Глава 6 «Роспрос»

Судопроизводство в Россиидо XVIII в. осуществлялось вдвух основньк видах: через с у д и через с ы с к. Суд предполагал состязательность сторон, более-менее равных передлицом арбитра-судьи.

Как уже отмечалось выше, первоначально сыск был одним из методов работы судебных органов — с помощью сыскарасследовали «разбойные» дела, т.е. тяжкие уголовные преступления, дела, не имевшие челобитчика, так называемые «безгласные» (677,6i8). Важнейшими процедурами сыска были п о в а л ь н ы й о б ы с к — поголовный опрос членов общины о конкретном человеке, подозреваемом властями в «лихом деле», и п ы т к а, сочетаемая с о ч н ы м и с т а в к а м и свидетелей.

Письменные (собственноручные) ответы ответчик писал либо в своей камере—для этого ему выдавали обычно категорически запрещенные в заключении бумагу, перо и чернила, либо (чаще), сидя передследователями, которые, несомненно, участвовали в составлении ответов, «выправляли» их. Часто ответы писали со слов ответчика и канцеляристы. Они располагали вопросы в левой части страницы, а ответы, как бы длинны они ни были, напротив вопросов — в правой части. Вначале составлялся черновой вариант ответов, который потом перебеляли. Именно беловой вариант ответчик закреплял своей подписью. Юлиана Менгден в 1742 г. подписалась: «В сем допросе сказала я самую сущую правду, ничего не угая, а ежели кем изобличена буду в противном случае, то подлежу Ея и.в.

B 1767 г. Арсений Мациевич не ограничился подписью, а сделал дополнение, подчеркивая то, что следователи умышленно не учли нечто при записи его показаний: «И в сем своем допросе он, Арсений, показал самую истинную правду, ничего не утаил, а естьли мало что утаил или кем в чем изобличен будет, то подвергаетсебя смертной казни,апритом объявляет, что архимандритАнтоний и всябратия Никольского Корельскогомонастыря

пьяницы и донос на него, Арсения, для тогоделают, чтоб его выжить из монастыря, а им свободнее пить» анз.ззь.

B документах «роспроса» встречаются такие выражения: « п о p я д о ч - нодопрашивать», «увещевать», «устрашать».Этонеэв- фемизмы пытки, алишьсиноним моральногодавления следователей надо- прашиваемого, которого они старались уговорить покаяться, припугнуть пыткой («распросить и пыткою постращать»), пригрозить в случае его молчания или «упрямства» страшным приговором. Под понятием «у в e щ e в a m ь» можно понимать и ласковые уговоры, обращения к совести, чести преступника, и пространные беседы с позиции следования логике, здравому смыслу, и попытки переубедить с точки зрения веры. Были попытки вступить C подследственным в дискуссию (что особенно часто делали в процессах раскольников) и тем самымдобиться цели. Наиболее частыми увещевателями выступали священники. Они «увещевали с прещением (угрозой. — E. А.) Страшного суда Божия немалою клятвою», чтобы подследственный говорил правду и не стал виновником пыжи невинных людей, как это и бывало в не- которьк делах. Для верующего, совестливого человека, знающего за собой преступление, этоувещеваниестановилосьтяжким испытанием, номногие, страшась мучений, бьши готовы пренебречьувещеванием и отправитьдруго- то на пытку. B истории 1755 г. с помещицей Марией Зотовой так и произошло. После увещевания она по-прежнему отрицала свою вину (это было дело о подлоге), при ней пытали ее дворовых. B итоге Зотова, не дойдя до своей пъп- ки, признала вину, и «тяжкие истязания пытками, к которым помянутая вдова Зотова чрез тот свой подлог привлекла неповинных» привели ее к более суровому наказанию, чем предполагалось поначалу Q70, i44-HS).

B июле 1790 г. при разборедела Радищева в Палате уголовного суда Петербургской губернии после ответов подсудимого на вопросы судьи постановили подвергнуть Радищева (в своем присутствии) «увещанию священническому». Эго была, в сущности, процедура открытой, публичной исповеди, на которой священник увещевал подсудимого сказать правду. Таким образом судьи пытались выяснить, действительноли при написании своей книги Радищев не имел иного намерения, как «быть известному межцусочините- лями остроумным» (так он первоначально показал о причинах издания «Путешествия») и что у него не было сообщников». После ритуала исповеди Радищева принудили написать расписку в подтверждение сказанных «по увещанию священническому» слов с припиской канцеляриста об имени увещевавшего священника азо, 2i6>.

При увещевании священнику категорически запрещалось узнавать, в чем же суть самого дела, из-за которого упорствует в непризнании своей вины

егодуховныйсын. Вовремярасследованиядела Иоганны Петровой и Ети- іаветы Вестенгартбыло указано «допустить их веры пасторов, которые их гакожидевицуЛизбетувещавали накрепко, чтобобъявили истину, не скрывая ничего, только чтоб пасторам словтех не говорили. Пастору Нациусу бьшо предписано уговорить женщин сказать правду, но особо указано, «чтобы приувещаниионотехделах.очем Вестенгард(изветчица.— E.A.)no- носит, их нс выспрашивал» (56, и06., j22,553).

Когдаарестованный в 1740 г. поделу БиронаА.П. Бестужев-Рюмин и его жена попросили прислать к ним священников (православного — мужу и пастора — жене), то охране предписали святым отцам «накрепко подтверждать, что ежели при том он, Бестужев или же она, жена его, о каких до государства каким-либо образом касающихся делах, что говорили, то б они то подолжноститотчасобъявили, както поуказам всегданадлежит»г«2, п9>. Ауказтакой был широко известен — 17 мая 1722 r., когда Синодобязал священников под угрозой жестоких наказаний раскрывать тайну исповеди. Эго они в течение двух с половиной веков и делали. И правители, и сама церковь относились к этому кощунству абсолютно спокойно, как к рутине.

B том же качестве внештатного следователя священники использовались и позже. Как вспоминаетдекабрист Михаил Бестужев, сидевший в Петропавловской крепости, он под воздействием обстановки и мыслей о страдании оказался «в экзальтированном настроении христиан-мучеников в эпоху гонений». «Я, — пишет Бестужев, — совершенно отрешился от всего земного и только страшился, чтобы не упастъдухом, не оказать малодушия при страдании земной моей плоти, если смертьбудетсопровождаться истязаниями. B одну из таких минут отворяются двери моей тюрьмы. Лучи ясного зимнего солнца ярко упали на седовласого старика в священническом облачении, налице которого я увидел кротость и смирение. Спокойно, даже радостно, я пошел к нему навстречу — принять благословение и, приняв его, мне казалось, что я уже переступил порог вечности, что я уже не во власти этого мира и мысленно уже уносился в небо! Он сел на стул подле сгола, указывая место на кровати. Я не понял его жеста и стоял перед ним на коленях, готовый принести чистосердечное покаяние на исповеди, перед смертью.

— Ну, любезный сын мой, — проговорил он дрожащим от волнения голосом, вынимая из-под рясы бумагу и карандаш, — при допросах ты не хотел ничего говорить; я открываю тебе путь к сердцу милосердного царя. Этот путь есть чистосердечное признание...

C высоты неба я снова упал в грязь житейских дрязг...»(i52,107- iosi.

Увещевания старообрядцев в политическом сыске были особенно частым явлением. Власти хотели морально сломить старообрядцев, убедить их в бесполезности сопротивления великой силе государства и официальной церкви.

Подтермином «увещевание» (или «увещание») нужно понимать нетолько душеспасительные беседы священника со своим духовным сыном, но также и уговоры и грубую брань, атакже разнообразные угрозы следователей. Упрямому преступнику они обещали отправить его в пыточную палату, привести туда родных, грозили ему кнутом и смертным приговором и т.д. Увещания делались как в начале «роспроса», так и в ходе его, и особенно часто в конце, когда все непыточные способы добиться признания или нужных показаний оказывалисьуже исчерпанными. Это хорошо прослеживается ПО Делу АП. ВОЛЫНСКОГО (J, 41, 87o6).

