Глава 14 Свобода

Эта глава о тех политических преступниках, кто избежал казни «до смерти», провел годы в «дальней деревне», в сибирской ссылке, не умер по дороге и был согласно царскому указу возвращен домой, чтобы получить то, что называлось в России свободой или волей.

Иначе обстояло с ввдными жертвами политических гонений, знатными государственными преступниками, которые пострадали по воле правящего государя (государыни), фаворита, оказались втянутыми в крупное политическое дело. Эта люди с нетерпением ждали смены правителя натроне, только тогда они могли рассчитывать на возвращение из «дальних деревень» или Сибири. Конечно, бывали случаи, когда властитель смягчался и миловал своего ссыльного подданного досрочно к какому-нибудь празднику или юбилею. Так было с князем B.B. Долгоруким, сосланным в 1718 г. и возвращенным на службу в 1724 г. Так случилось в 1736 г. с князем С.Г. Долгоруким, за которого хлопотал его тесть П.П. Шафиров, атакже с бывшим смоленским губернатором А.А. Черкасским. После двух лет ссылки в Ярославле Елизавета освободила братьев Бирона Карла и Густава, а также его зятя Бисмарка (765,259). Ho такие случаи высочайшего прощения ед иничны. Большинство же политических ссыльных ждали смерти правителя, который наложил на них опалу. Для них ссылка была в этом смысле по жизнь монарха

Вступление на престол нового государя традиционно сопровождалось амнистиями и помилованиями. Кактолько на престол в 1725 г. вступила Екатерина I, тотчас помиловали многих участников дела царевичаАлексея, дела Монса 1724 г. и других преступников.

Освобождение из ссылки автоматически не возвращало человеку его прежнего социального и служилогосостояния, из которого его некогда исторгли пустьдаже несправедливым приговором. B 1730 г. бьит издан указ императрицы Анны об освобождении из-под ареста в сибирской ссьшке Абрама Ганнибала. Егозаслали, каксказано выше, весной 1727 г. по проискам Меншикова. B 1730 г. не было уже на свете Меншикова, у власти стояла новая государыня, но прощение арапу Петра все равно не было полным: на свободу его вьшустили, но в Петербург не вернули, а велели записать майором Тобольского гарнизона, чтодля бомбардир-поручика Преображенского полка и человека, близкого ко двору, было продолжением опалы. Да и потом, оказавшись в Эстлявдии, Ганнибал не был по-насгоящему помилован, пока к власти не пришла Елизавета Петровна, помнившая арапа своего огца (429, 71-73; 762, 28). УпОМЯНуТЭЯ ВЬІШЄ СофЬяЛиЛИенфеЛЬД, ПрОХОДИВШаЯ ПО делуЛопухиных в 1743 r., получила свободулишь в 1763 r., уже после смер- тисвоегомужа. НоонавернуласьневПетербург, кодвору,авдеревню,как было ей назначено указом Петра III. Лишь 1 августа 1762 г. новая императрица Екатерина II дала указ Сенату: Софье Лилиенфельд «всемилостивейше дозволяем теперь жить в Москве или где она пожелает» (взз-2, ізі-т>. И для большинства освобожденных из ссылки политиков и придворных возвращение к прежнему их положению было практически невозможно. Весьма опытный в придворной интриге, «пронырливый» барон П.П. Шафиров, в общем-то случайно (по служебным, а не политическим причинам) попавший в опалу в 1723 г.

Помилование — официальное царское прощение — не являлось реабилитацией в современном понимании этого слова, т.е. полным юридическим восстановлением в правах. Новьш властитель, придя натрон, прощал политических преступников и з м и л о с т и, а не восстанавливал справедливость. Для нового государя признать, что его предшественник приговаривал к смерти или ссылал в Сибирьлюдей без вины, бьио невозможно — это бы

подорвало авторитет верховной власти. O родственниках Андрея Хрущова, казненного в 1740 г. вместе с Волынским, в указе императрицы Елизаветы 15 июня 1742 г. было сказано: вдову и детей Хрущова «не порицать, понеже они в и н а м e г о не причастны» ao4, m>. Из этого следовало, что на казненном Хрущове по-прежнемулежит вина государственного преступника, сообщника Волынского. Новая государыня Елизавета не собиралась отменять вынесенногоАнной Ивановной приговора в отношении и Волынского, и Хрущова и не желала публично осудить репрессии своей предшественницы. Если об этом и говорилось, то иносказательно, без упоминания конкретных имен, а если такие имена упоминались, то это были в основном имена«плохих» и «злых» советников прежней государыни (Осгерман, Ми- них, Бирон и др.), которые и считались истинными вдохновителями репрессий и несправедливостей.

