Важность основныхъ понятій.

„Только взору философскаго ума факты открываютъ свой смыслъ и только передънимъ располагаются въ логическомъ порядкѣ". Джевонсъ, Основы науки, 539.

„„Die alte Wahrhe.it....

При всемъ различіи во взглядахъ у юристовъ относительно ис ходныхъ пунктовъ и конечныхъ выводовъ, относительно терминоло­гіи, методологіи и систематики ихъ „науки**, относительно характера ея основного понятія и множества другихъ пунктовъ, есть, повиди­мому, одинъ тезисъ, относительно котораго можно привести къ со­глашенію большинство ихъ. Это именно то положеніе, что непо­средственнымъ, ближайшимъ, предметомъ ея заботъ служатъ тѣ пра- вила (нормы) человѣческаго поведенія, или общежитія, которыя на­ходятъ себѣ охрану со стороны особо орштьзованнаю принужденія(ка­кое бы имя мы ни давали этоіі организаціи принужденія—государ­ство, гражданское общество, или—въ нѣкоторыхъ случаяхъ—племя, орда, община, патріархальная самостоятельная семья, или какъ

Но, знаніе, въ глубокомъ смыслѣ этого слова, подобныхъ нормъ,—знаніе, включающее въ себѣ пониманіе всѣхъ послѣдствій ихъ и значенія ихъ въ жизни человѣчества вообще,—такое знаніе этихъ нормъ не такъ-то просто. Оно необходимо должно включать въ себѣ знаніе такихъ вещей, которыя, выходя за предѣлы профес­сіональныхъ изслѣдованій юриста, тѣмъ не менѣе настолько тѣсно связаны съ ними, что даютъ основную окраску его міровоззрѣнію.

„Высшая мудрость*, говоритъ La Rochefoucauld, „заключается въ томъ, чтобы знать точно цѣну вещей".—Какъ можетъ знать юристъ цѣну своихъ принудительныхъ нормъ, если онъ не будетъ понимать ихъ значенія въ общей совокупности человѣческой жизни? Какую роль играютъ эти нормы среди другихъ силъ индивидуальной и об­щественной жизни?

Какъ ни одно явленіе, взятое изолированно, не можетъ быть понято, такъ,ни одно наше знаніе нс.можетъ быть названо полнымъ, будетъ лить полузнаніемъ, пока мы не дадимъ ему надлежащаго мѣста въ общем совокупности человѣческихъ знаній.

Какъ бы ни были обширны наши познанія относительно при­нудительныхъ нормъ, какь бы много ни усвоили мы памятью зако­новъ, судебныхъ рѣшеніи, административныхъ постановленіи или признанныхъ обязательными государственною властью обычаевъ,—они намъ не раскроютъ сами по себѣ своего смысла и значенія.—Строго говоря, даже поверхностное усвоеніе небольшой іруппы законовъ („verba earum tenere*) требуетъ наличности нѣкоторой философской подготовки, нѣкоторыхъ общихъ понятій. И чѣмъ болѣе расширя­емъ мы фактическій матеріалъ нашего знанія (г. е. указанныя выше нормы), тѣмъ болѣе настоятельною становится оріентировка въ ос­новныхъ понятіяхъ юриспруденціи.

Есчи принудительныя нормы, по общему признанію, составля­ютъ непосредственный фактическій матеріалъ юриспруденціи, о нихъ слѣдуетъ сказать то же, что и о всѣхъ другихъ фактахъ, составля­ющихъ матеріалъ какой-угодно науки: факты заключаютъ въ себѣ идеи, хотя бы implicite[см. Whewell, Novum Organon Renovatum, стр. 50, афоризмъ IV, и слѣд. стр.—Ji, 52, 53... и стр 6, афо­ризмъ V.j

На какую бы точку зрѣнія ни стали мы относительно проис­хожденія нашихъ общихъ, основныхъ идей и вѣрованій,—мы най­демъ, что обладаніе ясными общими понятіями есть необходимым элементъ всякаго знанія, и непремѣнный факторъ всякаго научнаго прогресса. Будемъ ли мы объяснять необходимость нѣкоторыхъ идей самымъ устройствомъ человѣческаго ума [Reid, Whewell....], или признаемъ единственною творческою силою опытъ и его результаты (Д. С. Милль, Ваш....), или сведемъ этп два враждующія представ­ленія въ эволюціонномъ ученіи (Н. Spencer) о наслѣдственной! пере­дачѣ способности воспринимать опытъ отъ предыдущих ь поколѣній (см. подробнѣе Fowler, Logic deductive and inductive, часть П, стр.

