Величайшіе мыслители человѣчества отъ Платона и Аристотеля до Канта говорятъ намъ о томъ же, о чемъ и народный нашъ языкъ

Если греческіе мыслители находили возможнымъ обходиться безъ слова „правой а верховный принципъ государственной жизни—пред­ставленіе о справедливомъ (то ∂tκaιov)—опредѣляли какъ согласіе съ нормой (τδμιμovpесли вся древняя государственная жизнь дышала идеалами повиновенія закону и преданности общему благу (Ср.

Если „Законъ “ („Категорическій Императивъ") является верхов­нымъ понятіемъ въ области этики, если справедливость есть осуще­ствленіе подобнаго закона въ жизни, то очевидно, что и das Recht, смѣшиваемое съ das Gerechte (справедливымъ), не есть верховный принципъ: выше его стоитъ Законъ.—Если понятіе Императива есть суверенное понятіе нравственнаго порядка, очевидно, что подобное же понятіе закона, какъ государственнаго императива, должно играть первенствующую роль въ государственной жизни.

Стремленіе обращать отдѣльныя слова въ особые факты съ са­мостоятельной реальностью, и даже создавать изъ нихъ миѳическія

существа по образу божества, слишкомъ распространено среди людей. ..Изъ того обстоятельства, что человѣкъ могъ мыслить или стано­виться разумнымъ, выведено было, что онъ обладаетъ разумомъ, в этотъ разумъ, написанный съ большого Р, сдѣлался чѣмъ-то реаль­нымъ, хотя и невидимымъ, былъ потомъ воспѣтт, въ качествѣ боже­ственнаго въ восхитительныхъ рапсодіяхъ, пока, наконецъ, ему не стали поклоняться на улицахъ Парижа, какъ Богинѣ Разума* (М. Muller, op. c., 73).—Какъ разъ то же случилось и съ Правомъ. Изъ того обстоятельства, что человѣкъ можетъ имѣть права при налич­ности закона (государственнаго или нравственнаго), выведено было, что мы должны относиться съ уваженіемъ къ праву, а потомъ право обратилось въ священную и неприкосновенную вещь само по себѣ, а позже сдѣлалось само источникомъ законовъ и распорядителемъ су­дебъ людей.

Народный языкъ никогда не былъ повиненъ въ подобной ми­ѳологіи. О существованіи закона и его важной роли въ жизни онъ знаетъ. Существованія же права онъ почти не замѣчаетъ въ своихъ спекуляціяхъ. О правѣ, какъ практической выгодѣ, онъ говоритъ ча­сто, но миѳа на этомъ основаніи изъ него не создаетъ.

Такъ, народъ нашъ передалъ намъ въ языкѣ своемъ плоды сво­ихъ многовѣковыхъ наблюденій и мысли цѣлаго ряда поколѣній; сво­имъ анализомъ онь обезпечилъ намъ возможность дальнѣйшаго раз­витія и преуспѣянія; какъ же намъ не изучать и не дорожать имъ? „Великій, могучій, правдивый и свободный русскій языкъ* самъ по себѣ служитъ намъ залогомъ лучшаго будущаго для создавшаго его народа.

Пусть ученые Запада потѣшаются въ сочиненіи разныхъ серь­ёзныхъ и смѣшныхъ „правъ^и, нашъ языкъ неповиненъ въ этомъ. Infinitae vero, говоритъ Bracton (De legibus Angliae, кн. I, гл. V, стр. 2э), sunt juris species, quia infiniti sunt homines et infinitae sunt res, Nam sic diceretur jus, aliud aequinum, aliud asininum, aliud vineae, aliud agri, aliud pecoris, aliud hominis^u. Лошадинаго, ослинаго, овечь­яго, полевого или садоваго права я, правда,не встрѣчалъ у насъ, но недалеко ушли отъ него право водное, горное, полицейское, желѣз­нодорожное, вещное и обязательственное, философское, и сложный аппаратъ другихъ „правъ®. Какъ все это чуждо и искусственно для народнаго ’Языка, какъ пахнетъ отъ всего этого плѣсенью схоластики!

Индивидуальный человѣческій разумъ развивается и овладѣваетъ собою, при посредствѣ языка, лишь въ общеніи съ другими суще­ствами. Лишь общеніе научаетъ его слову, которое есть для него не только способъ выраженія мысли, но и способъ мышленія, самообъ-

ектпрованія мысли. Только въ общеніи съ другими и прп помощи слова человѣкъ становится разумнымъ существомъ. Разумъ и наука слагаются лишь въ обществѣ и чрезъ общеніе, слѣдовательно—благо­даря языку. Общество не есть случайная сумма или внѣшній аггре- гатъ человѣческихъ личностей. Его члены взаимно предполагаютъ другъ друга, и, если бы не существовало общественнаго цѣлаго, на­ходящаго себѣ внѣшнее и осязательное выраженіе въ общемъ языкѣ, не могло бы существовать и этихъ членовъ, какъ разумныхъ лично­стей, не было бы ни современныхъ знаній, ни науки,—могли бы быть лишь животныя особи человѣческаго типа. Наука есть общественный продуктъ, продуктъ общественнаго мышленія и языка. И эволюція личности, или класса, и общества, отдѣльной научной спеціальности и общественнаго мышленія, и ихъ разумный прогрессъ взаимно обу­словливаютъ другъ друга.

