О „старой" и новой терминологіи

Платонъ: „въ дѣлѣ языка народъ пре­восходнѣйшій учитель* (Darmesteter, La vie des mots, 117).

Populus in sua potestate, singuli in illius, (ibid-),

„Laissons done 1⅛ toute cette terminologie qui ne pent avoir d^,autre effet que de defigurer les vrais rapports des choses (Boirac, L’id.

Если бы вопросъ о терминологіи не имѣлъ отношенія къ мыш­ленію; если бы дѣйствительно можно было говорить о словахъ са­михъ по себѣ и о мысли самой по себѣ, то вопросъ о ней не имѣлъ бы значенія въ наукѣ. Между тѣмъ, вѣроятно, большинство заблужденіи и большинство споровъ между людьми сводится, въ кон­цѣ концовъ, къ свойствамъ употребляемой ими рѣчи. „Нельзя отри­цать, говоритъ Fowler (Logic, I, 156), что термины, выражающіе ос­новныя понятія въ различныхъ наукахъ, въ родѣ словъ: вѣра, цер­ковь, выборъ, законъ, лояльность, федерація, справедливость, цѣнность, капиталъ, сила, природа, естественный и пр., часто употребляются въ томъ же самомъ разсужденіи въ самыхъ различныхъ смыслахъ, и вслѣдствіе этого представляютъ источникъ безконечной путаницы въ нашемъ мышленіи“.

Поэтому, измѣненіе терминологіи часто приводило къ перестрой­кѣ науки. Такъ,въ предисловіи къ своей „Химіи* Лавуазье говоритъ⁴* _Ввъ то время какъ я думалъ лишь образовать номенклатуру и не раз­считывалъ идти дальше улучшенія химическаго языка, моя работа по­степенно, противъ моей воли, преобразовалась въ Трактатъ объ Эле­ментахъ Химіи* (Whewell, N. Or. R., 286). Терминологія, такимъ образомъ, связана съ сущностью дѣла. Если бы этого не было, если бы наука могла дѣлать успѣхи одинаково при всякой терминологіи, тогда намъ ничего не оставалось бы, какъ слѣдовать совѣту Galen’a: „если мы согласны по существу дѣла, не нужно спорить о словахъ*.

Дурно подобранная терминологія мѣшаетъ намъ просто и ясно видѣть вещи. „Люди часто могли бы видѣть, какъ мало разума и

истины, а иногда и ничего изъ нихъ, скрывается въ тѣхъ широко- вѣшаге іьныхъ мнѣніяхъ, которыми набиты они, если бы только они взгтят іи хальше модныхъ звуковъ и посмотрѣти, какія идеи можно и какія нельзя найти подъ тѣми словами, которыми вооружены они со вс fex ь сторонъ и съ которыми такъ довѣрчиво обходятся они⁸ (Локкъ, Hum. Underst, кн. 3, гл. 5, sect. 16).

Терминологія, принятая континентальными юристами („право" ..), держится не потому, что она философски и научно здорова, а потому что она оказываетъ на нихъ нравственное обаяніе вслѣдствіе смѣшенія основной ея идеи съ нравственнымъ понятіемъ „справедлпвовсти", играющимъ столь огромную роль въ жизни отдѣльныхъ лицъ п об­ществъ

Между тѣмъ, основной принципъ и высшее правило всякой на­учной терминологіи заключается въ томъ, что она должна давать намъ возможность ясно и просто видѣть вещи (ср Whewell, N. Org. R , 285). А для этого нужно, чтобы она различалаихъ, а не смѣ­шивала —Кто станетъ спорить противъ утвержденія, что высшими законами общественной, государственной и индивидуальном жизни являются законы нравственности; и—что справедливость есть основное требованіе, жизненный нервъ этой жизни? Но, „ справедливость ^uесть нравственная, а не юридическая категорія. Эти категоріи нераздѣльно связаны, но смѣшивать ихъ нельзя.

