение всемирного исторического процесса, считаем необходимым изложить наше понима­ние ряда феноменов, в отношении которых можно констатировать суще­ственные расхождения во взглядах и подходах в современной науке.

10. Личность, адаптация, фиксация. Личность (индивид в социо­культурном контексте) является наиболее простым (удобным) для на­блюдения и описания субъектом истории. Распространены понятия «первобытный человек», «индустриальный человек» и пр. Bo всех дан­ных случаях речь идет, как правило, о типах личности в тех или иных пространственно-временных обстоятельствах.

Основными критериями типологии индивида являются возраст и пол (с данным обстоятельством связаны концепции матриархата и патриарха­та, представления о ранних эпохах как о «юности» человечества и т. д.).

Взрослость как биосоциальная и психологическая зрелость (дееспо­собность) является одним из фундаментальных правовых понятий. Наибо­лее типичной биологической характеристикой взрослости является спо­собность к участию в продолжении рода. B психологии нет единого под­хода к определению критериев психологической зрелости. Ha наш взгляд, наиболее глубоким является подход, тесно связывающий зрелость с поня­тием интровертированности (К. Леонгард) и самоактуализации (А. Маслоу).

Понятия «экстраверсия» и «интроверсия» были введены К.-Г. Юн­гом, однако в дальнейшем, в трудах различных психологов (Г. Айзенка, в советской литературе и пр.), первоначальное содержание данных поня­тий претерпело значительные, принципиальные изменения. Так, можно встретиться со следующими утверждениями: «...экстравертам свойст­венна... общительность, социальная адаптированность... Для интровер- тированного типа характерны... необщительность, замкнутость, социаль­ная пассивность... затруднение социальной адаптации»[12]. Аналогичные интерпретации (напрямую связывающие экстраверсию - интроверсию с социальной адаптивностью и темпераментом) несовместимы с оригиналь­ными концепциями К.-Г.

К. Леонгард рассматривает интровертированность как возрастной фе­номен, обладающий у мужчин более высокой степенью выраженности:

«В период полового созревания у человека происходит переход от экстраверти- рованности к интровертированности...

B моем представлении эти понятия тесно связаны с периодом переходного воз­раста. т. e. с периодом формирования у ребенка психики взрослого человека...

Ребенок экстравертирован: он обращен к процессам, воздействующим на его чувства, и реагирует на них соответствующим поведением, мало раздумывая. Взрос­лый, по сравнению с ребенком, интровертирован: его гораздо меньше занимает окру­жающее, внешний мир, реакции его гораздо менее непосредственны, он имеет обык­новение предварительно размышлять над поступком. При экстравертированности в мыслях и в поведении преобладает мир восприятий, при интровертированности - мир представлений... Для экстравертированного человека характерно проявление чисто внешней активности, не зависящей от мыслительных процессов, т. e. значи­тельно большая импульсивность поведения: эта черта также сродни детской психо­логии. Нерешительность интровертированного человека связана с усиленной работой мысли, но, несмотря на это, он менее способен ощутить радость в связи с принятием решения... Я согласен с Юнгом, когда он говорит: “Экстравертированные натуры ориентируются на данные конкретные факты, интровертированный человек выраба­тывает собственное мнение, которое он как бы “вдвигает” между самим собой и объ­ективной данностью”.

Я считаю мыслительную работу естествоиспытателя экстравертированной лишь в тех случаях, когда его деятельность носит характер собирания, коллекциониро­вания. Чем больше он мысленно перерабатывает наблюдаемое, тем более его психи­ческая деятельность приближается к плану интроверсии. Философу же, разрабаты­вающему определенные идеи, я приписываю только интровертированный характер умственной деятельности даже в тех случаях, когда ход его мысли основывается на объективных источниках или фактах.

B детском возрасте экстравертированность у обоих полов имеет одинаковую форму выражения. B отроческом возрасте поворот к интровертированности у маль­чиков носит значительно более резкий характер, чем у девочек... Вследствие этого различия нельзя одинаково расценивать акцентуированную экстравертированность и интровертированность у мужчин и у женщин. To, что для женщины является нор­мой, для мужчины - экстравертированность, и наоборот, то, что у мужчин следует считать нормой, у женщин надо рассматривать как интровертированность»[13].

К.-Г. Юнг более жестко ограничивал содержание интровертирован­ности как формы психической активности, сводя его к творческому (субъективно-рефлексивному) мышлению:

«Нельзя отрицать в подобных случаях, что' идея берет свое начало в неясном и сумрачном символе. Такой идее присущ некий мифологический характер: в одном случае эту идею истолковывают как проявление оригинальности, в другом, худ­шем, - как чудачество. Дело в том, что архаический символ для специалиста (учено­го), незнакомого с мифологическими мотивами, всегда кажется завуалированным...

B процессе практического мышления у коммерсанта, техника, естествоиспыта­теля мысль не может не быть направлена на объект. He столь ясной представляется картина там, где речь идет о мышлении философа, занимающегося областью идей. B этом случае необходимо прежде всего установить, не являются ли данные идеи лишь абстракциями, возникающими в процессе познавания некоего объекта. Если это так, то соответствующие идеи представляют собою не что иное, как общие понятия высшего порядка, включающие в себя некую сумму объективных фактов. Если же идеи не есть абстракции из непосредственно полученного опыта, то также следует установить, не переняты ли они откуда-либо по традиции и не заимствованы ли из окружающей интеллектуальной среды. Если да, то и эти идеи относятся к категории объективной данности, а тем самым и это мышление надо будет признать экстравер- тированным»[14].

Таким образом, интровертированность, психологическая зрелость, мужественность, творчество представляют связанные между собой фе­номены.

К. Леонгард солидарен с К.-Г. Юнгом в определении характера адап­тации экстраверсия - интроверсия:

«Если я (К. Леонгард. - 3. E., А. E.), несмотря на расхождения во мнениях с Юн­гом, пользуюсь его терминологией, то это происходит по двум причинам. Во-первых, в медицинской психологии эти термины укоренились больше в том значении, кото­рое приписывается им мною. Во-вторых, при практическом подходе к вопросу не наблюдается столь большого расхождения, как в области теории. Чем конкретнее примеры, приводимые Юнгом, тем больше я склонен с ним согласиться. Например, Юнг пишет: “Один человек, только услышав, что на улице холодно, тотчас же броса­ется надевать пальто, другой считает это излишним из тех соображений, что “нужно закаляться"; один восхищается новым тенором по той причине, что все “на нем по­мешаны”, другой вовсе им не восхищается, но не из тех соображений, что он ему не нравится, а потому, что глубоко убежден: если все чем-то восхищаются, то это со­всем еще не значит, что данное явление заслуживает восхищения; один покоряется существующим обстоятельствам, ибо, как показывает его опыт, что-либо другое все равно невозможно, другой же уверен, что пусть такой результат был уже тысячу раз, но тысяча первый случай может повернуться по-иному”. Эти противоположные типы поведения я рассматриваю под тем же углом зрения, что и Юнг»[15].

Здесь понятие адаптации необходимо понимать широко, как ответ на любой вызов, реакцию на фрустрацию. Фрустрация в данном контексте - ситуация нарушения психологической устойчивости, гомеостаза.

Итак, упрощенно, интровертированность означает самостоятельность и наличие собственного суждения (но не заданную реакцию «напере­кор», отрицание, как иногда понимают особенности психологии переход­ного периода). Характер же «экстравертированной» социальной адапта­ции можно определить через категорию «ассимиляция» (через механизм «подстройки», копирования), «интровертированной» - «инкорпорация» (в социальном плане индивид «вдвигает», инкорпорирует себя в социум).

Сочетание интровертированности и гипоманиакальности (по К. JIe- онгарду), что в советской психологии соответствует гипертимности, об­разующее жизнерадостный, общительный тип личности с организатор­скими способностями, тягой к новому и вместе C тем CO СКЛОННОСТЬЮ K глубокому осмыслению действительности, эпизодической потребностью в уединении, «интровертированным образом мыслей»[16], практически совпадает с описанным феноменом «самоактуализирующейся личности» у А. Маслоу. Так, А. Маслоу предлагает некоторые модели поведения, ведущие к самоактуализации, фактически представляющие наставления по интроверсии:

«Вот пример первого простого шага к самоактуализации, который я иногда предлагаю своим студентам. Когда их угощают вином и спрашивают, как им это ви­но понравилось, можно поступать различным образом. Первое, что я советую - это не смотреть на этикетку бутылки. B этом случае вы не будете пользоваться этой воз­можной подсказкой для того, чтобы определить, нравится ли вам это вино или нет. Далее, я советую закрыть глаза, если это возможно, и “затаить дыхание”. Теперь вы готовы всмотреться внутрь себя, отключиться от шума внешнего мира, попробовать вкус вина на свой язык и обратиться к “Верховному Судье” внутри себя. Тогда и только тогда вы сможете сказать: “Мне оно нравится” или “Мне оно не нравится”. Полученное таким образом определение сильно отличается от обычной фальши, ко­торой мы всегда в таких случаях предаемся...

Само слово “самоактуализация” подразумевает наличие Я, которое может актуа­лизироваться. Человек - это не tabula rasa и не податливый воск. Он всегда уже есть нечто, по меньшей мере некоторая стержневая структура...

Человек не может сделать хороший жизненный выбор, пока он не начинает при­слушиваться к самому себе, к собственному Я в каждый момент своей жизни, чтобы спокойно сказать: “Нет, это мне не нравится”. Для того чтобы высказывать честное мнение, человек должен быть отличным, независимым от других, должен быть нон­конформистом» [17]

Помимо качественной характеристики адаптации следует выделить и динамическую, определяющую устойчивость психологической реакции во времени и на воздействие среды, то есть волю как фиксацию.

Наличие фиксации на определенной деятельности, идее выделяется А. Маслоу в качестве основополагающей черты самоактуализирующейся личности:

«Самоактуализирующиеся люди, все без исключения, вовлечены в какое-то дело, во что-то находящееся вне них самих. Они преданы этому делу, оно является чем-то очень ценным для них - это своего рода призвание, в старом, проповедническом

смысле слова. Они занимаются чем-то, что является для них призванием судьбы и

что они любят так, что для них исчезает разделение “труд - радости”. Один посвяща-

“ 20 ет свою жизнь закону, другой - справедливости, еще кто-то - красоте или истине» .

Воля как фиксация, интерпретируемая как упорство, выдержка, вера и т. д., вследствие нейрофизиологических особенностей сильнее прояв­ляется также у мужчин, представляя, по сути, полоспецифичный при­знак. Более того, волю необходимо рассматривать в качестве важнейше­го видоспецифического признака человека.

Указанные нейрофизиологические особенности позволяют при высо­кой степени фиксации на определенной активности изменять характер жизнедеятельности организма, тем самым создается эффект «погружен­ности в работу», «фанатизма» и пр., что первоначально обусловлено, по всей видимости, необходимостью полной сосредоточенности в палеоли­тической охоте, позволяющей игнорировать (ослаблять субъективное восприятие) усталость, травмы и т. п.