Комиссия, котораядопрашивалав1743 г. ИванаЛопухина, послесерии допросов и очньк ставок объявила ему, что терпение государыни иссякло, а между тем он, несмотря на уговоры и показания доносчиков и свидетелей «о подлинном своем к произведению вдейство злого намерения, когда и с кем оное совершенно исполнить хотел, не объявляет, а потому именем императрицы объявила ему последнюю верховную волю, что если сущей правды он не покажет в том, то поступать с ним будут как с сущим злодеем — жестоким розыском». B других делах об увещаниях обычно кратко писали, что следователи призвали подследственного «принести чистую повинную, не приводя себя КТЯЖКОМу истязанию И розыску» (660.17.25). Если этого, по мнению следователей, все-таки не происходило, следствие переносилось в застенок. Так простой «роспрос» заканчивался, и начинался «розыск», или «роспрос с пристрастием», или, попросту говоря, пыгка.

Кроме того, надопросах применялись и разные специфические приемы и «подходы», чтобы вырвать у человека нужные следствию показания. П.В. Долгоруков приводитсемейное предание о том, что надопросе Алек- сандраДолгорукого в Тобольске в 1739 г. следователи напоили его пьяным

и «заставили рассказывать веши, губившие семью», после чего молодой человек пытался покончить с собой an. sis2j.

Типична запись об увещевании во время «роспроса» князя И.А Долгорукого, бывшего фаворита Петра II: «Сентябряво2-йдень 1738 года... князь Иван Долгорукий о чем надлежало распрашиван под страхом жестокаго ис- тязанияисмертнойказни,с немалым увещеванием... Исентяб- ря в 4-й день князь Иван Долгорукий для прикладывания к первому росп- pocy руки, п о у в e щ e в а н и ю, винился и вышеписанной распрос ему, Долгорукому, читан, а по прочтении белаго распросу, не прикладывая руки, п о у в e щ e в а н и ю, винился и говорил: “Ныне-де он, Долгорукой, признавая по чистой совести пред Ея и.в. вину свою, объявляет истинною прав- доюотом, как-деон...”» — идалее идутдополнительные признания, кото- рькследователи недобились при первом допросе Долгорукого (719. 160). Из протоколадопросав1761 г. прусскогошпионаксендзаЯковаГантковского видно, что его увещевание сопровождалось угрозами пытки: «Был роспра- шиван сперва з довольным о показании самой и неоспоримой исшны у в e - щанием,анапоследи устрашением жесточайшим,якообли- ченному злодею, и с т e з а н и e м » (S3, m. Ho, точности ради, отмечу, что увещевали не только во время «роспроса», но и во время пытки: «Приюжен в застенок и паки спрашиван с увещанием... и того же времени подъят на виску и паки спрашиван с увещанием» (isi, 252).

Дошедшие до нашего времени протоколы и журналы «роспросов», написанные рукой подьячих, как уже говорилось выше, по вполне устоявшимся бюрократическим канонам, подчас с утайкой истинных, но невыгодных следствию ответов подследственных, редко передают все своеобразие «бесед», которые вели в застенке следователи и ответчики. Лишь временами мы соприкасаемся с живой речью надопросах. Так, эту речь можно «услышатъ» через века по записидопроса 1777 г. самозванца ИванаАндреева генерал- прокурором Вяземским. Андреев — «сын Голштинского герцога» — утверждал, что о своем знатном происхождении ему якобы в детстве сказал олонецкий крестьянин Зиновьев, сыном которого Андреев в действительности иявлялся.

Воспроизвожу близкую к прямой речи запись протокола «роспроса» Ан- дрееваснекоторыми сокращениями:

[Вяземский]: «Для чего он себя ложным именем называть осмелился?»

[Андреев]: «Крестьянину Зиновьеву не резон врать».

[Вяземский]: «Ну, да как крестьянин увидел, что ты — ленивец, то он на смех тебе сказал, что ты принц, а ты так и поверил!».

[Андреев]: «Как же ему не верить, ведь он клялся».

[Вяземский]: «Ну, совершеннейший ты безумец или, лучше сказать, плут, что ты словам такого же, подобного тебе, шалуна и невежды, веришь, а здесь тебя уверяет генерал-прокурор и другие, что это самьш враки и выдуманная ложь с ясными на все твои слова доводами, и также уверяюттебя по закону Божественному, но ты верить не хочешь».

«На что оный Андреев более не говорил, как сие: “Воля ваша, что хоти- те,тоделайте, но как крестьянину меня обманывать?”...».

[Вяземский]: «Ты и напопасолгал, будгобы ему объявлял, что ты принц Галштинский, ибо если б ты только в тогдашнее время этакую речь выболтал, то б поп тебя, связав, отвел в Тайную, а там бы тебя до смерта засекли».

«Спросили паки: “Скажи ты от слова до слова, как тебя крестьянин уверял, чтоты принц Голштинский,асамою вещьюдураколонецкий?”»

[Андреев]: «А когда-де вы мне не верите, то отпустите в мое отечество в Голштинию».

«На что ему сказано: “ B Голштинии-та лишь бы только этакой дурак с таким враньем показался, то б тебя каменьями прибили как шалуна”».

B итоге «шалун» был отправлен не в Голштинию, а в Шлиссельбург m,

321—322).

И все же, несмотря на отсутствие презумпции невиновности, обычную предвзятость сыскного следствия, «роспрос» в XVIII в. оставался искаженной, но все-таки формой судебного состязания, унаследовал из прошлого элементы состязательною судопроизводства. Подчас споры изветчика с ответчиком становилисьсхваткой, полнойдраматизма, причем ответчик, казалосьбы, полностью бесправный, мог умелыми ответами нейтрализовать наиболее опасные для себя вопросы, уйти от особо тяжелых обвинений. Кажется, что так сделал Н.И. Новиков, сумевший придопросах перешрать Шешковского и его помощников, которые чувствовали свою беспомощность перед умным подследственным. После «роспроса» Новикова Екатерина II не решилась пере- датьдело в публичный суд и сама приговорила издателя к 15 годам тюрьмы.

Из «роспроса» Бирона в конце 1740-го — начале 1741 г. также видно, что бывший регент оказался так умен, хладнокровен, что сумел завести след- ствиевтупик. Когдаотнего, уррожая пыткой и жестокими карами, потребовали, «чтоб он, Бирон, припамяговав суд Божий и свою совесть, все тодело прямо объявил», иначе ему будут предъявлены обвинения в тяжких государственных преступлениях типа бунта, опытный царедворец сразу понял, что «запирательство» кдоброму концу не приведет. И «по окончании сих слов, — читаем в отчете следствия, — он, Бирон, пришел в великое [со]мнение и ско- ропотомнеотсгупносослезамипросил, дабы Высочайшею...милостию о б н а д e ж e н б ы л, то он, опамятався, чрез несколько дней чистую повин-

Н.И. Новиков

ную принесет, не закрывая ничего, а притом и некогорьш свои намерения, о чем... обстоятельно донесет... а ежели-де, что он и забудет, а после ему, Бирону, припамятовано будет и о том сушую правду покажет без утайки и... то он ныне напишет... повинную в генеральных терминах, а потом и о всех обстоятельствах» (248,31-32).

Как мы видим, в ходе «роспроса» Бирон изменил тактику. Он предложил власти компромисс: Анна Леополвдовна дасг ему «иарское слово» — гарантию сохранения жизни, а он, со своей стороны, признается во всем, что от него потребуют, и если нужно, «вспомнит» и то, что забьш. Власга пошли насдел- ку с Бироном. После этою торга Бирон со спокойной совестью взялся за перо И ответил ТОНКО и двусмысленно на все «вопросные пункты» (248,33-34).

B таком положении для ответчика (как и ранее для изветчика) было крайне важно не впасть в противоречие с тем, что он уже показал на ранней стадии следствия. Противоречивые показания огеетчикаделали его положение

весьма уязвимым, от подозрения волжи ему избавиться бьшотрудно. Из многих дел приведу наиболее яркий пример такого «неправильного поведения» ответчика. Дьячок Семен Копейкин был арестован в 1730-х гг. подоносу крестьянина Шкворова в говорении под хмельком «некоторых непристойных слов». Ha первом допросе Копейкин «заупрямился», утверждая, что никаких «непристойных слов» не говорил и что даже, против обыкновения, бьш трезв. B очной же ставке с изветчиком он дал другие показания, сказал, что «непристойные слова он, Копейкин, говорил ли, того не упомнит, что-де в то время был он, Копейкин, пьян и, может быть, в пьянстве те слова и говорил, только-де у трезвого у него в мысли, чтоб такие непристойные слова говорить, не было». Следователи сразу ухватились за противоречия в показаниях и потребовали от Копейкина пояснений. Ответчик сказал, что «сперва в (первом. — £ А.) роспросе о том не показал он, Копейкин, боясь себе за то истязания». Расхождения в показаниях ответчика и неубедительный, по мнению следствия, ответ на заданный вопрос привел Копейкина на дыбу.

