§ 8. Об уровне теоретичности средневековой правовой нормы (логика построения, проблема казуальности и архаичности).

Специальных историко-правовых исследований о средневековых правовых нормах обнаружить не удалось. Рассмотрим наиболее важные характеристики этой категории с позиций оценки ее сложности и «теоре­тичности».

В литературе доминирует представление о построении древних пра­вовых норм как о «казуальном», которое отражает неразвитость и прими­тивизм юридического мышления того времени. В силу этого предполага­ется, что в «казуальности» проявляется неспособность древнего мышления к юридическим абстракциям. Например, известный исследователь права XVII в. А.Г. Маньков считает, что казуальность имеет место вплоть до из­дания Соборного Уложения 1649 г.265 Даже А.Я. Гуревич, яркий и после­довательный сторонник «сложного средневековья», придерживается пози­ций «казуальности». В специальном исследовании о раннем европейском законодательстве он писал, что имеет место «предельная казуальность всех варварских Правд».266

Понятие казуальности утвердилось в литературе не в том значении, которое оно имеет в реальности для древнего права. Прежде чем присту­пить к анализу средневековой нормы, отметим утвердившуюся в историко-правовой и исторической литературе неточность в отношении самой нор­мы и статьи закона. Чаще всего, говоря о казуальности нормы, авторы имеют в виду статью закона, что в строго юридическом смысле не пра­вильно. Такая ситуация создает дополнительные стимулы к оценке нормы с позиций «негативной казуальности». Поскольку норма права - это уста­новленное правило, норматив, то казуальной она может быть только в оп­ределенном смысле. Под этим справедливо может подразумеваться само «установление нормы» в статье закона при каких-то конкретных условиях (в определенном конкретном случае и обстановке), когда ранее данная норма не была воплощена в законе, на государственно-законодательном уровне просто не существовала. Но это не означает, что норма не сущест­вовала вообще, в форме обычного права, предправа или ритуального нор-

265 Маньков А.Г.

Гуревич А.Я. Индивид и общество в варварских государствах // Проблемы истории докапиталистических обществ. Кн. 1. М. 1968, с. 391.

87

матива. Некоторые случаи такого «воплощения» нормы известны Русской Правде. Например, статья за убийство конюха в Краткой Правде.267 Она гласит, что за убийство «конюха у стада платится вира в 80 гривен, как ус­тановил Изяслав за своего убитого дорогобужцами конюха». Здесь в пол­ной мере имел место казус, вызвавший юридические последствия в виде возникновения статьи с указанием как на сам случай, так и на правовые последствия. Расположена данная статья в комплексе других статей Крат­кой Правды, устанавливающих штрафы за убийства различных категорий населения (ст. ст. 19-27). Закрепленные штрафы колеблются от урока в 5-6 гривен за раба до 80 гривен за огнищан и тиунов. Скорее всего, казус здесь отражен и в ст. 19 об убийстве «княжеского подъездного», поскольку можно предполагать что-то аналогичное ситуации с конюхом. Однако по­давляющее число статей Русской Правды свидетельствует не о подобной «казуальности», а построено на обобщении практики эпохи становления кодекса. Для примера укажем: «аще придет муж кровав или синь, то не иметь ему послухов».268 Мы имеем здесь ясное обобщение обязательное для всего населения, общее правило о послухах - свидетелях. Как раз эта ситуация ведет начало к догосударственному быту и общинной судебной практике. Другой пример: «если смерда умучат без княжа слова, за обиду 3 гривны...»,26 а далее в этой статье идет перечисление аналогичной ситуа­ции с другими социальными участниками (огнищанами, тиунами, мечни­ками), штрафы за которые уже в 12 гривен. Все здесь носит характер обобщающего единого обязательного правила. Казуса в логике построения статьи абсолютно не прослеживается. Нет его и в логике построения упо­мянутых статей 19-27, помимо случаев с конюхом и подъездным. Все они имеют единую норму, единую гипотезу и диспозицию, разница лишь в санкциях по отношению к «социальному статусу» участников правоотно­шений.

267 ПРИ Вып. первый, с. 79, ст. 23.

268 Там же, с. 79, ст. 30.

269 Там же, ст. 33.

88

и обязанностей. Объединять их в единое целое было бы для правосозна­ния того времени грубой ошибкой.