Таким образом, на наш взгляд, возможно определение интровертиро- ванного, волевого индивида в качестве биосоциально здорового и зрело­го, то есть в качестве биосоциальной же нормы. B дальнейшем для обо­значения данной категории индивидов будет употребляться понятие «сильная личность». Именно с указанным пониманием сильной личности связан феномен власти-силы.

Мы подробно остановились на данных вопросах с тем, чтобы показать очевидные связи между некоторыми феноменами и постараться избежать распространенной ошибки многих историков и философов, с легкостью вводящих новые термины, касающиеся личности (харизма, пассионар- ность и пр.), без предварительного анализа научного инструментария пси­хологии. K примеру, пассионарий может быть определен как социабель- ная, интровертированная и волевая личность, так же как и харизматиче­ская либо, как было показано выше, - самоактуализирующаяся.

Следует указать и на соотношение в европейской мысли феномена интровертированности с философией экзистенциализма. Собственно, экзистенция и есть акт интроверсии. «Бунтующий человек» А. Камю, «свободный человек» Ж.-П. Сартра, по сути, все индивиды в момент ин­троверсии, переживающие «бытие в мире», вернее утверждающие «себя в мире» (переход от экстраверсии к интроверсии как переход от «бытия в мире» к «я в мире»). Так, согласно А. Камю: «Что такое бунтующий человек? Это человек, который говорит “нет”. Ho, отказываясь, он не отрекается: это также человек, который изначально говорит “да”. Раб, подчинявшийся приказам всю свою жизнь, вдруг находит новую ко­манду неприемлемой... Бунтарство порождает, пусть смутно, осозна­ние, осеняющее понимание того, что в человеке есть нечто, C чем OH MO-

71

жет, хотя бы временно, идентифицироваться...» ; согласно Ж.-П. Сар­тру; «По появлении человека среди бытия, его “облекающего”, открывается мир. Ho исходный и существенный момент этого появления — отрицание»2'. Наконец, обусловленность творчества и существования; «В этой вселенной единственным шансом укрепиться в сознании, зафиксировать в нем

u 73

свои дерзания является творчество! Творить - значит жить вдвойне»” .

Понимание рассмотренных феноменов необходимо для формирова­ния адекватного представления о психологическом механизме историче­ских процессов. K примеру, можно встретить утверждение 0 том, что концепция А. Вебера (относительно роли кочевников в Осевом времени) имеет существенные изъяны, причем «главный из них - неспособность объяснить творческие, созидательные импульсы Осевой эпохи. Многое остается непонятным, тайной, например: война, кровь, трагедия и... творчество»[18]. Между тем, как следует из вышеизложенного, А. Вебера можно упрекнуть единственно в том, что он не раскрыл очевидную для него (и в целом для немецкой мысли, начиная с Ф. Ницше и О. Шпенгле­ра) связь между взрослением, мужественностью и творчеством.

Важно также, что психологическая зрелость, выражающаяся в твор­ческом мироощущении, формировании системы лояльностей (ценно­стей), является биосоциальной нормой, потенциальной возможностью развития каждой личности. «Творческое меньшинство» - это не узкоог­раниченная категория индивидуумов, наделенных природой неким осо­бым талантом, а функциональный феномен, означающий, что конкрет­ные временные и социально-культурные условия не препятствовали формированию сильной личности.

B целом методической, на наш взгляд, является сентенция А. Маслоу о том, что «человеческая история - это хроника попыток подрыва авто­ритета человеческой природы. Ee наивысшие возможности практически всегда недооценивались. Даже в тех случаях, когда “хорошие экземпля­ры” - святые, мудрецы, великие лидеры - были доступны для изучения, слишком часто срабатывало искушение приписывать их достижения не человеческой природе, а сверхъестественному дару, которым они наде­лены»[19] (что само по себе представляет выражение экстравертированной, даже инфантильной мысли, сравните: «...благодать нисходит на челове­ка откуда-то, во всяком случае извне»[20]). B контексте истории государст­ва и права Башкортостана показательной в данном отношении является интерпретация феномена башкирских войн-восстаний XVII-XVIII веков. Социально-экономический анализ (указания на лидерство традиционных элит, нарушение экономических и иных прав башкир) неспособен объяс­нить ни частоту, ни характер феномена (царско-имперское правительство изымало земли, христианизировало, эксплуатировало и другие, в том числе соседние башкирам, народы, что не вело, тем не менее, к подобно­му результату). Лишь обращение к концептуальной системе башкир по­зволяет выявить регулятивную роль таких лояльностей (ценностей), как «свобода», «народ», «государство» и т. д., которые в юридическом плане находили выражение, в частности, в концепции «свободного вассалите­та». При психологическом же дискурсе необходимо отметить следую­щее. Башкиры столь героически и со столь большими для себя жертвами вели борьбу не потому лишь, что «свободолюбие» является чертой на­ционального менталитета (можно любить свободу, демократию и пр., будучи политически пассивным), а потому, подчеркнем, что националь­ная культура формировала сильную, свободную и творческую личность. Быть свободным и обладать позитивным отношением к идее свободы - это различные феномены, только совокупность первого и второго объяс­няет башкирские войны-восстания.

11. Агрессия, ранг, иерархия в этологии. Широко употребляемые в этологии категории «агрессия», «ранг», «иерархия» были определены как антропоморфизмы (см.: 8. Биосоциальное в праве). Данные понятия в естествознании обладают известной казуальной описательной ценно­стью. Очевидно, что указанные феномены актуальны только в человече­ском сознании и потому не могут рассматриваться в качестве информа­тивной реальности в том случае, когда речь идет о животных. Соответст­венно недопустимо рассматривать «агрессию» и т. п. в животном мире и «агрессию» и т. п. в человеческом обществе как однопорядковые катего­рии. B целом мы считаем необходимым отказаться от употребления этих категорий в гуманитарных исследованиях при привлечении данных это­логии, сравнительной психологии и прочих в отношении животного ми­ра и в отношении человека, помимо оговоренных случаев.

Понятие «агрессия» рассматривается в этологии чрезвычайно широ­ко (факты межвидовой борьбы, не обусловленной пищевой потребно­стью; активной защиты, в том числе «травли» хищников; охоты, не свя­занной с непосредственно-временной пищевой потребностью; «внутриви­довой агрессии», в том числе «брачных турниров», охраны территории, «рангово-иерархической» борьбы), что во многом связано с работой но­белевского лауреата К. Лоренца «Агрессия»[21] (по всеохватывающей ха­рактеристике, лоренцская «агрессивность» уступает, пожалуй, только фрейдистской «сексуальности»). При этом четкие критерии, разграничи­вающие агрессивное поведение и иные формы поведения, агрессию как поведение и агрессию как инстинкт, агрессию как потребность, в этоло­гии либо сравнительной психологии не определены. Мы разделяем точку зрения, что термин «агрессия» «неудовлетворительный и требует заме­ны»[22]. Более того, на наш взгляд, недопустимо объединять под одним понятием различные по генезису и функциям психофизиологические комплексы.

Формы активности, рассматриваемые исследователями как агрес­сивные по тем или иным причинам, следует разделить на группы, свя­занные, во-первых, непосредственно с самосохранением (в том числе «активно-наступательной» формой), далее, с деятельностью по добыче пищи, наконец, с социальным взаимодействием. Социальный способ жизнедеятельности возник позже индивидуальной адаптации, потому в эволюционном отношении можно наблюдать генезис социального взаи­модействия от простейших (половое размножение, материнство) к более сложным формам (групповое взаимодействие). При данном подходе ка­тегории «внутривидовая агрессия», «ограничение агрессии» (как и «аг­рессия» в целом) теряют свой эволюционно-биологический смысл. Воз­никла и развивалась не агрессия (потребность в агрессии, формы ограни­чения агрессии), направленная против представителей своего вида, «в целях» внутривидового отбора, а социабельность - разнообразные психофизиологические комплексы, основанные на выделении (распозна­вании) из всей массы объектов окружающей среды тех, с которыми воз­можна (необходима) та или иная форма социального взаимодействия. K примеру, волк высокоорганизованный вид не потому, что из-за «огра­ничения агрессии» самцы никогда не атакуют самок (упрощенно: «хотят, но сдерживаются»), а поскольку развитие социабельности привело к то­му, что самки не воспринимаются как объект атаки. «Агрессивные» же виды - это, прежде всего, менее социабельные и, как правило, более примитивные. Очевидно, что если животное хорошо вооружено, а соци­альные комплексы слаборазвиты, то оно будет руководствоваться цели­ком потребностями самосохранения либо пищевыми по отношению к представителям своего вида так же, как и других видов. Таким обра­зом, нельзя рассматривать агрессию в качестве «большого инстинкта» либо потребности.

Категория «агрессия» зачастую употребляется в этологии в связи с понятиями «ранг» и «иерархия». Более «агрессивные» («настырные», «упорные» и т. д.) особи добиваются более высокого «ранга» в «иерар­хии» группы у социальных животных, что рассматривается как прообраз отношений власти-подчинения в человеческом обществе. Однако живот­ные не «распознают» «ранг», «порядок клевания» - это не более чем по­рядок клевания. Порядок приема пищи, функциональное лидерство в той или иной ситуации, форма социального взаимодействия не находятся у социальных животных в прямой зависимости друг от друга (показа­тельно, что К. Лоренц на основании порядка приема пищи и участия крыс в размножении полагал, что «в крысиной стае иерархии не сущест­вует»[23]), несмотря на случаи казуального совпадения. Безусловно, одни животные в группе здоровее и сильнее, другие - слабее, очевидно, более сильные будут доминировать при приеме пищи и размножении (но не всегда, как было показано на примере крыс). Тот факт, что и у животных победителем в конфликтах оказывается иногда немного физически более слабая, но обладающая «бойцовскими качествами», «агрессивная», «упорная» особь, указывает лишь на роль психологической (нейрофи­зиологической) силы и здоровья. Таким образом, социальные животные не ранжированы и не обладают иерархией в тех значениях, которые употребляются при описании человеческого общества.

12. Homo sapiens sapiens в окружающем мире. Первые находки следов человека современного типа (неоантроп) относятся приблизи­тельно к 40-му тысячелетию до н. э. История же орудийной деятельности насчитывает как минимум 2 (4-6) млн лет[24]. Homo erectus (-1,6 млн - 200 тыс. лет до н. э.) систематически использовал огонь, изготовлял та­кие орудия, как копья с каменными наконечниками, охотился и убивал крупных животных (бизонов, носорогов и т. д.), в том числе представи­телей собственного вида, и, по всей видимости, владел речью; Homo sapiens neanderthalensis (-200-30 тыс. лет до н. э.) устраивал ритуальные захоронения и использовал культово-символические артефакты (костя­ные амулеты, куски окиси железа, порошок марганца)'1. Из вышеизло­женного следует, что современный человек не является непосредствен­ным участником тех изменений, которые оказали решающее влияние на развитие человечества в целом - палеолитической революции. Соответ­ственно о «первобытном» человеке в значении «естественный», «не за­тронутый» культурой (цивилизацией), говорить невозможно - современ­ный человек с момента своего эволюционного становления представляет биологический вид, отличающийся от большинства других как по сугубо морфологическим показателям (относительный объем мозга, прямохож­дение, круглогодичная сексуальность и др.), так и характером адаптации (орудийно-материальная деятельность). Таким образом, современный че­ловек (Homo sapiens sapiens) вступил в окружающий мир, будучи наслед­ником культуры, которая насчитывает миллионы лет развития и которая, надо полагать, оказала свое влияние на эволюцию человека как вида.