Ha пытке Копейкин показал, что непристойные слова он действительно говорил Шкворову «в пьянстве своем», но «не таким образом, как означенной Шкворов показал». Следователи, заподозрив в этом «увертку», спросили, почему же Копейкин сразу-то об этом им не сказал? Ha это Копейкин отвечал трафаретной фразой, которая для сыска ничего не значила: «Не показал он, Копейкин, боясь себезато истязания». B очной ставке в засгенке с Копейкиным изветчик Шкворов твердо стоял на своем («утверждался на прежнем своем показании»). Копейкин и этотрауцд борьбы проиграл. Он вновь изменил показания: «Означенные непристойные слова говорил он, Копейкин, таким ли образом, как оной Шкворов показал, того он, Копейкин, за пьянством своим, не упомнит, а что-де он, Копейкин, с розыска показал, якобы те непристойные слова говорил он, Копейкин, другим образом, и то-де показал он, Копейкин, на себя напрасно, не терпя того розыску». Противоречия показаний ответчика привели следователей к выводу, что Копейкин «непристойные слова»дейсгвительно говорилидостоин казни. Ho поскольку дело шло по разряду «маловажных» и сказанные дьячком слова не были, по-видимому, особенно страшными (содержание их нам неизвестно), то генерал Ушаков решил не проводить «утвердительную» пытку «из подлинной правды», обычнуюдля полного и безусловного признания меняющего свои показания преступника, а приказал Копейкина битъ кнутом и сослать B Охотск, «в работу вечно» (42-5, 156-157).

Однако и следование раз и навсегда избранной линии, неизменность в показаниях ответчика не всегда оказывались самой правильной формой защиты. Так, если ответчик, несмотря на явные и многочисленные свидетель-

сгва против него, упорствовал, «запирался», то вскоре его положение ухудшалось. Для следствия непризнание ответчиком явной, доказанной фактами вины означало, что речь идето«замералом злодее», матёром преступнике, который не желаетсклонить головы перед государем, не проситу него пощады за всем очевидные преступления. Это все усугубляло тяжесть последующих пыток и наказания.

Еще хуже было тому ответчику, который начинал признаваться в том, о чем его первоначально следователи и не спрашивали. Эта ситуация на жаргоне сыска называлась «сказал п p и б а в о ч н ы e p e ч и »(88,722). B этот моментдопрашиваемый с роковой неизбежностью выступал в роли закоренелого, затаившегося преступника, скрывавшего свои преступления, или же в роли столь же преступного неизветчика по делам, о которых, согласно всем известным законам, надлежало доносшъ куда следует и как можно скорее. Если бы упомянутый выше Егор Столетов, допрошенный в 1734 г. B.H. Татищевым в Екатеринбурге о его нехождении в церковь и каких-то опасных высказываниях за столом, отвечал только на заданные следователем вопросы, то сумел бы выпутаться из этого дела. Ho Столетов вдруг «собою» стал пересказывать Татищеву придворные слухи и сплетни о том, что якобы царевна Екатерина Ивановна сожительствовала с его приятелем князем Михаилом Белосельским и что любовник царевны просил у него, Столетова, добытъ некое средство от импотенции, чтоб при встрече с царевной «быть молодцеватым» и т.д. и т.п.

И можно уже точно сказать, что Столетов окончательно погубил себя, когда вдруг повинился Татищеву: «Я еще того тяжчае (т.е. хуже, страшнее — E. А) о госупарыне-императрице думал» и «в том упомянул графа Бирона». Оказывается, речь шла об обстоятельствах сексуальной жизни самой императрицы Анны. Белосельский как-то поделился с ним, как с близким приятелем, такой забавной подробностью: «Государыня-де царевнасказывала мне секретно, что-де Бирон с сестрицею (т.е. императрицею. — K 4.)живет в любви, онде живет с нею по-немецки, чиновно» (659,15-16). Записьдопроса по-видимому, привела государыню в ярость: после жестоких пыток Столетову отрубили голову, а Татищев получил строгий выговор за то, что, вопреки указам о предварительном поверхностном допросе преступника, стал выспрашивать у него вещи, которые его, подданного, ушам и слышатъ не надлежало. Ho Татищев и сам не ожидал, к чему приведутегодопросы Столетова о пропущенных Столетовым обеднях, и очень испугался, услышав откровения ответчика Эго видно по его рапортам в Петербург.

Добровольные признания князя ИванаДолгорукого на следствии 1738— 1739 гг. привели на эшафот и его самого, идругих членов семействаДолго- руких. Как известно, на жившего в Березове Долгорукого донес Осип Тишин, которьш обвинял ссыльного вельможу в произнесении «неприсгойньи слов» о царствующей императрице и ее предшественнике — покойном императоре Петре II. НадопросеДолгорукий в целом подтвердил изветТиши- на, но при ответах на «вопросные пункты» вдруг, как записано в протоколе допроса,«без всякого спроса, собою объявилследующее...».И далее записаны показания Долгорукого о составлении в кругу семьи Долгоруких подложного завещания умирающего Петра II и о том, что Иван подписался за царя. Bce сказанное Долгоруким стало известно властям впервые — ранее на сей счет были только какие-то неясные и недостоверные слухи (7i9,168,154). Теперьже, в 1738 г., вся этаистория, благодаря показанию «без всякого спроса» князя Ивана, неожиданно всплыла на поверхность и позволила окружению Анны Ивановны начать крупномасштабное политическое дело о заговоре. Долгорукие были перевезены в столицу, начались пытки, а потом и казни членов кланаДсдгоруких. Сибирский вице-губернатор Алексей Жолобов, привлеченный по делу Столетова в 1735 r., на первом же допросе в Тайной канцелярии не только подтвердил приписанные ему Столетовым «непристойные слова», но и с редким простодушием и наивностью для чиновникатакого высокого ранга пустился в воспоминания о своихдавних встречах с Бироном, о чем А.И. Ушаков даже не спрашивал: «Говорил я еще о графе Бироне, как он Божию милостию и Ея и.в. взыскан. Такова-то милость Божия! Bo время (т.е. раньше. — K А.) этого Бирона, в бытность в Риге комиссаром (он, Жолобов. — £ А.) бивал, а ныне рад бы тому был, чтоб его сиятельство узнал меня. Хотя не ради чего, только чтоб знал. И есть у меня курьезная вещица: 12-ть чашечек ореховых, одна в одну вкладывается, прямая вещица такому графу—ведь ему золото и серебро не нужно!».

Последнее следовало понимать как намек на то, что Бирону, попавшему в постель императрицы, заботиться о своем благосостоянии уже нет нужды. И далее Жолобов своими руками начал точтъ топор, которьш ему вскоре отрубили голову: «Еще запросто припомнил я и говорил Столетову, как в Риге при покойном генерале Репнине (губернаторе Лифляндии. — K A.), бупучи наас- самблее, стал оный Бирон из-под меня стул брать, ая, пьяный, толкнул его в шею и он сунулся в стену» (659,23). Столь откровенное добровольное признание ответчика в тогдашней обстановке было равносильно самоубийству. B 1736 г. Жолобов был казнен как взяточник, хогя истинной причиной расправы C НИМ был его ДЛИННЫЙ ЯЗЫК (589-9, 7009)-

После первого допроса ответчика наступала очередь допрашивать с в и - д e m еля. Об этом говорили закон — Уложение 1649 r., «Краткое изображение процессов» 1715 г. идр. Число свидетелей закон не ограничивал, их могло быть и двое, и трое, и одиннадцать человек. Так, в частности, было в деле 1729 г. попаДавыда Прокофьева, который призывал прихожан своей церкви не присягать императору Петру II (g-i, j57o6j. Впрочем, число ответчиков также не регламентировалось. Известен случай, когда возникла проблема с доставкой из Москвы в Петербург тридцати (!) ответчиков по одному и ТОМуЖеДелу^Ш, 192).