B какой сложной ситуации оказывалась власть, когда нужно было, не осуждая прямо прежнее правление, реабилитировать, вернуть на прежнее место сановника, видно изделаАП. Бестужева-Рюмина Он, канцлер России, сосланный Елизаветой вдальние деревни в 1758 г. по приговору с крайне неясным составом преступления, удостоился при воцарении Екатерины II особого манифеста о полной реабилитации. B этом документе, написанном самой Екатериной II, признается, что Бестужев-Рюмин абсолютно ни в чем не виноват, подчеркивается, что манифест—актне просто помилования, а восстановления Бестужева в прежних правах, чинах и званиях и, чтооченьважно, в доверии кнемуверховнойвласти.Однаизцелей манифеста — реабилитировать Бестужева, но при этом не бросить тень на Елизавету Петровну, идейной преемницей которой провозгласиласебя Екатерина II. He забудем, что сама Екатеринабыларанее участницей заговора вместе с Бестужевым. B манифесте оченьтуманно говорится, что Бестужев- Рюмин теперь полностью оправдался и сам «ясно нам открыл каким коварством и подлогом недоброжелательных [людей] доведен он был до cero зло-

22 - 1286

получия». Подробнее о подлогах неких «недоброжелательньгх» в манифесте не сказано ни слова, но сразуже подтверждается искреннее желание новой властительницы явить Бестужеву знаки «доверенности и нашей особливой к нему милости, яко сим нашим своеручным манифестом исполняем и, возвратя ему прежние чины действительного тайного советника и ранг генерал-фельдмаршала, сенатора, обоихроссийских орденов кавалер[а] и, сверх того, жалуем его первьвм императорским советником и первым членом нового, учреждаемого при дворе нашего императорского Совета с пенсионом по двадцать тысяч в год».

B конце манифеста сказано для сомневающихся подданных: «В заключение сея ожидаем от всех наших верноподанных согласного, ко многим его, фафа Бестужева-Рюмина, долголетним в империи заслугам, уважения и надлежащего почтения, а притом всемилостивейше повелеваем, как самого, так и род его Бестужева-Рюмина ни прямым, ни посторонним образом претерпенным неповинно сим несчастием не порицать, под опасением зато нашего Императорского гнева» (т-2, т-нз). Из всех возвращений из ссылки возвращение Бестужева было, пожалуй, самым триумфальным. Ho вскоре оказалось, что и полное восстановление Бестужева в правах, чинах и званиях тем не менее не вернуло некогда могущественному сановнику его прежнего влияния. И хотя Екатерина поначалу советовалась с ним, постепенно стало ясно: время Бестужева прошло, в нем при дворе уже не очень-то нуждаются. K власти пришли новые люди, и они не хотели делить ее со старым, да еще неуживчивым, вельможей. Постепенно Бестужев отошел отдел. Такая же судьбаждала многих приехавших из ссылки сановников.

Вернувшегося после двадцаталетнего отсутствия Миниха неподалеку от Петербурга весной 1762 г. сердечно встречало все его разросшееся семейство, и фельдмаршал, которого, как писал де Рюльер, «не трогали тление, перевороты счастия, к удивлению своему, плакал» (Ш, 274). Потом его ждал император Петр III, который возвратил ему чины и ранги, а также некоторые из имений (т.е. произошел актдовольно редкого «поворота» отписанной в казну недвижимости). Кроме того, фельдмаршала включили в Совет при особе государя. «Перевороты счастья», конечно, весьматрогали Миниха, и он пытался найти себе не последнее место при дворе сначала Петра III, а потом Екатерины II, но неудачно — все такие места оказались заняты другими счастливцами. Он писал проекты, пытался давать государям советы, как управлять государством, но и его время также прошло, как и время Бестужева. Разочарованный своим положением в 1767 r., Миних подал прошение об отставке, которое, конечно, тотчас удовлетворили.