Загадочность „нрава"создана юристами, а не природою языка и дѣта On est dupe de la graππnaιre, какъ сказалъ бы французъ. „Пра­во'*, на дѣлѣ, невозможно отдѣлить отъ ряда нѣкоторыхъ другихъ понятіи. Безъ нихъ оно непонятно, лишено всякаго смысла А юристы съ пхъ старымъ атомистическимъ взлядомъ на рѣчь, приступая къ опредѣгенію права, какъ разъ и начинаютъ съ того, что отдѣляютъ это понятіе отъ необходимыхъ его предположеніи,—отъ того, что должно оставаться неразрывно связаннымъ съ нимъ Чтобы понять нужный имъ фактъ, они прежде всего стараются устранить всякую возможность его пониманія.

Объясненія слову „право", взятому пзь общаго языка, и слѣ­дуетъ искать въ этомъ создавшемъ его языкѣ. Пока этого не будетъ сдѣлано, споры юристовъ не могутъ прекратиться. Народный языкъ— великая школа мудрости. Темнота вь основныхъ понятіяхъ можетъ быть выгодна только нѣкоторымъ дурнымъ людямъ, а не наукѣ.

Языкъ, или точнѣе—неправильное пользованіе языкомъ, поро­дило метафору. „Юристы все еще ищутъ опредѣленія своему понятію права"—это ироническое слово Канта, говоритъ Штаммлеръ (Wirt- schaft ιmd Recht, 492), не устарѣло до сихъ поръ". И весьма естест­венно: это метафизики (въ дурномъ значеніи этого слова) противъ воли, безсознательные метафизики, о которыхъ Лейбницъ сказалъ: Ils cherchent се qu’ds savent et ne sa∖ent pas ce qu’ils chercbent *). Или, какъ говоритъ Лессингъ (Werke, Bd. III, Brief 20, стр. 51): это „Welt- λveιsen, welche sich mehr Muhe geben, Wolken zu machen, ais zu zer- streuen"[‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡][§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§]K.. И всему причина ихъ терминологія.

При созданіи терминологіи дѣйствуютъ двѣ силы, борющіяся другъ съ другомъ: (і) одна направлена къ нововведеніямъ, (2) другая стремится сохранить прежнее положеніе вещей.

Платонъ въ дѣлѣ языка считалъ лучшимъ руководителемъ на­родъ. Кантъ, признавая важность точности терминологіи, соглашался съ мнѣніемъ тѣхъ, которые требовали отъ языка науки прежде всего популярности. Это естественно. Если зачатки всякой науки лежатъ въ томъ анализѣ явленій, который произведенъ уже народомъ и от­разился въ его языкѣ, то терминовъ для элементарныхъ понятій слѣ­дуетъ прежде всего искать въ общемъ языкѣ. Пока мысль не мѣ­няется, выраженіе ея не должно быть измѣняемо. Революція вь язы­кѣ, безъ нужды, опасна для мышленія. Ею устраняется общеніе въ мышленіи между различными классами населенія и взаимная ихъ по­мощь въ этомъ дѣлѣ. Излишнею измѣнчивостью языка объясняется нпзкій культурный уровень многихъ народовъ. „Когда революціонная сила дѣйствуетъ одна, языкъ, ринувшись по пути измѣненій, преоб­разуется съ невѣроятною быстротою. Иногда, на протяженіи нѣсколь­кихъ поколѣній, онъ приходитъ къ состоянію столь отличному отъ прежняго, что можетъ по спрваедливости считаться новымъ языкомъ.

Иногда онъ разбивается на массу діалектовъ, дѣленія и подраздѣле­нія которыхъ идутъ до безконечности, Въ нѣкоторыхъ народныхъ Жаргонахъ (patois) и въ нѣкоторыхъ дикихъ языкахъ въ одно и то Же поколѣніе, какъ говорятъ, можно видѣть, какъ нарождаются и умираютъ языки, чтобы возродиться подъ новою формою"(Daππcs- teter, La vie des mots, 14).

Такое разобщеніе съ прошлымъ крайне вредно для науки. Но­вому поколѣнію приходится начинать работу ab оѵо: оно не поль­зуется результатами анализа прошлыхъ поколѣній. „ Смерть" древне­греческаго языка, этого носителя высокой умственной культуры, была великимъ несчастьемъ для послѣдующихъ поколѣній.

