Глава шестая. Некоторые отзывы печати о Своде законов

Еще в 1871 году известный Погодин в статье о Сперанском, помещенной в "Русском Архиве" 1871 года, стлб. 1096-1251, говоря о заслугах Сперанского по составлению Полного собрания законов и свода их, как бы с горестью ставил вопрос: "какие есть у нас сочинения и исследования о собрании законов, о своде, напечатанных уже сорок лет! В чем состоят достоинства свода, его отличительные качества, недостатки, средства для их исправления, сокращения? Что можно сказать об его расположении и т.д.

В делах бывшего II отделения сохранились указания, что на недостатки Общего свода законов было обращено внимание частными лицами довольно рано, если не путем печати, в те годы находившейся и в младенчестве, и под влиянием особых условий, то посредством письменных заявлений, представляемых ими главноуправляющему II отделением С.Е.И.В. канцелярии. Так, некто Федор Корф (кол. ассессор) предлагал в 1840 году для соблюдения расходов и устранения дороговизны Свода законов следующие меры: 1) вывести более сжатую печать в два столбца и 2) принять шрифт более убористый, каким печатается алфавитный указатель.

1) Хронологический указатель узаконений при каждом томе неудобен; лучше сделать общий хронологический указатель всего свода и тем нагляднее будет, по каким томам и статьям свода размещены те или другие узаконения. Подобный указатель приложить к общему оглавлению свода.

2) Оглавление томов помещать в начале тома, и не в конце оных.

3) Статьи свода встречаются слишком обширные, лучше их разделить.

4) Нумерацию статей вести римскими цифрами и притом так, чтобы каждый том имел свою общую нумерацию, а не отдельную по уставам, его составляющим; для томов установить нумерацию с арабскими цифрами.

5) Цитаты лучше повторять один раз на каждой странице, взамен принятого "там же", повторяющихся на 30-50 страницах непрерывно.

6) Законы выписывать буквально, не изменяя ничего и не прибавляя различных слов для связи статей. Связное изложение статей до крайности затрудняет понимание оных, от включения слов посему, с сего же времени, подобным образом, если же и т.д.

7) Есть немало противоречий во многих статьях различных томов.

8) В Полном собрании законов при каждом указе означать, в какую статью свода и в какой том включен указ. При реестре Полного собрания указывать страницу, на которой указ помещен*(262).

Позднее некто Клевенский подал записку о приведении в большую точность системы законов, которая в делах II отделения не сохранилась и была возвращена автору, причем копии с нее не оставлено при деле, так что об общем содержании этой записки можно составить себе понятие из всеподданнейшего о ней доклада барона Корфа 16 апреля 1847 г., в котором излагалось, что под приведением в большую точность системы законов, г. Клевенский разумеет соединение в одно место всех законов, к одному предмету относящихся. Необходимость сего он доказывает противоречиями, существующими между некоторыми законами, которые в своде помещены в разных местах.

Изъяснения по сему предмету г. Клевенского столь кратки и неопределенны, что весьма трудно вразумиться в истинный их смысл. В своде все законы, писал барон Корф, к одному предмету относящиеся, также соединены в одно место, по системе самой строгой, логической и основанной на долговременном размышлении о практическом ее удобстве. Противоречия же или недоумения, если таковые возникают иногда при применении разных частей свода, происходят не от того, что один и тот же закон повторяется по необходимой связи в разных местах, а от самого существа сих законов, которые собраны в своде в прежней из силе, без всякого, не входившего совсем в его цель, исправления их, следственно, и устранены быть не могут посредством перемещения разных статей с одного места на другое или изменения принятого в своде плана, но лишь посредством усовершенствования разных частей законодательства, что и составляет предмет постоянной заботливости правительства.

Дальнейших последствий означенная записка Клевенского не имела.

Едва ли надо обращать внимание читателей на очень короткую записку г. Капустина о своде, помещенную в "Москвитянине" 1848 г., ч. VI, N 11 по поводу сочинений Рождественского - "Руководство к русским законам", в которой говорится, что много положений о собственности разбросано в разных местах свода, т.е., другими словами, указывается на не вполне строгую систематизацию свода.

Одним из первых, сколько мне известно, сильно вооружившихся против Свода гражданских законов, является некто Бабичев, советник с.-петербургского губернского правления, прослуживший 30 лет и по делам службы постоянно обращавшийся к сводам. Он в 1858 г. также представил главноуправляющему II отделением С.Е.И.В. канцелярии записку о Своде законов Российской империи*(263), преисполненную разных разглагольствований, среди которых имеются следующие замечания относительно свода. Несмотря на большое число томов свода и статей, в них заключающихся, более 4/5 (четырех пятых) частей всего нашего законодательства, предписываемого к непременному знанию всех и каждого, не вошло в состав свода, (след., свод еще мал поэтому).

Обращаясь к частностям, Бабичев полагает следующее: 1) всякого рода указатели: хронологический, сравнительный о взаимных ссылках не имеют никакого значения; это ученая роскошь, драгоценная для архива, которая занимает более 1125 страниц и может быть исключена; 2) в цитатах не требуется означать год, месяц и число издания узаконений, а только один N по Полному собранию законов*(264); 3) означение страниц в оглавлениях томов (против разделов, глав, отделений) бесполезно; 4) во всех статьях надо означать количество не прописью, а цифрами, - через что сократится объем статей и приобретается наглядность; 5) принять одну нумерацию по всему тому (как было в издании 1832), а не по отдельным уставам, входящим в состав томов; 6) статьи однородные, которые по полности фразы хотя и понятны, но составляют одну категорию понятий, необходимо соединять в одну статью; 7) все повторения, т.е.

Уже Ренненкампф*(265) в очерках юридической энциклопедии 1880 года, во многом разделяя воззрение г. Бабичева на свод, заметил, что он не приводит доказательств своих утверждений, хотя, конечно, многое верно, и что число статей свода может быть значительно уменьшено.

Не придавая никакого значения многому из высказанного Бабичевым и потому не опровергая ничего, тем не менее нельзя не признать, что основные замечания его о Своде законов совершенно правильны; с одной стороны, в Свод законов не вошли многие существенные постановления; с другой - в своде множество статей, которые могут быть из него исключены как повторения, как утратившие свою силу или как не имеющие значения законов. Этого рода возражения были вскоре отчасти повторены в известной записке 1862 г. самого главноуправляющего II отделением С.Е.И.В. канцелярии барона Корфа*(266). По важному значению этой записки, составленной не только начальником учреждения, которое исключительно занималось сводом, но и сотрудником и учеником самого Сперанского, считаю необходимым несколько долее остановиться на этом блестящем произведении барона Корфа.

