Слово „право“ въ русскомъ языкѣ.

„Sprechen h,eisst sein besonderes Deπken an das allgemeine ankniipfen (Гумбольтъ), го­ворить значитъ связывать свою личную уз­кую мысль съ мышленіемъ своего племени, народа, человѣчества* (Потебня, ,,Мысль и языкъ і6_$).

Никогда не слѣдуетъ довольствоваться результатами собствен­наго мышленія. „Сравнивайте ваши собственныя убѣжденія съ убѣ­жденіями другихъ; внимательно прислушивайтесь и взвѣшивайте, безъ предубѣжденія, сужденія другихъ о мнѣніяхъ, которыхъ дер­житесь вы сами"(Hamilton, on Logic, ∏, 151). И не только слѣдуетъ прислушиваться къ мнѣніямъ тѣхъ, которые стоятъ выше насъ по знаніямъ и силѣ ума (Платонъ, Аристотель, Локкъ, Кантъ, Бентамъ...), но и къ мнѣніямъ вообще того общества, которое создало языкъ, на которомъ говоримъ мы. —Это особенно важно по отношенію къ тѣмъ вопросамъ, о которыхъ вынуждено думать, въ большей или меньшей мѣрѣ, все общество въ силу условій своего существованія.

„Всякая наука коренится въ наблюденіяхъ и мысляхъ, свой­ственныхъ обыденной жизни"(Потебня, op. c., 4?)- И какими бы несовершенствами ни страдало мышленіе широкаго общества, „во всѣхъ языкахъ можно найти разумъ и философію"(Hamilton, op. с., 143)» критически относиться къ философіи, воплощенной въ языкѣ народа, мы должны? но обходить ее мы не можемъ. Не можемъ не только потому, что мы иногда можемъ доучиться кое-чему отъ такой философіи,—провѣрить сравненіемъ правильность собственныхъ мы­слей; но и потому, что философія эта, помимо нашихъ желаній, ока­зываетъ стихійное вліяніе на насъ—иногда въ хорошую, а иногда въ дурную сторону.

Если авторъ этой работы пришелъ въ своемъ мышленіи къ за­ключеніямъ, изложеннымъ въ этой книгѣ, то случилось это не столь­ко подъ вліяніемъ корифеевъ мысли, у которыкъ ему позже приш­лось найти подтвержденіе правильности своихъ заключеній, сколько подъ вліяніемъ русскаго языка, который постоянно наталкивалъ его на извѣстныя мысли.

должна бытъ его первымъ предметомъ[†††††††]. (Jevons, Pr. of sc., 59З, книга IV, гл. 26, 7j. Кто любитъ себя больше, чѣмъ истину, тотъ не до­

стоинъ пауки. Истинный ученый ставитъ правду выше себя, Заблуж­деніи не избѣгали величайшіе мыслители. Они извинительны, какъ общій удѣлъ человѣческаго рода. Только жертвуя своими» самолю­біемъ, можемъ мы содѣйствовать торжеству истины. Нѣтъ ничего по­зорнаго въ томъ, что человѣкъ были» умнѣе своихъ книжекъ, и про­зрѣлъ это только потомъ. И ѵченые люди составляютъ часть сво- его народа, п они носятъ иногда въ себѣ истину, нс замѣчая ее. Открываемъ мы ее при помощи языка. Языкъ есть не столько средство выразить уже готовую истину сколько—открывать прежде неизвѣстную (Ср. Потебня, Мысль и языкъ, 32). „Неизвѣстная истинавъ смыслѣ неизвѣстныхъ силъ дѣйствительности и от­ношеній между ними, не значитъ еще никогда не существовавшая истина. Истина всегда была, она всегда стара. Нелѣпо было бы думать, говоритъ Паскаль, что она начинаетъ свое бытіе съ того дня, когда она становится извѣстною. Истина не есть лишь до­стояніе человѣческаго разума, она универсальна, и потому объ­ективно достовѣрна: прежде чѣмъ сдѣлаться нашимъ субъектив­нымъ достояніемъ, она была внѣ нашего сознанія—принадлежала „универсальному разуму“ (Ср. Hamilton, on Logic, II, 65) *).