Нелишенаанекдотичной занятноста история возвращения из успожс- кой ссылки в 1762 г. бывшеголейб-медика Елизаветы Петровны графаЛе- стока. Просидев в ссылке 14лет, он, 74-летний старик, по словам английского посланника Кейта, явился в столицу в крестьянском платье, но «живой и проворный, как юноша». Петр III восстановил его в чинах, но невдолж- носги. Лейб-медиком был ужедругой человек. Из конфискованногоЛесто- ку удалось вернугъ только часть, и император, выслушав жалобу Лестока, позволил ему «порыться на складах Канцелярии конфискации» и в шутку разрешил разыскивать конфискованные вещи в домах частньк лиц. Чело- вексюмором, Лесток не преминул воспользоваться государевым разрешением и начал посещатьсвизитами богатыедома, где вскоре нашел часть своих картин, серебра и драгоценностей оьз, Ш).

B лучшем положении оказался привезенный из Ярославля ко двору Петра III Э.И. Бирон. Он сумел вернуть себе не только татул герцога Курляндского, но и сам герцогский престол. Ho снова стать правителем он смог только потому, что это отвечало интересам Екатерины II, — на престоле Курляндии, которая уже фактически входила в сферу влияния России, нужен был «свой человек», который, помня Сибирь и Ярославль, будет послушен воле Петербурга. Так это и случилось: довольно острого раньше «курляндского вопроса» д ля России с тех пор не существовало. Известен еще один благополучный конец ссылки, причем ссылки на каторжные работы. B июне 1740 г. генерал-кригс-комиссар Ф.И. Соймонов получил на эшафоте, залитом кровью его товарищей по делу Волынского, семнадцать ударов кнута (26i, i02) и после этого был сослан в Сибирь, в Охотск. Здесь его и нашел посланный за ним нарочный из Петербурга. Сибирский историк HA Абрамов записал легенду об освобождении Соймонова. JIA Гольденберг в своей книге O Соймонове ПОЛНОСТЬЮ опроверг ее достоверность (217, 97-100), HO легенда эта если и не отражает конкретную историю Соймонова, то передает типичные обстоятельства, при которыхлюди, потерявшие надежду, выходили на свободу.

«Долго разъезжал, — пишетАбрамов, — посланный капитан [гвардии] по разным казенным заводам в отдаленной Восточной Сибири, пересматривал на заводах списки сосланных в каторжную работу, расспрашивал начальство, но нигде не мог найти Соймонова. Это много печалило капитана, которому как официально, так и лично императрицею повелено было отыскать несчастного страдальца, который своею усердною службою был ей известен и достоин милости за то, что некогда спас жизнь венценосного ее родителя (речь идет о каком-то неизвестном нам эпизоде Персидского похода 1722 r., в кагором Соймонов находился рядом с Петром I. — £ A.). Наконец,

22*

капитан прибьш в Охотский острог и порт... Близ Охотска находился завод для выварки соли из морской воды, начавшийся в 1735 году. Капитан пересмотрел списки каторжных и не нашел в них Соймонова. Оставалось посланному возвратиться в Петербургбез исполнения повеления государыни. B одно утро, на поименованном заводе, капитан вошел в кухню каторжных и там увидел женщину, которая садила в печь хлебы, спросил ее: “Не знаешьли ты здесь, в числе каторжных, Федора Соймонова?” — “Нет, такого у нас не было и нет”, — отвечала женщина. Подумавши несколько, она тихо про себя говорила: “Федора, Федора”, потом, возвысивтон голоса, сказала: “Вон, там в углу спит Федька-варник, спроси, не он ли?”. Капитан подошел и увидел спящего на голом полу седого, обросшего бородой старика, одевшегося суконным зипуном, который носили каторжные. Пробуцив его, капитан спросил: “Незнаешьли, нетли здесь Федора Соймонова?” Старик встал на нош ивсвоюочередьспросилофицера:“Начтоеговам?”. Капитан: “Мненуж- но”. Старик молчал, стоякакбудто в раздумье (причиной его раздумья могло бытъ опасение, что офицер приехал, чтобы забрать его к новому следствию. — £ A.). Междутем капитан,личнознавший СоймоновавПетербурге, всмат- ривалсявчерты исхуцалоголицаегои, начиная признаватъего, спросил: “Не вы ли Федор Иванович Соймонов?”. Старик: “На что вам?” Офицер: “Очень нужно”. Старик: “Да, я некогдабыл Федор Соймонов, нотеперь несчастный Федор Иванов” — и заплакал. Капитан, сжав его в свои объятья, начал говорить: “Государыня Елизавета Петровнавас npo...o... ща...” — и зарыдал и не мог кончитъ. Соймонов понялвчемдело...».