B политическом процессе свидетель играл значительную роль. Естественно, что показания его бьиіи важныдля ответчика, но все же более всего в них был заинтересован изветчик. Можно без преувеличения утверждать, что отрицательный ответ свидетеля «писали» на спине изветчика Если ответчик отказывался от извета, а свидетель не подтверждал показаний изветчика, то первым надыбу, согласно старинному принципу «доносчику—первый кнут», попадал сам изветчик. Особая важность показаний свидетелей в политическом процессе приводила к тому, что их арестовывали и содержали в тюрьме наряду с изветчиком и ответчиком (хотя и не вместе). Правда, для высокопоставленных или больных свидетелей делали исключение — их могли допрашивать и надому (зо4, щ.

Идясдоносом, опытный изветчикдолжен был не просто представить сыску свидетелей преступления ответчика, утверждая, что «доказать подлинно может, B чем покажет свидетелей» (42-l, 109). Он должен быть уверен B том, что свидетели, названные им, надежны, что они, кактогда говорили, « п о к а ж у т и м e н н о », т.е. единодушно подтвердят его извег и в той редакции «непристойных слов», которую он изложил в своем доносе. B1732 г. полной катастрофой для изветчика закончилось дело Назинцова и Иконникова Свидетели, на которых «слался» изветчик Иконников, показывали не то, что он думал. B приговоре сказано: «Он, Иконников, на помянутого Назинцова (ответчика. — E. А.) об означенных продерзостных словах не доказал, понеже показанные от него свидетели, трое человек, на которых он, Иконников, слался из воли своей (т.е. добровольно. — E. A.), о вышепока- занных словах не показали». Поэтому, заключаетТайная канцелярия, его следует признать ложным изветчиком — ведь свидетели не подтвердили его показания и «сказали не против его ссылки». Эго означало, что ка изветчика распространяется действие статьи 160 10-й главы Уложения 1649 г. о «ссылке из виноватых»: дело считалось проигранным той стороной, которая заявила несколько свидетелей, но один из них показал «не против его ссылки», т.е. не подтвердил слов изветчика («против» в этом контексте означает «согласно», «в соответствии»). Более того, дело истца (изветчика) считалось проигранным даже тогда, когда свидетели оказывались не единодушны в

подтверждении челобитной (извета), показывали «не все во однуречь» или, наконец, когда они проявляли неосведомленность по сушествудела («скажут, ЧТО протодело ничего не ведают») (42-3, 104).

Поэтому, передтем как идти сдоносом,доносчикуследовалосерьезно подуматьосвидетелях. Когда в 1722 г. казакДорофей Веселков услышал от крестьянина Чусовских городковЯкова Солнышковабрань в адрес государя и слова, что он «взял бы его (государя. — £. А.) и в мелкие части изрезал и тело бы его растерзал», то Веселков вышел в сени и позвал за собой работника Солнышкова Степана Ильина и «говорил ему тайно, что натого Сол- нышкова будет в том извещать, чтоб (Ильин. — £ А.) не заперся и тот Степан ему говорил, не знаю-де, как ему быть». Сомнения Ильина оказались важными для Веселкова, и он в этот раз не стал доносить на Солнышкова. Вся эта история вспльша потом, когда изветчику представился-таки другой случай известить власти о преступлении Солнышкова (32s-i, з9>.

B том же 1722 г. опытный капитан Петр Мельгунов, намереваясьдоне- сти на сказавшего «непристойные слова» новгородского помещика Харламова, не просто заручился поддержкой слышавших эти слова свидетелей — участников общего застолья, но и стребовал с них подписки о слышанном от Харламова, а затем отправил эти подписки вместе со своим доносом на Харламова в Тайную канцелярию (32,4-ъ 664. S2,60). B 1738 г. крестьянин Игнатий Баженовдонес насемь человек, «слался» при этом на нескольких свидетелей преступного разговора, ноодвух из свидетелей сказал сразу же: «В том на них не шлетцадля того, что они, по согласию между собою, могугска- зать неправду», Т.е. сомневался, ЧТО ЭТИ двое подтвердят извет (44-2,14). Отсутствие верных свидетелей делало проблематичным и сам донос. B 1733 г. пасынок вдовы Ивановой объяснял на следствии, что он на мачеху «недоносил... Д ЛЯ ТОГО, ЧТО посторонних свидетелей при TOM не бьию» (42-4 Ш

Допрашивали свидетелей «каждого порознь обстоятельно», предварительно приводя к присяге на Евангелии и Кресте («по заповеди Свягаго Евангелия и по государеву крестному целованию» — 79, з). Свидетельдавал клятву, что он обязуется рассказать «обстоятельно о том непристойном слове... слышалль и каким случаем» (42-4 88). B основе этого следственногодействия лежало положение «Краткого изображения процессов». Там сказано, что присягатьдолжны все свидетели, «понеже свидетелю, который присяги не учинил, верить не МОЧНО, ХОТЯ б ОНЫЙ И архиепископ был» (626-4,417). Форма присяги в законодательных материалах не регламентировалась, но предполагала публичное произнесение клятвы либо в церкви, либовтюрьме перед священником, а также обязательную подпись на присяжном листе (283,27).

B отличие от состязательного суда, сыск не предъявлял каких-то крите- риевксвидетелю. СогласноУложению 1649 r., всуде свидетелем могбытъ только человек «благонамеренный», честный, «досговерньгй», т.е. видевший все сам, не враждебный ответчику, но и не вступивший с кем-либо из участников процесса «в стачку», наконец, не родственник одной из сторон. По «Краткому изображению...» в судебном процессе отводили некоторых свидетелей как «негодных и презираемьк»людей. Среди них числились убийцы, клятвопреступники, разбойники, воры и тд. Для политическогоже процесса «негодньк и презираемых» свидетелей не существовало — нередко именно они выступали свидетелями. Отвод их ответчиком из-за того, что эти люди недостойны и подозрительны, игнорировался сыскным следствием. Поэтому нередко извет насильника и убийцы, кричавшего «Слово и дело» в тюрьме, подтверждали такие же, как он, личности с рваными ноздрями. И их показания принимали кделу. Незаметнотакже, чтобы в политическом процесседелали предпочтение одним свидетелям переддругими (какэто было в судебном процессе), а именно: мужчинам перед женщинами, знатным перед незнатными, ученым перед неучеными и священнослужителям перед светскими лицами (см. «Краткое изображение процессов», 3-я глава, статья 13). He все ясно со свидетелями-крепостными (вделах их помещиков), свидетелями-подчиненными (в делах их начальников), наконец, со сввдетелями-родстеенниками, в том числе—женами.

B принципе было общепризнано, что жена не может быть свидетельницей по делу мужа. Так говорит Уложение 1649 r.: при ссылке ответчика на истцову жену и истиа на ответчикову жену «жены не допрашиват» (10-я глава, статья 177). Следование этой норме мы видим и в некоторых политичес- кихделах. B 1732 г. изветчик Рябинин указал на пятерых свидетелей и среди них упомянул свою жену, «которую было, — как отмечено в решении Тайной канцелярии, — во свидетельство представлять ему не подлежало» (42-1,110). Однако политический процесс не имел четкой правовой регламентации, его природа была иной. Фактическим истцом (часто за спиной изветчика) выступало само государство, и когда следствию нужны были конкретные показания на политического преступника, проблема родства, социальных, должностньк отношений изветчика с ответчиком, изветчика и ответчика со свидетелем власть интересовала мало.