Мы не должны презрительно относиться къ языку народа. Въ немъ есть глубокій разумъ и философія—болѣе иногда правильная, чѣмъ та, которая читается съ каоедръ нѣмецкихъ университетов ь. Нужно только научиться пользоваться имъ. Подобно тому, какъ по отношенію къ внѣшней природѣ человѣкъ есть ея толкователь, а на­ука—правильное толкованіе (Whewell. N. Or. R, 5), такъ по отно­шенію къ явленіямъ человѣческой жизни языкъ есть первый и важ­нѣйшій источникъ нашихъ знаній. И, какъ внѣшняя природа, такъ и языкъ, даютъ отвѣты лишь тѣмъ, кто умѣетъ спрашивать ихъ, умѣетъ толковать ихъ. Нѣмой для сознанія другихъ, языкъ откры­ваетъ свои секреты испытывающему взгляду языковѣда-г|)илософа. На­родъ, создавшій русскій языкъ,—великій народъ, и несравненно бо­лѣе даровитый интеллектуально, чѣмъ нѣмцы. Не обособлять себя созданіемъ искусственнаго языка, а всегда находиться въ соприкосно­веніи • съ общимъ языкомъ русскаго народа—вотъ задача юриста. Честь народу, въ древнѣйшихъ лѣтописяхъ котораго лежитъ болѣе глубокая философія, чѣмъ въ книгахъ нѣмецкихъ юристовъ XIX и XX столѣтій.

При отысканіи терминовъ нужно различать факты п идеи, встрѣчающіеся во всякое время и во всѣхъ мѣстахъ, и тѣ, кото­рые составляютъ продуктъ времени и обстоятельствъ и поступа­тельнаго умственнаго движенія человѣчества. Простѣйшіе факты общественной (напр., отношенія родства) и государственной (напр., наличность власти) жизни составляютъ общее достояніе человѣ­чества въ силу соціальной и государственной природы человѣка.

Элементарные факты п элементарныя идеи остаются тѣмп же самыми для всѣ къ временъ и народовъ.

Справка съ исторіей рѣчи-мышленія и разумный консерватизмъ нужны вотъ еще по какой причинѣ. Вслѣдствіе человѣческой огра­ниченности мы наблюдаемъ въ исторіи и современной жизни слѣдую­щій странный фактъ. Съ развитіемъ своихъ познаній въ извѣстной отрасли человѣкъ склоненъ забывать о главномъ въ этой отрасли и приписывать второстепенному первенствующее значеніе. Это мы ви­димъ на отдѣльныхъ личностяхъ, это же мы съ помощью языкозна­нія можемъ наблюдать и въ мышленіи массъ. Это обстоятельство крайне яркимъ образомъ иллюстрируется и всей исторіей _я наукп^aи „философіи" „права".

Мы находимъ въ мышленіи сосуществующими два интеллекту­альныхъ элемента: одинъ главный, другой побочный. Съ теченіемъ времени, безсознательно, духъ теряетъ первый и принимаетъ во вни­маніе лишь второй, который изгоняетъ первый или ограничиваетъ его значеніе. „Это безсознательное движеніе, переносящее господ­ствующій элементъ съ главнаго признака на признакъ второстепен­ный, представляетъ самый законъ преобразованій въ мірѣ нравствен­номъ. Исторія религій, общественныхъ учрежденій и учрежденій политическихъ и юридическихъ и нравственныхъ идей, сводится къ этому медленному движенію, заставляющему забывать начальный фактъ ради факта вторичнаго, отъ него производнаго, съ измѣненіемъ его въ фактъ начальный, который въ свою очередь исчезнетъ передъ незамѣтно растущимъ наслѣдникомъ [*]). И эта эволюція есть общій законъ органическаго развитія въ живыхъ существахъ, потому что измѣненіе въ жизни сводится самымъ обыкновеннымъ образомъ къ постепенному исчезновенію основной клѣточки передъ сосѣднею клѣ­точкой, присоединившейся мало по малу къ ней и развивающейся на ея счетъ". (Darmesteter, op. c., 86, 87). [†])

То же произошло и въ относительномъ значеніи двухъ идеи: закона и права. Изъ второстепенной, едва замѣтной и не оставив­шей даже особаго слѣда въ языкѣ грековъ, она становится господ­ствующей и подчиняетъ себѣ идею-мать „законъ".