Наиболее древние национальные памятники (Правда Ярослава и Правда Ярославичей) не дают оснований для оценки статей как по пре­имуществу казуальных, т.е. единовременно установленных. Но и любой нынешний кодекс также имеет момент «установления». Их статьи не при­думаны вновь, они рождались в более древний период и только продол­жают предшествующую традицию, отчасти видоизменяют ее. Самая «древняя» статья Древнейшей Правды о кровной мести (ст. 1) вошла в ко­декс как раз в связи с обобщением практики кровной мести и серьезным ограничением круга мстителей близкими родственниками. Статьи о побоях и посягательствах на личность, как и штрафы за них, по единодушному мнению в историко-правовой литературе возникли значительно раньше XI в. В Русской Правде они - обобщение предшествующей традиции судеб­ной практики. Отметим, что случаи «казуального» установления законов имели место в XV-XVII вв. и в более позднее время. Соборное Уложение 1649 г.

Вопрос о «казуальности» несомненно связан с логическим и лекси­ческим выражением ситуаций в статьях закона. Возможно, не случайно его «деформация» произошла именно в литературе по истории права, а не у языковедов. Еще в середине прошлого века О.С. Иоффе и М.Д. Шаргород-ский указывали на деление норм права на казуальные и абстрактные, что получает отражение в их диспозициях. В основе различий лежит закреп­ленный в них тип поведения. В абстрактных диспозициях закреплен обоб­щенный тип поведения, в казуальных выражено конкретное предписание варианта поведения.270 Авторы имели в виду право XX в. и к истории во­проса не обращались, но сделали важный вывод о том, что действие двух вариантов норм представляет одинаковые правила для всех. Речь, таким образом, идет лишь о различиях в способах выражения, но никак не о примитивности какой-либо формы. Не правомерно смещать проблему в сторону упрощения мышления средневекового законодателя. В древний период на этапе становления Русской Правды особенно важной была такая черта правовой нормы, которая в литературе XIX в. получила характери­стику как «гипотетическое суждение о должном».271 Она отражается в кон­струкции статей закона. На раннем этапе становления права выражена тен­денция к конкретной ясности выражения и вся конструкция формируется не столько вокруг действия, сколько вокруг человека, что и придает зако-

_________________________________ ,; '.* ,

270 Иоффе О.С. Шаргородский М.Д. Вопросы теории права. М. 1961, с. 162-163. •:,<

271 Коркунов Н.М. Общая теория права. Спб. 1907, с. 120.

89

ну конкретность выражения. А «конкретность содержания не означает вместе с тем непременного казуистического построения правовых норм».272 О.С.

В.В. Иванов и В.Н. Топоров подметили важные особенности в по­строении статей варварских Правд. Они имеют определенную «стандарти­зацию» формул и выражений, имеющую истоки в более древнего периоде. Кроме того, они построены на основе связанности описания самого дейст­вия и его последствий, что выражено в структуре: «Если..., то...».273 Та­кую жесткую языковую традицию в построении статей Судебников они прослеживают вплоть до XVI в. Именно эта традиция использования ран­них лексических форм на протяжении средневекового периода названа ар­хаической. Однако, помимо этого, в средневековой традиции построения правовых норм и статей закона устойчиво используется модель логически-структурного построения раннего периода. В этом смысле было бы непра­вильным понимать архаическое как усвоенную примитивность. Язык вы­ражения представляет собой лишь определенный прием передачи внут­ренней сути и логики построения. Важно, что комплекс составляющих правовой нормы и нормативного правила (состав, назначение), возникших на государственном уровне, становился неизменным в силу своей абсо­лютной истинности. По сей день в структуре нормы не выделено ничего, кроме гипотезы, диспозиции и санкции.

Становление варварских Правд (Русской Правды) означало переход с уровня «предправа» на уровень государственно сформулированного юри­дического права. Какое-то время существовал период, когда содержание нормативного правила могло иметь не слишком четкое текстуально-формализованное выражение.

2 Общая теория права и государства. Под ред. Е.В. Лазарева. М. 1994, с. 119.

Иванов В.В. Топоров В.Н. Древнее славянское право: архаичные мифологические основы и источники в свете языка // Формирование раннефеодальных славянских на­родностей. М. 1981, с. 11-15.

90

включало нравственное, моральное, религиозное в «единую сферу созна­ния». Формально-знаковая, языковая фиксация (письменная форма) норма­тивных правил является важнейшим признаком становления права. Но процесс мог проходить и в устной форме, когда передаваемая традиция признавалась обязательной для выполнения нормой. При этом становление права как нормативной системы «опережает» становление государства.