B 1677 г. уже сосланный в Пусгозерск боярин А.С. Матвеев в своей челобитной царю Федору Алексеевичу пытался оспорить выдвинутые против него обвинения в колдовстве. He без оснований и со ссылками на Соборное уложение и царские указы он писал, что дело его велось, как бы сейчас сказали, «с грубейшим нарушением законности». Во-первьк, доносчик на бо-

ярина, Давьшко, «многое время не извещал», во-вторых, следствие не провело очной ставки изветчика с ответчиком (Матвеевым), в-третьих, предъявление Давьщкой в качестве свидетеля дворового карлика Матвеева Ивана незаконно, ибо, по мнению Матвеева, «раб свидетелем на господина не бывает». История же политического сыска как раз показывает, что еще как бывает! Рабы, дворовые, крепостные постоянно выступали и как доносчики, и как свидетели против своих господ. Пустым звуком для людей, решавших судьбу знатного боярина, бьши и его утверждения о том, что свидетелем не может быть костоправ Иван Максимов. Максимов на следствии показал, что к нему обращался карлик, которому Матвеев якобы сломал два ребра за подсматривание чародейских упражнений хозяина. Матвеев в своей челобитной писал, что Максимов «не свидетель против твоего, Великий государь, указа и Уложенья. Когда бы он, костоправ, видел, а не слышал (от карлика Ивана. — £. A.), и я б на него слался, а он бы сказал, что я тому карлу переломил два ребра, тогда бы бьит свидетелем мне. A в твоем, Великий государь, указе и в Соборном Уложенье...» — и далее приведена ссылка на статью 172 10-й главы Уложения, запрещавшую принимать в свидетели неочевидцев происшедшего, тех, кто «про такое дело слышал отлюдей». Матвеев хорошо знал юриспруденцию своего времени. Он справедливо указывал также на то, что суд над ним был заочный, что с изветчиком ему не было дано очной ставки, что против него дал показания человек недосгойньй, пьяница, неровня с ним, боярином и уважаемым в государстве человеком.

Матвеев нашел немало противоречий в расследования его дела. Он писал, что показавший против него свидетель карлик Иванов потом с трех пыток «сговорил» (т.е. снял. — £ А.) с него, Матвеева, обвинение. Согласно же статье 100 22-й главы Уложения, «сговоренные» на пытке допросные речи положено «отставливать, а вины сказывать, буде вина есть, по последним (т.е. пыточным. — £. А) речам», что, — справедливо указывал боярин, — сделано не было. B приговоре фигурировали какдостоверные не пыточные, а «роспросные речи» (т.е. предпыточные) показания Ивана .

B качестве постоянного консультантаТайной канцелярии по вопросам литературы и веры подвизался большой знаток и любительлитературы и сыска архиепископ Феофан Прокопович. B 1732 г. он дал заключение по делу монаха грека Серафима, а именно по материалам допросов монаха в Тайной канцелярии составил целый трактат, в которомтакрезюмировал наблюдения над личностью Серафима: «Серафим — человек подозрительный к шпионству и к немалому плутовству». Этого было достаточно, чтобы в приговоре Серафиму это заключение стало главным обвинением и он бьи сослан на вечное житье в Охотск p22,4Ші5). Сотрудничество Феофана с политическим сыском продолжалось всю егожизнь. B этом с ним мог соперни- чатьтолько Феодосий Яновский (4з-з, 20-23). Впрочем, без услуг интеллектуалов политический сыск никогда не обходился.

B расследовании дел о магии политический сыскдобивался не только признаний, но особенно усердно искал ул и к и, которые являлись одновременно опасными для государя атрибутами магическихдействий. Ими признавались особые книги, волшебные (заговорные) письма, магические записки, таинственные знаки и символы. B 1720 г. в Тайной канцелярии рассматривалось дело супругов — лифляндских крестьян Анны-Елизаветы и АвдрисаЛангов из-под Пернова (Пярну). Анна-Елизаветакак-то заметила на краю старого пивного чана, стоявшего в закрытом от посторонних месте, «черные непонятные литеры», которые она, себе и мужу на горе, списала, а потом о них рассказала соседям и родственникам. Супругов схватили по доносу соседа и обаумерли после пыток в Петропавловской крепости. Из дела неясно, о чем спрашивал их начальник Тайной канцелярии ПА Толстой, но думаю, что он задавал типичные для сыска вопросы: «Для чего они ЭТО затеяли и КТО бьши ИХ сообщники?» (10-1,160; 664,33-37).

По крайней мере, именнотакдопрашивали монаха Порфирия, которому в 1720 г. явилось некое небесное видение. Монах не только рассмотрел появившиеся на небе символические фигуры (мечи, кресты и т.д.), но и занес их на бумагу, что и стало причиной его несчастий и гибели на Соловках

(8-і, 32; 664,37-43). Тогда же в Преображенском приказе расследовали дело астраханского подьячего Григория Кочергина, написавшего заговорное письмо C проклятием Петру I (88,339o6.;322, 80). ПоДОбНЭЯ ЖЄ «ВОЛШебнЭЯ ТетрЭДЬ» с заклинаниями против императрицы Елизаветы и членов ее семьи оказалась у следователей Тайной канцелярии в 1756 г. и стала предметом длительного расследования nso, зз>.

Уликами кроме книг, тетрадей с заговорами являлись и разные косточки животньк (чаще всего—лягушек, мышей, птац), волосы, травы, корни, скрепленные смолой или воском. B 1754 г. панику при дворе императрицы Елизаветы вызваластранная находка в государевой опочивальне: корешок B бумаЖКе. ЭТО бЬШ ВерНЫЙ ПрИЗНаК ПОДбрОШеННОЙ КеМ-ТО «ПОрЧИ» 022, 44).

Раньше, в 1735 г. вТайнуюканцеляриюдосгавилиАндреяУрядова, который «явился приличен в ношении при себе потаенно, незнаемодля каких причин, коренья в воску и трав, которые при оном доношении объявлены в Тайной канцелярии. И по осмотруявилось небольшой корень, облеплен воском, даоткореня маленькой обломок, дадва маленькия кускатравы, из которых один облеплен воском». Урядовдолго «запирался» илишь в застенке показал, что коренья и травы как средство отлихорадки дал ему знакомый тверской ямщик и «оттого-де была ему, Урядову, польза».

Эго дело примечательно тем, что Тайная канцелярия обраталась к спе- циалистам-аптекарям, задав им по поводу корешка и травы два вопроса: «Что это такое? и можетли оно принести вред человеку?» Ответ аптекарей внесли в дело:« По свидетельству аптекарем показано, что оных трав и кореньев что не целыми платами, познать невозможно, а чтоб вред оными учинить, ТОГО-Де чаять не МОЖНО» (S04,108-109). Здесь мы видим, что сыск искал не магическую подоплеку кореньев, а, по-видимому, попросту отраву. Из дела Преображенского приказа концаХѴН в. также следует, что обнаруженные у арестованного корешки отправили на экспертизу в Аптекарский приказ, и аптекари отвечали, что «коренья познать невозможно для того, что те коренья обломались» (322,66). По подобным делам можно заключитъ, что следователи политического сыска XVHI в., не отрииая магического воздействия темных сил налюдей, были все же, по словам М.И. Семевского, «отчаянными скептиками, ни во что сверхъестественное не верили». Это видно и по вопросам, которые они задавали пойманным кодцунам, волшебникам, прорицателям. Их всех безжалостнотащили надыбу, били и заставляли, как монаха Порфирия, признаться, что все он «показал ложно, будто видел на небе видения, чему и рисунок учинил». Кликуши, на которых в народе смотрели как на блаженных, попадали на дыбу и также слышали традиционный

вопрос: «С чего у тебя сделалась та скорбь, не притворяешься ли, кто научал тебя Кричать?» (664. 36. 44, 46).

Впрочем, вдопросах по магическим преступлениям видна некая двойственность, о которой я уже писал в главе о государственных преступлениях. C одной стороны, волшебников разоблачали как шарлатанов, с другой — в их сверхъестественные способности наносить ущерб все-таки верили. B сопроводительном указе о сосланном в Якутск волшебнике Максиме Мельнике сказано, что его нужно содержать прикованным к стене и «не давать ему воды, ибо он... многажды уходил в воду» (655,6). Двойственность подхода власти к волшебству особенно хорошо заметна по указу 25 мая 1732 r., в котором прямо говорится, что «некоторые люди, забыв страх Божий и вечное за злые дела мучение, показывают себя, будто бы они волшебства знают и обещаются простым людям чинить всякие способы». Властъ считала, что «мнимые волшебники» только обманываютлюдей и обогащаются за счет простаков. Однако обещанное наказание за это надувательство было самое страшное: «Оные обманщики казнены будутсмертию, сожжены». Традиционная жестокость наказания колдунов и знахарей проистекала из убеждения, что магические силы, несмотря на успехи наук, все же действуют, дьявол не дремлет. Существование нечистой силы и ее агентов среди людей, в том числе и среди верноподданных России, рассматривалось как вполне реальное. Общение же с этой силойлюди признавали страшным государственным преступлением. Дело Ярова, сожженного в 1736 г. за волшебство, свидетельствует, что нормы Уложения 1649 г. об уничтожении огнем кодпунов в XVIII в. оставались в силе — Ярова казнили не как обманщика и шарлатана, а как чародея. За такое же преступление в 1766 г. приговорили к сожжению и волшебника Козицына (643.386). Это дело, начатое в 1756 r., заключалось в том, что Козицын обвинялся многими соседями в «порче» женщин, на которых он насылал разные болезни, от чего эти женщины умирали или бились в судорогах и в беспамятстве называли Козицына «батюшкой». Поначалу дело, рассмотренное в воеводской канцелярии, намеревались закрыть из-за полного отрицания Козицыным своей виныдаже «под пристрастием битья батогами». Тогдаже церковные власти потребовали увещевания Козицына священником (215,240-241).