До сихъ поръ философскія изслѣдованія юристовъ объ основ­ныхъ понятіяхъ принимали во вниманіе лишь индивида. Во всѣ вре­мена, имѣвшія какое-либо литературное выраженіе, отдѣльныя лица говорили и писали о законѣ, справедливости, обязанности, правѣ и т. д. Платонъ и Аристотель, Ульпіанъ и Гап, Маккіавеллп и Гоб- бесъ, Вико и Монтескьё, Локкъ и Кантъ, задумывались надъ этими понятіями и въ томъ или иномъ направленіи вліяли на образованіе тѣхъ идей, которыя циркулируютъ въ образованномъ обществѣ. Од­нако, всѣ эти мыслители спекулировали на собственный страхъ, раз­сматривая собственныя идеи какъ нѣчто самостоятельное, возникшее внѣ вліяній того народа, на языкѣ котораго они мыслили. Какъ избранныя натуры, великіе мыслители п дѣйствительно способны ока­зывать глубокое вліяніе на мышленіе окружающаго общества: измѣ­нять его. Смѣшать пхъ съ толпою мы не можемъ: они, съ ихъ иде­ями, стоятъ въ сторонѣ отъ нея. Мысли крупнаго человѣка не со­ставляютъ общаго достоянія его времени и народа. Иногда онѣ болѣе правильны и сдѣлаются общею мыслью лишь въ будущемъ. Иногда онѣ результатъ индивидуальныхъ особенностей человѣка, его манеры смотрѣть и чувствовать вещи и, какъ таковыя, не представляютъ истины. Самые большіе люди, какъ мы знаемъ, дѣлаютъ иногда са­мыя странныя ошибки. Заботливо изучая идеи великихъ люден, мы можемъ написать литературную исторію основныхъ понятій юриспру­денціи. И нѣтъ никакого сомнѣнія, что идеи этихъ людей имѣли іі имѣютъ огромное значеніе для науки. Но, философія дожна изучать также толпу „въ слѣпомъ поступательномъ движеніи ея инстинк­товъ". Есть какой-то загадочный разумъ въ этихъ инстинктахъ п въ неразвитомъ лепетѣ народной мысли. Болѣе старательное изученіе пхъ даетъ намъ иногда результаты, удивительные по своей глубинѣ и правильности. Изъ всѣхъ различныхъ естественныхъ проявленій, от­ражающихъ собою народный геній (религія, народная поэзія и искус­ство, учрежденія и ∏p∙)₃„языкъ есть самое прямое и самое непо­средственное, потому что онъ не подверженъ до такой степени, какъ забывается впослѣдствіи въ ряду вытекающихъ изъ него фактовъ. Спеціализація ученаго поглощаетъ интересъ къ наукѣ въ ея цѣломъ. Деньги изъ средства об­ращаются въ цѣль. Слово заслоняетъ то цѣлое, изъ котораго оно возникло,— предложеніе. Формы стремятся поглотить сущность дѣла. Церемоніи затемняютъ идеи и вѣрованія. Буква убиваетъ духъ. Внѣшняя корректность поведенія уби­ваетъ то, что должно прикрываться ею. Культурный лоскъ скрываетъ первобытную ди­кость. Прогрессъ матеріальный стоитъ впереди прогресса нравственнаго... И т. д.

другія, всесильному вліянію выдающихся людей, налагающихъ на нихъ свою печать, а съ другой стороны—онъ есть выраженіе особенностей ума, самый оттискъ народной мысли^и(Da raιcsteter, op. c., 112, 113). Элементарныя идеи юриспруденціи не составляютъ достоянія избран­ныхъ умовъ. Ими живетъ все общество. И если мы желаемъ знать, что именно думало о нихъ цѣлое общество, а не отдѣльныя лица, мы должны избрать нѣсколько иной путь и смотрѣть не въ книги философовъ только, но и на выраженіе народнаго мышленія въ его языкѣ. Исторія языка есть рядъ могилъ, гдѣ нашли себѣ покой, вмѣстѣ съ поколѣніями мыслившихъ людей, поколѣнія мыслей, на­ходившихъ себѣ выраженіе въ его осязательныхъ формахъ. А общій языкъ современныхъ намъ поколѣній—зеркало, гдѣ отражается на­родное мышленіе нашего времени. (Ср. Jenks, Law and politics.,.. 4,5)-—Прежде чѣмъ изобрѣтать термины, нужно посмотрѣть, какъ выражаетъ народъ тѣ элементарныя идеи, которыми онъ живетъ вмѣстѣ со своими учеными [‡]).