Барон Корф, представляя 2 мая 1862 года свою записку об отделении собственно законов от административных распоряжений, говорит в ней немало о недостатках Свода законов вообще. Он желает, чтобы свод был издан в совершенно ином составе, который поставил бы наше законодательство рациональностью начал, а равно сжатостью и точностью изложения в уровень с законодательством других государств и снял бы с известного правила: "никто не может отговариваться неведением закона" - укор насмешки.

По основной идее свода в состав его входил всякий, когда-либо со времени Уложения 1649 г. изданный закон, который не был прямо отменен другим, позднейшим. Держась буквы, свод этим вызвал к жизни массу забытых, утративших силу постановлений, хотя и не отмененных, и таким образом соединил живое с умершим. Стараясь на все вопросы теории доискаться ответов в законодательстве, имевшем казуистический характер, составители свода нередко обращались к постановлениям, изданным по частному случаю или в виде временной меры, и возводили их в правила общие и постоянные. Кроме того, составители свода, встречая при этом пробелы в действующих законах, старались пополнять их правилами, заимствованными из различных циркуляров и предписаний самих министров (т.е. тем, что могло быть также изменено, по усмотрению сих последних), и таким образом не установляли различия между законами в собственном смысле и предписаниями или распоряжениями правительственными.

Метод последовавшего за сводом законодательства еще более увеличил его недостатки. Вновь выходившие законы слагались случайно, не только без всякой связи и соотношения между собою, но нередко даже с противоположными началами, исходя из различных ведомств, без соотношения к своду. Узаконения, постоянно увеличиваясь по числу, нарастали одно на другое и постоянно вклеивались в продолжения к своду, а затем и в свод, составление которого становилось с каждым годом все более и более затруднительным. Несмотря на постоянно возраставшее количество статей свода, он все более и более обезображивался, отставал от современных требований науки и практической жизни, делался гораздо более прежнего недоступен не только никакой памяти, но даже и никакому совокупному обзору. Изложение законов, по словам барона Корфа, пострадало у нас от недостаточности юридической подготовки лиц, занимающихся этой частью, но главнейшим образом от самого метода нашего законодательства, т.е. от полного отсутствия различия в понятиях закона (как высшем разряде правил общественного устройства, определяющего существо прав и обязанностей) и административных распоряжений или постановлений, заключающих в себе меры применения законов. Отсюда соединение в тексте одних и тех же учреждений, уставов и т.д., начал самых важных, с самой мелочной регламентацией, затемняющей и совершенно ослабляющей их действие.

Барон Корф полагал необходимым улучшить самое существо законодательств, входящих в состав свода, т.е. приступить к следующей, по мысли Сперанского, работе, именно к составлению настоящих уложений, причем, однако, барон Корф находил, что относительно учреждений и уставов по разным отраслям управления не наступило еще время для кодификационных улучшений, ввиду начатых по многим частям преобразовательных работ; в отношении же законов гражданских и торговых - барон Корф находил необходимым приступить немедленно к составлению уложения*(268). Вместе с тем он находил нужным установить надлежащее разграничение в понятиях о законах и распоряжениях или постановлениях и изложил свой взгляд по этому предмету в особой пространной записке, о которой я позволил себе сказать несколько слов выше, а теперь остановимся только на первой части его записки, именно на указанных бароном Корфом недостатках свода.

Записка барона Корфа была препровождена на заключение гг. министров и заведовавших отдельными частями, и большинство из них вполне с ними соглашались. Все вышеозначенные лица признавали, что действующий Свод законов чрезвычайно огромен, многосложен, имеет все недостатки, указанные бар. Корфом, и что новое издание Свода законов в настоящее время составляет самую настоятельную потребность, но при этом для облегчения редакторов и постепенного очищения свода можно допустить издание его и не одновременно, а отдельными томами. Только один министр финансов в отзыве своем, во многом соглашаясь с бароном Корфом, указал на некоторые ошибочные его воззрения. Так, по его мнению, барон Корф, приняв весь свод за нечто целое с внешней стороны, сравнивал его с французским кодексом (с которым можно сравнивать только некоторые тома нашего свода, а никак не весь свод), и притом как кодекс, тогда как наш свод есть только практический сборник всех действующих узаконений. Отсюда проистекают и противоречия самой записки барона Корфа: то свод огромен, недоступен для пользования им, то опыт 30 лет оправдал его достоинства, облегчил пользование законами, принес пользу и т.д. Барон Корф считает недостатками свода то, что, по мнению министра финансов, составляет, бесспорно, его достоинства, как, напр., внесение в свод всякого когда-либо изданного закона и не отмененного позднейшим законом. Министр финансов считает это коренным условием законодательства и в этой неприкосновенности к закону усматривает уважение к закону, которое не может быть предметом насмешки. Скорее можно осудить нас за поспешность к ломке и исключению всего старого. Множество анахронизмов сохраняется в английских статутах, и пример статей, приводимых бароном Корфом из устава об орденах, ничего не доказывает. Точно так же едва ли могут подвергаться укору насмешки слова ст. 62 Основных законов, "никто не может отговариваться неведением закона, когда он был обнародован установленным порядком". Эти слова выражают, по мнению автора отзыва г. министра финансов, неизбежно существенную для каждого члена общества необходимость знать все к лицу и имуществу его относящиеся обязанности. Круг их невелик, но постепенно расширяется, с увеличением благосостояния или возвышения положения на ступенях общественной или частной деятельности. Даже вычеркнув эти слова из свода, означенное правило не перестанет действовать, и точное разграничение законов от постановлений не избавит никого от вредных для него или его имущества последствий незнания законов и мелочных постановлений*(269). Равным образом неверно, будто бы метод законодательства вызвал полное отсутствие у нас понятия о законах, как высшем разряде правил общественного устройства. Понятие о законе как правиле, составляя часть общего понятия о хорошем и дурном, полезном и вредном и т.д., есть неотъемлемая принадлежность каждого одаренного разумом существа. Это понятие развивается и получает большую определительность с развитием законодательств; развитие этого понятия может вызвать издание нового закона или изменение существующего, но самое понятие о законе едва ли находится в зависимости от механического соединения в одной книге мелких формальных постановлений с законами основными, и значительное обилие в своде первых едва ли может лишить понятия о самом законе. Тем не менее, г. министр финансов признавал желательным приступить к кодификации законов и полагал, что реформы, совершаемые и еще ожидаемые, не могут препятствовать перелитию Свода законов в новую форму, тем более что II отделение С.Е.И.В. канцелярии, по положению своего главноуправляющего, стоит близко ко всем делам административным, а по движению нашего законодательства и не может не знать мотивов новых узаконений и во всяком случае может всегда получить необходимые ему сведения.