13. Палеолитическое общество. Человечество в палеолите пред­ставляло собой совокупность небольших групп охотников и собирателей (в среднем в 20-30 человек) с более или менее устойчивым членством и территорией.

Малая численность групп была обусловлена объективными причи­нами (нехватка пищи), и хотя продолжительность жизни была невысокой (модальная продолжительность в древнем и среднем каменном веке была равна 26 годам)[25], большая часть подрастающего поколения была вынуж­дена по мере взросления покидать родительский коллектив. И в первую очередь уходили или изгонялись молодые мужчины (таким образом, пресечение инцеста осуществлялось вследствие биосоциальной практи­ки, являвшейся продуктом эволюции; о «сознательном» же введении за­прета инцеста, якобы ставшего основой «социокультурного начала»[26], тем более приведшего к формированию «особых групп людей», обеспе­чивающих соблюдение запрета инцеста и обмен женщинами - как «древнейший элемент новой, зарождающейся государственной структу-

34

ры» , а также о возникновении экзогамии и экзогамных «родов» приме­нительно к указанному периоду говорить не приходится)[27]. B дальней­шем они, по всей видимости, объединялись в мужские союзы и предпри­нимали необходимые действия для создания полноценной группы.

Homo sapiens sapiens - один из наиболее социабельных видов (то есть высока мотивационная сила и разнообразие социальных психофизиологи­ческих комплексов), что предопределяет широкие возможности социаль­ной организации. Часто первичный коллектив именуется как «первобыт­ное стадо», что верно в отношении биосоциальности человека, но не верно в контексте существования беспорядочных отношений внутри группы ли­бо обусловленности данных отношений сугубо биосоциальными факторами.

Принципиальным является понимание, каким образом социокуль­турная деятельность отразилась на организации палеолитического обще­ства. Постоянное использование орудий вело к минимизации открытых конфликтов между взрослыми членами группы охотников. Поэтому, первым следствием искусственной материальной вооруженности (как биологический вид Homo sapiens sapiens слабовооружен) является воз­никновение феномена ранга. Ранг - это категория организации социума, выражающаяся в определении характера взаимодействия с индивидом в зависимости от его ранга. Простейшая структура подразумевает два ранга: вооруженные (способные к использованию орудий) и невоору­женные члены группы. Поскольку мужчины могли создавать и использо­вать орудия, недоступные для женщин, а взрослые в целом - для детей, то первые ранги, по существу, гендерные (половозрастные в социокуль­турном контексте) ранги. Сильные и творческие натуры создавали все новые образцы артефактов (одежда, орудия, украшения) и образцы пове­дения (техники изготовления орудий, охоты и пр.), механизм социальной адаптации предопределял стремление остальных к копированию указан­ных достижений, тем самым обеспечивалось распространение социо­культурных навыков и практик, прогресс человечества в целом. Вторым следствием высоковооруженности следует признать тенденцию к усиле­нию парных взаимоотношений в сексуальной сфере. Наконец, третьим следствием является возникновение феномена функционального лидер­ства. Лидерство выражается в том, что индивид в той или иной конкрет­ной ситуации следует указаниям лидера, несмотря на то, что последний обладает с ним одинаковым рангом. Подчеркнем, что лидерство исклю­чает использование форм взаимодействий, нехарактерных для предста­вителей одного ранга (лидерство возможно только в пределах одного ранга). Поскольку взаимоотношения членов группы длились, как прави­ло, с детства, то и функциональное лидерство формировалось и видоиз­менялось в течение всего данного времени. При возникновении кон­фликтных ситуаций механизмом решения служил поединок.

Надо полагать, что лидеры групп определяли маршруты передвиже­ний, организовывали защиту территории, совместную охоту и т. д. Лиде­ры же занимали преимущественное отношение и в сексуальной сфере (прежде всего вследствие действия биосоциальных норм, в том числе сексуальной субъективной привлекательности для противоположного пола, а не «квазидоговора» либо механизма реципрокности).

Следует отметить, что представления об эгалитарном характере пер­вобытных отношений[28], уравнительном распределении и потреблении пищи, реципрокности как универсальном механизме организации, осно­ванные на наблюдениях за некоторыми обществами - «изолянтами», не

37

отвечают современным представлениям науки . Сложно вообще одно­значно констатировать наличие феномена «распределение», в данном случае лишь ранговые взаимодействия «накладывались» на биосоциаль­ный механизм «порядка клевания».

Как было отмечено, палеолитическое общество - это, прежде всего, общество молодежи, внешне активное и с высокой внутренней динами­кой структуры и управления. Очевидно, что группы охотников, зани­мающиеся массовой загонной охотой, отличались от групп собирателей моллюсков и т. д. Соответственно, следует полагать, имели место раз­личные формы организации управления, которые можно выделить в две. B первой, которая, как правило, складывалась в относительно безопасной и благоприятной окружающей среде, группа в целом носила относитель­но неустойчивый характер, возглавлял ее единственный лидер. При угро­зе внешней опасности, которая существовала, к примеру, в открытых саваннах или степях, группы носили более многочисленный и устойчи­вый характер, внутренняя организация также была более структуриро­ванной (наличие мужских «союзов»), имелось несколько лидеров. Тем самым обеспечивалась большая эффективность группы в целом.

14. Концептуально-информационная система: ранги. Крайне сложно адекватно реконструировать характер концептуального управле­ния палеолитического общества. Очевидно лишь, что оно также неук­лонно и постоянно развивалось как элемент антропосферы. Повторим, на наш взгляд, недопустимо реконструировать «первобытное мышление» либо мировоззрение на основе анализа обществ - «изолянтов», по на­стоящее время обладающих аналогичной историческому палеолитиче­скому обществу материально-технической базой. Современные «палео­литические» общества - не «застывшие» во времени копии исторических палеолитических обществ, а результат длительного развития данных об­ществ в особых условиях.

Следует полагать, исторический палеолитический человек большую часть времени был «погружен» в окружающий мир («внутренний моно­лог» был редок), мышление по большей части носило ситуативный, син­кретичный характер, такие сложные представления, как собственное «я», понятие об индивидуальной смерти и т. п., еще не сформировались. Практику же ритуальных захоронений необходимо рассматривать как генетически восходящую к биосоциально обусловленным реакциям на гибель члена группы, а не как свидетельство о наличии представлений о загробном существовании.

Однако, как было выше указано, можно с достаточной уверенностью констатировать возникновение в палеолите таких информативных кате­горий организации социума, как ранги. K сожалению, после Ф. Энгельса исследователи не проявляли особый интерес к историческому анализу категориального аппарата системы родства. Ha наш взгляд, тот понятий­ный аппарат, который рассматривался как первоначально адекватно от­ражающий семейно-брачные (сексуальные) отношения, в действительно­сти же служил для организации всего социального пространства, то есть ранговой системы (носящей, по существу, как было отмечено, гендерный характер).

Так, башкирская система родства знает следующие мужские катего­рии (по нисходящей по старшинству): ana (бабай, абзый, абзан), агай, кусты,ул (родственник старше отца, старший брат, младший брат, сын), которые охватывают всех без исключения кровных родственников, то есть аналогична гавайской системе в отношении универсальности. Одна­ко вывод об указанной системе как об аргументе в пользу группового брака был бы неверен. Прежде всего, необходимо учитывать, что в эпоху возникновения в языке указанных категорий когнитивная связь между половым актом и рождением, тем более отцовство не осознавались. Атай (отец) - позднейшее понятие, возникшее после осознания связи между половым актом и рождением - am (стрелять), и прямо связанное с социа­лизацией - атай (называет). Соответственно категории первоначально отражали не систему родства, а объективную ранговую систему и лишь в дальнейшем получили свое кровно-родственное содержание. Следует отметить совпадение мужских и женских категорий: ana - апай, бабай - абей, что свидетельствует в пользу вышесказанного. При этимологиче­ском анализе можно проследить, что корни «высших» рангов связаны с орудийной деятельностью, а «низших» - с характерным социальным взаимодействием. Так, аг-ай - старший брат и аг-ас - дерево; возможно, an-a и h-аб - рукоять, аб-ай - осуществляющий заранее продуманную деятельность. Далее, кус-ты - младший брат и куш - присоединять, при­казывать, поручать, называть. Ho наиболее ярко в пользу ранговой при­роды системы родства свидетельствуют категории ул - сын и кыз - дочь. Собственно первое (основное) значение слова ѵл означает категорию третьего лица, что можно было бы проигнорировать как совпадение, ес­ли бы кыз не означало соответственно и девочку, девушку вообще (ср.: кызыл - красный, кызыу, в том числе псих., - горячий, кызганыу, псих., - состояние, связанное с невозможностью исполнения желания). Таким образом, применение первоначально универсальных ранговых (рангово­гендерных) категорий с развитием общества было сужено, и кровно­родственное содержание стало ведущим лишь много позднее. Соответст­венно поныне распространенная в литературе категория «групповой орак» не обладает адекватным содержанием.

Тем самым, с одной стороны, реконструкция брачных отношений односторонне, через результат развития категориального аппарата сис- і емы родства, невозможна. C другой - следует признать информативную действительность ранжированности палеолитического общества.

15. Неолитическая революция, земледелие и демилитаризация.

I Іосле неолитической революции, означавшей выход человека за рамки его естественной экологической ниши, все же есть основания полагать, что первое время сохраняла силу инерция палеолитических отношений. Скотоводство возникло несколько позднее земледелия, поэтому перво­начально необходимо рассмотреть генезис земледельческих общин.

B социальной сфере это означало то, что с возникновением оседлых поселений, резкого возрастания численности населения исчезли внешние препятствия, мешающие мужчинам и по достижению зрелости оставать­ся в родительской общине. Тем не менее возмужание по-прежнему озна­чало уход (изгнание) молодых мужчин из родительской общины вслед­ствие неизбежных при высокой концентрации населения конфликтов. Сюжет ухода (изгнания) героя из родной общины, связи взросления її ухода (изгнания) относится к наиболее древнейшим, многократно вос­производимым первыми мифами и позднейшей литературой в различных культурах мира.