Какъ бы мы ни увеличивали роль опыта и фактовъ въ увели­ченіи нашихъ знаній, какъ бы ни настаивали на необходимости рас-

ПОСВЯЩАЕТСЯ

δl

ширенія познаніи юриста въ области законовъ и судебныхъ рѣше­ній, и съ какою бы осмотрительностью и неопредѣленностью ни вы­сказывались объ общихт» связующихъ ихъ идеяхъ, иди подозритель­но относились ко всякимъ „теоріямъ*,—прочный фундаментъ юри­дическаго образованія можно заложить лишь съ помощью выясненія основныхъ понятій юриспруденціи.

Факты становятся для насъ фактами лишь благодаря идеямъ. Законъ получаетъ смыслъ и содержаніе дишъ благодаря тому, что мы обладаемъ извѣстными общими юридическими понятіями. И чѣмъ правильнѣе будутъ эти основныя понятія, тѣмъ будетъ правильнѣе наше отношеніе къ закону, разумѣніе его цѣли и послѣдствій.

Усвоеніе закона, какъ и усвоеніе всякаго другого факта, за­ключаетъ въ себѣ столько же активный, сколько и пассивный про­цессъ ума. Воспринимая законъ въ устной пли письменной формѣ, мы вносимъ въ эту форму извѣстпое содержаніе, зависящее отв на­шихъ общихъ представленій о законодательствѣ и его роли и зна­ченіи въ жизни. Трудно сказать, гдѣ кончается то, что даетъ на­шему уму извѣстная письменная или устная норма, и гдѣ начина­ется то, что мы сами вносимъ въ нее отъ себя,—что мы восприни­маемъ, и что мы умозаключаемъ.

Легко сказать: берите законъ такимъ, какимъ его далъ вамъ законодатель, постарайтесь уяснить себѣ ясно и точно его волю, устраните при этомъ личныя ваши мнѣнія и выводы относительно этой воли, освободите ее отъ всего темнаго и сомнительнаго, най­дите истинную волю законодателя, не вносите сюда ничего своего,— трудно примѣнить на практикѣ это разумное правило.

На дѣлѣ законы создаются не одною лишь волею законодателя. И быть этого иначе не можетъ. Всякій, кто имѣетъ дѣло съ зако­нами [а имѣютъ дѣло съ ними пассивно и безсознательно всѣ члены гражданскаго общества, не исключая дѣтей и душевнобольныхъ, а активно всѣ съ указаннымъ исключеніемъ—отъ городового, выпол­няющаго приказаніе не „пущать* или тащить, и самого зауряднаго обывателя съ его маленькими, въ нашихъ глазахъ, житейскими ин­тересами, до сановника, судьи или администратора], вноситъ въ нихъ Нѣкоторую долю отъ себя. Получаются въ жизни иногда результаты, совсѣмъ мало имѣющіе общаго съ волею законодателя.

Это извращеніе законодательной воли станетъ яснымъ для насъ, если мы примемъ во вниманіе: і) необходимую общность языка за­конодателя и неизбѣжныя несовершенства этого орудія мысли; з) важ­ность интересовъ, затрагиваемыхъ законодательствомъ, и общечело­вѣческое стремленіе понимать вещи такъ, какъ это соотвѣтствуетъ ожиданіямъ и желаніямт, нашимъ: 3) указанную уже трудность от-

лпчпть, гдѣ кончается нате воспріятіе и заключенія.