В дополнение этих замечаний г. министра финансов на записку барона Корфа о недостатках свода остается заметить весьма немного. Нельзя не удивляться примерам, приводимым бароном Корфом в подтверждение чрезмерного количества статей свода. Он совершенно забывает, что указываемые им статьи (числом 900) устава об орденах все основаны на одной из важнейших форм проявления верховной власти, на манифестах, при которых объявлены были статуты орденов, и что ни одна из означенных статей не отменена установленных порядком и ничто не препятствует их осуществлению на деле даже и в настоящее время*(270).

Точно так же указание, им делаемое по II тому (общему губ. учр.), что наказ управлению государственных имуществ из 2000 статей повторяет одно и то же буквально раз пять или шесть для каждой инстанции управления отдельно, тоже не может быть причислено к недостаткам Свода законов. Этот наказ утвержден именно в таком виде законодательным порядком, т.е. Государственным советом, и внесен в Свод законов без изменения*(271). Конечно, можно выразить удивление, почему эти статьи утверждены именно в такой редакции, но раз они утверждены, то не может возникать вопроса, почему они включены в свод в этом виде, а не ином, произвольно составленном, учреждением, заведующим редакцией свода.

Высказываемое Корфом можно принять не по отношению к своду, а по отношению составления и утверждения того законодательного материала, из которого слагается Свод законов.

Нельзя при этом не обратить внимания на какую-то горькую насмешку судьбы над этим произведением барона Корфа. Несмотря на то, что он так горячо ратовал против обилия статей и повторения в них одного и того же, Государственный совет (в составе которого были члены, разделявшие вполне воззрения барона Корфа) утверждал одно за другим не только положения, по существу совершенно однородные, но и буквально между собой сходные, и притом преисполненные не только самых мелочных подробностей, но даже с простыми арифметическими задачами, свободно решаемыми учениками приходских училищ*(272). И все это должно идти в свод, потому что это высочайше утвержденное положение Государственного совета. А потом нарекания на составителей свода за обилие статей и их повторяемость.

Одним из самых рьяных противников всего свода вообще является М.А. Филиппов в предисловии к сочинению своему "Судебная реформа в России". Выразив прямо, что в смысле литературном свод есть произведение гениальное, заслуживающее уважение и благодарность потомства, не только по его громадности, но и по талантливости, автор не высказывает прямо, каким произведением является для него свод в смысле законодательном или юридическом, но должно заключить, что в сем последнем отношении свод не имеет для г. Филиппова никакого значения, потому что, по его мнению: 1) польза свода, указанная еще бароном Корфом, далеко ниже неудобств, возникших для народной жизни с его изданием; все добрые качества свода более воображаемы, нежели действительны (1, 7, 11, 16); 2) вовсе не свод, а общий ход цивилизации и просвещения формулируют юридическое образование; 3) изучение права в нашем отечестве было бы более основательно при существовании одного Полного собрания законов и без свода; 4) до издания свода законов у нас проявлялось литературное движение к изучению естественного законодательства (с. 11) и, вероятно (?), появились бы у нас не только частные своды, но и огромная литература. Свод воспрепятствовал тому и другому (с. 13). Свод законов обратили (кто?) в теорию, одну из самых несовершеннейших, и общество не в состоянии было усвоить себе истинного идеала права (ст. 12); 5) свод не уничтожил доморощенных подьячих; с изданием его всякий низший чиновник стал всезнающим учеником (ст. 15); 6) свод уничтожил не только судебную практику, имевшую ранее большое значение, почти равносильное закону, но и обязательность законов, ибо на решение, вступившее в законную силу, запрещено приносить жалобы (ст. 16). По мнению М. Филиппова, горький опыт убедил, что историческая почва для нас никуда не годится; необходимы коренные реформы, которые бы обновили наш общественный строй (ст. 20). Законодательная деятельность убедила, что надо все сломать и строить новое здание, причем из свода Сперанского останется немного (ст. 15).

Едва ли надо останавливаться долее на этих обвинениях, возводимых г. М. Филипповым на Свод законов, - обвинениях, совершенно голословных, ничем не доказанных и притом основанных на предположениях и едва ли могущих относиться до самого Свода законов и его системы. Против большинства этих обвинений г. Филиппова высказался уже г. Шимановский в своем сочинении "О значении свода законов Российской империи для науки и жизни, 1889 года". Шимановский заявляет, что высказываемое г. Филипповым или вовсе не касается свода, который не в состоянии был никому препятствовать заниматься изучением обычного права и народных обычаев и никак не мог мешать частным лицам издавать всякого рода своды, по их желанию*(273). Точно так же вовсе не входило в цель издания свода уничтожение доморощенных подьячих; это может быть результатом законов судопроизводства, а вовсе не Свода законов, прежде действовавших, под влиянием которых возникли подьячие. Равным образом до крайности преувеличено г. Филипповым и ничем не доказано возлагаемое противниками свода упование, что наша старая судебная практика, до издания свода в 1833 г., могла создать новые начала законодательства и что ей предстояло великое будущее. Это упование столь же голословно, как и уверение, будто бы целью свода было формировать юридическое образование.

Однофамилец его Александр Филиппов является защитником свода, который, по мысли Сперанского, должен представлять то, что в массе законов оставалось неизменным и сохраняющим свою силу и действие. Таким образом, свод есть верное изображение того, что есть в законах, но свод не является ни дополнением, ни толкованием законов. Многочисленные реформы, последовавшие уже после издания свода, поколебали в корне многие части первоначальной редакции свода; вследствие этого свод представляется современникам только с точки зрения его недостатков, закрывающих от нас все его достоинства*(274), несомненно, представлявшиеся весьма важными пятьдесят лет тому назад и состоявшие в том, что свод, не будучи произведением умозрения, привел в ясность и систему имевшиеся в нашем отечестве законы, познакомя с ними общество, и открыл всем доступ к их изучению. Стройная внешняя система, приданная законам в своде его творцом, помогла своду получить обманчивый вид полного кодекса и способствовала тому, что не было составлено уложения, для которого свод являлся необходимой ступенью. К недостаткам свода г. А. Филиппов причисляет то, что свод страдает излишеством постановлений, нередко сводит вместе противоречащие законы, не всегда дает общих положений, вызывает к жизни постановления отжившие и допускает даже такие, которые не имеют в себе ничего юридического. Г-н А. Филиппов заявляет о необходимости составить уложение наших гражданских законов*(275).