Таким образом, мужчины первоначально являлись лишь временными

38

жильцами, входя в жилище женщины и тем самым и в общину . Ha ос­нове исследования огромного этнографического материала Дж. Фрэзер пришел к тем же выводам: «Престолонаследие в Риме, а возможно, и во псем древнем Лациуме подчинялось правилам, которые выработало пер­вобытное общество во многих частях мира: экзогамии, матрилокально- сти поселения и счету родства по женской линии»[29]. Археологические чанные по наиболее древним поселениям показывают преобладание предметов женского культа в жилищах, что первоначально и послужило причиной возникновения гипотезы о матриархате как этапе истории че­ловечества (например, раскопки в Чатал-Гуюке)[30]. Дома большинства поселений Древности предназначались или для одной пары, или же де­лились на комнаты. И хозяйкой жилища, очага всегда являлась женщина.

Первоначальное жилище - это не столько жилище еще не оформившейся семьи, сколько жилище женщины.

Однако в обществе земледельцев начались процессы, которые в дальнейшем оказали решающее влияние на характер общества. Земле­делие как род деятельности в отличие от охоты не требует орудий, кото­рые могут быть использованы, в том числе, и для нападения либо защи­ты. Таким образом, с переходом к земледелию обозначилась тенденция к демилитаризации более или менее значительной части общины, в том числе мужчин. Далее, очевидно, что далеко не все, а со временем все меньшее число мужчин покидали родительскую общину: многие выби­рали социальную адаптацию через подстройку к существующим лиде­рам. По всей видимости, лишь наиболее психологически сильные моло­дые мужчины покидали месторождение. B совокупности указанные из­менения означали, что невооруженные, слабосильные мужчины стали идентифицироваться в рамках низшего, по существу, «детского» ранга. To есть в земледельческих обществах относительное количество пред­ставителей высшего, «вооруженного», «взрослого» ранга неуклонно со­кращалось, а низшего - росло. Соответственно взаимоотношения между носителем высшего ранга и в физическом (возрастном) отношении рав­ного, но обладателем низшего ранга определялись именно рангом (были неравными). Таким образом, возникли условия для кардинального разде­ления форм деятельности в ранней земледельческой общине и, как будет показано ниже, для объединения общин в первые протогосударства.

16. Внешние и внутренние детерминанты в генезисе протогосу­дарств. Предельно упрощенно вопрос формулируется следующим обра­зом: возникли ли первые в истории человечества протогосударства (ус­тойчивые формы надобщинной интеграции) в результате завоевания и объединения первых земледельческих общин обществами первых ското­водов либо земледельческие общины обладали собственным потенциа­лом и самостоятельно без внешнего воздействия сформировали первые протогосударства?

Наиболее известным (в русскоязычной литературе больше ссылаются на труды Л. Гумпловича)[31] представителем первой точки зрения является Альфред Вебер (брат М. Вебера). C немецкой прямолинейностью А. Ве­бер утверждает, что прогресс был осуществлен «посредством образова­ния слоя свободных кочевых народов над хтоническим земледельческим крестьянским населением, над этими крестьянами, которые, начиная с 3600 г. до н. э., были государственно организованы проходящими вол­нами скотоводческих племен...»[32]. B целом мы разделяем данный под­ход. Анализ участия скотоводов в организации первых протогосударств будет дан ниже.

Сторонники эндогамной версии генезиса государства, как правило, предлагают гипотезы, основанные на действии уже на межобщинном уровне механизма реципрокности (в предельном случае, универсализа­ции потлача как инструмента ранговой конкуренции лидеров соседских общин)[33]. Суть гипотезы состоит в том, что лидеры общин мобилизуют ресурсы родной общины и, устраивая мероприятия с щедрым угощением и раздачей ресурсов, приглашают на них соседей, которые в дальнейшем вынуждены либо адекватно ответить, либо согласно механизму реци­прокности признать «главенство» устроителей.

Необходимо отметить следующее. Во-первых, хотя, безусловно, пар­ные брачные ячейки уже присутствовали в первых общинах земледельцев, в том числе и как хозяйственные единицы, однако «прочных семейно­клановых групп» еще не было и быть не могло, поскольку отсутствовала патролинейность родства, которая, в свою очередь, не могла возникнуть вследствие спорадического промискуитета. Соответственно вызывает обоснованное сомнение уже возможность лидера обеспечить хозяйствен­но-экономическую мобилизацию членов общины. Гипотетически, лидер, конечно, мог «стремиться к максимализации экономической функции своего коллектива»[34], но остальные члены общины, особенно представи­тели низших рангов, не обладали собственной мотивацией в указанной деятельности (в качестве иллюстрации можно привести хрестоматийную реакцию крестьян на увеличение жалованья в эпоху «раннего капита­лизма»), Без опоры же на верный клан лидер не мог, особенно имея в виду постоянное наличие как внутренних, так и внешних конкурентов на занимаемую позицию, активно использовать ресурсы общины на ука­занные нужды.

Во-вторых, исследователи института потлача специально подчерки­вали уникальность классического потлача (как «типичной, но относи­тельно редкой формы тотальных поставок»): по замечанию М. Mocca «более углубленные исследования сейчас обнаруживают значительное число промежуточных форм между таким обменом с ожесточенным со­перничеством и уничтожением богатств, как на северо-западе Америки и в Меланезии, и другими, с соревнованием более умеренным, в которых стороны состязаются в подарках; так мы соперничаем в наших празд­ничных подарках, пиршествах, свадьбах, в повседневных приглашениях и так же чувствуем себя обязанными отплатить, revanchieren, как говорят немцы. Мы установили существование этих промежуточных форм в ин­доевропейской античности...», «...потлач в обществах северо-западного побережья Америки - это лишь нечто вроде чрезвычайного продукта системы подарков»[35]. Очевидно, что «умеренный» вариант «поставки» по М. Moccy и есть правило, которое существовало в исторический пе­риод и соответственно не могло привести к возникновению протогосу­дарства.

Наконец, даже при классическом потлаче существует возможность уклониться от дара, и, что принципиально, помимо обструкции единст­венной санкцией против «уклониста» от принятия либо возвращения «дара» является война[36]. Таким образом, лидеры соседских общин могли уклониться от участия в мероприятии либо принять дары и, истолковав их как подношение низшего по рангу, не проводить ответное.

Более предпочтительной выглядит культово-интегративная гипотеза. Культово-символическое пространство никогда не было организовано равномерно: существовали отдельные горы, пещеры, рощи и т. д., кото­рые по тем или иным причинам выделялись из окружающей среды, обра­зуя тем самым «точки притяжения» для населения окружающих общин. Соответственно более богатая община путем проведения различных празднеств и мероприятий утверждала влияние и приоритет местного культа. B долгосрочной перспективе результат отражался во взаимообу­словленном усилении центробежных (прежде всего демографических) тенденций: распространение определенного культа, как правило культа плодородия, означало «расширение поля» социального «притяжения» свободных молодых мужчин. Казалось бы, существуют условия для воз­никновения феномена царей-жрецов. Однако вызывает сомнение генезис собственно управленческих функций, прежде всего способность к изъя­тию в достаточном объеме ресурсов у соседских общин. To есть возник­новение позиции лидера, обладающего культово-символическими функ­циями, еще не влечет значимую хозяйственную либо военно­политическую интеграцию (историческим свидетельством чему можно считать Немийского жреца, Царя Леса, загадка которого подвигла Дж. Фрэзера на его фундаментальное исследование[37]).

Таким образом, несмотря на очевидные потенции для экстенсивного роста (неизбежно ограниченного соответствующими экологическими рамками), эндогамные гипотезы генезиса государства, на наш взгляд, не выдерживают критики. B целом, при рассмотрении интегративно­управленческого подхода, примечательной является цитата-замечание А.Тимонина из работы Э. Сервиса: «“...в действительности конфликт и интеграция не являются взаимно исключающими”, но его в данном случае “интересуют характеризующие теории, а не действительность”»[38]. Действительность же свидетельствует о том, что уже докерамический Иерихон VIII-VII тысячелетий до н. э. был обнесен мощной стеной из

49

камня .

Повторим: на наш взгляд, первые протогосударства возникли в ре­зультате объединения соседских земледельческих общин внешней силой. Как будет показано ниже, организации скотоводов обладали внутренней потенцией для силовой интеграции земледельческих общин, для которой необходимо было устранение местных лидеров и выбор либо создание одного из поселений в качестве центра интеграции. Необходимо отме­тить, что «силовая составляющая» вовсе не требовала какой-либо сверх­мобилизации ресурсов - активное сопротивление могла оказывать и ока­зывала лишь незначительная часть мужчин общины, большинство кото­рых не принимало выраженное участие в деятельности, относящейся к высокоранговой.

17. O терминах «кочевник» и «скотовод». B научной литературе существует известная терминологическая неопределенность в понима­нии понятий «кочевники», «номады», «скотоводы» и т. п. Так, термин «кочевники» прочно закрепился как употребляемый для обозначения обществ с преимущественно скотоводческой формой хозяйствования (то есть исторических арабов, ариев, башкир, гуннов, казахов, монголов, тюрков и т. д.). Вместе с тем, по крайней мере в русскоязычной литера­туре, в объем данного понятия включаются и собственно кочевые обще­ства, не имеющие стойкой привязки к определенной территории, стацио­нарных жилищ и городов (цыгане, аборигены Амазонки, палеолитиче­ские группы собирателей и т. д.). B некоторых философских трудах в объем понятия «кочевники» включаются население «мировых городов», по признаку отсутствия привязанности к определенному местожительст­ву, общины так называемых торговых народов и т. п.

Прежде всего укажем, что объектом рассмотрения является только первая группа исторических феноменов. Относительно же терминов «скотовод» и «кочевник» необходимо отметить: а) круглогодичное коче­вание было оптимальной формой ведения скотоводческого хозяйства только в условиях летнего увлажнения (восточная часть степей Евразии, Монголия); б) для европейских степей, алтайского региона, то есть в зо­нах зимнего увлажнения, ведущей формой хозяйствования было джейляу (отгон скота на летние пастбища при стационарных зимних поселениях) или оседлое скотоводство, что вынуждает некоторых исследователей на введение термина «полукочевники», еще более увеличивая терминоло­гическую неопределенность.

Bo избежание указанной неопределенности, здесь номадизм понима­ется как целостный социокультурный исторический феномен обществ пустынь, полупустынь, степей и лесостепей Афразии, практиковавших (в Древности и Средневековье) скотоводческую форму хозяйствования. Под скотоводческой формой хозяйствования понимается форма органи­зации хозяйства, при котором скотоводство занимает доминирующее положение в формировании избыточного продукта. Далее, при отсутст­вии специальной оговорки, термины «номады», «кочевники», «скотово­ды» употребляются как синонимы и только в данном контексте (в каче­стве социокультурного исторического феномена).

18. Феномен номадизма в науке и философии. Вопрос о роли ко­чевников в мировой истории имеет прямое отношение к истории Баш­кортостана, поскольку исторических башкир зачастую относят к «коче­вым» обществам.

