<<
>>

§ 5. Россия на осадном положении

Переход народников от пропаганды к террору крайне обес­покоил «верхи». 31 марта 1878 г., в тот день, когда суд при­сяжных неожиданно для правительства оправдал Bepy Засу­лич, последовало высочайшее повеление созвать чрезвычайное Совещательное присутствие или, как оно стало именоваться позднее, «Особое совещание для изыскания мер к лучшей охране спокойствия и безопасности в империи».

Этот орган был создан, как гласит журнал его заседаний, «ввиду пос­тоянно усиливающегося социально-революционного движе­ния, некоторые участники коего в последнее время обнаружи­ли даже попытки к осуществлению крайних положений своей программы» [344]. Состоял он из министров, так или иначе от­ветственных за карательную политику (внутренних дел, юсти­ции, просвещения и военного), а также шефа жандармов н. главноуправляющего II отделением под председательством министра государственных имуществ П. А. Валуева и созы­вался лишь в экстренных случаях — как правило, после наи­более крупных актов «красного террора». Второй раз это было 28 июля 1878 г., в ответ на действия Исполнительного комитета В. А. Осинского; третий — 15 марта 1879 г., сразу после покушения на А. Р. Дрентельна, и четвертый — 27 ап­реля т. г., вскоре после покушения А. K- Соловьева [345].

Деятельность Особых совещаний подробно исследована П. А. Зайончковским [346]. Здесь важно подчеркнуть, что все они созывались для того, чтобы найти способ противодей­ствия «красному террору» народников, именно в народничес­ком движении усматривали главную опасность и все, как один, заключали, что пресечь это движение обычными мерами невозможно,— нужны особые, экстраординарные меры.

Исключительность самого института Особых совещаний (tfyn- но с его бесплодностью) побудила П. А. Валуева иронически величать его (в дневнике) «Comite du quasi-salut public» [347].

«Красный террор» народников воспринимался тогда в Рос­сии как чуть ли не самая острая национальная проблема.

«Дай бог, чтобы я ошибался,— писал о нем 6 апреля 1878 г. Лев Толстой,— но мне кажется, что все вопросы восточные и все славяне и Константинополи — пустяки в сравнении с этим» [348]. Первоочередность проблемы «красного террора» ютмечали и либеральная газета «Голос», уверявшая, что «пока не вырезана эта болячка, Россия не может двинуться впе­ред» 2", и наиболее здравомыслящие царские министры П. А. Валуев и Д. А. Милютин, которые уже к середине 1879 г. не­зависимо друг от друга сочли, что под натиском революцион­ного лагеря в правительстве «по частям все крушится и ру­шится» [349], и вообще «все государственное устройство требует коренной реформы снизу доверху»[350].

B такой обстановке силы крайней реакции, которые и не помышляли о каких бы то ни было уступках крамоле, естест­венно, ждали, а то и требовали от правительства именно экстраординарных мер против «красного террора». «...Прави­тельство должно проснуться и встать, или оно погибнет»,— внушал наследнику-цесаревичу (будущему Александру III) 8 апреля 1878 г. его ментор K- П. Победоносцев [351]. «Еще ли государственный меч будет коснеть в своих ножнах?» — во­прошал со страниц «Московских ведомостей» и требовал (2 и 5 апреля 1879 г.) ни много, ни мало военной диктатуры («сосредоточения власти в одной сильной руке при полном согласии правительственных ведомств») М. H. Катков [352].

Однако высшие власти, хотя и планировали много исклю­чительных мер, не сразу и не все эти меры решались осущест­вить. Опыт 1878—1879 гг. показывал, что «красный террор» не только не пасует перед «белым террором», но, напротив, уси­ливается в ответ на репрессии. Такой оборот дела вызывал у карателей растерянность, особенно после убийства H. В. Ме­зенцова, которое, по словам кн. В. П. Мещерского, «повергло в ужас правительственные сферы» [353]. Военный министр Д. А. Милютин в день убийства (4 августа 1878 г.) обеспокоенно записал в дневнике, что «сатанинский план тайного общества навести террор на всю администрацию... начинает удавать­ся»[354].