Нельзя не заметить, что замечания г. А. Филиппова о своде законов чрезвычайно совпадают с высказанным о том же предмете ранее Ренненкампфом, в его очерках юридической энциклопедии 1880 года, но с большей подробностью. Вменив в достоинство свода, что он содержит в себе начала, выработанные жизнью, не является произведением умозрительным и не закрывает источников прошедшего, г. Ренненкампф разделяет недостатки свода на две категории, - именно: на проистекшие от самих редакторов (т.е. составителей свода) и на кроющиеся в главной основной мысли его творца, именно в намерении составить свод всех существующих законов, с исключением всего уже не действовавшего более. Это стремление и обусловило отсутствие системы в своде; разновременно изданные законы были сведены вместе, не имея внутренней взаимной связи; отсюда разнородность начал в своде и излишняя обширность составных его частей, в которых преобладают частные определения, а не общие. Отсюда многочисленность статей, их объемистость, постоянные изъятия и, кроме того, неизбежные при этом пропуски и противоречия, проистекающие уже, собственно, по вине редакторов. Кроме того, к недостаткам свода должно причислить повторяемость статей одного содержания, буквально между собой сходных, разнообразие в редакции статей, по содержанию своему, однако, совершенно сходных, отсутствие законодательного характера многих статей, содержащих в себе советы, пожелания и т.д. Причины этого рода недостатков свода Ренненкампф видит в спешности работы по составлению свода и в массе законодательных актов, которые надлежало при этом проследить, а также в отсутствии достаточного числа опытных редакторов, причем сам Сперанский являлся не только руководителем, но и рабочей силой. Он не скрывал от себя недостатков свода и считал исправление их задачей последующих работ при составлении уложений. По мысли Сперанского, свод был только необходимым основанием для систематического исправления и улучшения. Между тем последующие издания сводов являлись как бы повторением и продолжением первого, причем недостатки его очень возросли. Именно: объем всего свода значительно увеличился; число статей отвлеченных - также; кроме того, в свод включено много правил технических и научных и через это усилилось смешение законов с распоряжениями. При внесении в свод положений, не имевших достаточной связи с системой свода, обращали внимание на связь их с ближайшими статьями, упуская из виду всю их совокупность и тем нарушая систему свода, окончательно поколебленную преобразованиями, совершенными в царствование императора Александра II, которые, в свою очередь, вызвали необходимость общего пересмотра всей системы наших законоположений.

Переработку свода и притом в смысле кодификации считает настоятельной потребностью нашего времени и Романович-Славатинский (в сочинении "Пособие для изучения русского государственного права по методу историко-догматическому" 1872 года), так как реформы после 1857 г. изменили радикально наше законодательство, поколебали и разрушили систему и содержание свода, недостатки которого действительно очень велики. По мнению автора, они заключаются главнейшим образом в том, что законодательные акты перемешаны с министерскими распоряжениями и что законы формулируются не всегда с достаточной точностью, а притом и словами, нередко вышедшими из употребления*(276) (с. 82). Автор считает необходимым выделить из свода мелкие административные постановления и формулировать законы более точными словами (с. 83). В другом своем сочинении "Государственная деятельность графа М.М. Сперанского" (Киев, 1873 г.), г. Романович-Славатинский высказывает, что все обвинения, возведенные на свод, основательны, но зато свод сделал изучение нашего права возможным, впервые юридически сформулировал существенную сторону нашего государственного строя, уменьшил монополию знания законов одними подьячими*(277) и, собрав воедино законы, дал возможность видеть его недостатки; без свода мы не могли бы надеяться когда-нибудь иметь уложение (34).

Конечно, указание на смешение законов и распоряжений (мы полагаем вообще, хотя г. Романович-Славатинский упоминает только о министерских) в Своде законов совершенно основательно. Но недостаточно точная формулировка законов и притом нередко словами, вышедшими из употребления, должна быть отнесена к недостаткам законодательного материала, из которого свод сложился; составители свода не вправе изменять по своему усмотрению утвержденных и изданных уже законов; они их вносят в свод, ничего не изменяя. Точно так же вполне правильно указание на необходимость выделить из свода мелкие административные постановления, но сделать это не всегда бывает возможно, потому что лица, стоящие во главе отдельных управлений, нередко настаивают на внесении в свод таких постановлений, которые, собственно, не должны были бы входить в его состав. Подобного рода настойчивые желания мотивируются не только практической пользой свода, но еще более важными соображениями (общественным благом, спокойствием и даже безопасностью государства), перед которыми неизбежно приходится преклониться и жертвовать правилами составления свода, так как в конце концов свод существует для государства, а не государство для свода.

В заключение изложения нападок на, так сказать, формальную сторону свода нелишне привести высказанное по этому поводу г. Шимановским в капитальном труде его "Первая часть X тома сея историческими основаниями"*(278) (Казань, 1870 г.). Заметив также, что у нас до настоящего времени, несмотря на тридцатилетнее существование свода, не было еще фактической его оценки, кроме голословных нападок на его недостатки, Шимановский делает следующую группировку этих нападок, не указывая, конечно, их авторов, вероятно, на основании изречения: nomina sunt odiosa. Одни замечают, что свод издан был преждевременно: надо было остановиться на Полном собрании законов. Утверждать это - значит, по словам Шимановского, отрицать общеисторическое развитие форм законов, которые, появляясь в виде отдельных узаконений, постепенно переходят в сборники узаконений, потом в своды их и, наконец, в уложения. Пройдя три формы, наше законодательство начинает переходить уже и в четвертую. Подождать - мера, удобно применимая ко всякой реформе, но мало основательная.

Другие говорят, что свод, держась правила сохранять букву закона, без ее разума (т.е. не приводя поводов издания закона и происходивших рассуждений при этом), нередко придает закону другой смысл. Хотя это возражение не лишено основания, но из того, что не все помещено, не следует, по словам г. Шимановского, чтобы у того, что помещено в своде, отняты были смысл и истинное его значение. Можно обратиться к Полному собранию и исправить неточность. Помимо этого, - прибавим уже от себя, - это возражение чисто умозрительное, так как никем положительно не указано, сколько подобного рода статей находится в Своде законов.

Третьи заявляют, что статьи свода не всегда представляют собой верное извлечение из существующих законов, и многие из статей составлены по наведению, а также выражают правила, давно отжившие. Соглашаясь с первым замечанием, г. Шимановский говорит, что нельзя утверждать, чтобы свод вызвал к жизни постановления отжившие*(279). Объем свода дает основание допустить подобный промах как возможность, но не как факт, потому что никто не указал на деле этих промахов.

По замечаниям четвертых - в своде имеется немало противоречий между разновременно изданными узаконениями, вошедшими в свод потому, что при его составлении считали сохраняющими силу все правила, прямо не отмененные последующими законоположениями. По словам г. Шимановского, противоречия такого рода только выставлены сводом нагляднее и указывают на необходимость изменений их законодательным путем.