Завершается рассказ вполне благополучно: «Несколько минут они были с капитаном в объятьяхдругдруга, обливались слезами и не могли вымолвить ни одного слова. Женщина, видя эту сцену, не могла надивиться ей и не знала, чему приписать такое близкое и пламенное дружеское свидание офицерасварником. Наконец, Федор Иванович пришел в чувство, перекрестился, возблагодарил Бога за свое спасение, а императрицу за помилование. Капитан в тот же день предъявил высочайшее повеление местному заводскому начальству и то, что в значащемся по списку сосланных в каторжную работу Федоре Иванове он нашел бывшего генерал-кригс-ко- миссара Федора Ивановича Соймонова. Тотчас, на приличном месте, выстроен бьш имевшийся в Охотске гарнизон, указ объявлен, Соймонов при- крытзнаменем и отданаему шпага» (492, т-№).

Ha самом же деле освобождение Соймонова было более прозаично. 8апреля 1741 г. правительницаАннаЛеопольдовнаподписалауказобосво- бождении Соймонова из ссылки и возращении ему его оставшихся за продажею деревень. B одной из них ему предстояло жить. Указ в Сибирь повез капралТимофей Васильев. Он имел особую инструкцию А.И. Ушакова о препровождении Соймонова в деревню. Васильев нашел Соймонова в сентябре 1741 г. и 2 марта 1742 г. доложил об исполнении указа ап, 96- 97). B указе Соймонову позволялось поселиться в егодальней деревне, в селе Васильевском Серпуховского уезда (8-3, 55o6.). Настоящую свободу он получил лишь по именному же указу Елизаветы Петровны от 14 марта 1742 r. Ему частично простили вину и очисгилиотобвинений. Указом было предписано «прикрытъ знаменем и шпагу отдать и о непорицании евотем наказанием и ссылкою дать ему указ с прочетом». Церемония была проведена 17 марта 1742 г. перед Успенским собором Московского Кремля в присутствии собравшегося народа. Соймонову разрешили жить там, где он захочет, но одновременно сказали, что его, как бывшего преступника, ни в военную, ни в гражданскую службу не примут. Так обьгчно поступали со всеми помилованными государственными преступниками аи 97-98;310, 88).

Ho рассказ, записанный Абрамовым, приведен здесь еще и потому, что не всегда освобождение было таким удачным, как в данной истории. B каторжном фольклоре есть сюжет о том, как царский указ о помиловании или опаздывает на «целую жизнь» узника, или не находит несчастного в бескрайних просторах Сибири. Такая легенда известна о фаворите цесаревны Елизаветы Петровны Алексее Шубине, сосланном в Сибирь в 1732 г. императрицей Анной. Офицер с указом о его помиловании, отправленный сразу же после восшествия Елизаветы на престол, долго не мог найти колодникапо сибирским острогам и заводам. Дело в том, что Шубин, зная, что его разыскивает гвардеец из Петербурга, и памятуя о судьбе тех, кого извлекали из ссылки, чтобы снова повести в пыточную палату или на эшафот, долго прятался в толпе каторжников и не признавался, кто он такой (549, i46-w).

Можно с большой долей вероятности утверждать, что так это и было. СохранилсяуказЕлизаветысибирскомугубернаторуот29ноября 1741 г.об освобождении Шубина и доставке его в Петербург, ко двору. Спустя почта полтора года появился новый указ всем губернаторам и управителям от 23 февраля 1743 r., согласно которому местные власти должны были помогать подпоручикуА. Булгакову в поисках Шубина, который «и поныне не явился и где ныне обретается — неизвестно». Булгаковдолжен был проехать «по трактудо Камчатки, об оном Шубине проведывать» и приложить все усилия, чтобы найти пропавшего среди просторов Сибири ссыльного (654, iso- i5i). Слухи о том, что узники сибирской каторги и ссылки как бы проваливались в преисподнюю, навсегда исчезали из общества, находят многочисленные подтверждения в документах. Исследователь сибирской ссылки И. Сельский, работая с архивными материалами Тобольска, обратил внима-