Я хочу охарактеризовать здѣсь въ немногихъ словахъ разви­ваемые въ этой работѣ взгляды, и при томъ не столько съ положи­тельной, сколько съ отрицательной стороны, т. е. не столько то, что я утверждаю, сколько то, чего я не утверждаю. Это важно потому, что, когда кому-либо приходится прокладывать болѣе или менѣе са­мостоятельный путь въ области знанія, ему часто приписываютъ та­кія идеи, которыхъ онъ вовсе и не высказывалъ.

ства добывать новые результаты. Они передаютъ намъ свою логику. Учась родному языку, мы учимся логикѣ. Элементарные методы мы­шленія опредѣляютъ собою строеніеязыка, а строеніе языка въ свою очередь опредѣляетъ манеру мышленія тѣхъ, которые говорятъ на данномъ язык L (Ср. Leslie Stephen, The science of ethics, cτp. ιo>, 106, §§ 12 и 13). Никто не родится юристомъ, но въ языкѣ род­номъ мы, не замѣчая этого, пріобрѣтаемъ элементарныя юридическія понятія. Родной языкъ расчищаетъ намъ путь къ пріобрѣтенію даль­нѣйшихъ познаній. Мы должны только сознательно обладать тѣмъ, чѣмъ надѣляютъ насъ наши предки. Только больное самомнѣніе мо­жетъ заставить кого-нибудь третировать ихъ свысока. Вмѣстѣ съ тѣмъ, такое третированіе свысока свидѣтельствуетъ о крайнемъ неразуміи и величайшей неблагодарности.

„Въ наукѣ ясно, что только исторія понятія вполнѣ освѣщаетъ намъ его... Каждое слово имѣетъ свою исторію, и для обстоятельнаго знанія языка нужно было бы знать всю его исторію"(Mautħner, op. c., I, 19). Или, какъ говорилъ еще раньше Whewell (Nov. Org. Ren., 368): „при изученіи значенія научныхъ терминовъ исторія науки слу­житъ намъ словаремъ, а ступени научной индукціи—нашими опре­дѣленіями" . — Исторія же юриспруденціи и ея терминовъ началась го­раздо раньше появленія книжной науки, и даже вообще раньше письменности. „Если мы обратимъ вниманіе на то, сколь многому учится дитя, выучившись лишь говорить, мы увидимъ, сколь многимъ обязаны мы обществу, въ которомъ мы живемъ... Языкъ подразѵмѣ- ваетъ безсознательное поглощеніе философіи, какъ это станетъ до­статочно яснымъ каждому, кто прослѣдитъ употребленіе такихъ словъ, какъ матерія, форма, субстанція, духъ, и т.

He все хорошо въ языкѣ. Много заблужденій нашло себѣ тамъ воплощеніе. И „философія въ значительной мѣрѣ есть рядъ попы­токъ уйти отъ ложныхъ понятій, молчаливо введенныхъ въ раннія формы рѣчи"(L. Stephen, ibid., 106). Однако, не все плохо тамъ, и какъ отрадно найти иногда результаты трудной философской работы, дѣло столѣтій мысли, предвосхищенными, въ величайшей простотѣ, создателями нашего языка,—людьми, которые едва ли знали, что они были философами (Ср. М. Miiller, ор. с., 27, 28). Есть еще порохъ въ пороховницѣ такого народа, не иступилися его сабли, не гіогну- лася сила казацкая! (Гоголь, Тарась Бульба). Какъ ни одолѣвали его „ляхи" въ видѣ иноземныхъ латинскихъ (черезъ Польшу), француз­скихъ и особенно нѣмецкихъ вліяній, а въ немъ все еще сохрани-

лось совершенно правильное чутье относительно умѣстности п пра­вильности тѣхъ или иныхъ словъ-понятій, тотъ тактъ въ языкѣ, ко­торый наталкиваетъ каждаго на правильную дорогу, кто нривьткъ со­знавать себя частью общества и относиться критически, а, слѣдова­тельно, и съ уваженіемъ, иногда, къ народной мудрости.