Наувещании Козицын, человек, по-видимому, психически нездоровый, неожиданнодал показания на своего соседа Гордея Карандышева как на учителя чародейства. Якобы он Козицыну «показал у себя в доме пятерых дьяволов, которые невидимо в избе бьши» и сказал, что «ежели ты будешь людей портить, то оные дьяволы в том тебе будуг послушны». Позже, на следствии, Козицын показал, что «работал» в основномстремядьяволами, ко-

торыхон приводил в свое зимовье. Они появлялись перед ним в виде существ «малорослых, подобных человеку, у которых по всемутелу шерсть и сами все черные, а головы у них, против человеческих, вострыя, а одежды на них небыло.анаспросговорили человеческимязыком, по-русски... и потом, когдаон, Козицын, намерение имел кого испортить,идьяволы являлисьи наговоривши волшебными, упоминая дьявола, словами, хотя б на хлеб печеный, на муху живую и прочее, чтоб такое не было, с ними посылал, сказывая кого испортить, именно положить в питъе, и как выпьет, TO б те люди кричали и бились, и они, дьяволы, в том действовали, а ныне он портать не умеет, и все то учение забыл, и дьяволы к нему не являются». Ha пытках Козицын «сговорил вину» с Карандышева, которого пытали тоже, и указал надругого своего «учителя». Найти его не удалось, но на четырех пытках (71 удар кнута!) Козицын подтвердил последнюю версию показаний, и в 1763 г. Яренская канцелярия вынеслаприговор: «Означенномучародею и волшебнику Андрею Козицыну, который имел волшебство и заговор с дьяволом, и портил означенных жонок, и затейно говаривал Гордея Карандышева, при собрании народа, дав время к покаянию, учинить казнь смертную сжением в срубе потому, что он, Андрей, втом изобличился подлинно и показывал, что он их портил с злости, дабы на то смотря другие чинить не дерзали и от таковых злодеев православных христиан прежде времени смерти не приключилось». Смертная казнь позже была заменена битьем кнутом и ссылкой «за его тяжкия и малосльканныя злодейственньи вины» в Нерчинск (2is, 243-244). B то же время Екатерина Il писала AA Вяземскому: «Куды как бы я любо- пыша была видеть ваши колдуны. Hy как этому статься, чтоб пуская по ветру червей за человеком, он бы оттого умер? И подобным басням в Сенате верят и потому осуждают! Виноваты они в том, что от бота отреклись, а что чорта видели, то всклепали насебя» .

Последопроса объявителя чуда обычно отправляли в пыточную камеру, итамчеловек признавался, что «явилось бутто емубьш некоторый глас и чюда вымысдя, солгал на Бога». Это цитата издела КозьмыЛюбимова за 1721 г. B 1725 г. «прорицатель» Василий Тимофеев «с розысков винился, что оное все затеял собоюложно», как и в 1756 г. Василий Щербаков, который, оказывается, «вымышленно солгал на Святогодуха, якобы Святойдухему приказал» рассказать нечто самой государыне Елизавете (S-i, з8об„ 306;48i, m, us, 289:7-3,364). Дела о чудесах расследовались как обычные политические дела по принятым шаблонам, а снятые в «роспросах», на очных ставках и с пытки показания тщательно сопоставляли и анализировали. B 1732 г. в Тайной канцелярии расследовали дело отставного рейтара Василия Несмеянова, объявившего о явлении ему чудес Николая Чудотворца. А.И. Ушаков больше всего интересовался, при каких же обстоятельствах произошло явление этого чуда. Вскоре он обнаружил «несходства» в показаниях медиума: сначала тот показывал «якобы оные (чудеса. — E. А.) ему были наяви от кото- рых-де чюдес и веки у него закрылись и глазами не видал, а потом... показал он, Несмеянов, якобы оные чюдеса были ему в сновидении и веки у него закрьигись и глазами не видал после того сновидения, а с розыску показал, что об оном о всем показал он, Несмеянов, вымысля собоюдлятого надеялся, что тому ево, Несмеянова, ложному показанию будет поверено... а после того розыску, будучи в болезни, при отце духовном, после исповеди, утверждался на прежних своих показаниях».

И далее в цитируемой записке Ушакова об этом деле говорится: «Ис чего по ево переменным речам признавается, что о вышепоказанных мнимых себе чюдесах показывает он не по научению ль чьему?, ибо против показания ево, Несмеянова, о чюдесах якобы бывших ему от чюдотворца Николая сгатца тому никак невозможно». O другом своем «клиенте», слепом монахе Михее, прорицавшем в 1745 г. грядущее взятие Россией Константинополя, Ушаков написал невольно в рифму: «Будто бы было ему некоторое во сне видение и показывал, но тому его показанию верить и за истину принять не можно, понеже, как видеть можно, что отом он показываетложно, вымышленно, знатно в таком рассуждении, что тому его показанию имеет бытъ поверено и чрез то мог бы он получить себе какое награждение. Того ради ко изысканию в нем сущей правды, сняв с него монашеский чин, привесгь его в засгенок и, подняв надыбу, распросить накрепко с какого подлинно умыслу и для чего о вышесказанном ложно он показывает и собою ль то вымыслил ИЛИ KTO O TOM ЛОЖНО показывать его научил?» (42-2. S2; подробно CM. 4S1.491. 483« дру. Примерно то же бьшо сказано в приговоре о монахе, видевшем и зарисовавшем какие-то «знаки на небе»: «Ложному плутовсгву верить не мало не подлежит» (181.185-186).

Ho так бьшо не везде. B провинции свято верили в нечистую силу и ее могущество. B 1737 г. вТомской воеводской канцелярии воеводаУгрюмов лично «допрашивал» сидевшее в утробе 12-летней калмычки Ирины «дьявольское навождение». Науловку этой легкомысленной девицы-чревовещательницы попалось еще несколько солидныхлюдей. Дело получило огласку и вызвало тревогу в столице. Специальная комиссия быстро распутала историю с чревовещанием, Ирина была подвешена на дыбу, ее били розгами, и вскоре она призналась, что после какой-то болезни появилось «в утробе у нее... ворчанье, подобно как грыжная болезнь», и когда воевода «спрашивал дьявола: “Кто-де ты таков?”, в то время отвечала она своим языком, тайно скрывая себя, а имя дьяволу умыслила сказать Иваном Григорьевичем Мещериновым в такой силе, что хозяина ее Алексея Мещеринова отец был Иван Мещеринов». Bce участники этого дела по приговору Тайной канцелярии 1739 г. «получили по серьге»: были «в назидание отлегковерия» наказаны. Сама же Ирина за «ложный вымысел дьявола» была бита кнутом и с вырезанием ноздрей сослана в Охотск (6oi, 286-2g7;322,149-ш). Словом, в сыске с этим делом разобрались как заправские атеисты.

Любопытно, чтотедела, которые по всем понятиям тех времен бесспорно свидетельствовали о вмешательстве неких сверхъестественных сил, сыск старался замолчать. B 1724 г. началось дело великолуцких помещиков братьев Тулупьевых. Один из них, Федор, в 1721 г. серьезно заболел, после чего он онемел. Сам лейб-медик Блюментрост, освидетельствовав больного, обнаружил у него «паралич глотки». Тулупьева отставили от службы и разрешили уехать в свое поместье. Однако через три года он во сне неожиданно упал с лавки и тут вновь обрел гсдос. При этом он рассказал, что во сне к нему якобы приходил некий старичок, который отвел его сначала в церковь, потом на гору, а там столкнул Тулупьева вниз, после чего тот очнулся на полу и закричал от страха Слух о чудесном исцелении Тулупьева пронесся по уезду, Федора и его брата-сввдетеля происшедшего, взяли в Синод, где ихдоп- росили, как и еще нескольких свидетелей.