Пятые упрекают свод в том, что он обольстительной правильностью внешней формы устранил необходимость составления новых уложений. Едва ли этот упрек основателен. Свод не помешал, а скорее содействовал составлению Уложения о наказаниях, а затем и судебных уставов. Со времени издания свода наука права в нашем отечестве выступила на правильный путь своего развития и получила прочное основание; до издания Полного собрания законов и свода писали более о праве естественном и только с появлением их начинается историческое изучение русского права, как это указывал А. Станиславский в своей речи "О ходе законоведения в России и о результатах современного его направления".

Наконец, есть лица, восстающие против того, зачем издан свод, а не уложение, согласно их желаниям. Но это нисколько не доказывает, что издание свода было ненужно. Составители свода преследовали известную цель и руководились при этом известными правилами; следовательно, рассматривая свод и его недостатки, необходимо ограничиться вопросами, насколько составители достигли своей цели и насколько их труд удовлетворяет имевшейся в виду программе. По мнению Шимановского, задача выполнена составителями вполне, они не воскресили ничего отжившего и из массы указов и постановлений уловили дух законов и представили его в статьях, имеющих часто характер уложений (XXXII)*(280).

В последнее время вопросы о недостатках свода заменились другим, именно: в литературе был возбужден вопрос о самом значении Свода законов, т.е. должно ли считать Свод законом или только толкованием закона, не имеющим, следовательно, самостоятельного значения, без подлинного текста законов.

Обращаясь к рассмотрению этого рода взглядов на Свод законов, высказываемых некоторыми лицами, необходимо, для большего уяснения вопроса, прежде всего возобновить в памяти читателей взгляды по тому же предмету самого творца свода, т.е. графа Сперанского, выраженные им в статье "О силе и действии свода", которая помещена в книге 6-й за 1861 г. Архива исторических и практических сведений, относящихся до России, Н.В. Калачева. Сперанский говорит: Свод законов имеет назначение сводным уложением заменить все действовавшие до него законы: он имеет практическое употребление и для этого подробности самые мелкие были вводимы в свод с таким же тщанием, как и законы первостепенные*(281). Можно считать статьи Свода законов единственным и исключительным законом при решении дела, т.е. руководствоваться только текстом свода, или же считать статьи свода законом, но не единственным и исключительным, а действующим только когда нет сомнения ни о существовании закона, ни о его смысле. Сомнения разрешаются по тексту закона (а не тексту свода); при отсутствии сомнения руководствуются текстом свода. Наконец, можно признать, что свод есть средство совещательное к приисканию законов и познанию их смысла и потому единственным и исключительным основанием решения дела является текст закона, а не текст свода. Другими словами, свод является таким же обширным сборником, как и прочие подобного рода труды, ранее его изданные Чулковым, Правиковым, Максимовичем и др. Допустив последнее, свод не имел бы непосредственного приложения к делам, а потому смешение, неизвестность, разнообразие законов оставались бы в той же мере, в какой существовали до свода. Таким образом, из этих слов Сперанского надо заключить, что Своду законов не следует приписывать значение исключительно совещательное и только; что это не сборник вроде прежде издававшихся; напротив того, Свод законов должен заменить все действовавшие до него законы. Но так как никакая ревизия не может удостоверить, что в своде нет пропуска закона или нет ошибки в изложении оных, то необходимо признать свод законом действующим, когда нет сомнения ни о существовании закона, ни о его смысле. При обнаружении сомнения или пропуска обращаются к тексту закона; этим путем свод будет приобретать с каждым годом более полноты и точности, и будет все совершенствоваться.

Этим последним воззрением графа Сперанского, подтвержденным и словами манифеста 1833 года, и многими последовавшими после этого высочайшими повелениями, и руководствовались постоянно, и продолжают руководствоваться. Другими словами, дела решаются на основании статей свода; если же кем-либо из участвующих в деле возбуждается вопрос о неточности изложения статей свода с основаниями, указанными в цитатах под статьей, или же о пропуске почему-либо в своде закона, изданного ранее, то об этом, в порядке постепенности, сообщалось прежде II отделению Собственной Его Императорского Величества канцелярии, как это можно видеть из подобного рода дел, сохранившихся в его архиве, в довольно, впрочем, незначительном числе.

Но эти, по-видимому, довольно определенные взгляды на свод подвергались в последнее время колебаниям. Так, г. Нефедьев в сочинении "Причины издания полного собрания и свода законов" (Казань, 1889 г.), замечая, что, по мысли Сперанского, составление Полного собрания и Свода законов вызвано необходимостью составить впоследствии уложение, говорит, что при таком отношении не было никакой надобности придавать своду самостоятельное значение, т.е. чтобы он был введен в употребление как закон (с. 11); Сперанский предпочитал оставить за сводом значение подготовительной работы до составления уложения (при этом автор ссылается на Рус. Стар. 1876 г., с. 591). Позднее Сперанский переменил взгляд и говорил, что надо своду придать значение закона (иначе это будет учебная книга), но не полную силу оного, т.е. чтобы и с введением свода не были устранены ссылки на подлинные законы и дела решались бы по статьям свода, только в том случае, если они не противоречат законам. Вопрос о том, будет ли придана своду сила закона или нет, оставался нерешенным и для Сперанского, и для императора Николая I*(282) даже и по окончании работ по составлению Свода законов, как это можно видеть из трех вопросов, возникших в Государственном совете при обсуждении вопроса о силе и действии Свода законов.

Высказываемое Нефедьевым необходимо принять с оговоркой, что если Сперанский и высказывал необходимость после свода приступить к составлению уложений, то, конечно, не по всем отраслям нашего законодательства, а только по частям оного, относившимся до частного гражданского права и уголовного права; по прочим же частям оного Сперанский прямо не находил возможным составлять уложения. Кроме того, если свод предназначался быть основанием к составлению уложения, то, очевидно, он должен был иметь значение закона, так как "только из прежних законов с исправлением и слагаются уложения", по словам того же Сперанского, а не изобретаются. Свод, по словам Сперанского, есть верное изображение того, что есть в законах, но оно не есть ни дополнение их, ни толкование. (Архив истор. и практ. сведен., относ, до России - Н.В. Калачева за 1859 г., кн. 2, с. 6). Так должно и смотреть на свод. Между тем в литературе высказываются и другие взгляды, и притом такими авторитетными лицами, как гг. Цытович и Коркунов.