Норма-правило даже на уровне «предправа» не может считаться «ка­зуальной» в смысле происхождения от случая, она обращена ко всему на­селению какой-то общности. В литературе по теории права отмечалось, что осознанно-волевой характер современных правовых норм приводит при их «становлении» к различной степени справедливости отражения ре­альной ситуации.274 Для древних норм вопрос о справедливости, равно как и вопрос о степени субъективности выражения, не стоял. С позиций пони­мания справедливости своего времени они были императивно справедли­выми, поскольку неразрывно связывались с религиозными воззрениями. Этим же обстоятельством вызвана и консервативность самих древних нормативных правил. Они не могли быть «ложными», они - императивно истинны. Подобное явление наблюдается еще на уровне индоевропейской общности, где понимание права сопряжено с категориями «справедливости и порядка».275

Еще на уровне «предправа» побудителями его возникновения явля­ются как социальные, так и межличностные отношения. Конечно, если по­лагать, что два человека - это уже сообщество, то все в жизни «социаль­но». Но древность показывает возможность появления правил поведения именно на основе отношений между узкими группами лиц, и в значитель­ной степени.

На примере археологических данных можно представить картину возможностей возникновения правил поведения. Проведенные в 70-х годах XX в. на Украине раскопки поселений, относящихся к V-VII в., показыва­ют, что славяне проживали небольшими и компактными родственными группами. Возможно, их происхождение связано с едиными предками. В таких условиях «конфликтные ситуации» можно понимать как исключи­тельно межличностные, как конфликт двух людей. При этом логично пола­гать, что понятие «справедливого» было общим для подобных групп.

Размер домов был небольшой, имущественного неравенства не на­блюдалось. Однако в среде воинов и знати (в литературе распространено ошибочное мнение о равнозначности знати и так называемых классов) на­блюдается обладание драгоценностями и «ценными предметами». Имеют-

274 Иоффе О.С. Шаргородский М.Д. Вопросы теории права, с. 122. 27 Бенвенист Э. Словарь индоевропейских социальных терминов. М. 1995, с. 299—301. В нашей литературе зачастую полагается невозможным решение вопроса об «истинно­сти и ложности» правовых норм (Черданцев А.Ф. Теория государства и права. М. 1994, с. 208). Для раннего религиозного сознания такие вопросы не стоят.

91

ся признаки как индивидуального ведения хозяйства, так и общего хозяй­ствования.276 Такой характер быта и ведения хозяйства порождал опреде­ленные направления развития нормативных правил. О данях и налогах ни­чего не известно. Самая развитая часть правил могла относиться к семей­ному быту. Сюда логично отнести комплекс правил, начиная от сватовства с другими поселениями, до правил нравственно-сексуальных и хозяйст­венно-бытовых. Большая группа нормативов развивалась из конфликтов частных лиц: драки, оскорбления, вероятно - кровная месть, имелись ка­кие-то варианты посягательств на имущество. Никаких свидетельств о хо­лопах нет. Нет ясности в области религиозной жизни. В целом же условия проживания позволяют предположить во многом тот комплекс нормати­вов, который впоследствии составил Древнейшую Правду, как сборника по преимуществу о межличностных конфликтах. Этот «набор» ситуаций, сле­довательно, «переходит» в государственное законодательство из «пред-права». Рождение «государственного законодательства» отношения к классам не имеет.

В племенных и межплеменных центрах, местах с более плотным и густым населением, ситуация была, конечно отличной. Для VI-XII вв. вдоль линии пути из Киева в «греки» обнаружены клады золотых и сереб­ряных монет, драгоценности.277 Но наличие среди населения более богатых и менее богатых не дает никаких оснований для распространения на древ­нее право тезиса о его социальной принудительности и насилии. Облада­ние холопами в X в. никаких привилегий не дает. В достаточно надуман­ной связке «классы —> государство, право» обнаруживается абсолютная несостоятельность. В связке «государство —> право» также нет прямой обусловленности возникновения. Право предшествует государственному быту как проявление нормативно выраженной справедливости. Само государство, как регулятор межличностных и социальных отношений, возникает значительно раньше классов.

А.Б. Венгеров справедливо отметил, что главным элементом струк­туры правовой нормы является заключенное в ней правило поведения. Во­круг этого «ядра» «вращаются» остальные элементы. Для стадии станов­ления права важное значение имеет его вывод о том, что норма может «де­литься, укрупняться, изменяться».278 В целом вопрос о структуре правовой нормы является в литературе весьма дискуссионным. Есть мнение, что обязательными составляющими являются диспозиция и гипотеза, санкция

276 Баран В.Д. Славянская деревня раннего средневековья // Древности славян и Руси. М. 1998, с. 12-18.

Боровой Я.Е. Византийские, славянские и старогрузинские источники о походе рус­сов в VII в. на Царьград // Древности славян и Руси. М. 1988, с. 114. 278 Венгеров А.Б. Теория государства и права. Часть II. Теория права. Т. 1. М. 1996, с. 140.