Народъ носитъ въ себѣ элементарную философію государствен­ной и нравственной жизни, хотя и не знаетъ о ней, какъ онъ но­ситъ въ себѣ законы склоненій, спряженій, синтаксиса и т. д., не подозрѣвая ихъ. И какъ путемъ изученія рѣчи открыты были законы грамматики, логики и философіи языка, такъ путемъ изученія 'нрав­ственныхъ и государственныхъ воззрѣній народа мы можемъ возсоз­дать ту элементарную этико-юридическую философію, которая, управ­ляетъ этими воззрѣніями. Средствомъ этого изученія является языкъ.

Слово „право" не ученаго, т. е. искусственнаго, происхожде­нія, а народнаго. Но, внимательное отношеніе къ народному языку открываетъ намъ, что слово это не употребляется въ немъ въ качествѣ синонима законовъ (или вообще государственно-принудительныхъ нормъ), равно какъ не употребляется и въ качествѣ синонима справед­ливости. О постановленіяхъ „права", вмѣсто постановленій закона, не станетъ говоритъ и ученый юристъ передъ аудиторіей людей, чуж­дыхъ книжному языку. Равнымъ образомъ, когда желаютъ сказать, что такой-то поступокъ не соотвѣтствуетъ справедливости, въ народ­номъ, уцѣлѣвшемъ отъ книжныхъ вліяній, языкѣ прибѣгаютъ, наир., къ выраженіямъ „это не по правдѣ*⁴, „несправедливо[§], или какъ

Нароіь русскій—даровигып пародъ[**]). Но, сени мы ие хогшгь даромъ прол іи ь на этоп земагі», мы должны снизиться съ историче­ским п и иными ус к шіями наіпеп жпзпп. Природа и исторія, двѣ sl‰ чпхіі, поставили намъ больше препятствіи, чѣмъ какому-либо изъ за­па іныхь народовъ Въ іо время, какъ мы боролись съ этими пре­пятствіями, другіе, пользуясь отчасти нашею зашитою, успѣли опере­ди гь насъ кое въ чемъ. Ведя собственную свою національную линію мы должны пользовался опытомь и результатами изслѣдованіи дру­гихъ, жившихъ въ боліе счастливыхъ условіяхъ, народностей. Важно имѣть увѣренность въ собственной нашей даровитости, по, какъ го­ворилъ ете Гераклитъ, „высокомѣріе нужно ірппть еще скорѣе, не­жели тлшатъ пожарь". Посмотрите, какъ вредило и вредитъ иаціо- натьное самомнѣніе одному изь даровитѣйшихь народовъ—францу­замъ, какъ опо вредитъ теперь нѣмцамъ!

Нужно учиться чужому и не чуждаться своею. Въ русскомъ языкѣ и въ нѣкоторыхъ чертахъ русски о народнаго характера—луч­шее наше историческое наслѣдство. ЛІы должны изучать его, поддер­живать и развивать. Только такимъ путемъ не дадимт» мы „потонуть нашем правдѣ въ нѣмецкой пучинѣ" (Шевченко). Стыдно иамъ не знать своего, и раболѣпно, безъ критики, подражать людямъ, которые не умѣли даже хорошо воспользоваться пледѣ шівомъ старой, іреко­ри некой, культ у ры.