Какъ непосредственная форма мысли, орудіе для ея выраженія, языкъ служитъ зеркаломъ, гдѣ отражаются привычки народнаго духа, его манера мыслить, его психологія.

Всѣ тѣ понятія, при помощи которыхъ построена была фило­софія государства и законовъ мыслителями Греціи, были извѣстны русскому народу въ самое отдаленное время. Государство (подъ име­немъ, обыкновенно, „земли"), законъ, справедливость и право ухо­дятъ своими корнями въ глубокую древность.

Русскій народъ, какъ и всякій, искони имѣлъ свою народную юриспруденцію. И эта юриспруденція построена на болѣе правиль­ныхъ и незыблемыхъ устояхъ, чѣмъ перетаскиваемая къ намъ отъ нѣмцевъ „ученая”.

Какъ бы мы ни смотрѣли свысока на „дикаря" и необразован­наго человѣка, мы не можемъ отказать ему въ нѣкоторомъ развитіи его мыслительныхъ способностей, и не можемъ нс видѣть, что у него есть нѣкоторая теорія человѣческой жизни. Она не имѣетъ такого яснаго и развитаго выраженія, какъ у цивилизованнаго человѣка, но тѣмъ не менѣе она существуетъ.

Выразителемъ народныхъ воззрѣній служитъ письменность на­рода и устное живое слово—пѣсни, пословицы, былины, басни и другія народныя произведенія. Прежде чѣмъ повѣрять письменности свое міровоззрѣніе, народъ выражалъ его обыкновенно въ своихъ пословицахъ. „Ни въ какомъ употребленіи рѣчи столько не обнару­живается характеръ и образъ мыслен народа, или лучше сказать, весь народъ, какъ въ своихъ пословицахъ"... (Снегпревъ, „Русскіевъ сво­ихъ пословицахъ", 1831, кн. і, стр. 6). „Въ пословицахъ, какъ въ сѣменахъ, собраны силы всѣхъ деревьевъ ^s, говорилъ Димитрій Фа- лерейскій (περl ερμηvειaς),а по Блаженному Іерониму онѣ „заключа­ютъ въ себѣ сокровенный божественный разумъ, какъ золото въ зем­лѣ, орѣхъ въ скорлупѣ"(ibid., 7). Пословица—одинъ изъ первыхъ видовъ обобщенія. Какъ элементъ народной рѣчи и народнаго мыш­ленія она въ сжатой формѣ отражаетъ народные взгляды, являясь замѣстителемъ обширнаго содержанія, сгущеннаго въ ней. Пословицы обнимаютъ всѣ стороны народной жизни—религію, культъ и натур­философію, исторію, внѣшній бытъ, взгляды на государство, судъ, общественныя отношенія, понятія о добрѣ и здѣ, практическіе прі­емы, семейную жизнь и пр. „Какъ живые памятники древняго зако­нодательства, древнихъ обычаевъ и древняго языка, пословицы на­родныя составляютъ обильное и разнообразное хранилище доказа­тельствъ о древности всякаго народа—онѣ книга, не требующая сви­дѣтельствъ; ибо сама по себѣ составляетъ доводы своей достовѣр­ности,—книга, коей никто не еочинялё и никто не могъ сочинять, кромѣ здраваго смысла самихъ народовъ и мудрости давно минувшихъ временъ" (Снегиревъ, ibid,, кн. 3, стр. з'). „Пословица нс сочиняется, а рождается сама", какъ говорилъ Даль. Путемъ пословицы народъ вводитъ въ свою рѣчь только то, что одобрилъ его здравый смыслъ.