92

- не обязательна. Полагают, что гипотеза и санкция стоят за рамками

280

самого правила поведения, а это правило выражено лишь в диспозиции. Представляется более приемлемой традиционная точка зрения о трехчлен­ном строении правовой нормы.281 Но во всех случаях авторы базируются на относительно современном праве и к древности не обращаются. При этом часто указывается, что трехчленное деление нормы является лишь формой абстракции, оно подразумевается. Однако с такими абстракциями юриспруденции приходится иметь дело по преимуществу: трехчленное де­ление нормы, состав преступления, «справедливость приговора», наличие отраслей права (например, финансовое, которое впоследствии «делится» на бюджетное, налоговое, валютное и т.д.), представляющих определен­ную условность, и т.д.

В момент своего становления в государственный период древнее «юридическое право» не выделено полностью из системы «норм-правил» предправа. Лишь позднее человеческая мысль «обособляет» его и начинает «понимать» как государственно-социальное явление. Достаточно долго для древнего интеллекта и психики существовал единый поток нормати­вов. На уровне «предправа» формируются некоторые обобщенные прави­ла, которые позднее начинают «делиться» на более узкие. Обобщенные правила составляют некие «протонормы» и они тесно связаны с религиоз­ными представлениями. Процесс прослеживается на примере древнейшего национального кодекса - Правды Ярослава. Древнейшая Правда в языке и юридическом содержании обнаруживает доминирующие национальные черты, хотя с юридической стороны она значительно беднее того права, которое было известно на Руси в X в. в договорах с Византией. В. Сергее­вич в свое время не без основания характеризовал договоры как «новое право», в малой степени связанное с русской национальной традицией, бо­лее широкое по сфере регулирования (под национальным правом он под­разумевал обычаи руссов). 82

В Древнейшей Правде построение статей исходит выражение от «протонорм», статьи ее предельно сжаты и лаконичны. Статьи договоров 911 и 944 гг. очень объемны, подробны. Они часто включают несколько норм с подробным описанием гипотезы и самой диспозиции. Кроме того, в договорах построение статей начинается с обстоятельного описания смыс­ла нормы через определенные языковые формулы (заглавия): «О сем...»,

279 Черданцев А.Ф. Теория государства и права, с. 214; Недбайло П.Е. Советские социа­листические правовые нормы. Львов. 1959, с. 60.

280 Общая теория советского права. Под ред. Брагусь С.Н. Самощенко И.С. М. 1966, с. 193.

281 Васильев A.M. Правовые категории. М. 1976, с. 163-164.

282 Сергеевич В. Греческое и русское право в договорах с греками X в. // ЖМНП. Спб. 1882. Часть 219, с. 79-94.

93

«О том...».283 Одновременно эти языковые формы выполняли роль разде­лителя текста. В начале текста статей договоров помещены фразы, раскры­вающие их суть. Это - настоящие определители норм: «о работающих в греках руссах у христианского цесаря»; «о взимающих куплю русских...»; «о различных ходящих во греки и удолжающих» и т.д.284 Слишком явные свидетельства более развитого правового византийского мышления. В Краткой Правде подобные формы текстуального выражения совершенно отсутствует. Они появляются в Пространной Правде: «в убийстве», «оже встанет без вины на разбой», «о вире» и т.д.285 Традиция эта прослеживает­ся и в Судебниках XV-XVII вв. и «отклонения» в летописях связаны с по­грешностями переписки.

Однако в договорах и в Русской Правде наличествует однотипное текстуальное построение статей по стандартному принципу: «Оже...», «Аще кто...». Это показывает наличие общей национальной языковой формы выражения, получившей характер стандартизации и бытующей на протяжении всего средневековья.

По нашему мнению, это «аще - оже» в начале статей выполняет роль «охватывателя», объединителя смысла гипотезы, а гипотеза и диспозиция в древнем праве часто сливаются в одно целое. Причем, само правило (норма) присутствует в виде «обратной формулировки» самого преступно­го действия. «А в усе и в бороде 12 гривен», что означает - «если вырвали усы или бороду, платится штраф 12 гривен». Сама же норма подразумева­ется как запрет: «нельзя вырывать усы или бороду». Или: «Аще утнет ме­чом не вынимая его, или рукоятью, то 12 гривен за обиду». За этим сто­ит норма: «нельзя бить никого закрытым мечом».

В литературе уже высказывались суждения о том, что статьи Древ­нейшей Правды о побоях, убийствах и физическом вреде личности восхо­дят к более раннему и целостному установлению.287 Обычно считается, что это обобщенное установление о мести. На наш взгляд, проблема более глобальна. Все 19 статей Древнейшей Правды, включая последнюю статью о «холопе ударившем свободного мужа», имеют в основе своей две «про-тонормы». Это два правила-запрета: нельзя посягать на чужую личность, нельзя посягать на чужое имущество. Все эти убийства, побои, нанесение оскорблений и физических повреждений, нанесение имущественного вреда в различных формах представляют собой лишь дробление двух этих про-тонорм. Они безусловно были связаны с языческими религиозными пред-

283 ПРП. Вып. первый, с. 7, ст. ст. 4, 6; с. 8, ст. 7 и т.д.; с. 8, ст. 9; с. 9, ст. 12; с. 33, ст. ст. 9, 11 и т.д.