Кочевники, всадники, скотоводы издавна были объектом присталь­ного интереса философов и ученых как вследствие своей роли в истории, так и в связи с известными отличиями в организации власти, права, быта и т. д. от народов, занимающихся преимущественно земледелием. Так, арабский историк и мыслитель Абд ар-Рахман Абу Зейд Ибн Халдун (1332-1406), согласно своей теории исторических циклов, наиболее ак­тивной силой в истории считал кочевников, обладавших физическим и моральным превосходством перед оседлым населением, особенно пе­ред горожанами. Именно поэтому, с его точки зрения, кочевники перио­дически захватывали страны с оседлым населением и образовывали об­ширные империи со своими династиями. Ho через три-четыре поколения потомки утрачивали свои положительные качества; тогда из степей и пустынь появлялись новые волны кочевников-завоевателей, и история повторялась[39]. B целом для средневековой арабской науки характерно стремление к рациональному и объективному освещению обществ нома­дов (помимо раннего периода военного противостояния с обществами севера Евразии), что в определенной степени объяснимо и тем, что арабы по происхождению скотоводческий народ.

K сожалению, в данном отношении средневековые арабские источ­ники представляют исключение. Нельзя не отметить, даже по отноше­нию к новейшим трудам, что обращение к истории скотоводческих об­ществ зачастую является причиной возникновения тех или иных идеали­стических конструкций. Даже если не принимать во внимание примеры, аналогичные геноновским построениям, то попытки объяснения имма­нентных номадам качеств, таких как «изобретательность, уверенность в себе, инициативность, гостеприимство и демократия», через отбор, се­лекцию[40], либо мистическую пассионарность[41] лишь дезориентируют исследователя при анализе соответствующих обществ.

B советской литературе феномен номадизма рассматривался особен­но тенденциозно, что связано как с теоретической непригодностью аппа­рата марксизма-ленинизма для адекватного анализа скотоводческих об­ществ, так и с субъективно-идеологическими факторами, обусловленны­ми историко-культурными рефлексиями по поводу «монгольского ига». B частности, широко были распространены представления о несовмес­тимости общества кочевников с земледелием, градостроительством, вы­сокой культурой и другими феноменами, об «отсталом» характере соци­ально-политической организации кочевников по сравнению с одновре­менными обществами окружающих земледельцев и т. п.

Европейская наука также не лишена определенной тенденциозности по отношению к роли кочевников в истории, тем не менее большинство крупных европейских мыслителей при общем анализе истории обраща­лись к феномену номадизма. Так, Гегель выделял скотоводческие «патри­архальные» общества «широких равнин» при рассмотрении трех основных географически-детерминированных типов обществ. Даже Энгельс указы­вал в «Происхождении государства, семьи и частной собственности» на особую роль в социогенезе «пастушеских народов».

Следует отметить, что именно европейская (немецкая) философия и наука сформулировали основные постулаты о принципиальном и ре­шающем характере вклада кочевников в историю цивилизации. Прежде всего, это теория о кочевниках как творцах «высокой культуры» (А. Ве­бер). А. Вебер, основываясь на археологических, исторических, культу­рологических фактах, в «начальном» периоде всемирной истории выде­лял два субпериода, в которых кочевники сыграли основную роль.

B первый субпериод (от начала исторического процесса - приблизи­тельно IV тысячелетие до н. э. до примерно 1200 года до н. э.) синтез скотоводов-завоевателей и местных земледельцев создал первые области высокой культуры. B целом, по мнению ученого, древние культуры сло­жились «вследствие организации земледельческого населения самых ранних южных евро-азиатских плодородных областей скотоводческими кочевниками в форме государственных объединений»[42]. Однако ското­воды, утвердившись в качестве господствующего слоя, не смогли в дан­ный субпериод качественно изменить характер общества в целом. И лишь с 1200 года до н. э. новые волны кочевников-завоевателей в борьбе и «размежевании с преднайденным хтонизмом приступают во всех больших исторических телах к рассмотрению господствующего в данное время вопроса о смысле существования и тем самым создают повсюду трансцендентальные универсальные религии, философии или установки, существующие еще сегодня, - начиная с даосизма и конфуцианства в Китае, брахманизма и буддизма в Индии до зороастризма, пророческого иудаизма и трагического и философского толкования бытия греками»[43].

Как видим, «второй исторический субпериод» первого периода Ве­бера совпадает по своим характеристикам с Осевым временем Ясперса. Карл Ясперс высоко оценивал (не соглашаясь[44]) концепцию Вебера, по­лагая, что «тезис Вебера обладает известной убедительностью в силу простого казуального объяснения, основанного на характерных жизнен­ных свойствах кочевых народов». По мнению Ясперса, «вторжение коче­вых народов из Центра Азии, достигших Китая, Индии и стран Запада (у них великие культуры Древности заимствовали использование лоша­ди), имело, как уже было сказано, аналогичные последствия во всех трех областях: имея лошадей, эти кочевые народы познали даль мира. Они завоевали государства великих культур Древности. Опасные предпри­ятия и катастрофы помогли им понять хрупкость бытия; в качестве гос­подствующей расы они привнесли в мир героическое и трагическое соз­нание, которое нашло отражение в эпосе... История превращается в борь­бу между этими двумя силами - культурой матриархата, древней, ста­бильной, связанной, непробудившейся, и новой динамичной, освобож­дающей, осознанной в своих тенденциях культурой кочевых народов»[45].

Таким образом, целая научно-философская традиция начало всемир­но-исторического процесса, возникновение государства, права, рацио­нального мышления и нового, «трагического» мироощущения находит в прямом и деятельном участии кочевников (скотоводов).

19. Особенности раннего общества скотоводов. Скотоводческая форма хозяйствования в отличие от земледельческой характеризовалась:

а) необходимостью относительно большей территории (тем более при кочевом варианте), б) высокой мобильностью основного ресурса - скота и в) относительно большей степенью совместимости скотоводства с иными занятиями (пастух, наблюдая за скотом, имеет возможность од­новременно созерцать окружающий мир, упражняться в игре на музы­кальных инструментах, стрельбе из лука и т. п.).

Отсюда следовала большая вероятность столкновений между груп­пами скотоводов, возможность не только простого территориального конфликта, но и возникновения экономического оправдания успешного конфликта (соответственно катастрофических последствий поражения), что предопределило тенденцию к максимализации вооруженности обще­ства скотоводов. Высоковооруженность каждого скотовода вела к прак­тически полному пресечению открытых конфликтов внутри группы и высокому рангу большинства мужчин. Тем самым, если в земледельче­ской общине шли процессы демилитаризации, то в скотоводческой, на­против, - все большей и большей милитаризации.

Указанные же факторы (агрессивная внешняя среда и высоковоору­женность) влекли организацию социума скотоводов по «второму типу» (см.: 13. Палеолитическое общество), характеризующемуся большей ус­тойчивостью общины и сложной внутренней структурой.

Милитаризация, соответственно высокоранговость означали не толь­ко более высокую степень готовности общины к открытому конфликту, но и возможность лидеров мобилизовать мужчин на такую сложную и опасную во всех отношениях деятельность, как целенаправленное на­падение. Более или менее постоянная практика организации нападений и отражения внешней агрессии вела к все большему развитию техник ведения боя, в том числе взаимовыручки и взаимодействия.

Далее, принадлежность большинства общины к высшему рангу (вследствие высоковооруженности), усиление социокультурной адапта­ции привели к мозаичности объективизации ранга (осознание в качестве нормы несовпадения категорий «лидер» и «лучший воин», «лучший бе­гун», «лучший заклинатель» и т. п.), что послужило основой социокуль­турного расщепления ранга[46].

Таким образом, произошло оформление меритократии. Меритокра- тия означала занятие определенной должности индивидом, осознанно признанным членами сообщества в качестве лучшего претендента на за­нятие данной должности, в том числе вследствие наличия определенных социокультурных качеств, что привело к возникновению феномена вы­борности и рациональной социокультурной функциональности' . Собст­венно же поединок обладал тенденцией к трансформации в тот или иной вид состязания[47].

B ходе коммуникации (к примеру, при определении маршрутов коче­вок) с относительно большим числом соседских групп-общин лидеры переносили на межобщинный уровень внутригрупповые нормы взаимо­отношений, основанных на взаимном признании равенства ранговых по­зиций.

Следующим последствием высокоранговости большинства стала возможность социокультурной инкорпорации: подрастающее поколение мужчин избегало дилеммы изгнания-ухода либо ожесточенного утвер­ждения в ранге - ритуал инициации имитировал уход (смерть) и после­дующее принятие в общину. B целом формализация социокультурного выражения ранга означала возникновение статуса как феномена социа­лизации, непосредственно связанного с индивидом[48].

Указанные выше тенденции были взаимообусловлены с полной трансформацией парных взаимоотношений в жесткий брак[49] (см.: 21. Великое пробуждение: осознание смерти и существования). Массовое распространение жесткого брака провоцировало внешнюю экспансию мужчин в поисках брачных партнерш[50], таким образом, семья стала но­сить патролокальный, а социум, соответственно, закрытый характер[51].

Вместе с тем правовое положение женщины у традиционных ското­водческих народов обычно остается относительно высоким[52], что позво­ляет утверждать о понижении положения женщины у ранних скотоводов в результате взаимодействия с обществами с развитыми традициями матрилокальности и промискуитетных отношений[53]. Данное суждение, на наш взгляд, верно и в отношении убийства супруги при гибели супруга, практики убийства новорожденных девочек, инфантицида в целом и т. п.

Подчеркнем, что милитаризацию и высокоранговость общества могли провоцировать и иные обстоятельства, однако наиболее отчетли­во указанные тенденции прослеживаются именно в обществах, в эконо­мике которых скотоводство (в отношении рассмотренного «раннего» - доконеводческого скотоводства) играло более или менее существенную роль.

20. Протогосударство: дворец, храм, амбар и царь-жрец. Впервые феномен царей-жрецов был описан Дж. Фрэзером в фундаментальном труде «Золотая ветвь»[54]. Ученый показал широкий, практически повсе­местный характер данного феномена на определенном этапе развития человечества, взаимосвязь политико-социального выражения с концеп­туальной формой системы управления в первых общностях, которые можно обозначить как первые протогосударства.

Протогосударство как культурный феномен позволяет идентифици­ровать наличие должности правителя («царя-жреца»), выраженной в оп­ределенном местонахождении (храм-дворец), брачных отношениях («священный брак») и предметах одежды и быта (тем самым, исходя из археологических данных, в качестве протогосударства можно опреде­лить то поселение, в котором четко выделяется строение (комплекс строений), выполняющее одновременно функции дворца, храма и амбара (склада), занимающее, как правило, центральное положение).

Однако именно нерасчлененность должности от материальных носи­телей, выраженное в формуле «мы верны трону и всякому, кто его зани­мает»[55], фетишизм древнего сознания отграничивают протогосударство от собственно государства.

Основной функцией традиционного протогосударства на начальном этапе являлась интегративная. Города-протогосударства были вынужде­ны конкурировать с иными поселениями и первобытной периферией за привлечение населения. Развитие поселения, выделение центрального культово-хозяйственного строения - резиденции царя-жреца привело к оформлению женской иерархии. Первоначальные парные взаимоотно­шения лидера общины с избранными женщинами трансформировались в «священный брак»[56] царя-жреца и жриц соответствующего культа, таким образом корпус жриц изначально выполнял интегративную функцию, привлекая мужчин к борьбе за занятие должности царя-жреца.