Действительно, в Петербурге не только среди обыва­телей, но и в чиновничьих сферах (вплоть до самых высших) надолго водворилась паника. По городу ползли слухи о томг что к 15 ноября революционеры готовят «Варфоломеевскую ночь» своим противникам [355]. Весь «благонадежный» Петер­бург жил в страхе. Когда и. д. шефа жандармов H. Д. Сели­верстов доложил царю (20 августа), что он рассчитывает «устранить панику в столице» лишь «в течение нескольких ме­сяцев», да и то «при помощи божией», царь ответил: «Дай бог» [356].

Сам царь, как явствует из дневника наблюдательного Д. А. Милютина, был тогда очень испуган; на отдых в Крым он поехал не через Одессу, как обычно, а через Николаев [357], где, кстати, чуть было и не встретили его с «вольтовым стол­бом» С. Я. Виттенберг и И. И. Логовенко. После этого спе­циальный правительственный циркуляр (от 18 мая 1879 г.) обязал редакторов всех изданий, «чтобы в печати не появля­лось решительно никаких предварительных публикаций о предстоящих отъездах или переездах из одного места в дру­гое особы его величества и членов императорской фами­лии» [358].

Ha периферии каратели не чувствовали себя спокойнее, чем в столице. Вот что доносил 10 августа 1878 г. министру юстиции прокурор харьковской судебной палаты Иван Меч­ников[359]: «все лица, стоящие в более или менее близких отно­шениях к делам политическим, находятся в крайне тревож­ном, угнетенном состоянии; получаемые здесь угрожающие письма в связи с политическими убийствами последнего вре­мени навели панику. Полиция, не имея средств, признает пол­ное свое бессилие. Многие лица прокурорского надзора изъ­являют желание оставить службу. Член палаты Студенцов просит не назначать его товарищем прокурора»[360]. Начальник Одесского жандармского управления полковник К. Г. Кноп — человек не робкого десятка — показывался на улице не ина­че как в закрытом экипаже под охраной четырех жандармов, что и побудило землевольцев адресовать ему в № 4 своего органа следующее приглашение: «Г. Кноп, уж не безопаснее ли вам перейти в революцию? Мы — как никак — а все же хоть по улицам ходим»[361].

По мнению Д. А. Милютина, к середине 1879 г. «верхи» были настроены отнюдь не победоносно. «...Будущее представ­ляется в мрачном цвете»,— записал он в дневнике 12 июня т. г.[362]. Такого же мнения был тогда и председатель«СотНё du quasi-salut риЫіс» П. А. Валуев[363]. «...Даже в высших пра­вительственных сферах,— отмечал в этой связи Д. А. Милю­тин,— толкуют о необходимости радикальных реформ, произ­носится даже слово «конституция»[364]. Сам царь в июне 1879 г. не раз заговаривал с Валуевым о «конституционных толках», а затем передал «для прочтения и доклада» анонимное пись­мо, «в котором проводится мысль о необходимости и неизбеж­ности конституции»[365]. Сочетать репрессии с послаблениями предлагали в своих проектах борьбы против «красного терро­ра» министр путей сообщения К. H. Посьет (1 июля 1878 г.)[366] и даже начальник сыскной полиции Г. Г. Кирил­лов (12 февраля 1878 г.) [367], а генерал E. В. Богданович прямо утверждал, что «теория устрашения бессильна. Соловьев знал участь Каракозова и многих ему подобных, но страх казни не остановил святотатственную руку»[368].

Bce это не могло не сказаться на позиции и решениях пра­вительства. Оно не было вполне уверено в достаточности исключительно палаческого способа и при случае воздержи­валось от крайних мер. Так, на Особом совещании 17 апреля 1878 г. (где, кстати, царь мрачно заметил: «Вот как приходит­ся мне проводить день моего рождения») была отклонена идея А. E. Тимашева объявить Петербург на военном поло­жении[369], 15 марта 1879 г.— предложенная П. А. Шуваловым «высылка разом из столицы всех подозрительных людей»[370],, а 2 апреля т. г.— проект П. А. Валуева устроить в ночь перед объявлением чрезвычайных мер одновременные аресты по всей стране, «чтобы по возможности разбить существующую организацию» [371]. Вскоре после убийства Мезенцова царизм позволил себе даже такой, уничижительный для него, шаг, как обращение за «единодушным содействием» ко «всем сосло­виям русского народа» [372].