284 Там же, с. 9, ст. ст. 13, 13а, 14 и т.д. , •• ; :;•«" :;*.--.

285 Там же, с. 108, ст. 3; с. 109, ст. ст. 7, 10 и т.д. : • -,,,„• •„ .,.

286 Там же, с. 77-78, ст. ст. 4, 8. .:•

287 Рубинштейн М.Л. Древнейшая Правда и вопросы дофеодального строя Киевской Руси // Археографический ежегодник за 1964 год. М. 1965, с. 3-1L

94

ставлениями и древними табу. Они совпадают с первичными заповедями христианства: «не убий», «не укради», «возлюби ближнего своего». Из за­претов постепенно «отпочковывались» новые нормы-запреты, более де­тальные. Одновременно проходил процесс утверждения правил семейно-сексуальных отношений, выраженный в христианстве в заповеди «не пре­любодействуй». Вне этих протонорм развивались нормы-запреты на про­тиводействие власти и государству, финансово-коррупционные запреты (постановления о данях, налогах, взятках, злоупотреблениях и т.д.). Пра­вила о договорах, обязательствах, обмене и т.д. в конечном счете связаны с созданием препятствий посягательствам на чужое имущество, поскольку утверждают справедливость в древнем понимании имущественных отно­шений между людьми.

Гипотеза нормы в Русской Правде начинается с ограниченного лек­сического набора: «паки ли», «оже», «аще», «а», и все эти выражения имеют значение «если». Такой порядок не означает казуальной примитив­ности. Это - найденная в древнейший догосударственный период лексиче­ски-правовая форма выражения, связанная с «логическим языком» пра­ва. Это «если» в несколько ином виде подразумевается и в современных правовых нормах. Различия с современным правом заключаются в том, что средневековое право при построении статей за основу «берет» личность, а не действие. Современная форма предполагает конструкцию: «Нанесение телесных повреждений карается...». Средневековая форма: «Если кто-то кого-то ударит чем-то...». Средневековая форма выражения консервирует­ся религиозным мышлением (человек находится в центре всех великих ми­ровых религий) и распадается в сторону действия лишь при проникнове­нии в правосознание «прагматически-позитивированного» мышления (в принципе в XVII в.). В современном праве человек усреднен, обезличен, абстрактен. Оно не допускает языковой формы: «если человек взял взятку, то...»; оно пользуется схемой действия: «взятка карается...». На протяже­нии всего русского средневековья направленность правовой нормы на че­ловека приводит лишь к изменению лексических форм выражения закона, но не к изменению самой сути. Это - не архаизм древности, а стандарт. В Судебниках Московского государства формула «аще - оже» с подразу­меваемым «кто» заменяется другой лексической формой «А который (че­ловек)...». В статьях Судебников, начинающихся с союза «а», он заменяет традиционное «если» Русской Правды. Такая замена наблюдается уже в грамотах XII-XV вв.289 Союзы «аще, оже, или» выполняют в синтаксиче­ском смысле соединительную функцию различных условий в правовой норме. Некоторые полагают, что переход к формуле Судебников «А кото­рый человек...» произошел под влиянием деловой письменности Москов-

Единственная известная нам специальная работа юриста о «языке права» - это мо­нография Н.А. Власенко. Язык права. Иркутск. 1997. Она целиком посвящена совре­менности и к нашей теме отношения не имеет. 289 Борковский В.И. Синтаксис древнерусских грамот. М. 1958, с. 42.

95

ской Руси. В Судебниках XV-XVII вв., как показала О.С. Мжельская, во­обще происходит формирование новой юридической терминологии. Есть мнения, что помимо деловой письменности на процесс влияло про­никновение в юридическую лексику бытовой разговорной речи. Весьма в этом смысле показательно, что Стоглав XVI в. более строго использует традиционные языковые формы построения статей. Его текст очень часто начинается с традиционного «аще».291 Судебники выполнены в стиле, бо­лее проявляющем языковую новизну. Однако эти языковые изменения не меняют юридической сути при построении норм. Замена в XII-XV вв. комплекса слов, означающих «если», на союз «а» и формулу «а который» не имеет отношения к вопросу «архаичности» текста в смысле его упро­щения. Союз «а» в этот период начинает выполнять универсальную соеди­нительную роль.292 В.В. Иванов и В.Н. Топоров, анализируя тексты сред­невекового законодательства, пришли к выводу, что в основе текста статей «на уровне лексической композиции» лежат «ключевые слова», «пронизы­вающие данный текст». Эти слова многократно повторяются в статьях за­кона, что «сближает» юридический текст с фольклорными текстами и за­говорами, где «ключевые слова» также многократно повторяются. Авторы полагают, что этот прием имеет древнюю традицию и свидетельствует в пользу однотипных юридических процедур, заключенных в древних тра-