C увеличением числа жриц у части из них ритуальная связь с ца- рем-жрецом носила определенно-временный или спорадический харак­тер, тем самым сексуальная связь со жрицей иных лиц перестала но­сить характер вызова царю-жрецу. Однако требование соответствия избранника жрицы высокому рангу оставалось неизменным. B даль­нейшем формализация данного требования как способности принесе­ния дара привела к интерпретации указанного феномена в качестве древней формы проституции, что представляет неадекватную оценку. Низкоранговый мужчина исполнял одну из форм взаимодействия, при­сущую высокоранговому, - приносил дары жрице, тем самым фор­мально отождествлялся с высокоранговым, что позволяло удовлетво­рить психофизиологические потребности. Таким образом, феномен ранней урбанизации обязан, прежде всего, интегративной функции женщин в социальной и экономической сфере.

Интегративную функцию жриц иллюстрирует сказание «О все ви­давшем» (эпос о Гильгамеше). B окрестностях Урука поселяется обла­дающий выдающейся силой и препятствующий жителям города «в степи трудиться» чужеземец. Гильгамеш посылает к нему блудницу:

Увидала Шамхат / дикаря-человека,

Мужа-истребителя / из глубины степи

Раскрыла Шамхат груди, / свой срам обнажила,

He смущаясь, / приняла его дыханье,

Распахнула одежду, / и лег он сверху,

Наслажденье дала ему, / дело женщин,

И к ней он прильнул / желанием страстным

Когда же насытился лаской,

K зверью своему / обратил лицо он.

Степное зверье / избегало его тела.

Вскочил Энкиду, - / ослабели его мышцы,

Остановились ноги, - / и ушли его звери.

Смирился Энкиду, - / ему, как прежде, не бегать!

Ho стал умней, / разумением глубже, - Вернулся и сел / у ног блудницы,

Блуднице в лицо смотрит,

И что скажет блудница, - / его слушают уши.

Блудница ему вещает, Энкиду:

«Ты красив, Энкиду, / ты богу подобен, - Зачем со зверьем / в степи ты бродишь?

Давай введу тебя / в Урук огражденный

Энкиду ей вещает, блуднице:

«Давай же, Шамхат, / меня приведи ты K светлому дому святому, / жилищу Ану,

Где Гильгамеш / совершенен силой И, словно тур, / кажет мощь свою людям.

Я его вызову, / гордо скажу я,

Закричу средь Урука: / я - могучий,

Я один лишь / меняю судьбы,

Кто в степи рожден, - / велика его сила!»

«Пойдем, Энкиду, / лицо обрати к Уруку, - Г де бывает Г ильгамеш, - / я подлинно знаю.

Пойдем же, Энкиду, / в Урук огражденный,

Где гордятся люди / царственным платьем,

Что ни день, то они / справляют праздник,

Где кимвалов и арф / раздаются звуки,

A блудницы / красотою славны:

Сладострастием полны, / - сулят отраду. ..[57]

Естественно, автора аккадского эпоса отделяет от описываемой эпо­хи почти два тысячелетия, однако произведение создавалось на основе обработки шумерского культурного наследия, таким образом, рекон­струкции при учете вышесказанного возможны.

Механизм занятия высшей должности протогосударства первона­чально оставался прежним - победа обладателя должности в поединке. B дальнейшем с большим трудом стало утверждаться фактическое на­следование (см.: 21. Великое пробуждение: осознание смерти и сущест­вования). Согласно природному циклу, активизация претендентов про­исходила каждую весну, что предопределило связь правителя с культом плодородия. Демонстрацией же отсутствия амбиций (как существенной характеристики низкого ранга) и заблаговременного признания пораже­ния в иерархическом поединке обусловлены традиции самоистязания и кастрации жрецов - первоначального аппарата протогосударства в большинстве культов плодородия[58].

21. Великое пробуждение: осознание смерти и существования.

Сознание человека, даже после всех изменений, произошедших после

неолитической революции (значительное развитие трудовых навыков, усложнение социальной структуры), сохраняло еще многие палеолитиче­ские черты. Прежде всего, еще долгое время сохранялась синкретич- ность, нерасчлененность, сознания. Мир вокруг изменился, но человек смотрел на него еще прежним взглядом. И одним из основных элементов данного мировоззрения было восприятие смерти.

Человек был «погружен» в окружающей его мир, собственное «я» еще в полной мере не сформировалось, и, соответственно, человек не знал индивидуальной смерти. Убитый на охоте зверь оживал в других представителях своего вида, «умирающая» зимой природа «воскресала» весной (феномен «умирающих и воскресающих богов»)[59].

Однако постепенно с автономизацией личности[60] к человеку подкра­дывается ужас индивидуальной смерти. И древние герои с наивной[61], природной непосредственностью бросаются на поиск Смерти. Результат данных исканий легко проследить в сказании о Гильгамеше[62]. Царь отка­зывается от заключения священного брака со жрицей, что в эпосе выра­жается как отказ от любви богини[63]. Герой дает исчерпывающее объяс­нение своего поступка: он перечисляет все прежние браки богини, кото­рые заканчивались для ее супругов более чем печально[64].

Значение данного события переоценить трудно. Человек впервые за­являет о своем праве на жизнь. C позиции философии - это не только первый, информативно зафиксированный акт интроверсии, экзистенци­ального осмысления бытия, но и принципиальный рубеж, начиная с ко­торого можно вести речь о собственно феномене истории. Указанное «пробуждение» рационального сознания, глубоко переживающего тра­гичность[65] существования, было первым шагом к широкой экспансии новой концептуальной (мировоззренческой и мироощущения) парадиг­мы, завершающим этапом которой стал феномен Осевого времени, опи­санный К. Ясперсом[66].

Однако следует иметь в виду, что указанные изменения произошли, прежде всего, среди наиболее активной части населения протогосударств и в обществах скотоводов. B данном отношении указанный сюжет имеет три разновидности. Первая - это рассматриваемая версия от земледель­ческого общества, в котором с трудом утверждается новое (шумеро­аккадский миф). Достаточно обратить внимание на последствия поступка царя: нашествие огромного быка, всемирный потоп, угроза восстания мертвых, которые «будут пожирать живых», и т. п.[67]

Вторая, наиболее известная версия от преследующего старое побе­дившего нового: семитский, библейский миф о Еве, Адаме и яблоке

80

(символе «священного брака») , по сути, история о заключении «свя­щенного брака» и наказании за него.

Наконец, третья версия - скотоводческого общества - изложена в башкирском эпосе «Урал-батыр». Урал-батыр отказывается от яблока (с современного башкирского языка алма переводится и как яблоко, и как императив «не бери!»; этимологический же анализ, по всей видимо­сти, напротив, связывает понятие «яблоко» с конструкцией «то, что бе­рется»)[68], предложенного дочерью Катила, подобно Гильгамешу побеж­дает быка, преодолевает потоп и т. д. Ho в обществах скотоводов, как было сказано, возник феномен жесткого брака. Данный конечный ре­зультат отражается в эпосе «Урал-батыр» в том, что отныне взамен «священному браку» посредством передачи яблока приходит «жесткий брак» по согласию общины; после смерти Урал-батыра его супруга Xo- май отказывается от вступления в какой-либо новый брак в будущем и превращается в птицу (лебедя):

Я птичью шубу уже не сниму,

Облик, в который можно влюбиться,

Больше никогда не приму...[69]

B протогосударствах же феномен жесткого брака не получил широ­кого развития, поскольку отсутствовали необходимые на то условия (вы­сокий ранг большинства мужчин), однако спровоцировал институциона­лизацию одного из важнейших органов государства - органа подавления. Царь-жрец начал активно использовать все имеющиеся в его распоряже­нии ресурсы для защиты нерушимости собственного жесткого брака, а значит, и защиты собственной жизни[70]. Тем самым был спасен «свя­щенный брак» и сохранена жизнь царя-жреца. Своеобразным вынужден­ным компромиссом стало введение практики замещения правителя в традиционный период поединков «временным царем» (с первоначаль­ным ритуальным умерщвлением последнего)[71].

22. Запрет инфантицида и абортов. Помимо указанных, Великое пробуждение имело одно последствие, которое сыграло решающую роль в прогрессе человечества. Речь идет о запрете инфантицида и искусст­венного прерывания беременности.

Следует отметить, что указанная практика и связанная с ней тема де­популяции, наблюдаемая в целом ряде исторических и современных об­ществ, в значительной степени подвержена мистификации, вульгариза­ции и определенному фатализму.

Прежде всего, необходимо указать, что феномен депопуляции не яв­ляется «монополией» урбанизированного либо «высокоцивилизованно­го» общества и тем более не связан с материальным достатком общества. Депопуляция как результат массовых прерываний беременности и убий­ства новорожденных наблюдалась и у обществ с достаточно неразвитой техносферой. Так, тасманийки прибегали к выкидышам в течение первых лет своего замужества для того, как об этом свидетельствует Вонвик, «чтоб сохранить свежесть своих прелестей». Туземки бассейна Ориноко, по словам Гумбольта, употребляли многочисленные средства для произ­водства выкидышей с целью отложить бремя материнства до более зре­лого возраста. Матери племени Маори на вопрос: почему они убивают своих детей? - отвечали совершенно просто: дети мешают матерям сле­довать за мужчинами в их постоянных перемещениях с места на место. B Южной Африке и в Нигере матери убивали детей, потому что заботы о них старили женщину-мать. B Австралии аборты и инфантицид были обычным явлением[72]. Мотивация, таким образом, была аналогичной со­временной и носила рационально обусловленный характер.

Ha наш взгляд, именно нормативный запрет инфантицида и искус­ственного прерывания беременности создал основное условие для даль­нейшего развития человечества. Te же общества, которые не испытали Великое пробуждение либо самостоятельно не пришли к запрету инфан­тицида, были обречены на застой, в некоторых случаях - деградацию. Таким образом, связь между стагнацией и массовым инфантицидом, ис­кусственным прерыванием беременности в обществах аборигенов Авст­ралии, Африки и Америки носит прямой, закономерный характер.

Напротив, все общества - первые центры прогресса объединяет су­щественная черта - культ плодородия, относящийся, прежде всего, не столько к земледелию либо скотоводству, сколько к деторождению. Будь то Ветхий завет, эпос «Урал-батыр» либо греческий миф - везде норма­тивное императивное требование, наиболее четко выраженное в библей­ской формуле - «плодитесь». Из дошедших среднеассирийских законов можно сделать вывод, что нормативный запрет абортов, которые относи­лись к тягчайшим преступлениям, имеет длительную историю в Двуре­чье: «Если женщина самовольно причинила себе выкидыш и ее в том клятвенно обвинили и уличили, должно посадить ее на кол и не хо­ронить. Если она по причине выкидыша умерла, должно тем не менее посадить ее на кол и не хоронить. Если эту женщину, когда она выкиды­вала, скрыли и не сказали царю...»[73]. Примечательно, что становление греческой культуры согласно мифу началось со спасения Зевса-ребенка куретами и корибантами и последующего низвержения детоубийцы Kpo- носа. Первым же преступником в греческой традиции, осознанно отбы­вающим наказание за детоубийство, является величайший из античных героев - Геракл.