Ho, хотя в ответ на этот призыв изъявили готовность «вы­рвать с корнем зло» 14 губернских и 12 уездных земств [373], B целом ничего похожего на «единодушное содействие» CO сто­роны «всех сословий русского народа» царизм не получил.

B докладе об итогах Особого совещания 24 мая 1879 г. П. А. Валуев обратил «особое внимание» царя на «безучастие почти всей более или менее образованной части населения в нынеш­ней борьбе правительственной власти» с крамолой [374]. Что же касается «необразованной части», то ее отношение к прави­тельству демонстрировали участившиеся именно в 1878 и, особенно, в 1879 г. волнения как рабочих, так и крестьян. Таким образом, царизм мог рассчитывать лишь на свою един­ственно надежную социальную опору, т. e. на помещиков, а помещики после 1861 г. больше не хотели идти ни на какие уступки. Поэтому при всех колебаниях в частностях каратель­ной политики и несмотря на «конституционные толки» в устах отдельных министров и даже членов царской семьи (вроде великого князя Константина Николаевича), верх в правитель­стве неизменно брала партия крайней реакции, которая при­знавала только одно средство борьбы с крамолой — подавле­ние.

Воротилы (либо ставленники) именно этой партии зани­мали в правительстве ключевые по отношению к внутренним делам посты, невзирая на все, нередкие в 70-е годы, переме­щения. Должность шефа жандармов после Мезенцова исправ­лял сначала генерал-лейтенант H. Д. Селиверстов, бездушный и безжалостный сатрап, которого даже такой самодур, как В. Д. Новицкий, считал «полнейшим самодуром» [375], а с 15 сентября 1878 г. ее занял генерал-адъютант Александр Ро­манович Дрентельн — личность заурядная умственно, но не­дюжинная чисто полицейски, хотя и сомнительная нравствен­но, судя по тому, ЧТО KH,. В. П. Мещерский, вконец лишенный чести и совести, почитал Дрентельна как «идеал честного че­ловека» [376]. Министром внутренних дел 19 февраля 1879 г., вместо А. E. Тимашева, стал Лев Саввич Маков, столь же ре­акционный, как и его предшественник, но более молодой, на­пористый и добродетельный, что он и доказал, покончив с собой от угрызений совести после того, как обнаружились учи­ненные им хищения казенных денег. Ha посту министра юс­тиции 30 мая 1878 г. графа К. И. Палена сменил Дмитрий Николаевич Набоков.

Он был не воротилой, а ставленником реакции, ибо не имел ни черносотенной крайности убеждений, ни силы характера, но, в отличие от Палена, который плохо знал свое дело и вообще считал, что «есть только одна хоро­шая сторона в положении министра юстиции, это — очарова­тельный дом» [377], Набоков обладал необходимыми для министра юридическими познаниями. K тому же слабохарак­терность Набокова позволяла воротилам реакции легко помы­кать им как своим ставленником.

Граф Д. А. Толстой, с 1866 до 1880 г. бессменно соеди­нявший в своем лице министра просвещения и обер-прокуро­ра Синода, и бессменный же председатель Особых совеща­ний, министр государственных пмуществ, а с 25 декабря

1879 г. председатель Комитета министров (с 19 февраля

1880 г.— граф) П. А. Валуев в карательной политике были за­одно с Дрентельном, Маковым и Набоковым. Лишь военный министр граф Д. А. Милютин в данном случае, что называет­ся, выпадал из ансамбля по своей склонности не столько к репрессиям, сколько к реформам, однако и он тоже подда­вался общеправительственному репрессивному курсу, хотя наедине с собой (в дневнике) и фрондировал против прави­тельства.