Г-н Цытович - в своем "Курсе русского гражданского права" (Т. 1. Вып. 1. Одесса, 1878. С. 7-16) - высказывает категорически, что ни исключительность материала, ни соблюдение тех или иных правил при извлечении, ни ревизии свода в комитетах нисколько не мешают статьям свода считаться и быть новыми законами, т.е., другими словами: 1) та или другая статья (свода) получила свою силу не из того закона, откуда она извлечена, но из обнародования ее в составе свода в силу манифеста 1833 года, без которого (обнародования) свод остался бы только учебной книгой; 2) смысл каждой статьи такой, какой она получила из собственного текста (в своде, добавим мы), а не такой, какой имели узаконения, из которых она извлечена; 3) статьи свода имеют силу, хотя бы не были извлечены из узаконений и, быть может, показаны извлеченными по ошибке или недоразумению. Судебные места обязаны руководствоваться сводом, а не Полным собранием законов, на основании решения гражд. кассац. департ. 1870 г. N 516. Г-н Цытович высказывает, что позднейшие узаконения отменены сводом вполне, ибо те статьи уложения и других узаконений, которые не вошли в свод, - признаны потерявшими свою силу ко времени составления свода; те же статьи уложения и других узаконений, из коих извлечены статьи свода, являются отмененными, ибо заменены статьями свода. Эти последние (т.е. статьи свода) являются новым законом, берущим силу из обнародования, а не из того материала, откуда они извлечены.

Взгляд г. Цытовича на свод, при его последовательности*(283), едва ли можно считать совершенно правильным и, во всяком случае, не безусловно верным и согласным с действительностью. Не является ли, например, игрой слов утверждение, что статья свода изд. 1832 года или позднейшего издания, действующая в империи непрерывно со времени уложения, т.е. около двухсот лет - является законом новым потому только, что включена в свод. Казалось бы, правильнее сказать обратно, что подобная статья включена в новый свод потому, что это закон старый, действующий, т.е. имеющий обязательную силу в империи с незапамятных времен. Трудно как-то допустить мысль, что чему-то, уже имеющему с давних пор обязательную силу, придается эта сила опять сводом. К чему это совершенно бесполезное дело? Оно вовсе не входило в намерение творца свода. Напротив, в силу того, что какое-либо узаконение и его статьи уже имели обязательную силу в момент составления свода, они и были внесены в свод или, другими словами, все утратившее уже обязательную силу не подлежало внесению в свод, как заявлял Сперанский. Из этого выходит, что включение статей в свод не придавало им обязательности, которая, присвоенная им гораздо ранее, сохранялась за ними и при издании свода. Свод, по словам Сперанского, имея только одно намерение - заменить все действовавшие до него законы, тем самым вовсе не имел в виду в чем-либо их изменять или отменять, а если то и другое и случалось, быть может, по отношению к весьма немногим статьям*(284), то, очевидно, вопреки намерениям составителя свода, по ошибке, присущей человеческим деяниям вообще. На эти отступления (ошибки), очевидно, нельзя смотреть как на цель, имевшуюся при издании свода и потому на них не может быть распространяемо то, что имеет применение к статьям свода, внесенным правильно, т.е. согласно с намерением Сперанского статьями свода заменить действовавшие до него законы. В отношении этого рода статей и надлежит судебным местам руководствоваться сводом, а не Полным собранием законов, как то разъяснено решением гражданского кассационного департамента Сената N 516. Этим решением Сенат признал невозможным толкование ст. 1560 т. X ч. I не по настоящему ее буквальному смыслу, а на основании не действующего ныне банкротного устава 1800 года (П. С. З. N 19692) и только. Но в отношении узаконений не отмененных (следовательно, сохранивших свою силу, т.е. действующих, но почему-либо не попавших в свод), это решение Сената, очевидно, ничего не определяет, и нет основания допустить, что узаконение отменено единственно потому, что не включено в свод, по неосмотрению или недоразумению. В подобных случаях всегда допускалось исправление свода на основании текста узаконений, как то предполагал сам Сперанский и усматривается из дел II отделения, выше нами указанных.

Таким образом, обязательная сила статей свода зависит от их тождества с подлинными узаконениями.

Но этим самым, по мнению г. Коркунова, статьи свода являются не законом, а актом толкования его и притом актом аутентического толкования. В доказательство этого Коркунов приводит упомянутый уже нами журнал Государственного совета 1832 года. Кроме того, он указывает на следующее: 1) в манифесте об издании свода он не называется сводом законов, а "законные книги", причем сказано: свод имеет восприять законную силу; но это не все равно, что признать свод законом. Свод назван законом только в надписи (обыкновенно это принято называть резолюцией) императора Николая на особом журнале Государственного совета, которым представлялось на высочайшее воззрение разномыслие, происшедшее между членами Государственного совета, при подписании журнала 26 января 1833 года. Большинство членов (19) находили, что журнал изложен согласно с состоявшимся определением совета, а меньшинство (13 членов, в том числе Сперанский) признавало, что под выражением "разослать свод" разумели разослать свод к руководству, совокупно с действующими законами. Надпись императора, по словам г. Коркунова, устранила несогласие, но не могла устранить противоречия в журнале. Манифест 31 января приписывает своду то значение нового закона (по пункту 2), то только новую форму старого закона (п. 4). Это породило затруднения при рассмотрении составленного Сперанским наставления при употреблении свода в производстве дел и о порядке пояснения и дополнения законов. Всех этих затруднений не было бы, если бы думали придать своду значение нового закона. Сперанский полагал признать свод действующим не исключительно, а наряду с подлинным текстом закона, которому в случае сомнения и придается решающее значение. Но изложение законодательное, имеющее силу лишь под условием тождества с подлинным законом - не закон; это акт толкования. В заключение г. Коркунов высказывает, что с введением судебных уставов 1864 года и права самостоятельного судебного толкования поколеблена основа свода, а сводная интерпретация - в корне; свод являет картину неуклонного, медленного распадения и самоуничтожения; что свод, не имевший единства содержания, утратил внешнее единство; он представляет картину постепенного разложения; это естественное следствие судебной реформы; к механическому применению законов он неудобен, ибо имеет 49 томов и т.д.

Эти воззрения на значение Свода закона г. Нефедьева и Коркунова были настолько наглядно опровергнуты нашим известным криминалистом Н.С. Таганцевым и затем Лозино-Лозинским, что едва ли необходимо измышлять что-либо иное в опровержение воззрений г. Коркунова, а достаточно ограничиться приведением здесь высказанного уже бывшим первоприсутствующим сенатором Таганцевым и Лозино-Лозинским.

Г-н Таганцев в своих лекциях по русскому уголовному праву (ч. общая, I, 1887 г.) замечает, что относительно юридического значения свода было три*(285) мнения в заседании Государственного совета 1833 года и после долгих колебаний и споров получило утверждение первое, удостоившееся высочайшего утверждения (с. 173), т.е. "признать статьи свода единственным основанием в решении дел, так чтобы текст закона служил только доказательством источников, из коих составлен, но не был бы сам собою в делах употребляем".