7Q4

дициях. Вероятно языковые закономерности и закономерности юриди­ческие во многом асимметричны. С позиций юридических появление в правовых текстах «ключевых слов» расширяется в московский период раз­вития права и в Русской Правде менее выражено. Признаком этой тенден­ции является увеличение объема статей в текстах Судебников XV-XVII вв., что было связано с максимально возможным повторением этих ключе­вых слов при подробном описании ситуаций. Текст увеличивается за счет многочисленных подробностей и повторений, меняется набор «ключевых слов». С позиций правовых тексты Судебников отличаются максимальной конкретностью, а не использованием старых традиций.

Конструкция юридических текстов древности может быть различ­ной. Она может строиться на основе принципа «аще кто...» как в Русской Правде. Другой тип построения прослеживается в Уставе Владимира I и является как бы «учредительным». При этом построении нет обычно нали­чествующих или подразумеваемых гипотезы, диспозиции и санкции. Ста­тьи лишь констатируют факт, удостоверяют возникновение правовых от­ношений в будущем, поскольку раньше они вообще отсутствовали. В пер-

290 Мжельская О.С. Судебник 1497 г. и Псковская Судная Грамота // Начальный этап формирования русского национального языка. ЛГУ. 1961, с. 124-137; Черных П.Я. Язык Уложения 1649 г. М. 1953.

291 Каневская Г.А. Старое и новое в синтаксических конструкциях XVI в. // Начальный этап формирования русского национального языка, с. 85-96.

292 Борковский В.И. Указ, соч., с. 95. • •• .'>•/

293 Иванов В.В. Топоров В.Н. Указ, соч., с. 229-230.

96

вой статье Устава утверждается, что князь крестил Русскую землю, этим повествование ограничивается. Однако из этого факта вытекает масса по­следствий, которые конкретизируются в виде норм-статей как в самом Ус­таве (десятина), так и в других законодательных актах.

Стандартизация статей Русской Правды через «аще, оже, или» со­провождается усиленным вниманием законодателя к санкциям. В предель­но кратком и лаконичном построении статей в санкции сосредотачивается смысл и суть. Создается порой впечатление, что вся статья представляет одну единую санкцию. «А в усе 12 гривен, в бороде 12 гривен». «Аще за кобылу 60 кун, за вола гривна, за корову 40 кун, за третьяка 30 кун... за свинью 5 кун... за овцу 5 кун...»294 и т.д.

Описание санкций и диспозиций обнаруживает до XVI в. определен­ную взаимосвязь. Внимание законодателя к санкции в древний период сменяется в Судебниках к XVI в. подробным описанием диспозиций. Статьи становятся более объемными и подробными в описании ситуаций, приобретают тенденцию многократных ситуационных повторений, рас­смотрения подробностей и нюансов, вплоть до назойливой подробности. С одной стороны здесь влияют лексико-морфологические особенности языка средневекового выражения права. Однако важнее юридическая сто­рона: законодатель стремится к максимальной подробности и обстоятель­ности во избежание ошибок понимания текста. При этом точность лекси-ко-юридического выражения санкций остается в целом стабильной в XI-XVI вв. Однако в праве Новгорода и Пскова получают развитие санкции особого рода, которые в праве Северо-Восточной Руси в XIII-XV вв. от­сутствовали. Это санкции с угрозой кары от Бога без всякой конкретной, чисто юридической составляющей. Например, в ПСГ дважды встречается угроза Божьего возмездия во время Страшного Суда.295 Это - правовая традиция республиканских регионов. А.И. Алексеев на основе анализа новгородских документов сделал вывод, что завещательные грамоты в Новгородской земле, в отличие от аналогичных документов Северо-Восточной Руси, содержат приписку-формулу завещателей имущества в монастыри о том, что в случае нарушения кем-то воли завещателя и ото­брания имущества последует суд перед Богом.296 Есть основания полагать возникновение этой традиции в связи с ограничением власти князей после 1136 г. Формула «суда перед Богом», «Страшного Суда» из княжеских Ус­тавов Церкви переходит как угроза нарушителям права в договорные гра­моты князей с Новгородом и княжеские установления, поскольку «выше Бога» над самими князьями ничего не стояло. Для примера, в Уставе князя Святослава Ольговича (1137 г.) сказано: нарушитель будет «противен Богу и Св. Софии». Для договоров с Новгородом князей вообще свойственны

294 ПРП. Вып. первый, с. 78, ст. 8; с. 112, ст. 45.