П. А. Зайончковский правильно замечает, что «революци­онная борьба народников вызывала особый страх в правящих сферах» не сама по себе, а на фоне тяжких народных бед­ствий, усугубленных последствиями войны и неурожаем, на фоне рабочих и крестьянских волнений и массовых слухов о переделе земли, что создавало в стране крайне напряжен^ ную обстановку [378]. Поскольку же главным, самым опасным своим врагом, потенциальным застрельщиком возможной ре­волюции царизм считал «социально-революционную партию» народников, то именно против нее, в первую очередь, он на­целивал свою карательную политику. Более того, так как пра­вящие верхи знали, что составляет эту партию «небольшое сравнительно число злоумышленников» [379], расчет подавить ее путем непрерывного усиления репрессий казался реальным. Поэтому в 1878—1879 гг. «белый террор» свирепел от месяца к месяцу.

За эти два года царизм, как никогда прежде, расширил и усилил свою низовую опору — полицию, и политическую, и общую. 9 июня 1878 г. была организована целая армия кон­но-полицейских урядников (5 тыс. человек на 46 губерний), между прочим и для «охранения общественной безопаснос­ти»[380], а 19 ноября того же года при общей полиции каждой из 46 губерний учреждена специально для ловли «политиче­ских» сыскная часть с выделением на ее нужды 138 тыс. руб. ежегодно[381]. Ha усиление жандармского корпуса 8 августа 1878 г. Совет министров ассигновал дополнительно (сверх «высочайше разрешенного» незадолго перед тем кредита в 100 тыс. руб.) еще 300 тыс. руб. [382] Кроме того, в девяти го­родах, которые власть признала «особо важными центрами деятельности агитаторов» (Одесса, Киев, Харьков, Казань, Саратов, Нижний Новгород, Самара, Ростов-на-Дону, Нико­лаев), 19 ноября 1878 г. полиция была подкреплена субсидией в 9795 руб. единовременно и по 267 400 руб. ежегодно [383].

Сильная численно и материально полиция к тому же име­ла и большую юридическую силу. «Исчисляют,— сообщала либеральная газета «Порядок»,— что в наших кодексах су­ществует, по крайней мере, пять тысяч статей,, возлагающщ на полицию самые разносторонние обязанности» [384]. Если это и преувеличение, то объяснимое. В. И. Ленин не случайно в 1901 г. подчеркнул: «Ни в одной стране нет такого обилия законов, как в России» [385].

Тьма тех обязанностей, которые возлагались на полицию, открывала простор для злоупотреблений обысками и ареста­ми. B конце 70-х годов, когда полиция обыскивала подозри­тельных с такой целеустремленностью, как будто «потрясение основ» спрятано у кого-нибудь в кармане» [386], подобные зло­употребления были настолько обыденными, что самый факт обыденности как бы придавал им законную силу. Bo всяком случае, правительству и в голову не приходило наказывать такого рода злоупотребления и, тем более, пресекать их. «Полицейские,— писал об этом орган «Земли и воли»,—полу­чили от его величества безденежно индульгенцию на все гре­хи, которые им заблагорассудится совершить против публи­ки» [387].

Досадуя на уклонение «публики» от содействия карате­лям, царизм подозревал в неблагонадежности и карал «все русское общество «без различия званий и состояний»ззэ. По­этому никто в России (если он сам не был карателем) тогда не чувствовал себя в безопасности от неожиданного обыска или ареста. «Едва ли,—свидетельствовал С. М. Кравчин- ский,— хоть одна семья из среды интеллигенции, отправляясь на покой, не дрожит при мысли, что еще до утра ее могут поднять с постели царские каратели» 34°. По данным «Земли и воли», только в Петербурге за одну зиму 1878—1879 гг. были арестопаны свыше 2 тыс. человек[388]. Полицейский произвол особенно усиливался, когда царизм мстил за какое-нибудь покушение. Так, после выстрелов А. K- Соловьева Литовский замок в Петербурге был переполнен арестованными не столь­ко на основании каких-то улик, сколько по одному подозре­нию. Ложась спать на тюремном полу, эти люди невесело шу­тили: «Сегодня мы хоть поспим спокойно — здесь МЫ B полной безопасности!»[389]