Но из этого не следует, как совершенно справедливо говорит г. Таганцев, что надо признавать обязательную силу за всем официально изданным текстом закона, со всеми его неправильностями. Нельзя признать, что судья - слепой исполнитель публикованного закона (с. 351 и след.). Другими словами, нельзя утверждать, что публикованный закон со всеми его ошибками и неточностями первенствует перед законом подписанным; это значило бы власть законодательную признать за наборщиком, а не за верховной властью. Если закон отпечатан правильно, но внесен в свод неправильно (с ошибками, неверностями), то, очевидно, для всех обязателен правильный текст Собрания узаконений, где он напечатан правильно. Если же закон отпечатан с ошибками и в Собрании узаконений (т.е. обнародован с ошибками), то и подобная ошибка не имеет силы закона и должна быть исправлена не в законодательном порядке, но в административном порядке (с. 353), ибо всякая копия должна быть исправляема по сличении с оригиналом*(286).

Но, продолжает г. Таганцев, труднее решить вопрос об ошибках, вкравшихся в подлинный текст объявленного высочайшего повеления, напр., пропущены слова хотя и изменяющие смысл закона, но удерживающие оный. Можно ли сказать, что ясный текст закона не должен применяться, потому что законодатель не думал так выразиться. Конечно, нет, потому что этим произвол толкования был бы поставлен выше законодателя. Необходимо сделать различие в самих ошибках и принять, что если ошибка такова, что благодаря ей самая первоначальная мысль законодателя не нашла себе выражение в тексте закона и не была выяснена, то исправление ошибки возможно только порядком законодательным и до ее исправления обязателен для практики текст закона. Если же, несмотря на неточность, истинная мысль законодателя может быть выяснена, то исправление ошибки возможно и не законодательным порядком. В том же случае, если ошибка не только не дает возможности выяснить истинную мысль законодателя, но и, кроме того, делает применение закона фактически и юридически невозможным, должно приостановить действие закона до изменения оного в порядке законодательном (365).

Применяя все вышеизложенное к Своду законов по отношению к различным законам, послужившим ему основанием, должно необходимо прийти к тому, что г. Таганцев считает официальное издание свода обязательным, поскольку излагаемое в нем согласно с текстом различных узаконений, послуживших ему основанием; другими словами, поскольку свод является верным изображением того, что есть в законах (но отнюдь не толкованием и не дополнением законов) и что, следовательно, при пропуске (или ошибке) в своде должно обращаться к тексту закона и этим путем, скажем словами графа Сперанского, свод будет приобретать с каждым годом более полноты и все усовершенствоваться.

Г-н Лозино-Лозинский в журнале Мин. юстиции 1897 г. N 5, с. 112-115, возражая г. Коркунову, обращает внимание на следующее: 1) манифест 1833 г. содержит прямое предписание применять законы по статьям свода, и это выражено в статьях свода изд. 1892 г.*(287): в основных законах 52, 76-78; учр. Сенат. 199; учр. мин., ст. 190, 191 и общ. губ. учр. 249, 280. 2) Хотя г. Коркунов и говорит, что законом свод назван только в собственноручной надписи императора на журнале Государственного совета, но эта надпись устраняет все предшествовавшие предположения и мнения о своде, бывшем в совете, и утверждает окончательно мнение, выраженное в журнале совета 19 января 1833 г., которое признает за сводом силу закона, коим в решениях исключительно руководствоваться должно. Вместе с тем эта надпись лишила всякого значения разногласие, бывшее между Сперанским и большинством членов Государственного совета в заседании 19 января 1833 года, в отношении того, считать ли свод новой формой неотменяемых прежних законов, действующей не исключительно, а наряду с подлинным текстом законов, или нет. Позднее этот вопрос еще определительнее разрешен высочайше утвержденным мнением Государственного совета 30 января 1836 г. 3) Производство негласной ревизии свода не может служить опровержением, что свод не новый закон, получивший исключительное действие, потому что законодательная власть, установляя известный закон, не лишается права предпринимать, гласно или негласно, необходимые меры для выяснения, не содержит ли новый закон внутренних противоречий или упущений, благодаря которым частные лица могут быть лишены своих прав, основанных на прежних законах, отмена которых не входила в намерение законодателя. 4) Вопрос о том, в каком порядке был утвержден свод (законодательном или нет) имеет второстепенное значение, коль скоро высочайшим манифестом 1833 года (31 января) своду присвоена законная сила, что, конечно, при не установившейся в то время еще точно определенной терминологии, равносильно выражению "силе закона". 5) Разногласие между Сперанским и большинством членов Государственного совета в заседании 19 января 1833 года утратило всякое значение за последовавшей высочайшей резолюцией на журнале этого заседания, а затем высочайше утвержденным мнением Государственного совета 30 января 1836 года подтвержден манифест 1833 года об исключительном действии свода как положительного закона, на котором единственно могут основываться и частные лица, и присутственные места.

Весьма недавно профессор Шершеневич в сочинении своем "История кодификации гражданского права в России" (Казань, 1898 г.), заявляя, что до сих пор остается сомнительным, представляет ли свод только новую форму действовавшего законодательства или это положительный (вероятно, в смысле "новый", прибавим мы от себя) закон, заменивший собой прежнее законодательство, не высказывает прямо своего мнения по этому вопросу, а замечает только (с. 86), что этот вопрос не получил научного разрешения и не может получить, ибо указанная сомнительность присуща Своду законов. Можно с одинаковым успехом доказывать то или другое и в пользу обоих взглядов представить веские доводы (как это и сделано, с одной стороны, гг. Цытовичем, Таганцевым, Малышевым, Лозино-Лозинским, а с другой - г. Коркуновым), и этим в корне подрывается значение громадного труда Сперанского. В каждом издании свода видят новый закон (с. 86). Нельзя с этим помириться, ибо издание свода производится у нас своеобразным, кодификационным порядком, не имеющим ничего общего с законодательным порядком. Можно допустить возможность отмены в кодификационном порядке закона, изданного законодательным порядком. Эта возможность заставляет практику отрицать силу закона за изданиями Свода законов и допускать исправление кодификационных ошибок на основании подлинного текста закона. Но где искать этот подлинный текст: в Полном собрании законов или в Собрании узаконений и распоряжений правительства? - это оба подлинные тексты законов. Возможность исправления свода подрывает значение его, и он только затрудняет*(288) знакомство с законодательством (с. 87).

По идее свод должен был устранить многосложность, раздробительность, неизвестность закона, а на самом деле свод привел законодательство к такому хаотическому состоянию, которому мы подобного не встречаем и которое оставляет за собой и то, что было до его издания (ст. 87).