начинаются паши умо-

Въ нѣкоторыхъ случаяхъ эта трудность очевидна для всѣхъ. „Такъ, πaπρ., когда мы присутствуемъ (Whewell, N. О. R, 51) прп представленіяхъ фокусника или чревовѣщателя. Въ подобныхъ слу­чаяхъ мы воображаемъ, что мы видимъ пли слышимъ, чего въ дѣй­ствительности мы не видимъ п не слышимъ. Дающій представленіе пользуется привычками нашего ума пополнять перерывы и выводить связи; давая намъ ложныя указанія, онъ заставляетъ насъ восприни­мать какъ дѣйствительный фактъ то, чего вовсе п не происходило. Въ такихъ случаяхъ очевидно, что мы сами помогаемъ создавать фактъ, такъ какъ мы дѣлаемъ фактъ, въ дѣйствительности не суще­ствующій. Въ другихъ случаяхъ, при несомнѣнности воспринимаемаго нами факта, мы легко можемъ видѣть, что большая часть воспріятія есть нашъ собственный актъ; напр., если, впдя хищную птицу, мы заключаемъ о падали, или когда мы читаемъ иолупстертую надпись.

Роль хорош ея общей подготовки и обладанія ясными основными понятіями въ подобныхъ случаяхъ очевидна, такъ какъ „пропор­ціонально (Mill, Logic, Bk. V, Ch. IV, § 5) недостатку знаній и ум­ственной культуры лица является у него вообще неспособность раз­личать между собственными выводами и воспріятіями, на которыхъ они были основаны. Не одна странная сказка, не одинъ скандальный анекдотъ обязаны своимъ происхожденіемъ этой неспособности. Раз­сказывающій даетъ отчетъ не въ томъ, что онъ видѣла» илп слышалъ, а въ своихъ впечатлѣніяхъ, выведенныхъ изъ видѣннаго и слышан­наго, впечатлѣній, большая часть которыхъ, быть можетъ, состоитъ изъ умозаключеній, хотя все передается не какъ вывода», а какъ фактъ. Всѣмъ опытнымъ судьямъ и адвокатамъ извѣстно хорошо, какъ трудно при допросѣ заставить свидѣтелей не слишкомъ много при­мѣшивать собственныхъ выводовъ къ передачѣ воспринятаго ими; и еще труднѣе это, когда малосвѣдующіе люди пытаются описать какое- нибудь естественное явленіе".

пріятіи, потому что наши воспріятія включаютъ наши идеи". Не бу­дучи въ состояніи исключить изъ нашихъ наблюденіи и изученія фактическаго фундамента юриспруденціи (принудительныхъ нормъ) идеи, мы должны, для цѣлей науки, позаботиться о томъ, чтобы сдѣ­лать эти идеи ясными и освободить ихъ огь какпхъ-.тпбо внугрен- НПХ'Ь противорѣчіи.

Воспріятіе даетъ намъ при изученіи законовъ рядъ звуковъ или

знаковъ; содержаніе и смыслъ въ эти звуки плп письменные знаки вкладываемъ мы. Еще очевиднѣе становится необходимость философ­ской подготовки тогда, когда дѣйствующую норму приходится не вы­

явленіями юридическаго міра. Эти наблюденія необходимы въ сущ­ности всегда, такъ какъ помѣщеніе какой-либо нормы въ кодексъ ни­когда не можетъ служить ручательствомъ того, что она является эле­ментомъ живой дѣйствительности. „Чрезвычайно мала вѣроятность, говоритъ Джевопсъ по поводу подобныхъ случаевъ (Основы науки, 541), чтобы собраніе сложныхъ фактовъ само расположилось такимъ образомъ, чтобы при этомъ прямо видны были управляющіе имъ за­коны... Только по необъяснимому дѣйствію богато одареннаго (при­родой, конечно, и культурой) ума множество разнородныхъ фактовъ располагается въ ясномъ порядкѣ, представляющемъ результат ь какого- нибудь однообразно дѣйствующаго закона...^u