Мѣткое опредѣленіе, удачное сравненіе, сжатая и ясная формула мо­гутъ принадлежать одному человѣку, простому или ученому, высоко или низко поставленному, но въ составъ народнаго языка входитъ только то, что соотвѣтствуетъ духу и строю народной рѣчи-мышле­нія. Если нѣкоторыя выраженія не принимаются народною рѣчью, хотя и касаются предметовъ, всѣхъ интересующихъ, это можетъ ино­гда служить показателемъ ихъ крайне искусственнаго происхожденія, ихъ вычурности, которая столь же должна быть чужда ученому язы­ку, какъ и народному[§§§§§§§]).

„Доисторическое младенчество извѣстнаго народа, напр.—Рус­скаго, нельзя представлять себѣ безсмысленнымъ, отнимать у него общечеловѣческій разумъ и внутреннее сознаніе истины, хотя бы оно было несовсѣмъ яснымъ и внятнымъ"................................................................................. (Снегировъ, Новый

сборникъ русскихъ пословицъ................................... ,............................................................................................... 1857, стр. 4). И въ самое

древнее время въ человѣчествѣ существовали уже коренныя истины, служившія основой его вѣрованій и убѣжденій, и руководствомъ въ Жизни государственной, общественной и семейной.

И наша, русская, древняя письменность и народная рѣчь по основнымъ вопросамъ юриспруденціи даетъ болѣе разумные и пра­вильные отвѣты, чѣмъ выросшая подъ иноземнымъ вліяніемъ въ по­слѣдующее время ученая юриспруденція. Свѣтлый и чистый вначалѣ источникъ народной мысли помутился впослѣдствіи отъ посторон­нихъ притоковъ. Во, не смотря на всѣ заблужденія ученыхъ, вѣч­ная правда и до сихъ поръ пробивается сквозь облегающій ее ту­манъ, занесенный къ намъ особенно нѣмцами, и озаряетъ пути на­родной жизни. Не изъ нѣмецкихъ книжекъ, [********]) а у собственнаго народа приходится и теперь намъ черпать мудрость (ср. ibid., 5—7)*

У русскаго народа мы встрѣтимъ тѣ самыя истины, которыя обезсмертили имя Аристотеля. „Безъ Бога свѣтъ не стоитъ, безъ царя земля не правится". [††††††††]) Русскому человѣку такъ же трудно представить жизнь земли безъ государственной организаціи, какъ и міръ безъ его основной причины. „Безъ казны (государство съ фи­нансовой стороны) и волость не стоитъѢ „Казна міромъ живетъ, а міръ казною^u. „Богъ на небѣ; Царь на землѣ". „У нихъ ни Царя, ни закона" есть синонимъ неурядицы.

По свидѣтельству Нестора первобытныя племена, населявшія Россію, „жили въ городахъ, имѣли свои обычаѣ и законъ отцовъ, кождо свой нравъ". „Слѣдовательно, говоритъ Снегиревъ (Нов. сборы., 1857,6), племена эти имѣли сознаніе и убѣжденіе, которое не могло быть безгласнымъ и передавалось потомству въ употреби­тельнѣйшей формѣ-—пословицѣ; а пословица, послѣ пѣсни, ест» вто­ричная форма преданія...................................................... Народы, жившіе въ такъ называемомъ

естественномъ младенчествѣ, въ лѣта невѣдѣнія, не лишены были здраваго разсудка и нравственнаго чувства"[‡‡‡‡‡‡‡‡]).