Этот град арестов тем более терроризировал (главным же образом, возмущал и озлоблял) людей, что за арестом часто следовала административная ссылка, причем в иных случаях, как это было, например, с А. А. Ольхиным [390], В. Г. Короленко [391], М. Ф. Грачевским [392], без объяснения причин. Усугубили административный произвол высочайше утверж­денные 1 сентября 1878 г. Временные правила, которые дали чинам Корпуса жандармов, а в их отсутствие — полицмейсте­рам и уездным исправникам, право не только арестовывать всех «подозреваемых в совершении государственных престу­плений или в прикосновенности к ним» (подозреваемых в при­косновенности!), но и определять любому из них в качестве исправительной меры административную ссылку — все это «без участия чинов прокурорского надзора» (этим последним надо было лишь сообщать о том или ином аресте — «для све­дения») [393]. Мало того, чтобы отягчить ссылку, 8 августа 1878 г. (в день похорон Мезенцова) на чрезвычайном заседа­нии Совета министров под председательством царя всех, под­лежащих административной ссылке, было «высочайше пове­лено ссылать преимущественно в Восточную Сибирь» [394].

Столь необузданный разгул преследований, конечно, за­труднял деятельность революционной организации, но во мно­гом сбивал с толку и самих карателей, ибо они изо дня в день могли убеждаться в том, что бесчисленные обыски и аресты, как правило, чинятся вслепую и не только не приводят к рас­крытию организации, но и редко ведут к захвату ее отдель­ных работников. Более того, по мнению Верховной распоря­дительной комиссии 1880 г., такие облавы давали даже «повод предполагать, что повели к сокрытию следов преступности заподозренных лиц преждевременным возбуждением осто­рожности в их соучастниках» [395]. Поэтому карательные власти все более настойчиво применяли, наряду с мерами общего устрашения и подавления, средства особые, специально пред­назначенные для того, чтобы выявить и обезвредить револю­ционный центр. Главными из этих средств были шпионаж и провокация.

Никогда прежде царизм не отряжал против революцион­ного подполья столько шпионов, сколько их роилось вокруг «Земли и воли» 70-х годов. Судя по разоблачениям, которые печатали органы «Земли и воли» и затем «Народной воли», царизм вовлекал тогда в агентурную службу широкий круг лиц от малограмотных филеров до таких персон, как, напри­мер, гофмаршал Борис Александровский-Черкасский и чинов­ник особых поручений при Министерстве финансов Болеслав Гильхен, редактор «Петербургской газеты» Баталин и судеб­ный следователь Петр Рачковский (будущее светило царско­го сыска)[396]. Иные провокаторы-семидесятники причинили революционной партии существенный урон. Федор Кури­цын— первый по времени крупный провокатор 70-х годов, имя которого стало нарицательным для обозначения всякой низости [397],— выдал и помог арестовать (в 1878—1879 гг.) большую группу революционеров Юга во главе с Д. А. Лизо­губом и В. А. Осинским. Николай Рейнштейн провалил мос­ковский филиал «Северного союза русских рабочих» и напал было на след неуловимой типографии «Земли и воли».

Однако в целом до начала 80-х годов правительственный шпионаж не был особенно удачливым. Явно отставала его организация. Царизм не имел в достатке ни опыта, ни людей с талантами шпионов и провокаторов. Поэтому он полагался больше на число и усердие агентов, чем на их способности, что нередко оборачивалось ему же во вред, ибо усердные, но бесталанные шпионы дезориентировали его ложными сведе­ниями. Провокатор В. А. Швецов, например (из числа самых «толковых»), 22 июля 1879 г. сообщил в III отделение, что русский революционный центр состоит из 17 лиц, среди ко­торых им были названы М. E. Салтыков-Щедрин, адвокат Г. В. Бардовский, редактор журнала «Домашняя библиоте­ка» Эм. Хан, жена главного военного прокурора империи А. П. Философова, а также совершенно неведомые «Петров, пору­чик» и «некто Илья». Донос был курьезным, а доверчивое отношение к нему начальника сыскной части III отделения Г. Г. Кириллова — тем более. Получив донос Швецова, Ки­риллов, как сообщал об этом агент «Земли и воли» H. В. Кле­точников, «с сияющим лицом объявил, что теперь он не только шефу (жандармов.— H. Г.), но и самому государю императо­ру готов подтвердить, что революционный центр пробит, и что не пройдет и двух месяцев, как все революционеры будут пе­реловлены...»[398]