Мы должны разборчиво относиться кт» тому, что импортируется къ намъ съ Запада потъ священнымъ флатомъ науки. Мы должны уважать науку, „ибо, какъ ювориіь еще Соломонъ, мудрость лучше жемчугу; и все, чего можно желать, не может ь сравниться съ нею[††](Изреченія, ѴПІ, и) Но, не привозятъ ли намъ мусору подъ этимъ флагомъ?—Ниже читателю станет ь ясно, какіе непростительные прома-

иначе, но никогда не говорятъ «это не по праву*: нароінъш языкъ ищетъ всегда простоты и ясности Слова „справедливый", „прав іа ^u п „неправда", „законъ", „обычаи", „право", „правь"fiдр. термины эіпко-юрп шческон жизни извѣстны старом) времени: они возникли раньше, чѣмъ стала слагаться ѵ пасъ искусственная научная терми­нологія. Учении, поэтому, долженъ признавать з іѣсь авторитетъ па­рода. Въ дѣлѣ народнаго языка сувереномъ является наро іь Это признавали еще древніе. Барронъ говорилъ: populus in sua potvsrate, singuli in illius. А раньте его Платонъ указывалъ (см. моно) на то, что народъ является въ дѣлѣ языка превосходнѣйшимъ учителемъ.

Если слово „право" извѣстно народному языку, и, однако,языка* этотъ даетъ ему не то назначеніе и ролъ, которыя хочетъ заставить его исполнять научная терминологія; если слово это имѣетъ въ на­родномъ языкѣ второстепенную функцію, а не возводится въ роль установителя законовъ и государствъ,—то въ одномъ уже этом ь фактѣ мы получаемъ побужденіе поискать тѣ понятія, которыя служаіь основою этого второстепеннаго понятія. Равнымъ образомъ эготь фактъ заставляетъ насъ дать себѣ отчетъ вь правильности отступле­нія отъ общаго языка. Творецъ даннаго слова является и всемоіѵ- щимъ его распорядителемъ. Мы должны имѣть спешаіьньтя основа­нія, чтобы установить новый usus относительно нею Никто не имѣетъ права по законамъ языка говорить тамъ „ право ", г тѣ народъ считает ь необходимымъ употреблять слово „справедливость" (или „правда"), пли гдѣ онъ говоритъ „законы", „правила", „постановленія", и т. п. Эю основной законъ языка Что народъ называетъ кошкой, мы не мо­жемъ называть рыбой. Иначе прекратится возможность взаимнаго пониманія людей, т. е сдѣіается недостижимою основная цѣль язы­ка, упраздняется его существованіе.

Разумѣется, что тамъ, гдѣ создаются новыя идеи, важно и не­обходимо наити и новые термины для ихъ выраженія, или измѣнить значеніе уже существующихъ. Но, въ самомъ ли дѣлѣ мы открыли новую идею? Не имѣемъ ли мы дѣло съ призракомъ, столь часто создававшимся людьми подъ вліяніемъ языка? Почему, напр., англій­скіе юристы и философы находятъ возможнымъ выражать всѣ тѣ идеи, которыя извѣстны континентальнымъ юристамъ, при помощи общаго англійскаго языка, не создавая никакихъ измѣненій, не поры­вая -традицій} *)

Такъ, внимательное отношеніе къ языку своего народа п ею традиціямъ толкаетъ насъ по пути къ установтенію правильной этпко-

*) Англійская юриспруденція съ ея терминодоііеи, взятой пзь общаго языка, и есть образецъ того, что мы называемъ разумнымъ консерватизмомъ. Это тмнѣп- шая и даровитѣйшая нація, нѣмцы имъ не пара.

юридической философіи. Странно было бы, если бы дѣло обстояло иначе. Люди научились брать уроки не только отъ животныхъ и ра­стеній, но и отъ неодушевленной природы. Какъ же имъ не учиться у разумнѣйшихъ существъ на землѣ: у другихъ людей.

Какъ разъ на литературный языкъ и падаетъ обязанность играть консервативную роль въ развитіи рѣчи. (Darmesteter, op. c., 119 [‡‡]). Литературный языкъ долженъ поддерживать традиціи русской рѣчи. Сохраненіе традицій есть сохраненіе цивилизаціи и народной само­стоятельности. Исторія показываетъ намъ, какъ съ нашествіемъ вар­варовъ исчезла консервативная сила латинскаго литературнаго языка и народный латинскій языкъ, не сдерживаемый больше ничѣмъ, на­чинаетъ быстро измѣняться, такъ что на протяженіи трехъ илп четы­рехъ столѣтіи вмѣсто него образуется рядъ совершенно новыхъ язы­ковъ. Выработанныя вѣками культуры идеи, съ исчезновеніемъ тра­дицій языка, исчезли, а съ ними .исчезла и вся цивилизація [§§]). Быст­рыя измѣненія стремятся породить анархію со всѣми опасностями для цивилизаціи. Рекомендовать созданіе препятствій свободѣ творческой мысли и введенію необходимыхъ, обусловливаемыхъ этимъ творчест­вомъ мысли, измѣненій въ языкѣ было бы конечно нелѣпо. Нужна устойчивость языка, а не его застой. Языкъ долженъ измѣняться, но нужно, чтобы онъ измѣнялся такъ медленно, какъ только возможно. Литературный языкъ и долженъ взять на себя роль сдерживающей силы и противиться неологизмамъ, какъ со стороны народной, такъ и со стороны ученой рѣчи. Должны быть принимаемы только тѣ измѣненія, которыя вызываются необходимостью, прогрессомъ мысли.