295 ПРП. Вып. второй, с. 286, ст. 4; с. 296, ст. 77.

296 Алексеев А.И. Под знаком конца времен. Спб. 2002, с. 144.

297 ПРП. Вып. второй, с. 116-117.

97

запретительные конструкции статей с отсутствием санкций, которых в от­ношении и князя, и Новгородского государственного образования просто не могло существовать. Например, «а на владыку, отца нашего, гнева тебе (князь) не держать».298 В договорах князей с Новгородом такие статьи «без санкций» вообще доминируют или целиком составляют их текст. Это про­тиворечит средневековому пониманию роли санкции, но относится, пожа­луй, во многом к «международному праву».

Таким образом, под «казуальностью и архаичностью» средневековых правовых норм можно понимать особый тип лексического построения ста­тей и особые лексические формы выражения их сути. А.Я. Гуревич спра­ведливо указал, что «норма и процедура» так соединились в варварских Правдах, что в них «часто видна одна процедура».299

Отметим, что на развитие «бескарательных» средневековых право­вых норм оказала влияние церковно-монастырская правовая практика, ко­торая проявилась во взаимосвязи с вопросом монастырских иноческих ус­тавов.

* * *

Сфера нормативного регулирования в средневековый период охва­тывалась, в отличие от современности, не только светским законодатель­ством. Огромное место занимало церковное право и «нормативность бы­та». Значительная часть норм в этом процессе вообще не могла иметь по своей сути какой-то «карательности» в светском понимании. При отсутст­вии деления на отрасли «бескарательные нормы» достаточно «свободно» могли распространяться в различные правовые сферы. Право выступало относительно «единым потоком». Помимо карательных санкций, сущест­вовали «восстановительные» санкции в этом «потоке». В первом случае применялись кары в виде телесных наказаний, тюремного заключения и т.д. Во втором - предписывались денежные компенсации, возврат имуще­ства, штрафы, оплата потерянного времени и т.д. Существовали нормы без всяких санкций, их заменяло порицание. Такими структурами норм насы­щен Домострой (XVI в.). В нем сквернословие, бесчинство в гостях, уго­щение некачественной пищей считалось нарушением норм поведения. Хотя юридических карательных последствий за подобные действия не ус­танавливалось, предполагалась «расплата» на Суде Божьем.

Влияли на ситуацию и религиозные установления различного харак­тера. В монастырских уставах преп. Кирилла Белозерского (XIV в.) и преп. Ефросина (XV в.) оформилось специфическое построение содержащихся в них нормативных правил. Разделы и статьи уставов при описании самого правила поведения содержат отсылку на авторитет Святого Писания, Свя­тых и Пророков, правила Соборов и Св. Отцов. Причем обязательно пере-

298 Там же, с. 140, ст. 32.

299 Гуревич А.Я. Указ, соч., с. 395. ,

300 Домострой. Спб. 2000, с. 23.

98

сказывается текст этих источников в полной конкретности и полноте с це­лью точного понимания сути отсылок. Эта особенность описания и конст­руирования норм характерна всему периоду Московской Руси для церков­ной области нормативов, для Стоглава, вообще для религиозных текстов. Знание перечисленных текстов требовало достаточной эрудиции и в целом современники оперировали ими в монастырской и церковной среде доста­точно свободно на уровне тех мыслителей, которые известны по авторским произведениям. Это свидетельствует о достаточной образованности и ин­теллектуальности в церковно-монастырской среде. С другой стороны, по­требность в таком знании толкало определенную часть светских кругов к овладению знаниями о юриспруденции в широком смысле. В том числе - к знанию правовой теории того времени, во взаимосвязи с действующим правом и религией.