ние, что Тобольская губернская канцелярия, получив в 1742 г. указ об освобождении Г. Фика, «какраспорядительное место, назначавшее места ссылки», не знала, где находится Фик! доз. a>. B приговоре 1759 г. о сосланном в Сибирь изменнике, капитане Ключевском, сказано: «Послать ею в отдаленный Сибирской губернии острог, где велеть содержать ево под крепким ка- рауломвечно,а дабы о нем никому известно не было, то имя и фамилию переменить емудругие»до.2».Сделатьэто с преступниками, особенно шельмованными, было нетрудно — они и так теряли свою фамилию. Проходили годы, и на запрос Петербурга о судьбе того или иного колодника Тобольская губернская канцелярия отвечала: «По силе оного указу означенной Алексеев послан с протчими колодниками на казенные заводы, и ныне оной жив или умре — о том в Сибирской канцелярии неизвестно, а отпуску ему из Сибири не было» до, 34). И. Сельский пишет, что, несмотря на строжайшие распоряжения екатерининского генерал-губернатора Вяземского, «в ответах Иркутской губернской канцелярии прямо объяснялось, что не найдены многие ссыльные потому именно, что люди эти были присланы без обозначения их фамилий, а где они находятся и живы ли, о том узнать нет никакой возможности» До5, io>.

Тема, которой посвящена эта книга, не является ни центральной, ни спорной в русской истории, вокруг нее не ломают копья поколения историков. И все-таки эта тема кажется мне очень важной, ибо история политического сыска — составная часть истории России, а сам политический сыск — один из важнейших институтов власти в Российском государстве, ужас це- льк поколений русских (да и нерусских) людей на протяжении пятисот лет русской истории.

Многое вданной теме осталосьдля меня неясным. B первую очередь это касается начального этапа развития политического сыска. И хотя я делал довольно часто необходимые экскурсы в предшествующую Петру Великому историческую эпоху, но все-таки наверняка сказать, когда Э T O началось, мы не можем. Достаточно точно мы можем лишь утверждать, что в начале XVII в. сыскуже «состоялся», что оченьхорошо видно издела Павла Хмелевского, начатого в 1614 г. Доносы, внезапные аресты, изъятие поличного, дешифровка писем, «роспрос», очные ставки, «розыск» с пытками, традиционные вопросы о сообщниках, краткая резолюция-приговор государя на полях выписки-доклада, конфискация имущества и его распределение между челобитчиками ещедо окончаниядела, ссылка в Сибирь — все это, характерноедляполитического сыскаХѴПІ в., уже естьвделе 1614 г. Значит, начало этой системы уходит в XVI век, а возможно, и в более ранний период (257; 141, Ш-172).

Что же касается вопроса о масштабах деятельности политического сыска, о числе людей, побывавших в сыскном ведомстве, то точный ответ на него дать трудно. Сводных материалов на сей счет в нашем распоряжении явно недостаточнодля окончательных выводов, а сплошная статистическая обработка следственных дел одному человеку не по силам. Поэтому ограничимся некоторыми ориентировочными выкладками. T.B. Черникова в своей статье о Тайной канцелярии приводит следующиеданные об общем числе политаческихдел, рассмотренных сыскным ведомством почти за весь XVlIl в. Они сгруппированы подесятилетиям:

1715 — 1725 гг. — 992 дела,

1730-е гг. — 1909,

1740-е гг. - 2478,

1750-е гг. — 2413,

1760-е гг. — 1246,

1770-е гг. — 1094,

1780-е гг. — 992,

1790-е гг. — 2861 (из, is?>.

Если считать, что по каждому из заведенных в сыске дел «прошло» по одному человеку, то можно утверждать, что за 80 лет в политическом сыске побывало минимум 13 985 человек Цифры эта кажутся явно заниженными. Из материаловТайной канцелярии 1732—1740rr., приведенныхвыше, следует, что в месяц в сыск попадало в среднем по 50 человек, т. e. за 1730-е гг. арестантов должно было бьпъ примерно 6600 человек Если же взять соотношение в 1730-х пг. (1909дел на 6600 человек) за основу подсчетов, то получится, что на одно дело приходится 3,5 арестанта. B итоге окажется, что в 1715—1790-е гт.13985делбылозаведеноминимумна49 тысяч человек.