Основною силою, съ которою приходилось считаться въ обше- сзъешгой и государственной жизни, были, слѣдовательно, по древ­нѣйшимъ свидѣтельствамъ, законы и обычаи. Такъ смотрѣлъ на нашу жизнь и культурный грекъ. Такъ, „говоря объ уставахъ и обычаяхъ Хозаровъ, Константинъ Порфирородный (Constantini Porρhyrogenneti, 1. II de ceremoniis aulae Byzantinae, Lipsiae, 1751 f. — ejusdem de admin. imperii, c. 8—38; цит. у Снегирева, Русс, въ послов., 1832, кн. з, стр. 8) выражается ихъ же словомъ: ∑dxaτoτи ½'dκaτa^u. Иногда слово законъ,или по областному нарѣ­чію поконъ,принималось въ смыслѣ обычая, а то, что разумѣемъ мы теперь подъ именемъ закона, называлось уставомъ, правдою, судомъ, нарядомъ, ладомъ(Снегиревъ, ib^d., 7,8). — Связь пословицъ съ за­конами очень тѣсна. „Пословицы народныя, принятыя общимъ употребленіемъ, замѣняютъ законъ; оттого у Готовъ sed значитъ обычай, а ordsed—пословица*⁴(Thre, Gloss. Suiogothicum.... см. Сне­гиревъ, ibid., 7), и по старинному изреченію (allmanneliga ordseeder brukas ofta for lagh) „иословипы, вошедшія въ общее употребленіе, часто служатъ законами*. — Юридическія воззрѣнія народа п до

сихъ поръ живутъ въ значительной мѣрѣ въ пословицахъ. Потому по­словица пользуется всегда большимъ уваженіемъ. „Не всякое слово пословица", „глупая рѣчь не пословица", „бѣлый свѣтъ не околица (не огороженъ)., а пустая рѣчь не пословица", „рожь въ полѣ не околица, а пьянаго рѣчь не пословица", „загадка, разгадка, да семь верстъ правды"......

Богъ, Царь, Законъ, Правда и Кривда—вотъ тѣ общественно­государственныя силы, которыя знаетъ народное міровоззрѣніе. „Богъ на небѣ, Царь на землѣ", „Нельзя землѣ безъ Царя стоять", „Безъ Царя—земля вдова", „Правда Божья, а судъ Царевъ", или „Судъ Царевъ, а правда Божья^ц, „Воля Царя —законъ", „Не долго тон землѣ стоять, гдѣ учнутъ уставы ломать", „Хоть бы всѣ законы пропали, только бы люди правдой жили", „Безъ правды не житье, а вытье", „Правда дороже золота", ,,Безъ правды не живутъ люди., а только маятся", „Всякъ правду хвалитъ, да не всякъ ее хра- нигь⁴⁴, „Всякъ правду дюбпгъ, а всякъ ее губитъ^it, „Гдѣ добры нравы, тамъ хранятся и уставь?⁴.

Древній лѣтописецъ нашъ при самомъ почти началѣ Русскаго Государства упоминаетъ о потребности закона (наряда);[§§§§§§§§]) о „рус­скомъ законѣ^ и о ^уставѣ земленѣмъ" любилъ бесѣдовать св. Вла­диміръ съ дружиною своею. Съ введеніемъ христіанства проникло къ намъ вліяніе Византіи и ея законодательства. Византійское за­конодательство было, какъ извѣстно, по существу римскимъ, но, къ нашему счастью, при переводѣ на греческій языкъ, римское законо­дательство не могло не подвергнуться вліянію греческаго языка и связанной съ нимъ греческой мысли. Основнымъ понятіемъ у гре­ковъ считался φdμoQ,а не jus, которому, строго говоря, у грековъ не было соотвѣтствующаго термина. Вотъ почему римское jus civile, встрѣтившись съ болѣе точною и опредѣленною рѣчью греческихъ мыслителей, обратилось въ τδμoς πoλιτιχδς.Не греки подчинили свой языкъ языку римлянъ, а наоборотъ, какъ и слѣдовало, подчи­нили себѣ менѣе ясный и менѣе опредѣленный языкъ римлянъ. Это 'i>δμoς πoλtτιxoςперешло въ русскій подъ именемъ ірадскаіо за­кона. Такимъ образомъ, познакомившись съ знаменитымъ законо­дательствомъ римскаго государства раньте Западной Европы, въ ча­стности раньше нѣмцевъ и французовъ, мы сохранили чистоту на­родной рѣчи-мышленія. Въ Стоглавѣ (гл. 42} говорится еще: „обы­чай земли есть неписанъ законъ (а не „неписанное право", jus non scriptum) земскій⁴⁴......................