Изученіе юриспруденціи не можетъ быть сравниваемо съ веде­ніемъ чего-то въ родѣ научной бухгалтеріи... „Нужно собирать факты безразлично изъ всякихъ источниковъ и вносить ихъ въ главную книгу, изъ которой современенъ выйдетъ баланса» истины. Трудно вообра­зить (Джевонс'ь, Основы науки, 539) болѣе ненадежный нутъ для достиженія всяких ь открытій. Чѣмъ больше масса фактовъ, тѣмъ меньше вѣроятности, чтобы они при какой-нибудь рутинной системѣ классификаціи раскрыли заключающіеся въ нихъ законы природы... Только взору философскою ума факты -открывают'ь свой смыслъ и только передъ нимъ располагаются въ логическомъ порядкѣ.."

Чѣмъ важнѣе возникающіе въ юриспруденціи вопросы, тѣмъ очевиднѣе и настоятельнѣе становится необходимость философской подготовки юриста. Разумѣніе законовъ (въ широкомъ смыслѣ этого слова,—laws, φδμoι),этя непосредственная ЗЯ щча юриспруденціи, ока­зывается часто весьма и весьма труднымъ дѣломъ» Не такъ-то просто

попять значеніе закона, под щржпвающаго извѣстную форму правленая, охраняющаго какую-либо церковь, направляющаго внутреннюю поли­тику в'Ь извѣстную сторону, контролирующаго союзную жизнь, поль­зованіе устнымъ пли письменнымъ словомъ, поддерживающаго пз- вѣстный строй экономическихъ отношеній, п многихъ другихъ. Чѣмъ болѣе усложняется общественная жизнь, тѣмъ это труднѣе.

При неизмѣнности словеснаго выраженія закона и измѣненіи экономическихъ или политическихъ условій жизни страны (п извѣст­ной изобрѣтательности толкователя) часто вкладывается въ него дру­гой смыслъ, и на практикѣ онъ получаетъ уже иное значеніе. Уло­вить значеніе даннаго момента общественной жизни и понять законъ въ свѣтѣ колебаній ея экономики, политики пли нравственныхъ воз­зрѣній,—не легко и можетъ даваться только тому, кто имѣетъ над­лежащую разностороннюю и глубокую подготовку. „Тотъ же самый писанный законъ принимаетъ совершенно различную окраску съ измѣненіемъ времени, лицъ и управленія. Каждая школа даетъ собственное толкованіе тексту“ (Pollock, Jurisprudence and Ethics, 229).

Для пониманія значенія многихъ изъ законовъ нужны огромныя разностороннія знанія и большая опытность. Прежде чѣмъ подойти къ этимъ законамъ, съ ихъ нерѣдкимъ и необходимымъ лаконизмомъ, нужно построить изъ этихъ разностороннихъ знаній огромное зданіе умозаключеніи. Безъ широкой философской подготовки, надлежащей силы ума и (что еще важнѣе иногда) равновѣсія духовныхъ спо­собностей!, никто этой работы не произведетъ. Это своего рода изобрѣтеніе (invention reproductrice, по'Egger’v: Parole intcrieure 222).

4**⅛

Разумѣется, что и при надлежащей подготовкѣ ноніщаніе нѣ­которыхъ, особенно текущихъ, законовъ п распоряженій будетъ до­ступно многимъ лишь какъ догадка. Мотивы внѣшней и внутренней законодательной политики и вызванныхъ ею распоряженій остаются (и должны иногда оставаться) тайной.

Великое несчастье людей въ томъ и состоитъ, что за рѣшеніе многихъ вопросовъ, входящихъ въ законодательную сферу, пли за практическое примѣненіе законовъ, пли даже толкованіе нхъ, берут­ся люди, совсѣмъ къ этому не подготовленные. Чутьне каждый счп- таетъ себя компетентнымъ въ этомъ.