Однако мы знаем, что не все, попавшие в сыск, были преступниками (аресту подвергались, как сказано выше, доносчики, свидетели, подозри- тельныелюди). B нашем распоряжении естьдовольно подныеданные о приговорах, вынесенных в Тайной канцелярии в 1732—1733 пг. (Табл. 1—3 Приложения). Всего за два года были приговорены к разным наказаниям 395 человек (т.е. в среднем по 200 человек). Иначе говоря, если в 1730-е гг. вынесли приговоры в отношении около 2200 человек, то в пропорции за весь период1715-1790-хгг. — вотошениипримерно17 800 человек.Но и приговоры были разные. Одних отпускали без наказания, других, перед тем как отпустить на все четыре стороны, наказывали кнутом, батогами, плетью («ж... разрумянивали», «память к ж... пришивали», «ижицу прописывали» и тд., есть еще не менее 80 синонимов этой популярной в России воспитательной операции) с разной степенью суровости, третьих без наказания отправляли в ссылку, четвертых, наконец, наказывали поркой, уродовали клещами, ножом, клеймами и т.д. и затем ссылали на каторгу. Таблица б Приложения содержитданные (с некоторыми пропусками) о сосланных на каторгу и в ссылку за 1725—1761 гг. Таких ссыльных было 1616 человек. Если в среднем в течение 35 лет ссылали ежегодно по 46 человек, то за 1715—1799 гт. число ссыльных дсджно составить около 4000 человек.

Много это или мало? И на этот вопрос я не берусь ответить определенно. B абсолютных цифрах эти данные, например, для XX в. кажутся ничтожными. Согласнотретьемутому «Ленинградского мартиролога 1937—1938 гг.» (СПб., 1998. С. 587) только за ноябрь 1937 г. и тольковЛенинграде и области бьшо расстреляно 3859 человек. Можно рассмотреть пропорцию общей численности репрессированных по политическим мотивам к численности населения. Так, если считать, что в 1730—1740 гг. в Россиибыло не более 18 млн человек, а в сыск попадало не более 7000 человек, то в сыске оказалась ничтожная доля процента. Ho очевидно, что эффекгдеятельносш политического сыска определяется не только общей численностью репрессированных, но и многамидрупши обстоятельствами и факторами, в том числе самим Государственным страхом, который «излучал» сыск, молвой, показательными казнями и т.д.

Нужно согласитъсясТ.В. Черниковой, которая писалаприменительно ко времени «бироновщины», что «в исторической литературе масштаб деятельности Тайной канцелярии завышен». Онаже основательно оспорила бродившие не одно столетие политературе цифры мемуариста Манштейна о ссылке во времена правления Анны Ивановны 20 000 человек. Вместе с тем отметим, что 1730-е годы хотя и не стали временем кровавых репрессий «немецких временщиков», как это изображается в романах и в некоторых научных трудах, а числодел, заведенных в сыске в этодесятилетие, меньше, чем в 1740-е или 1750-е гг., тем не менее анненская эпоха кажется более суровой, чем времена Елизаветы Петровны. Из Таблицы бПриложения следует, что при Анне, правившей Россией десять лет, в ссылку и на кагору отправились не по своей воле 668 человек, или 41,3% от общей массы co- сланныхвтечение 1725—1761 гг. (ІбІбчеловек), втовремя какзадвадца- шлетнее царствование Елизаветы (1742—1761 гт.)тудасослали711человек. B 1725—1730гг.всреднемссылалипо39,5человеквгод, в 1730—1740 гг. — 60,7 человеквгод,тов 1742—1761 гт. — всреднемвсегопо 35,6 человекв год. Мягче стали при гуманнойдочери Петра и наказания «вдорогу». Как видно из Таблицы 5, при Анне Ивановне из 653 преступников кнут (в том числе в сочетании с другими наказаниями) получили 553 человека, или 87,1 %. При Елизавете произошло заметное (почти в два раза) уменьшение числа приговоров типа «кнут, вырывание нозирей». Од новременно при Елизавете за счет сокращения наказаний кнугом возросло число наказаний плетью и батогами. При Анне плетью и батогами бьшо наказано 30 человек (или 4,6 % от 653), при Елизавете — 87, или 12 % от 693. Иначе говоря, при Елизавете произошло увеличение доли наказаний плетью и батогами почти в три раза Тем из читателей, кому переход от кнута к плети или батогам покажется смехотворным свидетельством гуманитарного прогресса в России, могли бы возразить те 87 преступников, которые бьши приговорены при Елизавете не к смертоносному наказанию кнутом, отрывавшему куски мяса от тела, а к плети или батогам. K этому хору могли бы присоединиться и все те, кто при гуманной Елизавете не был казнен смертью, а был наказан кнутом и поэтому получил шанс выжить.