К XVI в. проявились еще более обобщающие тенденции по отноше­нию к знаниям литературного характера. В монастырском уставе преп. Ио­сифа Волоцкого его разделы (нормы), во многом повторяя сложившиеся правила внутренней дисциплины, нестяжания и аскетизма, становятся ка­чественно иными. Ссылки на религиозные тексты уступают место развер­нутым философским обобщениям при обосновании причин установления норм устава. Сами обоснования становятся весьма подробными и увеличи­ваются в объеме. Статьи устава преп. Иосифа Волоцкого становятся фило-софско-юридическими и нравственно-этическими исследованиями каж­дого конкретного их правила. Это позволяет полагать, что процесс состав­ления уставов вступил в стадию философско-юридическую при религиоз­ной, естественно, ориентации. В подобных построениях статей уставов проявляется кардинальное отличие от построения статей светских Судеб­ников XV-XVI вв. В сравнительном плане нормы светского права сухи и конкретны, значительно меньше по объему и уж совсем лишены философ­ского обоснования. Для примера укажем на «уставное правило» «О попе­чении настоятеля монастыря» о монастырской братии. Оно занимает де­сять страниц, содержит многочисленные библейские и евангелические обоснования. Для доказательства правильности закрепленных правил по­ведения проводится анализ сферы морали и духовности, анализируется «теория трудовой деятельности» и т.д.301 К большому сожалению, метод изложения русских книжников был направлен на освещение, в первую очередь, религиозных вопросов, с позиций правоты именно религиозной теории. Он содержателен в богословском отношении, но мало дает сведе­ний по критикуемым проблемам конкретной внутригосударственной жиз­ни. Самим современникам было хорошо известно о чем идет речь и что именно подвергается критике. Поэтому подробно рассматривать содержа­ние критикуемой в этом разделе устава «бесовской скверны» было совер­шенно для преп. Иосифа Волоцкого не обязательно. Более того, подробно-

Древнерусские иноческие уставы. М. 2001, с. 64-75.

99

сти могли иметь опасные последствия в виде распространения вредных идей этой скверны. В этой статье своего устава преподобный рассматрива­ет целую теорию о «зле человеческом» и теорию «неуправляемости ве­щей», которые, видимо, имели достаточное распространение еще со вре­мени «ереси жидовствующих». Он сосредоточился на неприятии их в че­ловеческом поведении, но о сути говорит слишком мало.30 Реальная осве­домленность русских книжников и монахов о теориях такого рода была, конечно, доскональной.

Развитие норм права и построение статей светского законодательст­ва и статей монастырских уставов, а также других нормативно содержа­щих актов, проходило во взаимосвязи. Влияние здесь было взаимным. Н.А. Казакова отметила одну из черт такого влияния, проявившуюся в особен­ности построения уставов преп. Нила Сорского и преп. Иосифа Волоцкого. В нестяжательском уставе сформулированы лишь самые общие правила монашеской жизни, их подробное изложение отсутствует, также как отсут­ствует детальная и всеохватывающая регламентация, свойственная уставу преп. Иосифа Волоцкого.303 Это не означает «превосходства» какого-либо из документов, здесь проявляется логическая закономерность. Преп. Ио­сиф Волоцкий был радикально ближе к государственному законодательст­ву и роли государства в делах Церкви. Идеи и содержание государственно­го законодательства он использовал гораздо активнее, полагал его более приемлемым для своих произведений и теоретических взглядов. С этим связаны его более четкие, по светски точные правовые конструкции. Преп. Нилу, с его некоторой индеферентностью по отношению к государству и государственному законодательству, с его склонностью к «мистицизму», логично было использовать в построении текста устава менее детализиро­ванные нормативные установки.

Конечные выводы из данного очеркового раздела о средневековой правовой норме свидетельствуют, применительно к нашей тематике, о следующем. Утвердившиеся в литературе мнения о средневековом законо­дательстве как «казуальном» и, по выводам лингвистов как «архаичном» в языковом построении, не должны являться характеристиками упрощенно­сти средневековых правовых норм. Средневековая правовая норма вполне теоретична в рамках юридического мышления своей эпохи. Логика ее по­строения, постатейная характеристика средневековых сборников права в достаточной мере свидетельствуют, что она базировалась на «теоретиче­ских воззрениях» средневекового понимания вопроса. Для понимания ка­зуальности большое значение имеют наблюдения историка права Ф.В. Та-рановского, который «отсутствие абстрактного мышления» в юридической технике построения статей полагал иной формой подхода к праву. Эта форма была лишена свойств техники построения закона в новое время,

302 Там же, с. 66.

303 Казакова Н.А. Очерки по истории русской общественной мысли. Первая треть XVI

лишена «рациональной системности». Речь, таким образом, шла не о при­митивности, а о различиях в подходах к конструированию закона, о спе­цифическом «конкретном мышлении старых юристов», об «образном вы­ражении мышления».304 Это - следствие «антропоморфности» юриспру­денции в религиозных обществах, когда в центре построения норм стоят не действия субъекта, а человек (и его поведение). Существование средневе­ковых «теорий права» проявляется многопланово и многоаспектно, но без­условно, огромную роль в развитии теоретической мысли играла мона-стырско-церковная среда. В связи с этим мы переходим к рассмотрению цикла вопросов о правовых знаниях русского монашества.