23. Ранг, статус, позиция. Возникновение протогосударств, как бы­ло сказано, имело последствием значительное разделение форм деятель­ности населения. Выполнение различных функций, разделение труда, естественно, не могло не найти свое информативное (языковое) выраже­ние. B дальнейшем для обозначения информативно определенной устой­чивой во времени социокультурной функции (роли) будет применяться категория «позиция» (к примеру, позиция писца, мужа, жреца и т. п.). Необходимость введения данной категории вызвана тем, что разработан­ность понятия «должность» в юриспруденции затрудняет такие сочета­ния, как «должность отца», а понятие «роль» слишком связано с социо­логическим дискурсом.

Соотношение феноменов «ранг», «статус» и «позиция» имеет сле­дующий вид. Информационная адаптация к среде у индивида первона­чально носит образный характер. K примеру, ключевой информацией во фразе «имярек относится к имяреку как к брату» является образ «брата» (а значит, «братских отношений»), аппелирующий к соответствующим лояльностям, которые может с определенной мерой адекватности рекон­струировать каждый, кто собственно обладает данной информацией. Да­лее, можно нормативно определить действия (например: «имярек отно­сится к имяреку как к брату, он ухаживает за ним, когда тот болеет»), которые соответствуют образу «братских», таким образом повысится качество информации, получившей уже образно-нормативный характер. Наконец, выделить только действие («имярек ухаживает за имяреком, когда тот болеет»), информация получит четкую определенность, но да­же при добавлении дополнительных норм сложно добиться объема и ка­чества первоначального образа.

Соответственно отличие ранга от позиции в информационном плане представляет отличие образно-нормативной информации от норматив­ной. Вместе с тем в отношении генезиса ранг - феномен информативно­го, социокультурного выражения биосоциальной природы человека, прежде всего проявления процесса психологического взросления инди­вида. Поэтому ранг означает владение не просто определенной образно­нормативной информацией, но предполагает наличие соответствующих лояльностей.

Позиция же - по генезису феномен социокультурной адаптации к ок­ружающей среде, выражающейся, в том числе, в разделении труда и со­ответствующей тенденции к специализации.

Низкоранговый характер провоцировал гипертрофированность со­циокультурной специализации обществ первых протогосударств. Функ­ции лекаря отличаются от функций крестьянина, администратора от пис­ца. Феномен «престижности» определенных функций - позиции связан с характеристикой высокоранговой деятельности (самостоятельной, творческой, умственной и пр.). Что, однако, не означает более высокий ранг администратора либо писца относительно крестьянина, несмотря на воспроизводство той или иной формы взаимодействия. Занятие опреде­ленной позиции означало лишь функциональную социализацию (асси­миляцию), приобретение нормативно выраженных прав и обязанностей.

B скотоводческих же обществах социализация, как упоминалось, осуществлялась через инкорпорацию. Развитие информативного выра­жения высокого ранга вело к появлению феномена личного статуса - статуса полноправного члена общины высокоранговых. B условиях сла­бости указанной мотивации тенденция к специализации в обществах скотоводов не была столь ярко выражена. Напротив, высокорангово обу­словленное стремление к самодостаточности (ограничение взаимодейст­вия, носящего характер подстройки - «просьбы»; ср.: inalateu - застав­лять просить, ставить в положение женщины) означало и стремление к профессиональной полифункциональности. Широкое распространение практически во всех обществах скотоводов с теми или иными вариация­ми нормативной поговорки «jeget keshega jetmesh turlu hunar tha ath (для мужчины мало [освоить] и 70 разных профессий), наличие в каждом доме Аркаима металлургической печи - феномены, единые по своему генезису. Если под «Западом» понимать высокоранговое общество, а под «Восто­ком» - низкоранговое, то совершенно справедливым является вывод А. Тимонина: «Итак, Запад (совмещение профессий) - есть Запад, Восток (жесткая специализация, переходящая в кастовость) - есть Восток»[74], ре­зюмирующий факт широкого распространения полифункциональности в обществах древних греков в отличие от обществ Ближнего Востока.

24. Генезис коридального государства. Великое пробуждение соз­дало прочные условия для поступательного развития общества. Вместе с тем низкий ранг большинства населения протогосударств, соответствен­но преобладание механизмов подстройки (копирования) в социокультур­ной адаптации, роль корпуса жрецов - носителей информации и практик консервировали возникшую традицию, приобретающую зачастую то­тальный характер, подавляющий возникновение, распространение и ут­верждение творческого импульса.

Общества же скотоводов, которые спорадически завоевывали древ­нейшие области земледелия, вливались в них, неся с собой интеграцион­ный и творческий заряд, тем не менее не смогли в течение достаточно длительного периода истории радикально трансформировать характер принимающих обществ. Основная причина заключается в достаточно примитивной концептуальной системе самих первых обществ скотоводов.

Прежде всего речь идет о низкой устойчивости интегративных структур, которые при позитивном исходе взаимодействия с внешними структура­ми (завоевании) более или менее быстро ассимилировались, утрачивая внутреннее единство, а вслед за этим и характерные лояльности. B дан­ном отношении исторически функционально тождественными являются истории Энкиду и Гильгамеша, Урал-батыра и Шульгена, Авеля и Каина, Зигфрида и Гуннара - истории двух братьев (по крови либо признанию), где смерть следует за женщиной. Один из братьев (член общины- победителя) занятие должности царя-жреца, которая по определению может принадлежать только одному, находит предпочтительней узам братства, что неминуемо влечет за собой смерть (разрушение общины).

Однако развитие скотоводства, соответственно высоковооруженно- сти, высокоранговости, далее - распространение патролокальности, фе­номена инкорпорации в общину, следовательно статуса полноправного члена общины, жесткого брака в качестве нормы, жестокое преследова­ние промискуитета и сексуальных девиаций (гомосексуализма, зоофилии и пр.), наконец, осознание механизма отцовства и установление патроли- нейности родства, возникновение феномена «большая патриархальная семья», семейной и общинной собственности начиная с IV-III тысячеле­тий до н. э. обусловили генезис коридального государства. B качестве катализаторов кардинальной трансформации можно определить приру­чение лошади на Южном Урале в IV тысячелетии до н. э. и начало ме­таллургии меди и бронзы.

Коридальное государство - форма властно-территориальной инте­грации, характеризующаяся осознанным различением функции управле­ния и субъекта управления (власти-силы и власти-управления) и наличи­ем коридальной системы (также - системы кара) в качестве основы вла­стной интеграции.

Прежде всего следует отметить, что выбор термина неслучаен и ос­новывается на том примечательном лингвистическом факте, который, возможно, имеет историческое объяснение, заключающееся в связи сло­воформы k*r (kor, kur, kir) со значением «собрание», «сооружать» и дру­гих смыслов, выражающих те или иные аспекты вооруженного полити­ческого объединения. Так, в наиболее ранних известных науке хетгских законах XVI - начала XV веков до н. э. встречается термин «карухалла», который употребляется для обозначения категории людей, свободных от службы и повинностей. По всей видимости, это первая письменная фик­сация политической категории «кара». По словам О. Вильчевского: «...в центре структуры обоих государств (Мидийского и Персидского) нахо­дилась столь характерная для иранских племен военно-племенная орга­низация “народа-войска” - кара, то есть системы общенародных, обще­племенных ополчений господствующих племен, на которые опиралась

царская власть, освобождая взамен этого членов кара от налогов, взи-

88

мавшихся с той части населения, которая не входила в состав кара» . Далее, на санскрите kar - делать; на древневерхненемецком и на средне­верхненемецком kur означает выбор, избрание, kirhe - церковь, kurhe - кухня, kerze - огонек, свеча; в курдском kure - костер. Наконец, нельзя не отметить и курии - объединения патрицианских общин в Древнем Риме, многочисленные производные от латинского корня kor (корпора­ция и пр.). Ha наш взгляд, именно как политический термин, обозна­чающий «народ-войско тюрков», следует интерпретировать и тюркский оборот «turk qara budun», который ошибочно переводят как «тюркский черный народ» (нигде «qara budun» не несет оскорбительного оттенка и не встречается противопоставление понятий «baglai» и «qara»). Интерес­но, что в шумерском языке kur означает буквально гору, горную страну и чужеземную враждебную страну (в мифологии - и иной мир). B баш­кирском языке qur[75] - горящий уголек, qor - собрание (древнейшее зна­чение - сидящие в круге, очевидно, вокруг qur-a - костра), делать (отсю­да - qoroltai), qoral - оружие, qoros - металл, сталь (os - наконечник), qurgash - свинец и т. д.

Таким образом, коридальное государство предполагает наличие сложной внутренней структуры - системы кара, представляющей резуль­тат развития высокоранговых общин, объединенных единой концепту­альной системой и обладающей информативно определенным механиз­мом принятия управленческих решений.

Высокоразвитая концептуальная система, в том числе образно­нормативное право, - отличительная черта коридального государства. Если первые общины земледельцев интегрировала, прежде всего, внеш­няя военная сила, а затем - иерархия управленцев, то скотоводы после осознания отцовства и установления патролинейности родства объеди­нялись (в том числе против внешнего противника) на основе представле­ний об общем происхождении, общности языка и культуры (что позволяет уже вести речь о возникновении феномена народа, нации), а в дальней­шем и с осознанием принципиального отличия собственной концепту­альной системы (как основы общества «благородных», «светлых», «гра­ждан», «свободных» и пр.). Столкновения с обществами, практикующи­ми промискуитет (в том числе кровосмешение), различные сексуальные девиации, в целом с обществами, не испытавшими Великое пробужде­ние, с неразвитой концептуальной системой, социальными и культовыми практиками обществ протогосударств вызывали глубокий психологиче­ский шок у скотоводческих народов. B итоге, отчетливо просматривается осознанное стремление к противостоянию ассимиляции при взаимодей­ствии, вплоть до осуществления практики сегрегации (ведические арии, спартиаты, в той или иной степени все общества, организованные в ко- ридальное государство) и геноцида (древние германцы, древние иудеи). Таким образом, так называемые патриархальные ценности - результат длительного развития прежде всего скотоводческих народов, утвержде­ние которых осуществлялось в течение достаточно длительного времени и зачастую носило выраженный конфликтогенный характер.