За границей до начала 80-х годов царизм вообще не имел постоянной агентуры и выказывал абсолютную неразборчи­вость в выборе агентов, радуясь любому случаю заполучить лишнего осведомителя, как бы сомнителен он ни был. B мае 1879 г. шеф жандармов А. Р. Дрентельн горько жаловался царю на «шантаж, столь часто употребляемый различными предлагателями агентурных услуг» [399], после чего царь велел принять услуги очередного «предлагателя» — бельгийца Май­на. Этот последний обязался за 150 тыс. франков не только расстроить деятельность русских политэмигрантов, но и «от­крыть систему революционной организации комитетов, глав­ных и исполнительных» в самой России— «как в Петербурге, так и в провинции» [400]. Для захвата вожаков революционной эмиграции, от которых предполагалось узнать планы и лич­ный состав внутренней крамолы, за границу вместе с Майном был отправлен полковник H. М. Баранов (будущий петербург­ский градоначальник и председатель так называемого «ба­раньего парламента»). Ехал он с длинными списками рус­ских эмигрантов, уверенный в удаче [401], но, как выяснилось, вся затея Майна, в которую III отделение не поскупилось вложить 400 тыс. франков, была прямым «надувательством русского правительства» [402].

Из этого казуса царизм на некоторое время (впрочем, не надолго) извлек урок осмотрительности, и когда в декабре того же, 1879 г. некто Иосиф Домбровский предложил из Па­рижа свои услуги к «раскрытию заговора» против царя, III отделение отказалось принять их [403].

Были у царизма за границей и удачливые агенты. Один из них (парижский), по кличке «Жозеф», в октябре 1878 г. в Берне проник в дом, где жили тогда Bepa Засулич, Анна Макаревич и Анна Эпштейн, и с помощью подкупа добыл для прочтения их корреспонденцию. B последующие месяцы (по май 1879 г.) он присылал в III отделение копии, а при случае и оригиналы писем с важными сведениями[404]. 10 мая 1879 г.

А. Р. Дрентельн донес царю, что из переписки эмигрантов, перехваченной «Жозефом», удалось, наконец, выяснить, кто убил 4 августа 1878 г. шефа жандармов Мезенцова (Сергей Кравчинский) [405].

Ho отдельные удачи как внутренней, так и заграничной агентуры только оттеняли общую слабость разведывательной службы царизма в конце 70-х годов. Слабость же эта лишний раз объясняет, почему «белый террор» был тогда «слепым» и терзал не столько организацию революционеров, сколько нейтральную «публику».

Апогей «белого террора» 70-х годов наступил вслед за выстрелами А. К. Соловьева. Царизм был разъярен и обеску­ражен дерзким покушением, мстил за него и в то же время боялся его повторения (даже восстания). «Как будто самый воздух пропитан зловещими ожиданиями чего-то тревожно­го»,— записывал в те дни военный министр Д. А. Милютин. Петербургский гарнизон был поставлен под ружье: «в разных местах города секретно расположены части войск, полки удержаны в казармах» [406].