Своими основными идеями мы самымъ активнымъ образомъ

участвуемъ въ созданіи того міра законовъ, среди котораго проте­каетъ наша жизнь. Говорю о созданіи, потому что, хотя юриспру­денція имѣетъ предъ собою болѣе скромную задачу пониманія и тол­кованія законовъ, подобно тому какъ и паука въ строгомъ смыслѣ

является лишь истолкователемъ природы *), п хотя, со всѣмъ своимъ мышленіемъ и философіей, человѣкъ въ состояніи лишь понять міръ и не можетъ изобрѣстиего,—тѣмъ не менѣе люди, въ силу ус­ловій своей психической природы, всегда жили и будутъ жить въ мірѣ, гдѣ не всегда легко указать Гранину между дѣйствительностью и иллюзіей (Ср. Sully, Illusions). Такъ въ мірѣ внѣпінлхт. явленій, такъ и въ мірѣ явленій психическихъ и общественныхъ. Система за­коновъ, подъ которою живемъ въ данную минуту мы, не имѣетъ одного и того же значенія для людей различныхъ метафизическихъ взглядовъ на природу государства и общества, на конечныя задачи ихъ, на человѣческую жизнь вообще, на міръ въ его пѣломъ. Спра­ведливое, разумное и вѣчное въ глазахъ одного является несправед­ливымъ, неразумнымъ и преходящимъ въ глазахъ другого: другая оцѣнка, другое пониманіе отношеній законодательства къ инымъ сто­ронамъ жизни, другой взглядъ на его послѣдствія, какъ и степень пригодности его какъ средства обезпечить матеріальное и нравствен­ное благополучіе людей.

И если метафизика не устранима, если нѣтъ минуты въ жизни, когда бы мы могли перестать быть метафизиками, нужно постараться, чтобы метафизика эта была болѣе или менѣе здоровою,—нужно, что­бы мы освободили ее отъ противорѣчій съ собою, если ужъ нѣтъ у насъ средствъ указать, гдѣ дѣйствительность и гдѣ сонъ въ окру­жающемъ насъ мірѣ. Нужно также, чтобы наша метафизика входила въ соприкосновеніе съ тѣмъ міромъ принудительныхъ нормъ поведе­нія, который составляетъ по общему убѣжденію дѣйствительный фак­тическій матеріалъ юриспруденціи, а не держалась отъ него особо. Метафизика[‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡][§§§§§§§§§§]) была непремѣннымъ факторомъ прогресса всѣхъ чело­вѣческихъ знаній: идеи нужны намъ столько же, сколько и факты; мысли столько же, какъ и вещи. Анализъ основныхъ понятій юрис­пруденціи и есть способъ увѣриться, что наша мысль согласна сама съ собою, а если это не такъ, наше предполагаемое знаніе вовсе и не есть знаніе.

„Никто, говоритъ авторъ Исторіи Индуктивныхъ Наукъ, Исто­рій Научныхъ Идей и Философіи Индуктивныхъ Наукъ—Уэвелль

(Nov. Organon Ren., preface, стр. VII), кто изучалъ хорошо исторію

науки, не можетъ упустить изъ виду, какую важную частъ этой ис­торіи составляло объясненіе, илп, какъ я бы назвалъ его, проясне­ніе (clarification) человѣческихъ идей. Эта метафизическая сторона каждой изъ физической наукъ вовсе не представляетъ, какъ пыта­лись учить нѣкоторые (Уэвелль намекаетъ, очевидно, на Ог. Конта и его ближайшихъ сторонниковъ), стадію, которую науки проходятъ въ ранній періодъ прогресса, и прежде стадіи положительнаго зна­нія. Наоборотъ, метафизическое движеніе есть необходимая часть индуктивнаго движенія⁴*....