Измѣненія, введенныя въ послѣднее время въ терминологію за­коновѣдѣнія (наука права, философія права, исторія права, политика права, право полицейское, церковное, желѣзнодорожное¾ водное, гор­ное .), никакими потребностями новой мысли не вызваны. Идеи

остались старыми-престарыми и всѣмъ и каждому извѣстными. Прп- взошло лишь сильное нѣмецкое вліяніе съ его Juristen-Deutscb, пере­веденнымъ рабски на русскій языкъ. Вмѣсто „гражданскіе законы® стали говорить „гражданское право®, вмѣсто „воднаго закона®—„вод­ное право®, вмѣсто „церковные законы и правила®-—■„церковное пра­во®, ит. д. Пріобрѣтенія въ области мысли не сдѣлано ни малѣй­шаго . Юристы тѣшатся, по выраженію Канта, тѣмъ, что выставляютъ новый лоскутъ на старомъ платьѣ.—Но, и это было бы еще полбѣ­дою. Большая бѣда пришла тогда, когда изъ „права® юридическая магія создала великое-великое особое явленіе, и когда ему начали

приносить въ жертву здравый разсудокъ и курить ошгіамомъ нелѣ­пѣйшихъ призраковъ.

Конечно, слово „право" взято цзъ русскаго языка. Но, неоло­гизмы состоятъ не только лишь во введеніи новыхъ слова» (les neolo- gismes de njots), но и во введеніи въ старыя слова такого смысла, ко­тораго не вкладываетъ въ нихъ народъ (les neologismes de sens) [***]). Юристы (ι) стараются перевести слово „право" въ совсѣмъ новую ка­тегорію понятіи: изъ слова, выражающаго отношеніе [†††]), они хотятъ обратить его въ слово, выражающее какой-то самостоятельный фено­менъ, да еще болѣе реальный, чѣмъ законы, обычаи, и т. д ; (2) стараются покрыть имъ то понятіе, для котораго общій языкъ имѣетъ превосходный терминъ въ словѣ „справедливость"; (3) стараются отож­дествить его съ понятіемъ государственно-принудительныхъ нормъ: законовъ, суд. рѣшеній, узаконенныхъ обычаевъ и пр.,—что опять- таки чуждо народному языку. Вотъ тѣ неологизмы смысла, которые безъ нужды создаются юристами. Не смотря на стараніе расширить эти неологизмы на болѣе широкіе круги, народный языкъ остается чуждъ имъ. И едва ли когда онъ приметъ ихъ. Общій языкъ даетъ свою санкцію только тѣмъ выраженіямъ, которыя оказываются необ­ходимыми въ данномъ случаѣ, которыя служатъ болѣе яснымъ пли болѣе сильнымъ выраженіемъ извѣстной идеи. Слово же „право", въ указанномъ видоизмѣненномъ значеніи, такихъ качествъ не пред­ставляетъ. Что оно не необходимо, объ этомъ свидѣтельствуетъ, напр., терминологія Неволина у насъ, а особенно—терминологія англійскихъ юристовъ. Что оно не можетъ болѣе ясно и точно выражать нуж­ныя идеи, это видно изъ того, что сами юристы не знаютъ, что та­кое „право" въ томъ необычномъ значеніи, которое они же и при­дали ему. Какъ же можно требовать, чтобы зналъ это народъ, непо­винный во всей этой галиматьѣ?