Из Петербурга этот военно-карательный психоз переки­нулся на всю страну. 5 апреля 1879 г., спустя три дня после выстрелов Соловьева, Россия была расчленена на шесть сат­рапий (временных военных генерал-губернаторств), во главе которых встали башибузуки с диктаторскими полномочиями, сразу «шесть Аракчеевых» [407]. Другими словами, в дополне­ние к самодержцу всея Руси воцарились еще петербургский, московский, киевский, харьковский, одесский и варшавский самодержцы [408], которые соперничали друг с другом в деспо­тизме и кровожадности. O петербургском генерал-губернаторе И. В. Гурко Ф. М. Достоевский рассказывал, что ему «ничего не значит сказать: «я сошлю, повешу сотню студентов» [409]. Ки­евский генерал-губернатор М. И. Чертков в течение апреля — августа 1879 г. ежемесячно подписывал по нескольку смерт­ных приговоров, а когда (27 июня т. г.) присяжный поверен­ный JI. А. Куперник обратился к нему с письмом об опаснос­ти злоупотреблений казнями, Чертков велел ответить через; полицмейстера: «я у него, Куперника, советов не спрашивак> и в них не нуждаюсь» [410]. Еще большей жестокостью отличал­ся одесский генерал-губернатор Э. И. Тотлебен (герой оборо­ны Севастополя 1854—1855 гг. и осады Плевны в 1877 г.). Осенью 1879 г. он представил царю «Записку о положении края», в которой хвастался «значительным уничтожением многих горючих материалов» (перечислив при этом действи­тельно крупные цифры повешенных, осужденных на каторгу, высланных) и заключал, что «рассчитывать на упрочение полного порядка возможно только тогда, когда правительство вашего величества удержит хотя на необходимое время при­нятое им ныне направление» [411].

Впрочем, московский (кн. В. А. Долгоруков) и варшавский (гр. П. E. Коцебу) генерал-губернаторы в роли карателей бы­ли подстать Гурко, Черткову и Тотлебену. Лишь харьковский генерал-губернатор М. Т. Лорис-Меликов, не столько из гу­манных, сколько из политических соображений, довольство­вался сравнительно умеренными репрессиями.

B целом масштабы репрессий против крамолы при «шести Аракчеевых» превзошли все, что Россия испытала в этом от­ношении прежде. Еще более массовыми стали и без того час­тые обыски, аресты и высылка (вплоть до Восточной Сибири) всех подозрительных. Даже официальные данные внушитель­ны. C апреля 1879 по июль 1880 г. генерал-губернаторы будто- бы выслали за «неблагонадежность» без суда 575 чел. [412] Ho- эти цифры, вероятно (и в большой степени), занижены. С. М. Кравчинский, ссылаясь на документы, им добытые, утверж­дал, что с апреля 1879 до марта 1881 г. только из трех юж­ных сатрапий (Киев, Харьков, Одесса) были административно- высланы 1767 чел.[413] Больше всех высылал Тотлебен. По сви­детельству М. Ф. Фроленко, высланных тогда «вагонами от­правляли из Одессы» [414].

Повсеместно царил лютый жандармский произвол, кото­рый генерал-губернаторы не только санкционировали, но и: поощряли карательными инструкциями самого различного свойства (Тотлебен, например, распорядился отпускать порох охотникам на территории всего одесского генерал-губернатор­ства только по удостоверениям о политической благонадеж­ности, а в Ялте и Симферополе предписал каждого приезжаю­щего — морем или сухим путем — обыскивать [415]). Вообще чрезвычайные узаконения все новых и новых функций поли­ции— крупные и мелкие, публичные и секретные — следова­ли тогда изо дня в день. Всего за 1879 г. царизм, по подсчетам М. И. Хейфеца, сочинил (преимущественно стараниями гене­рал-губернаторов) 445 законодательных актов администра­тивно-полицейского назначения [416]. Это — своего рода всерос­сийский рекорд.

O том, как накалена была в 1879 г. обстановка в России, красноречиво свидетельствуют компетентные современники. «...Вся Россия, можно сказать, объявлена в осадном положе­нии»,— записывает в дневник 3 декабря 1879 г. военный ми­нистр Д. А. Милютин [417]. «Все мечутся в страхе», - вторит ему управляющий морским министерством адм. И. А. Шеста­ков[418]. «Просто в ужас приходишь от одной мысли о том, не на Везувии ли русское государство?»—плачется сенатор Я. Г. Есипович [419]. «Почва зыблется, зданию угрожает паде­ние»,— заключает председатель Комитета министров П. А. Валуев [420]. Далеко не гуманный наследник престола, будущий Александр III, и тот в январе 1880 г. на заседании Государ­ственного совета выбранил самоуправство генерал-губернато­ров, которые, мол, «творят бог весть что», и признал, что им­перия оказалась «в положении, почти невозможном» [421].