Это заключеніе пріобрѣтаетъ для насъ теперь тѣмъ большую убѣдительную силу, что даже самое вѣроятное матеріалистическое объясненіе происхожденія человѣческаго знанія, данное Г. Спенсе­ромъ, признаетъ нѣкоторую долю справедливости за старой теоріей врожденныхъ интуитивныхъ идей, не отвергая въ то же время значе­нія опыта. Это новѣйшее объясненіе признаетъ, что важнѣйшія наши понятія и вѣрованія въ концѣ концовъ происходятъ изъ опы­та, и, однако же, оно вовсе не отвергаетъ правильности мнѣнія, что нѣкоторыя изъ идей „врождсны человѣческому уму“. Опытъ, въ обычномъ употребленіи этого слова психологами, включаетъ не толь­ко опытъ отдѣльной личности, но и такъ или иначе сохранившійся для насъ опытъ человѣчества. Въ теоріи, gкоторой идетъ рѣчь здѣсь, слово это (опытъ) имѣетъ еще болѣе обширное значеніе. Оно вклю­чаетъ опытъ, или, говоря точнѣе, особенную способность для обра­зованія нѣкоторыхъ опытовъ, передаваемую наслѣдственно отъ по ко лѣнія къ поколѣнію. Въ то время какъ нѣкоторыя идеи приходятъ на умъ лишь нѣкоторымъ индивидамъ въ извѣстное время, суще­ствуютъ другія идеи, которыя, благодаря частотѣ и постоянству, съ которымъ они возникали въ умахъ людей во всѣ времена и при всѣхъ обстоятельствахъ, становятся, послѣ накопленнаго опыта многихъ по­колѣній, какъ бы естественными или прирожденными (connatural)че­ловѣческому уму (см. Fowler, Logic, р. II. р. 32—37, и особенно Principles of Psychology Г. Спенсера. Критику этой теоріи см. у Bascom, Hist, interpret, of philos, стр. 247, 248; см. еще ibidem, 383,384).— A fortiori должны признать то же теоріи происхожденія челов. зна­нія съ идеалистическими тенденціями .

Изъ дальнѣйшаго изложенія читатель, надѣюсь, увидитъ, что самую настоятельную потребность въ наше время юриспруденція ощу­щаетъ именно въ анализѣ и критикѣ ея основныхъ понятій. Факти­ческая сторона не подлежитъ спору. Всѣ юристы, хотя не всѣ въ одинаковыхъ терминахъ и выраженіяхъ, признаютъ за фактическій матеріалъ юриспруденціи тѣ нормы поведенія, которыя находятъ себѣ

охрану со стороны такъ или иначе называемыхъ принудительныхъ организацій. Но какъ только они приступаютъ къ обобщеніямъ и систематизаціи своихъ фактическихъ свѣдѣній, такъ и появляется непримиримый разладъ между ними. Въ качествѣ основныхъ выстав­ляются различныя понятія, и понятія эти оказываются плохо выяс­ненными и заключающими въ себѣ внутреннія противорѣчія. Проис­ходитъ ожесточенная война мнѣній тамъ, гдѣ послѣ надлежащаго анализа не можетъ быть двухъ взглядовъ. И возможность такого примиренія не составляетъ лишь личнаго взгляда автора. Всѣ юристы на практикѣ, не сознавая этого, держатся одного и того же взгляда на природу наиболѣе важныхъ изъ основныхъ понятій юриспруден­ціи, но всѣ они путаются и не понимаютъ ни другъ Друга, ни са­михъ себя, такъ какъ постоянно сами же разрушаютъ создаваемыя ими понятія и ихъ терминологію. Каждый изъ нихъ правильно на­ходитъ камень своего основного понятія, втаскиваетъ его на высо­кую гору, но, на минуту оставляя его тамъ, забываетъ закрѣпить его чѣмъ-нибудь,—камень скатывается снова, начинается новая Сизифова работа съ тѣми же грустными послѣдствіями безуспѣшности. Роль силы тяготѣнія, скатывающей обратно камень понятія, играетъ при этомъ столь же неустранимая въ области мышленія, какъ тяготѣніе въ области матеріи, сила....языки.

Вѣдь, практически, особенно когда дѣло идетъ объ основныхъ понятіяхъ, какъ въ нашемъ случаѣ, мы всегда мыслимъ при помощи языка, какъ бы ведя, сами съ собою, внутренній разговоръ. [***********]) Языкъ имѣетъ силу могущественно содѣйствовать, какъ и мѣшать, опера­ціямъ ума и духа, и обладаетъ основною цѣнностью какъ элементъ прогресса (значитъ и задержки его) въ расѣ[†††††††††††]).