Только мышленіе, опирающееся на широкій мыслительный опытъ всѣхъ народовъ и временъ, есть освобождающее мышленіе,—освобо­ждающее отъ подчиненія случайнымъ временнымъ теченіямъ, въ родѣ нѣмецкой юриспруденціи. И другіе народы жили не даромъ; и нашъ въ томъ числѣ. Только такое сравнительное мышленіе и можетъ га­рантировать намъ достиженіе истины.

Однако, хотя, какъ говоритъ Hamilton (on Logic, ∏, 143), P^a"зумъ и философію можно найти во всѣхъ языкахъ, не все въ язы­кахъ опредѣлено разумомъ и философіей [**************][††††††††††††††]), а потому языкъ есть орудіе обоюдоострое, и мы должны стремиться критически, т. е. сознательно, относиться къ нему. Какъ бы ни былъ совершенъ языкъ, онъ никогда не является полнымъ и совершеннымъ орудіемъ чело­вѣческой мысли. Но, кромѣ несовершенствъ языка, нужно прини­мать во вниманіе еще несовершенное знакомство съ его характеромъ и неумѣлое пользованіе имъ какъ орудіемъ мысли. Въ большинствѣ лю­ди берутъ слова эмпирически: они пользуются ими такъ, какъ будто они все знали, что включено въ нихъ; и только анализъ, подобный тому, который заставлялъ продѣлывать Сократъ, открываетъ имъ глаза на ихъ незнаніе[‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡]).

англичане юриспруденцію, эта терминологія (наука о правѣ) несетъ путаницу какъ въ этику, такъ и въ юриспруденцію. Нравственныя понятія не должны быть смѣшиваемы съ юридическими (легальными).— Законовѣдѣніе, при томъ смыслѣ слова законъ (law), который при- даютъ ему англичане, никогда не можетъ изучаться независимо нп вообще отъ нравовъ (mores, въ томъ числѣ и обычаевъ, mores majo­rum), ни въ частности отъ нравственности (особенно человѣческихъ представленій о справедливомъ).

Скромность названія (science af law, наука о законахъ) не уни­жаетъ юриспруденціи при глубинѣ ея пониманія. Ученіе же о спра­ведливомъ, неразрывно связанное съ юриспруденціей, выигрываетъ въ въ полнотѣ, ясности и правильности пониманія, когда его разсматри­ваютъ какъ составную часть этики, куда оно принадлежитъ какъ часть къ цѣлому.

⅛>

Англійская юриспруденція съ ея терминологіей не отнимаетъ у континентальнаго юриста нп одного изъ его понятій, особенно поня­тія о справедливости, основѣ и творцѣ всякаго законодательства. Она считаетъ его необходимымъ и неустранимымъ элементомъ нашего соз­нанія въ общественной и государственной жизни. Человѣкъ всегда возвышается надъ положительнымъ законодательствомъ, никогда не довольствуется имъ ни въ спекулятивной, ни въ практической сферѣ. Всякая надѣленная государственной санкціей норма подлежитъ въ качествѣ правила поведенія, какъ и весь государственный и общест­венный порядокъ въ совокупности, нравственной оцѣнкѣ. Подвер­гать же нравственной оцѣнкѣ положительное законодательство (въ широкомъ смыслѣ этого слова, т. е. включая сюда и надѣленные за­конной санкціей обычаи) значитъ сопоставлять его съ тѣмъ, что дол­жно быть, (а должна быть въ государствѣ прежде всего справедли­вость), т. е. съ тѣмъ или инымъ идеаломъ справедливаго. Справедли­вость представляетъ, съ одной стороны, нравственную основу суще­ствующаго законодательства, такъ какъ всякій законъ ищетъ себѣ нравственнаго оправданія, нуждается въ немъ и часто живетъ благо­даря ему. Съ другой стороны, въ качествѣ нравственнаго критерія для законовъ, справедливость является необходимымъ факторомъ усовер­шенствованія, прогрессивнаго развитія ихъ, призывомъ къ реформѣ ихъ,—Однако, дать матеріальное содержаніе, указать въ чемъ именно заключаются требованія справедливости, едва ли кто можетъ.

Знать языкъ своего народа значитъ не только безсознательно владѣть имъ, но и знать заключенные въ немъ разумъ и философію. Есть богатства въ нашемъ родномъ языкѣ, только мы не всегда их ь знаемъ. Знать же ихъ можно—лишь сравнительно изучая его. Знаніе своего требуетъ непремѣнно и самаго широкаго знанія чужого. Только такъ познаемъ мы cawx¾∙ себя. Кто хочетъ понять тайны общественной жизни, долженъ прежде ознакомиться съ тайнами мысли, а безъ языка мы этого сдѣлать не можемъ (Ср. М. Muller, op. с., 276).

продажу ближняго въ рабство? Конечно, къ несправедливости. Но если стра­тегъ обманываетъ врага, если онъ продаетъ плѣнныхъ въ рабство, разоряетъ имущество непріятеля? Ты говоришь, что это уже вполнѣ справедливо. Итакъ, выходятъ. что одно и то же справедливо по отношенію къ врагу и несправедливо по отношенію къ другу, что одно и то же переходитъ отъ литеры Д къ Д_>и обратно. Но этого мало. Если мы подъ видомъ пищи дадимъ лекарство другу, не желающему лечиться, то это не будетъ же дурно и несправедливо? Слѣдова­тельно, обмануть друга такъ же дозволено, какъ и врага. Но, такимъ образомъ, вся твоя справедливость не обращается ли въ безпорядочный хаосъ?