Одновременно мы можем с уверенностью утверждать, что к середине XVIII в., и особенно — со времени вступления на престол в 1762 г. Екатерины II, в политическом сыске исчезаютособо свирепые пытки. B отличие отдругих стран (Франции, Пруссииидр.) в России во второй половине XVIII в. не устраивают и такие средневековые казни, как сожжение, колесование или четвертование. Наполитический сыскстали оказывать сильное влияние идеи Просвещения. И хотялюди, конечно, боялись ведомства Степана Шешковского, но все-таки это был не тот слрах, который сковывал современников и подданных Петра Великого или Анны Ивановны. B журнале Тайной канцелярии за январь 1724 г. сохранилась выразительнейшая запись о приведенном в сыск изветчике Михаиле Козмине, который поначалу на вопрос генерала Ушакова сказал, что он действительно «о го- судареве слове сказывал, а потом по вопросам же н и ч e г о н e о т в e т - ствовал и дражал знатно от страху, и как вывели ево в другую светлицу и оной Козмин, упал и лежал без памяти, и дражал же, идлятогоотданпо-прежнемупод арест» (9-4,4). Черездвадцать—тридцатьлет, при Елизавете и Екатерине II, людям стало казаться, что мрачные времена ушли навсегда..

Ho XVIII век вдруг кончился делом, которое вернуло к страшным воспоминаниям о Преображенском приказе и Тайной канцелярии, причем приговор и экзекуция по этомуделу оказались столь же суровыми, как и во времена Петра I. Речь идет о деле полковника гвардии Евграфа Грузинова, начатом при Павле I в 1800 г. Грузинов, ранее один изтелохранителей Павла I, был внезапно заподозрен государем в чем-то преступном и выслан на родину — в Черкасск. Здесь его обвинили в произнесении «дерзновенных и ругательных против государя императора изречений» и в сочинении двух бумаг, якобы говорящих о намерениях автора ниспровергнуть существующий государственный строй.

C «изречениями» горячего грузина, раздосадованного на государя за отставку и удаление отдвора в захолустье, было все ясно: публично, в присутствии постороннихлюдей полковник отозвался о государе такими словами, «от одной мысли о которых, — писал следователь генерал Кожин, — содрогается сердце каждого верноподцанного»,даеще и прибавил с вызовом: «Поезжайте куда хотите и просите на меня», что и было сделано доносчиком.

Грузинов был казнен мучительнейшим образом — запорот кнутом до смерти (374, 260).

Дело Грузинова и уникально, и типично одновременно. Типичность его выражается в том, что неизменяемая, нереформируемая по своей cyra власть самодержавия со всеми характерными для нее проявлениями деспотизма, самовластия, каприза, никогда не ограничивалась законом, и поэтому степень жестокости или гуманности самодержавной власти определяли сугубо личные свойства монарха. Екатерина II, как известно, пыталась создать гуманную модель самодержавия «с человеческим лицом», но с приходом к власти ее неуравновешенного сына раздался, выражаясь словами Гавриила Державина, «рев Норда сиповатый» и число политических преступников, ссыльных резко возросло, кнут снова коснулся теладворянина, наказания вновьужесточились, что видно издела Грузинова ПриАлексадцре I сыск, отражая изменения в проявлениях самодержавия, вновь «мягчеет». И такие перепады жестокости и гуманности продолжались весь XIX век, а потом перешли в век XX. Материалы, приведенные выше, позволяютс уверенностью утверждать, что политический сыскрожден политическим режимом самодержавия, это его проявление, опора, инструмент, это основасамодер- жавной власти в том виде, в котором она сложилась в XV-XVII вв., окончательно оформилась в XVIII в. и благополучно просущесгвоваладо начала XX в., сохраняя в неизменности свою природу.

Аннотированная опись фонда 371 (Преображенский приказ), по-видимому, восходиткрееструдел сыскногоучрежденияза1705—1724гг. и позволяет сделать некоторые выводы о составе преступлений по делам, которые изднявденьрассматривались ведомством Ромодановского. Наиболее полными являются записи за 1722—1724 гг. Опуская имена и конкрешые данные, приведу составленный мною конспектреестра за 1724 г., в кагором отмечаю только дату, состав преступления и помету—вынесенный приговор: февраль, 1-го: это сравнительно легкое наказание составляет всего 4,6 % (21 из 460 человек).