Свѣтлый л чистый источникъ народной рѣчи-мышленія нс могъ не мутиться отъ многихъ постороннихъ притоковъ. На зако­нодательныя измѣненія оказывали вліяніе греки, татары, нѣмцы, поляки. Къ этіьчъ измѣненіямъ относится и жалоба Стоглава (гл. 39): ,,въ коейждо убо странѣ законы и отчина, а не приходятъ другъ ко друзей, но своего обычая кійждо законъ держатъ. Мы же разныхъ странъ беззаконіи осквернихомся, обычая злая отъ нихъ пріемше, тѣмже отъ тѣхъ странъ томимы есмы, и расточаемы виною нашею⁴⁴. — Однако, такъ крѣпки были основы народнаго міровоз­зрѣнія, что вопреки всѣмъ этимъ давленіямъ, народный общерусски⁹! языкъ до сихъ поръ сохранилъ свою чистоту. Основою юридичес­кихъ воззрѣній народа служитъ до сихъ поръ ,,законъ^іс. „Корни понятій и словъ кона, закона, лада, правды (производимой нѣкото­рыми отъ бога Прове), кола, или круга, міра, Князя ведутъ свое на­чало въ Язычествѣ Славяно-Русскомъ, давая отъ себя отпрыски въ поговоркахъ и пословицахъ, къ коимъ привиты Христіанскія поня- тія^с‘ (Снегиревъ, Рус. въ поел., кн. 3, стр. 246, 247).

Этотъ похвальный консерватизмъ [*********]) сохранилъ народное русское мышленіе отъ той путаницы, которая внесена была въ западное мы­шленіе неопредѣленными словами-понятіями: jus, Recht, Droit.

Въ Кормчей мы не найдемъ слова „правоВстрѣчается слово „пра- вѣ“, но въ значеніи нар. правильно. Слово законъ стоитъ вездѣ, гдѣ у римскихъ юристовъ стояло jus. „Естественно законеніс“, „естественнымъ закономъ*, „нравы и законоположенія евангельская и взаконенія святыхъ мужей", „о божественныхъ догматѣхъ", „въ православныхъ догматѣхъ", „подобаетъ бо священная правила въ закона мѣсто хранити*, „по за­кону Божію¹¹, „о селянохъ блаженнаго царя Василія законоположе­нія*. Въ Законѣ Градскомъ (грань ЛГ, 33, глава МѲ, 49, Г, 3,) говорится о рабствѣ, что оно „противно естественному закону^и, а не „нраву есте­ственному* (jus naturale). Упоминается о „бранномъ законѣ", а не „военномъ правѣ“.

Повторяю: греческое вліяніе не отразилось дурно на осно&ныхъ юридическихъ понятіяхъ русскаго народа. Элементарныя этико-юри­дическія понятія были и въ старой Руси тѣ же, что и теперь: за­конъ, обычай, нравы, правда, справедливость[†††††††††]). „Право", если, мо­жетъ быть, и существовало въ начальный періодъ, то не играло сколько-

нибудь замѣтной роли; и, во всякомъ случаѣ, не играло роли основ­ного юридическаго или нравственнаго понятія. Въ то время какъ у нѣмцевъ сборники обычаевъ нерѣдко носятъ имя Rechte_jа въ Би­бліи перевода М. Лютера словомъ Recht щедро пересыпанъ языкъ, у насъ этого нѣтъ ни въ древнѣйшихъ церковно-славянскихъ, ни въ новыхъ русскихъ переводахъ. Чисто національные русскіе законода­тельные сборники ни въ названіи своемъ, ни въ текстѣ не имѣютъ слова „право". Привился только одинъ терминъ иноземнаго, грече­скаго, происхожденія для писанныхъ законовъ, это—грамота (γρdμμaτa). Существенной роли этотъ неологизмъ не игралъ и не могъ, конечно, играть.