Правильно и успѣшно мыслить можно, лишь правильно пользу­ясь языкомъ!

Языкомъ мы прикрѣплены къ мышленію цѣлаго говорящаго имъ народа, той самой толпы, къ мышленію которой мы, иногда заслужен­но, иногда незаслуженно, относимся такъ презрительно, и, не изслѣ­довавъ прежде его роли и силы, такъ же мало въ состояніи укло­ниться отъ его вліянія, какъ частица матеріи ускользнуть отъ влія­нія тяготѣнія.

Основныя понятія составляютъ важнѣйшій элементъ нашихъ знаній въ области юриспруденціи. Всѣ наши сужденія прямо иди

косвенно включаюіъ пхъ въ себѣ. Ихъ правильность и ясность озна­чаютъ правильносіъ и ясность нашихъ сужденій. Путаница въ ос­новныхъ понятіяхъ непремѣнно поведетъ къ путаницѣ въ дальнѣй­шемъ теченіи нашей мысли. Основныя понятія предрѣшаютъ основ­ные вопросы. Правильное рѣшеніе этихъ послѣднихъ не возможно безъ правильнаго отношенія къ основнымъ понятіямъ. Безъ нихъ мы не можемъ ни подоити, ни распутать нп одном изъ великихъ про­блемъ, лежащихъ на пути изслѣдованіи юриста. Даже больше, нѣть такого утвержденія или отрицанія какого-либо положенія юридиче­скаго характера, которое не предполагало бы и не было бы связано, хотя implicite, съ какимъ-либо опредѣленнымъ взглядомъ на основныя понятія юриспруденціи. Ясность и неясность, внутреннее согласіе или внутреннее противорѣчіе нашихъ утвержденіи непремѣнно зависитъ отъ ясности и согласія самихъ съ собою нашихъ основныхъ понятіи. Такъ или иначе, они всегда составляютъ implicite основу нашихъ сужденіи. И если мы хотимъ, чтобы знанія наши пріобрѣли научный характеръ, мы не можемъ уклониться отъ ихъ анализа и критики. Неправильная постановка исходныхъ понятій всегда будетъ отзываться путаницей, неясностями и противорѣчіями в ь послѣдующемъ изложеніи.

„Знаніе слагается изь двухъ частей: основныхъ понятій или фак­товъ (ultimate terms) и отношеній между этими фактами. Найдя ос­новные факты, наши познавательныя способности опредѣлятъ ихъ вза­имодѣйствіе Правильный анализъ, имѣющій цѣлью достигнуть конеч­ныхъ истинныхъ фактовъ,—первая и самая важная задача науки.

Задача настоящей работы, вызванной безконечными безплодными спорами о „правѣ какъ якобы-основномъ понятіи юриспруденціи, есть задача анализа, долженствующаго опредѣлить, что слѣдуетъ счи­тать въ области ея изслѣдованій главнымъ и что производнымъ, и насколько то и другое участвуетъ въ томъ конечномъ результатѣ, который мы называемъ юридическими познаніями. Мы не можемъ ни создать себѣ сложнаго интеллектуальнаго міра, какимъ является всякая наѵка, ни отнестись критически къ чужимъ міровоззрѣніямъ, если мы не овладѣемъ основными понятіями, на которыхъ оно пост­роено.

Первый шагъ отзывается въ ошибкахъ мышленія, какъ и въ ошиб­кахъ поведенія.

„It is the first step that tells in errors of thought as in errors of conduct** (Bascom, His. in. of ρhιl., 189).

„Jusqu’a ce qu’on cut mis eπ ordre toutes les notions fondamen- tales, on ne pouvaιt concevoιr aucune idee precise d^,un systeme parfait de legislation ^u. Jeremie Bentham, Oeuvres, 1840, v. 1, 279-