Считая необходимымъ при обращеніи къ непосвященнымъ из­мѣнять свой „языкъ боговъ" и „высокій штиль" въ языкъ простыхъ смертныхъ, юристы тѣмъ самымъ свидѣтельствуютъ о малой понят­ности своей терминологіи для народа, объ оторванности ея отъ об­щаго языка и о наличности другихъ средствъ выраженія ихъ, въ

сущности весьма скромныхъ и простыхъ, мыслей. И если есть такія выраженія, при помощи которыхъ можетъ понимать себя взаимно наибольшее количество людей, они и составляютъ настоящій общій языкъ. Языкъ, на которомъ всѣ понимаютъ другъ друга, удовлетво­ряетъ тому критерію, которому долженъ удовлетворять всякій народ­ный языкъ. Большихъ услугъ отъ него требовать нельзя. Онъ удо­влетворяетъ общей потребности.

Есть, разумѣется, такія идеи въ юриспруденціи, которыя не мог­ли возникнуть въ общемъ мышленіи народа. Для нихъ нужно создать п спеціальные термины. Въ каждомъ сколько-нибудь многочисленномъ народѣ можно наблюдать группы, вырабатывающія свою спеціальную терминологію: элегантное общество, политическій міръ, армія, мастер­ская, деревня и т. д. Всѣ онѣ, однако, строятъ, ее на общей основѣ народнаго языка, и должны держаться ея, пока есть возможность.

Мы говоримъ о разумномъ консерватизмѣ, т. е. такомъ, который идетъ навстрѣчу необходимымъ нововведеніямъ. Смѣшно проповѣ"дьтвать страхъ передъ нововведеніями только потому, что они ново­введенія. Все что существуетъ, было когда-то нововведеніемъ (Ср. Bentham, Oeuvres, I, 450, гл. IV: „страхъ нововведеній"). Если на­родных! языкъ начинаетъ оставлять какое-либо слово и передавать его значеніе другимъ (напр., слово „семейственный® словомъ „семейный"; выраженіе „вотчинныя права" выраженіемъ „права собственности", и т, п.); и если такія измѣненія получаютъ общее одобреніе, лите­ратурному языку нѣтъ смысла противиться установившейся рѣчи (con­suetudo loquendi). Не слѣдуетъ искусственно и безъ нужды воскре­шать архаизмы. Попытки къ этому обыкновенно не приводятъ къ ус­пѣху. „Языкъ идетъ своей дорогой, безучастный къ жалобамъ грам­матиковъ и стонамъ пуристовъ"(Darmesteter, op. c., 120). Не къ чему нарушать молчаливый покой нашпхъ предковъ съ ихъ привыч­ками рѣчи. Мы говоримъ о консерватизмѣ, вызываемомъ требованіями науки.

Самое нехорошее во всемъ этомъ вопросѣ о „старомъ" и „но­вомъ" въ языкѣ науки то, что, создавъ искусственную, мало имѣющую опоръ въ дѣйствительной рѣчи терминологію, юристы, часто противъ собственнаго желанія, оказываютъ поддержку многимъ ученіямъ, не желающимъ считаться въ своихъ тенденціяхъ съ реальною жизнью. Такъ—ошибки языка тѣсно связаны съ ошибками мышленія и ока­зываютъ вліяніе на поведеніе людей.

У насъ въ Россіи распространенная въ данную минуту терми­нологія выросла не на родной почвѣ, а занесена къ намъ неразбор­чивымъ подражаніемъ иностранному. Нужно пользоваться чужимъ опытомъ и учиться у всѣхъ, у кого только можно поучиться чему-

либо. Но, нужно учиться самостоятельно: открывая п примѣняя соб­ственныя свои врожденныя способности, разрабатывая собственныя духовныя и иныя богатства, я не- внося безъ критики ненужные чуж­дые элементы. А главное: никогда не нужно мѣнять лучшаго своего на худшее, но _яиностранное®, „заграничное[‡‡‡]. Только при свѣтѣ ино­земнаго можемъ мы лучше уразумѣть свое. Изученіе иностраннаго— безусловная необходимость. Но, мы должны сохранить свою самостоя­тельность въ хорошемъ и критически, а не раболѣпно относиться къ иностранному *).