Таблицы 3—4 Приложения показывают, что вьщеляются три особо «криминальные» группы населения: крестьяне, содлалы и церковники. Из общего числа приговоренных преступников (395) надсшю крестьян приходится 94 (23,8 %), на долю солдат 50, т.е. 12,6 % от всех наказанных по этим «статьям». Церковников-преступниковбьшо 148 человек(или 37,5 %), восновном обвиненных в «небьггае у присяги» (100 человек) (см. Табл. 2). Без всех учтенных в Таблице 116 человек, которые не присягнули Анне Ивановне, пре- ступников-крестъян и солдат бьию бы в процентном отношении значительно больше — 58,3 % (144из 247 человек). Крестьяне и соддаты болеевсего совершили преступлений по статьям «Непристойные слова», «Ложное Слово и дело» и «Недонесение». Из 210 человек, обвиненных в этах преступлениях, на долю крестьян приходится 63 человека, на долю солдат—46 человек, всего их 109 человек, или почти половина от всех преступников, обвиненных по этим тяжким «статьям». Данные о такой высокой «политической криминальности» крестьян и солдат кажутся мне достаточно репрезентативными, и они подтверждаются другими данными. Дело в том, что сохранились ведомости Тайной канцелярии о преступниках, наказанных в 1725—1740 гг. с указанием их социальной принадлежности (хотя и без указания конкретной «статьи» преступлений) (см. Табл. 4Приложения). Из818 наказанных преступников (а это в основном сосланные в Сибирь, без учета казненных, а также выпущенных на свободу) на долю крестьян приходится 265 человек, на долю солдат — 76 человек, итого 341 человек, или почти треть от всех сосланных преступников.

Причины особой «политической криминальности» этих групп разные.

Число крестьян было во много раз больше, чем других категорий населения, а среди них больше всего было крепостных—из общего числа крестьян-пре- ступников (267 человек) наихдолю приходится 136 человек, или 50,9 %, что в целом соответствует пропорции крепостных к общему числу крестьянского населения России в XVIII в. Иначе говоря, число преступников-кресгьян

отражает их численность в общей массе населения. Иначе обстоялодело с солдатами при средней численности армии в рассматриваемое время не более 200тысяч штыков. Во-первьк, их, какслужилых, преследовали и наказывали строже, чем крестьянина. He исключено, что и доносительство на сослуживцев в казарме бьшо развито сильнее. Из Таблицы 2 с ясностью следует, что «ложньк доносчиков» среди солдат в абсолютном исчислении бьшо больше, чем среди другах категорий населения (28 человек), а в относительном исчислении они составляли больше половины от всех 50 солдат-преступников. Следовательно, среди служивых «неложных» доносчиков было еще больше. He менее важно и другое наблюдение. Таблицы 2 и ^показывают, что при подавляющей, доходящей до 92 % численности крестьян от всего населения страны в XVIII в. политических преступников-крестьян бьшо относительно мало: поданным 1732—1733 гг. — 23,8 % (Табл. 2) и по данным 1725—1741 гг. — 31,3 % {Табл. 4). Основную массу политических преступников составляли как раз некрестьяне, в первую очередь — солдаты, затем церковники, посадские, подьячие, дворяне. Bce вместе они co- ставляютподанным 1732—1733 гт. 72,2 % (307 из395 человек),аподанным 1725—1740 гт. 70 % (586 из818 человек). Особуюрольигралицерковники. По данным 1732—1733 гт. они, благодаря неприсяхе, вообщеидугнапервом месте (37,5 %) среди категорий населения, представители которьк состояли в преступниках (Табл. 2), но если учитывать только преступления по «фаворит- ной» группе («Непристойные слова», «Ложное Слово и дело», «Недонесение»), тс они устойчиво располагаются после кресшш и солдат—34 человека (Табл. 2). Также они занимаюттретью строчку и поданным 1725—1740 гг. (Табл. 4). По-видимому, это связано с тяжестью их преступлений — ведь раньше, по данным 1732—1733 гг., большинство церковников (100 из 148 человек) получили за «небытие у присяги» легкое наказание в виде порки плетью (Табл. 3). Дворяне составляют незначительную группу государственных преступников.

Ha основе этих и других отрывочных данных можно с большой долей вероятности предположил>, что всевозможные «непристойные слова», оскорбляющие честь государя, а также преступления, связанные с ними (