Ни магии, ни колдовствавделе не обнаружилось, диагноз Блюментро- cra был авторитетен, Тулупьевы характеризовались окружающими как люди верующие, непьющие и честные—одним словом, произошло явное чудо. Об

этом глава Синода Феодосий донес Петру I. Вскоре, вернувшись в Синод, он приказал записать волю самодержца: «Дело о разглашении про разрешение НеМОТЫ УНИЧТОЖИТЬ», Т.е. ЗакрЫТЬ (77S, 101-102).

Такжеосталосьнерасследованным в 1765 г.донесениелекаря Рампау, который, ночуя вдоме одной крестьянки в Шацком уезде, стал свидетелем того, как овцы «с хозяйкою стали человеческими голосами сквернословить, тихо говорить более двух часов... отчего я, — пишет ученый лекарь в своем доношении, — от великого страха и ужасгга принужден из избы выбежать за солдатом, который ночевал в сарае». Когдалекарь и соддатвернулись в избу, то «овцы паки стали, при помянутом солдате, человеческим голосом говорить, меня по имени, отчеству и фамилии называют, и о себе имена человеческие сказывают: один из их — Федор, адвое — Гаврилы». После «знакомства» овцы стали проситьхозяйку: «Алена! Выпусти нас!» .

Вообще, Феофан Прокопович был настоящим русским Торквемадой. Его биограф И. Чистович справедливо писал, что «инструкции, писаные Феофаном для руководства на допросах, составляют образец полицейского таланта: ’’Пришед к [подсудимому], тотчас нимало нимедля допрашивать. Всем вопрошающим наблюдать в глаза и на все лице его, не явится ли на нем каковое изменение и для того поставить его лицом к окошкам. He допускать говорить емулишняго и кдопросам ненадлежащаго, но говорил бы то, о чем его спрашивают. Сказать ему, что если станет говорить “Не упомню” , то сказуемое непамятство причтется ему в знание. Как измену, налице еГО уСМОТреННуЮ, ТаК И ВСе реЧИ еГО ЗаПИСЫВаТЪ» (775, 481).

Какбыло сказано выше, Екатерина Il писала, что у Шешковского есть некий дар разговаривать с простыми людьми и добиваться признания. Под стать ему были и другие следователи. B инструкции 1774 г. А.И. Бибикова капипануАиМ.Лунину, ведшемудопросы пугачевцев, сказано: «Испытьшай- тедостоверным исследованием показания сихлюдей, их свойства, разум и намерения, различая простоту, невежество, грубость от зловредного коварства, злоухищрения, упрямства и злости».

Без сомнения, следователи сыска XVIII в. неплохо знали человеческую психологию вообще и психологию «простецов» в частности. Бибиков считал правильным применять при расследовании «методику контраста», чередуя тактику «доброго» и «злого» следователя: «Для изыскания самой истины при

изследовании и допросах нужна вам будет вся ваша способность и искусство, чтоб кстати и у места употребить тихость и умеренность или самую строгость и устрашение, дабы узнать представленного пред вас свойство и чистосердечные показания, так равномерно скрытность и коварньос, тож и отчаянных и упорньк привести на стезю откровенности, изведывая из них истину, а где нужно будет показать им в полной силе все устрашения и строгость» (418-3,380-381).

По некоторым делам мы можем судить, что следователи политического сыска умело интерпретировали полученные в допросах и на пытках данные. Вне их внимания не оставались даже мельчайшие, но очень важные для окончательных выводов факгы, учитывали они и расхождения в показаниях сторон и свидетелей. Они легко разгадывали многие уловки подследственных. По делу Крутынина и Наседкина было вынесено решение: «В споре между ними более не розыскивать, понеже как оной Крутынин с подъему и с трех розысков, также и помянутой Наседкин с подъему и трех розысков всякойутверждалсянасвоемпоказаниииправды из них кто виновен не сыскано,но...» — идалееследовалатазацепка,которая,по мнению Ушакова, позволяладовести этоделодо окончания: «Токмо оной Наседкин со вторичного и с третьяго розысков показал, что разве-де он, Наседкин, говорил такие слова...атесловаслышалон,На- седкин, от солдат, а которого полку и как их зовут, не показывал». Эта фраза («разве-де он... говорил»), сказанная Наседкиным в сослагательной, неопределенной форме и решила его судьбу. Вывод Тайной канцелярии по его делу таков: «По чему видно, что означенное (Наседкин. — E А.) затевает, не хотя против показания помянутого Крутынина объявлять истины, и за то послать ево, Наседкина, в Сибирь на серебреныя заводы в работы...»(42-г Щ. За фра- зами«почему признаваетца»или«по чему видно»сгоятвесь- ма глубокие наблюдения по существудела.

Значительно нуднее приходилось сыску с людьми образованными, умными. Для того же Шешковского, как и для князя Прозоровского, Николай Новиков оказался трудным «клиентом», он умел защищаться, уходить от расставленных емуловушек и привычных приемов сыска. Сложным оказа- лосьидело самозванки — «дочери Елизаветы Петровны». КнязьАМ. Голицын, ведший это дело, прибегал к различным уловкам и нестандартным приемам, чтоб хотя бы понять, кем же на самом деле была эта женщина, так убежденно и много говорившая о своем происхождении от императрицы Елизаветы и Алексея Разумовского, а также о своих полуфантасшческих приключениях в Европе и Азии. Голицьш допрашивал самозванку по-французски, но, пытаясь выяснить ее подлинную национальность, неожиданно

перешел на польский язык. Она отвечала по-польски, но было видно, что язык этотей плохо знаком. Из этого Голицын сделал вывод, что онаявно не полька. Стремясь уличить самозванку (говорившую, что она якобы бежала из России в Персию и хорошо знает персидский и арабский языки), Голицын заставил ее написать несколько слов на этих языках. Эксперты из Академии наук, посмотрев записку, утверждали, что язык записки им неизвестен (435. I3S).

Проведя много часов надопросах самозванки, А.М. Голицын пытался изучить ее характер, выяснить, какие конечные цели были у преступницы. Оставленные им описания и характеристика этой авантюристки не лишены глубины и выразительности: «Сколько по речам и поступкам ее судить можно, свойства она чувствительного, вспыльчивого и высокомерного, разума и понятия острого, имеет много знаний... Я использовал все средства, ссылаясь и на милосердие Вашего императорского величества и на строгость законов, выясняя разницу между словесными угрозами и приведением их в исполнение, чтобы склонить ее к выяснению истины. Никакие изобличения, никакие доводы не заставили ее одуматься. Увертливая душа самозванки, способная к продолжительной лжи и обману, ни на минуту не слышит голоса совести. Она вращалась в обществе бесстыдных людей и поэтому ни наказания, ни честь, ни стыд не останавливают ее от выполнения того, что связано с ее личной выгодой. Природная быстрота ума, ее практичность в некоторыхделах, поступки, резко выделяющие ее среди других, свелись к тому, что оналегко может возбудить к себе доверие и извлечь выгоду из добродушия СВОИХ знакомых» (640, 429;335, 138).

Нет сомнений, что все расследование в политическом сыске проходило на фоне сильного м о p а л ь н о г о д а в л e н и я следователей на подследственных. Это видно из многихдокументов следствия, отражено это и взаконодательсгве. B проекгУголовногоуложения 1754 г. былавнесенаста- тья, согласно которой следователей предупреждали, что их задача — найти «самую истину», не лишая подследственного возможности оправдаться, «и длятогоимнаприводнаго,прежде времени не кричать, ниже его при первом начале пыткою стращать или побоями до него касаться,аособливонатакихлюдей,которыенепод- лаго состояния» (596, i5). He забудем, что это только пожелание, выраженное в проекте не вступившего в силу закона. Ha самом деле все было как всегда: «приводных» бранили, унижали, били, нагоняли на них страх непрерывными угрозами. He брезговали в политическом сыске и ш а н m а жом, особенно если речь шла о родственниках упорствующего преступника. B 1741 г. в указе Э.И. Бирону сказано: «А ежели хотя малое что угаите и в том обличены будете, тогда как с вами, т а к и с в а ш e ю ф а м и л и e ю по- ступлено будет без всякого милосердия» (462.2П). Допросы родственников вообще были сплошным шантажом, и люди, видя, какдопрашивают их близких, оказывались в сложнейшем положении. Француз аббат Шапп д’Трош писал о «Слове и деле», что после этой магической фразы «все присугсгву- юшие обязаны задержать обвиненного: отец помогает задерживать сына, сын — отца, и природа молча страдает» (S2%a, 323). Так это и было.