После высказанного гг. Таганцевым и Лозино-Лозинским о своде и уже выше нами приведенного, едва ли надлежит входить в подробный разбор всего сказанного о своде г. Шершеневичем; это повлекло бы нас неизбежно к повторениям. К тому же он не высказывает положительно своего личного взгляда на значение свода, а только, предполагая всякие возможности (как-то: возможность ошибок, возможность отмены кодификационным порядком статей, изданных законодательным путем, возможность исправления свода), заявляет положительно, что эти возможности заставляют практику отрицать силу закона за изданиями Свода и допускать исправление кодификационных ошибок на основании подлинного текста законов. Но что же приводится им в доказательство того, что практика отрицает силу закона за изданиями Свода законов? Ровно ничего. Это совершенно голословное утверждение, заслуживающее столь же мало уважения, как и делаемое им заявление, что свод привел законодательство к такому хаотичному состоянию, которому подобного не встречалось и которое оставляет за собой и то, что было до его издания. Опять - одна эффектная фраза, ничем не доказанная и не только неосновательная, но и вообще смутная, ибо, имея верное представление о Своде законов, трудно утверждать, чтобы свод привел наше законодательство к хаотическому состоянию. Свод является результатом, последствием законодательства, а никак не предшествует ему; не было бы вовсе законодательства, не было бы и свода; при законодательстве может и не быть свода законов, а свод законов немыслим без законодательства. Поэтому можно утверждать, что законодательство имеет несомненное влияние на свод, а никак не обратно, как утверждает г. Шершеневич. Свод является только изображением верным того, что есть в законах, по словам Сперанского; он должен заключать в себе всю совокупность законов, действующих в данную минуту, по словам Градовского; и если законы сами по себе хороши, ясны и немногочисленны, то и свод их будет хорош, ясен и не объемист. Но сам г. Шершеневич говорит, что законодательный материал страшно увеличился (с. 86), а потому странно удивляться, что и свод оного увеличился по объему. Свод, раз составленный, не имеет сам по себе никакого влияния на законодательство и не может никак побуждать последнее издавать постоянно все новые законы; эта деятельность законодательная стоит вне всякого влияния от Свода законов или его составителей; между тем как постоянно появляющиеся новые законоположения заставляют составителей свода, по возложенной на них обязанности, вносить таковые в свод и тем увеличивать его объем.

Равным образом также ничем не доказывает г. Шершеневич, что свод затрудняет знакомство с законодательством. Кого это затрудняет и чем затрудняет? - автором не указывается, конечно. Да, наконец, кто же неволит, при изучении законодательства, обращаться непременно к Своду законов или Полному собранию законов, если они затрудняют это изучение? Всякий, по своему желанию, может обратиться непосредственно к первоисточнику: к объявляемым указам и даже к делопроизводствам, по которым состоялись указы; но едва ли этот путь будет менее затруднителен. Свод законов и Полное собрание не могут отнимать никак возможности к такому обращению и препятствовать изучению законодательства по первоисточникам. Но малое число охотников подобного изучения никак не может быть поставлено в вину своду. Что же касается ошибок в Своде законов, то не только можно допустить всякого рода ошибки в Своде законов, но они действительно в нем находятся, хотя и в не таком преувеличенном числе, как это часто заявляют, и причина их объясняется не только старинным латинским изречением "errare humanum est", но и словами Наказа императрицы Екатерины, что "ничего нет совершенного, что человеком сочинено". Ошибки бывают везде и во всем, и не только в деле составления свода, но и в деле суда и самого законодательства. Но из этого существования ошибок в делах рук человеческих можно путем логики вывести только то, что необходимо исправлять ошибки (порядок исправления ошибок в Своде законов указан уже выше нами), а никак нельзя прийти к тому заключению, что ошибки подрывают значение свода; это только одна фраза без всякого содержания. Свод и при ошибках остается тем же сводом, точно так же, как и суд, несмотря на судебные ошибки, остается судом и высокого своего значения ничуть не теряет. Тем менее можно из существования ошибок в своде делать заключение о его бесполезности; в таком случае пришлось бы отказаться от всякой деятельности человеческой вообще, так как во всем и везде не только могут быть, но и бывают ошибки. Свод законов и полное собрание их, как творение рук человеческих, не были совершенны, говорит Шимановский, но явились богатейшим материалом для построения непрерывной и достоверной истории законодательства; с изданием их изучение русского права получило свою силу, значение и новое направление (см. Шимановского - О значении свода законов Российской империи для науки и жизни, 1889, с. 59). Приложение к страницам 151-152*(289)

Во время печатания нашей книги было составлено государственной канцелярией новое издание устава лесного (т. VIII ч. I Св. зак.) и поднесено 2 ноября 1905 г. на высочайшее воззрение, причем Его Величеству благоугодно было повелеть присвоить этому изданию наименование "Устав лесной, издание 1905 г.". Это новое издание лесного устава весьма мало отличается от такового, составленного кодификационным отделом при Госуд. совете в 1898 г.; самое издание его в 1905 г. вызвано, по-видимому, преимущественно состоявшимися переименованиями Министерства госуд. имуществ сперва в Министерство земледелия и государственных имуществ (12 июня 1902 г. N 21694), а затем в Главное управление землеустройства и земледелия в 1905 г. (Собр. узак. 6 мая N 575 и 6 июня N 877), а также отменой в большей части российских губерний сплавных билетов, вследствие чего содержавшиеся в уставе лесном, изд. 1893 г., статьи 292 по 307 включительно, показаны отмененными в издании этого устава в 1905 г. Кроме того, неизвестно почему исключено прил. к прим. ст. 90 (изд. 1893 г.) об устройстве быта семейств лесной стражи, сохраняющее свою силу, как это видно из примеч. к ст. 85 (новое издание устава). Вместе с тем составлены три новых приложения, а именно: к ст. 343 (прил. 1) изд. 1905 г., содержащие в себе временные правила о пользовании лесом, не отведенным в надел крестьянам и инородцам в губерниях Тобольской и Томской и в областях Акмолинской и Семипалатинской; к статье 634 (того же изд.) правила о премиях за труды по лесоразведению; к статье 652 - об условиях продажи леса с земель, отведенных в надел крестьянам Вологодской, Вятской, Олонецкой и Пермской губ. для полеводства.

Сообщим при этом, что это издание лесного устава 1905 г. является последним кодификационным трудом отделения Свода законов Государственного совета, созданного гр. Сперанским и просуществовавшего немного более ста лет. Этот Государственный совет, как известно, получил 24 апреля 1906 г. новое устройство, вследствие привлечения в состав его выборных от духовенства православной церкви, дворянства и земства, а также представителей науки, торговли и промышленности. Это новое учрежд. Госуд. совета 24 апреля 1906 г. должно заменить собою учреждение Госуд. совета изд. 1902 г., находящееся в составе тома 1-го Свода законов. По статьям 119-124 нового учреждения издание Свода законов и местных узаконений и Полное собрание законов, а также продолжения к своду составляются по распоряжениям государственного секретаря, на основании особо установленных правил.