B политическом отношении, как было сказано, коридальное государ­ство основывалось на системе кара, интегрировалось общенародным со­бранием, советом старейшин и главой (царем), выполняющим первона­чально спорадические функции (военные, арбитражные и пр.). Естествен­но, совершенно неверно полагать, что глава государства «освобождал» участников системы кара от определенных обязанностей в отношении государства «в обмен» на военную поддержку (подобная практика вооб­ще не характерна для систем управления - как правило, каждый центр управления стремится к максимизации властных полномочий). Как пока­зывает пример хеттов, даже участие в военных операциях, не носящих характер отражения непосредственной агрессии, было для членов кара необязательным, добровольным решением. Так, согласно хеттским ис­точникам: «Ст. 54. Прежде воины (племени) Манда, воины (племени) Сала, воины городов Тамалки, Хатра, Цальпа, Тасхиния, Хеммува, луч­ники, плотники, конюшие и их люди карухалла не несли службы и не исполняли повинностей. Ст. 55. Когда сыновья города Хатти - люди cax- хана - пришли и стали просить отца-царя, они говорили ему: “Никто не платит за нас платы, и нас отвергают, говоря: “Вы одни - люди, несущие саххан”. Тогда отец-царь в тулию пришел и объявил о следующем реше­нии, скрепленном печатью: “Идите, раз вы мои ближние люди, вы долж­ны быть такими же!”»[76]. To есть лишь «родная» община царя была свя­зана с ним обязанностью военной службы, как со своим непосредствен­ным лидером, в то время как остальные участники системы кара, по сути, нанимались на добровольной основе. Именно к данной модели организа­ции государства относится и концепция «свободного вассалитета», и, казалось бы, с точки зрения иерархического государства странная форма принятия башкирскими племенами решения на йыйынах (в виде добро­вольного решения о военной поддержке, а не исполнения приказа) об участии в войне на стороне центрального правительства (к примеру, в войне 1812 года). Другое дело, что завоеванные территории зачастую не включались в состав кара, тем самым возникал феномен империи - сложного государства, состоящего из различных в правовом отношении элементов. Соответственно глава системы кара начинал выполнять в от­ношении данных частей государства функции царя-жреца, иногда бук­вально замещая прежних властителей. B случае разрушения системы ка­ра империи, как правило, деградировали в управленческом отношении в традиционное иерархическое государство, что верно в том числе и в от­ношении поздней Римской империи.

Итак, различные формы коридального государства обычно интерпре­тируются как полисное государство, племенное протогосударство, родо­племенное общество (государство), вождество и пр. Однако древнегре­ческие полисы, ранние родоплеменные государства древних ариев, семи­тов либо тюрков везде обнаруживают указанные общие черты, более или менее четко отличающие их от первых протогосударств и иерархических государств Месопотамии и Египта. B целом рассмотрение таких госу­дарств и обществ, как хеттское, ассирийское либо персидское в доимпер- ский период развития, в одном ряду с «классическими ближневосточны­ми деспотиями» представляет не больше, чем инерцию научной тради­ции европоцентризма.

25. Централизация, инфляция, аристократия. Историками и фило­софами, начиная от римских, давно отмечен феномен «неизбежного раз­рушения» государств, гибнущих, казалось бы, под действием определен­ных фатальных внутренних причин, а не вследствие какого-либо сущест­венного негативного экзогенного воздействия. Общим правилом является утеря лояльностей, прежде всего характерных для высших рангов, ре­зультаты чего описываются как «падение нравов», «потеря пассионарно- сти» и т. п., что, в конце концов, и приводит к упадку государства. Нет нужды перечислять проявления феномена тотальной взаимосвязанности всех сфер бытия, рассматриваемых в теориях историко-культурных цик­лов, внутренний механизм которых впервые в европейской философии всего на трех страницах емко передал Ф. Ницше[77] (социокультурный, концептуальный аспект которого наиболее удачно развит О. Шпенгле­ром, а историко-психологический - JT. Гумилевым). Важным здесь явля­ется то, что регресс всегда выражается в уменьшении относительного количества сильных личностей. K примеру, в изложении А. Вебера: «Римляне эпохи Республики были, несомненно, чрезвычайно сильно фиксированным (в нашей терминологии - обладали комплексом сильных лояльностей. - 3. E., А. E.) типом...», но «...уже император Клавдий (41- 54 гг.) не мог, как показал Ранке-Граве, создать гордый и преисполнен­ный достоинства сенат, ибо среди римских семей уже невозможно было найти соответствующее число не склонных к раболепству мужей... из­менился и народ. Это изменение произошло тогда еще не в результате вторжений или расширения гражданских прав...»; в отношении греков: «Греки римского времени... утратили почти все характерные черты древней фиксации, то, что называли arete, отпечатком мужественной добродетели. Это были ловкие, услужливые люди без каких-либо пре­тензий на гордость и твердость характера»[78].

Как отмечалось выше, историческими условиями образования высоко­рангового общества являются политическая организованность, семейно­сексуальная и материально-ресурсная удовлетворенность «полноправных» категорий коридального государства, атрибуты основного статуса (участник kor-a, муж и отец семейства, собственник хозяйства) в котором первона­чально достижимы без чрезвычайных на то усилий (в оригинальном приме­ре Спарты - достижение определенного возраста и обеспечение своего уча­стия в сисситиях). B дальнейшем урбанизация, особенно столичная, сопро­вождающаяся материально-ресурсной централизацией, провоцировала цен­тростремительную демографическую тенденцию, означающую уже и куль­турно-символическую централизацию, что вело к уменьшению общего ран­гового потенциала периферии. B центре же интеграции указанные процессы оборачивались инфляцией социокультурного выражения высокого ранга, что в условиях развитого рынка и денежно-монетного обращения лишь усу­губляло все возрастающую трудность достижения соответствующих мате­риальных атрибутов. Очевидным следует признать и различие между высо­коранговым, либо статусным, и экономически мотивированным поведени­ем. Указанное является условием характерного нигилизма (феномена «пере­оценки» всех ценностей), что в конечном итоге и влечет утерю тех или иных лояльностей. Напротив, практика наследования статусов, то есть возникно­вение феномена аристократии, наличие множества центров интеграции (фе­деративная форма устройства), регламентация потребления (будь то средне­вековые сословные ограничения, пуританская этика раннебуржуазной Анг­лии, номенклатуры Китая либо СССР) и, прежде всего, сохранение внут­ренней социальной структуры препятствовали деградации концептуальной системы общества.

26. Характер всемирной истории. Под «характером истории» за­частую понимается способ образно-символического осмысления истори­ческого процесса - в качестве прямой (линеарная концепция), цикла, спирали, затухающего колебания и пр. Любопытно, что некоторые пост­модернисты (Делез, Гваттари) употребляют образ ризомы (сетевидной корневой системы растений рода ириса)[79], которая на башкирском будет «aq tamyr» - именно данный образ использовал 3. Валиди при обраще­нии к истории башкир. Тем самым характер истории в данном понима­нии - лишь иллюстрация (сверхобраз, мегапаттерн), и в таковом качестве представляется удачным сравнение с процессом горообразования. Так, магматическая активность выталкивает на поверхность все новые поро­ды, которые, распространяясь словно волны (что близко к тоффлеров- скому образу) по поверхности, взаимодействуют с прежними, образуя все новые сочетания и постепенно застывая в причудливых и неповто­римых формах.

B отличие от простейших форм жизни индивидуальное развитие че­ловека предполагает существенные изменения как сугубо морфологиче­ского, так и психологического характера. Психологическое взросление, интроверсия, означает активное утверждение в окружающей среде, по­рыв к новому, творчество, способность к сопротивлению неблагоприят­ной среде, адаптацию без потери существенных черт и т. д. Процесс са­моутверждения осуществляется через череду фиксаций, что обуславли­вает возникновение системы лояльностей. Система лояльностей - основа концептуально-информационной системы, той, что управляет поведени­ем людей, обладает собственной исторической судьбой и которая может быть обнаружена на уровне как индивида, так и определенной общности, в башкирской философии выражается понятием pyx. B конечном итоге человек самостоятельно осуществляет деятельность, не материальные условия сами по себе, а то, как данную окружающую среду интерпрети­рует индивид, определяет его активность.

Движущей силой истории являются сильные личности, в социологи­ческом плане представляющие не исчезающую малую величину (как то: «пассионарии», «творческое меньшинство» и пр.), а более или менее ши­рокую категорию психологически зрелых людей, поддерживающих в каждом акте свободы выбора воссоздаваемую культуру в широком смыс­ле. Каждое новое поколение именно воссоздает в себе элементы концеп­туальной системы, что выражается в феномене традиции. Несмотря на то, что термин «традиционное общество» употребляется сегодня пре­имущественно в отношении «патриархальных» обществ, в действитель­ности на настоящий момент не существует иного способа адаптации, как передача информации, тем самым все историческое человечество, в строгом смысле, это традиционное общество. Следует отметить, что тра­диционные ценности патриархальных обществ, известные также в каче­стве «вечных» (патриотизм, честь, подвиг, дружба, свобода, равенство, семья, государство, рациональное право и т. д.), созданные в период IV- II тысячелетий до н. э. в среде арийских, тюркских и семитских народов, являются, по сути, высшим достижением человечества в сфере организа­ции общества. При этом весь исторический опыт свидетельствует O том, что одновременно с разрушением традиционных ценностей неизбежно происходит и деградация институтов государства.

B глобальном масштабе прямым следствием указанного феномена является технологический (как в материальной, так и в информативной сфере) прогресс человечества. Первоначальные палеолитические локаль­ные группы преобразуются в локальные общности неолита, объединен­ные номадами в первые протогосударства, которые затем развиваются в урбанистические центры сосредоточения тысяч и миллионов людей. Однако централизация влечет неуклонное уменьшение относительного числа сильных личностей. Лишь концептуальные системы, утверждающие формальное равенство статусов (будь то равенство перед Всевышним либо законом), внутренняя структура коридальных государств, регла­ментация потребления, препятствующие губительной инфляции социо­культурного выражения ранга, в той или иной степени затормаживают данный процесс. Внешне парадоксальным, но закономерным образом се­годня история, казалось бы, повторяет основные черты эпохи Великого пробуждения IV-II тысячелетий до н. э., периода, обозначенного А. Вебе­ром в качестве первого субпериода общечеловеческой истории: те же цен­тры урбанизации, центростремительные демографические тенденции, ци­нично обозначаемые исследователями как антропоток, культ потребления (вместо культа плодородия), массовая вторичная фетишизация сознания, распространение инфантилизма и утрата лояльностей (ценностей).

Тем не менее неуклонный рост технологической вооруженности и рост общей численности населения - основное свидетельство в пользу признания всемирного общечеловеческого исторического процесса. Bo всем ином, что не касается абсолютной численности либо технологиче­ской вооруженности человечества, требуется конструирование по тем или иным основаниям субъекта истории для анализа исторического про­цесса. B качестве субъектов истории различными авторами рассматри­ваются нации, расы, культуры, цивилизации, «культурно-исторические тела», религии, династии, отдельные личности, генетический материал и т. д. Основными субъектами, изучающимися историей государства и права, пО определению являются государства - формы интеграции, в ко­торых возникает феномен власти, и право - концептуально-информа­ционные системы, которые управляют поведением людей.

27. Периодизация истории.