Уже выше указано было, что понятіе закона передавалось ча­сто словомъ „правда". Такъ, въ Псковской Судной Грамотѣ (1397 —1467), въ ст. 4 говорится: судити имъ (князю и посаднику) взи­рая въ правду[‡‡‡‡‡‡‡‡‡])..... а не въсудятъ въ правду[§§§§§§§§§]).—Въ Договорѣ Нов­города съ Польскимъ королемъ Казиміромъ IV (1470 ^{или 1}47^{1 r0}∙^zl∙^a)_j ст. 30, говорится: крестъ цѣлуй*.... въ правду, безо всякаго извѣта. —Въ Уставѣ кн. Ярослава Владиміровича о церковныхъ судахъ, въ концѣ, послѣ ст. зз, говорится: судивше казните по закону.

Изъ незамѣтной роли, которую играло слово „право" въ насто­ящемъ русскомъ языкѣ и въ національныхъ русскихъ законодатель­ныхъ сборникахъ, его начинаетъ выдвигать на неподобающее ему первое мѣсто польское и нѣмецкое вліяніе. Какъ ІІольша, такъ и нѣмцы познакомились съ римскимъ законодательствомъ непосредствен­но на латинскомъ языкѣ въ пору слабаго развитія собственной куль­туры и національнаго самосознанія. Такого отпора извращающему вліянію римской терминологіи, который могла противопоставить ла­тинскому jus высоко развитая греческая рѣчь -мышленіе, воспитательница глубочайшей философіи, нѣмцы и поляки противопоставить, конечно, не могли. Римское законодательство и его терминологія были вос­приняты поэтому внѣшнимъ образомъ: безъ критики и рабски. Та­кимъ же внѣшнимъ образомъ стремились они, въ свою очередь, по­вліять и на русскую рѣчь-мышленіе.

Примѣромъ можетъ служить Судебникъ короля Казиміра Ягел- ловича, данный Литвѣ въ 1468 г. Въ ст. 8 говорится: къ праву по­ставити[**********]); въ ст. 9: ижь бы нашему человѣку стало ся право; ст. іо: ино тому судъ и право.................... дати право; ст. и: искати правомъ....

а не удѣлаешь ли права[††††††††††]).... удѣлати и справедливость; ст. 12: вы­дадутъ и съ права[‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡]); ст. 2і: бо тотъ псъ права зекъ шло(вѣроятно, переводъ jus teπestre польскихъ источниковъ) выступи л ь, а надъ право сягнулъ, какъ у верху писано; ст. 24: ино тому право; ст. 2J.* тотъ исъ права выступилъ.