Действительно, режим «шести Аракчеевых» («вальпургие- ^ва ночь деспотизма», как назвал его П. Ф. Алисов) со всей *очевидностью выявил кризис самодержавия, который продол­жался (если иметь в виду весь, не только явный, но и под­спудный процесс его нарастания и спада) с весны 1878 до

середины 1882 г. [422] И в 1878, и в 1879 гг. налицо была, соб­ственно, одна сторона кризиса — невиданный ранее (и при­том нараставший) шквал репрессий. Что же касается усту­пок, реформ, то эта, другая, тоже непременная сторона всякого кризиса «верхов» пока исчерпывалась лишь конститу­ционными толками и неофициальными проектами (К. H. По- сьета, Г. Г. Кириллова, E. В. Богдановича), да разногласиями в действиях правительства, которые кн. Д. И. Святополк-Мир- ский определил как «административные прыжки в разные стороны» [423]. Иначе говоря, царизм в 1878—1879 гг. считал себя еще достаточно сильным и способным искоренить крамо­лу путем наращивания репрессий, «все усиленно и усиленно, кресчендо и кресчендо, полнее и полнее предаваясь этой за­боте до полного и исключительного поглощения ею» [424], не прибегая к реформам.

B такой обстановке перед «Землей и волей», как замечает М. Г. Седов, «вставала чрезвычайной важности дилемма: либо самоустраниться от активной деятельности, либо, изме­нив направление деятельности и перестроив организацию, принять вызов правительства и на его удар отвечать ударом... Устранение от активной деятельности и открытой борьбы обре­кало бы революционное движение на измельчение и затуха­ние. Примером тому был опыт «Земли и воли» 60-х годов, ко­торая самоликвидировалась, не выдержав напора реак­ции» [425].

«Земля и воля» как таковая перестроиться не смогла. Ho движение в целом перестроилось, изменило направление дея­тельности и стало еще более сильным, поскольку «Земля и воля», раздираемая внутренними противоречиями между «политиками» и «деревенщиками», уступила место двум но­вым, родившимся из недр ее организациям, одна из которых («Черный передел»), хоть и сторонилась политической борь­бы, объективно содействовала ей, а другая («Народная во­ля») объединила всех, кто вел эту борьбу непосредственно, т. e. шел в ногу со временем и составлял главную силу дви­жения.

Еще не выйдя из недр «Земли и воли», «политики» в № 5 (последнем) органа землевольцев в ответ на карательный шабаш временных генерал-губернаторов объявили: «Мы при­нимаем брошенную нам перчатку, мы не боимся борьбы и в конце концов взорвем правительство, сколько бы жертв ни по­гибло с нашей стороны» [426].

Борьба народников с царизмом вступала в решающую фазу.

65

<< | >>
Источник: H. А. Троицкий. ЦАРСКИЕ СУДЫ ПРОТИВ РЕВОЛЮЦИОННОЙ РОССИИ. Политические процессы 1871—1880 гг. Издательство Саратовского университета 1976. 1976

Еще по теме § 5. Россия на осадном положении:

- Авторское право России - Аграрное право России - Адвокатура - Административное право России - Административный процесс России - Арбитражный процесс России - Банковское право России - Вещное право России - Гражданский процесс России - Гражданское право России - Договорное право России - Европейское право - Жилищное право России - Земельное право России - Избирательное право России - Инвестиционное право России - Информационное право России - Исполнительное производство России - История государства и права России - Конкурсное право России - Конституционное право России - Корпоративное право России - Медицинское право России - Международное право - Муниципальное право России - Нотариат РФ - Парламентское право России - Право собственности России - Право социального обеспечения России - Правоведение, основы права - Правоохранительные органы - Предпринимательское право - Прокурорский надзор России - Семейное право России - Социальное право России - Страховое право России - Судебная экспертиза - Таможенное право России - Трудовое право России - Уголовно-исполнительное право России - Уголовное право России - Уголовный процесс России - Финансовое право России - Экологическое право России - Ювенальное право России -