Много содѣйствовали привнесете чу^клкіхъ русскому языку элементовъ сношенія съ Ливоніеи. Въ договорахъ, заключаемыхъ съ нею, такъ или иначе, приходи іось считаться съ нѣмецкой термино* ногтей, выросшей подъ сильнымъ вліяніемъ римской юриспруденціи и средневѣковой схоластики. Такъ, въ договорахъ, заключенныхъ при покореніи Остзейскаго края въ 1710 г. встрѣчаются выраженія, со­ставляющія буквальный переводъ соотвѣтствующихъ нѣмецкихъ (См» оффиціальныя „Историческія свѣдѣнія объ основаніяхъ и ходѣ мѣ­стнаго законодательства губерній остзейскихъ", 1845, подъ редак. Радена и Сиверса, стр. 103 и др): „Бургграфское право", „не вво­дить ни суден, ни правъ", „оставить древнее стапельное право"(ιb., 104) „судить по земскимъ правамъ"(ιb 107.), „das Kaιserlιche R,echt"въ русскомъ текстѣ—„Цесарское право"(ιb., по), „судить по городскимъ правамъ"(ιb , ш), „дѣла рЬшать . по древнему Лифляндскому и Шля­хетскому праву"(ιb., 189: въ нѣмецкомъ текстѣ—nach den alten Lιvlan- dischen Rιtterrechteπ), „по общимъ Нѣмецкимъ правамъ"fib., 189.). Въ донесеніи Юстицъ-Коллегіи отъ 1764 г. по дѣламъ остзейскаго края говорится о „вспомогательномъ правѣ"(см. ibid., 196). Кабинетъ Министровъ въ 1741 г. постановляетъ: „взять за основаніе прежнія Лифляндскія права"(ιb., 202 [§§§§§§§§§§]).

Въ 1732 ^r∙ переведено было для Малороссіи на „русской штат­ской языкъ"Саксонское зерцало^ или права Саксонское и Магдебург-

ское (Снегиревъ, Русс, въ поел., кн. 3, стр. 138). Для „штатскаго” языка слово „право” не могло еще претить; для насъ, однако, „шта­тской"языкъ еще не указъ. Предполагается, конечно, что мы наме­рены оставаться верными хорошимъ традиціямъ родного языка.

Въ У лощеніи 1649 г. слово „право^котсутствуетъ, [***********]) но оно появляется тамъ, гдѣ рѣчь заходитъ о ЛІалороссіи и лопавшемъ туда „Магдебургскомъ правѣ”. Очень часто и- странно употребляется слово „право “ въ Литовскомъ Статутѣ. Въ ХѴШ в. оно попадаетъ въ наше законодательство вмѣстѣ съ позаимствованіемъ, напр., законовъ о векселяхъ и о конкурсномъ производствѣ съ Запада. Нѣмецко-латин­ское и французско-латинское вліяніе не могли не оказать вліянія и при составленіи Свода Законовъ, такъ какъ въ значительной мѣрк онъ былъ плодомъ перевода, а не самостоятельной національной вы­работки, по винѣ, конечно, составителей, а не русскаго народа. Пе­реводъ простирался и на такія идеи, которыя искони были у русска го народа, и были лучше выращены, чѣмъ на Западѣ.

Это обладаніе руководящими понятіями, однако, не есть самое ващное. Указанныя выше основныя идеи составляютъ, какъ уще было сказано, общее достояніе народовъ, говорящихъ языками одной съ нами (арійской) группы. Законъ, правда, долгъ, вина, судъ, ули­ки и кара были названы прежде, чѣмъ индо-европейцы разошлись въ разныя стороны, т. е. еще предками современныхъ отдѣльныхъ на­родовъ, въ пору ихъ совмѣстной щизни (см. Lefevre, Race and lan­guage, 257). Основныя понятія, какъ законъ, обязанность, право, соб­ственность, преступленіе, и т. д., или ихъ эквиваленты, не смотря на тонкія особенности ихъ соозначеній, могутъ считаться общими руководящими терминами во всѣхъ законодательныхъ системахъ, у всѣхъ арійскихъ народовъ (ст. Law въ Encycl. Britan.). То или иное выраженіе находятъ они и у народовъ другихъ лингвистическихъ группъ. Человѣкъ, какъ существо государственное, не можетъ жить безъ нихъ. У всѣхъ народовъ есть представленіе о Богѣ, о душѣ, и о многихъ другихъ вещахъ, хотя, въ силу особой манеры мышленія и особаго характера языка, у нихъ можетъ совсѣмъ не быть соот­вѣтствующихъ словъ[†††††††††††]). Это не должно затруднять насъ, разъ мы