По-разному вели себя люди в сыске, когда шла речь об их родных. По многим сыскным делам видно стремление допрашиваемых выгородить, «очиститъ от подозрений» своих детей, жен, родственников, просто более юных и слабых, тех, «кого жалче». Так, несмотря на жестокие допросы и пытки в 1697 г., А. П. Соковнин стоял до конца, очищая своих замешанных в заговоре прошв Петра I, сыновей и брата B конечном счете он своегодо- бился: брата Федора сослали «вдальнююдеревню», адета попали в провинциальные полки, а не в сибирскую каторгу. И это было немыслимо легкое наказание д ля родственника казненного государственного преступника Bo время дела 1704 г. товарищи по тюрьме изветчика крестьянина Клима Еф- тифеева рассказали следователям: как только он увидел, что в приказ привезли его жену и молоденькую сноху, то сказал, что готов отказаться от извета «Теперь-де мне пришло, что приносить повинную. Пропаду-де я один, а жену и сына не погублю напрасно» an, 99-100, i96j.

Обвиненная в 1743 r. в заговоре с австрийским посланником де Ботта Н.Ф. Лопухина на очной ставке с собственным мужем C.B. Лопухиным выгораживала его, ссылаясь на тот бесспорный факт, что обо всех делах с посланником она разговаривала по-немецки, а с этим языком ее муж не знаком. Кстати, в том же положении оказался участник процесса по делу Столетова, князь Сергей Гагарин. He без мрачного юмора исследователь это- годела М.И. Семевский писал, что незнание иностранного языка «спасло его, может бьпъ, OT урезания собственного» (660,37,39).

B 1720 г. Приказ церковных дел — главное инквизиционное учреждение в Москве — прислал в Тайную канцелярию колодника, сына знаменитого протопопаАввакума Ивана Аввакумова, который был арестован как раскольникв 1717 г. подоносусвященника. Онбьшдопрошен Стефаном Яворским. После этого KfeaH дал клятву верности официальной церкви, обещал, что «прежде бывших еретиков и противников святыя церкви и им последовавших, и ныне последующих, проклинаетже и анафеме предает». Особо потребовали с него клятвы — отречения от отца: «Також и отца своего Абакума, он, Иван, за православного не преемлет и вменяет ево за сущего церкви святой противника и всех ево злыхдел отрицается» (24. wi. Ho Ивану все же не поверили, выпустили на поруки в 1718 г. с обязательством являться для отметки в приказ. B 1720 r. он был вновь арестован и отправлен в Петербург. ПоявлениевТайной канцелярии сынаАввакума вызвалотам особый интерес, и Толстой вместе с Феодосием егодопрашивали. И хотя Иван вновь клялся в верности православной церкви, которая сожгла его великого оша, доверия к нему не было. Феодосий Яновский, чтобы не нести за Ивана ответственности, вообще отказался принять Аввакумова в Невский монастырь и советовал своему приятелю Толстому послать колодника «на вечно житье в монастырь, куда надлежит... от себя из Тайной канцелярии». B письме Феодосия была вложена особая записка: «Ая советую вашему благородию сицевых (подобных. — E А.) отсылать на житье в Кирилов или в Каменный монастырь, понеже оные монастыри к сицевым случаям весьма удобны». Но7декабря 1721 г. Иван Аввакумов умер в крепости ms-/, па-т.и.щ.

Выше уже сказано о старообрядце Иване Павлове, который в 1737 r. добровольно пошел на муки в Тайную канцелярию. До Преображенского приказа его провожала жена Ульяна. Из допросов следует, что по дороге в Преображенское Иван уговаривал Ульяну пойти с ним до конца, «а им-де от Бога мзда будет», но когда жена отказалась, то ругал ее и «что с ним не пошла [и] плакал». Надопросеже Иванутверждал, чтоженаегодавноумер- ла Когда сыск нашел женщину и заставил ее признаться в том, что муж звал ее с собой в Преображенское, Иван стал выгораживать Ульяну. Он сказал, что с собой он ее не звал, что она — пьяница, «старую веру хотя содержала, да некрепко, потому, что пивала хмельное, чего ради делами своими она умерла», но следом признался о главном: «Более-де думал он, Павлов, ежели о жене своей он покажет, что она жива, то-де возмут ее за караул и так- же-де, как и он, Павлов, будет неповинно (т.е. как нераскольница) страдать».

C Павловым сыску было непросто — он, по словам следователей, «весьма сгоит в той же своей противности и в том и умереть желает>. Поэтому его увещевал священник, который ставил ему в пример Ульяну, быстро раскаявшуюся в своих заблуждениях. Ha это старообрядец отвечал: «Вольно-де вам, волкам, жену мою прельщать, и жена моя как хочет, так и делает, а я стою и впредь стоять буду в том, как в тетради [написано]...» Тем самым он вновь стремился спасти от пытки жену. Конец его трагичен: в январе 1739 г. караульныйдонес, что Павлов «сделался болен». Попытки нового увещания священником результата недали — старообрядец бьш упорен и испове- доватьсяотказался. Ноумеретъемуспокойно недали. Кабинет-министры Остерман, Черкасский и Волынский приказали тайно казнить его в застенке.атело бросить в реку, что и сделали 20 февраля 1739 r. Братего Ковдра- ТИЙ умер OT ПЫТОК через месяц (710. 114-132).

B ноябре 1748 г. императрица Елизавета решила судьбуЛесгока, сидевшего под домашним арестом. Императрица, недовольная его ответами на первом допросе, подписала указ, который следователи прочитали Лестоку. B нем говорилось: «Я хотела за прежние твои заслуги, а не за ньшешние твои бессовестные поступки всякую милость показать и для того велела надому арестовать, а не в крепости. Ноты своим непокорством, что ни в чем правды не сказываешь, то принуждена все забыть твои услуги, видя тебя столь бессовестного так, как злодея спрашивать и в город посадить с женою, и разыскивать вас всех повелела». Уже само по себе заключение в крепость, как мы видели выше, бьшо серьезным испытанием для человека Ho тут Елизавета недвусмысленно предупреждала, что розыск коснется и жены Лестока. Это был умело рассчитанный болезненный д ля Лестока удар — все знали, что 56-летний Лесток безумно любит свою молодую жену Аврору-Марию. И он в крепости действительно жестоко страдал и беспокоился о жене. Охрана перехватила письмо Лестока к Авроре-Марии, в котором он умолял ее послать о себе весточку. После этого следователи допустили кЛестоку жену, но только для того, «чтобы она тово своего мужа увещала, дабы он о чем был вТайной канцелярии спрашиван, показал сущую правду» (76o, 54-56).

He всегда жалость и любовь могли устоять перед моральными и особенно физическими муками. B 1707 г. Сергей Портной только с пьпки сказал, что слышал «непристойные слова» о Петре I от своего племянника Сергея Балашова, однако не объявил о них ранее «и з ж а л о с т и к племяннику своему» (ss-i, i86). Другиелюди надопросах и в пытках признавались, что недо- несли или «не показали» на родственников и друзей, «ж а л e я и x...» ап. i77). B 1732 г. посадский человек Никита Артемьев со второй пытки «винился в сказывании «непристойных слов». Он показал на., вдову Татьяну, в чем и оная вдова винилась, почему означилось явно, что намерен был он, Артемьев, отом скрыть, понеже сам показал, что наоную вдову не показывал он, сожалея Є Є » (42-2, 164).

B 1699 r. в Преображенском приказе развернулась настоящая драма. Тогда Ромодановский начал расследовать дело мужа и жены Тимофея и Марфы Волохов. Ha Волоха, стрельца Стремянного полка, донес его квартирант Матвей Самопальщиков, которьш сообщил о «непристойных словах» хозяина Своей свидетельницей он назвал жену Волоха Марфу. Поначалу, в очной ставке с изветчиком, Марфа признала извет, но вскоре убедившись, что сам Волох полностью отрицает вину, заявила: мужа «поклепала напрасно.. со страха». Ee трижды пытали, дав ей 20,15 и 24 удара кнута, но на всех пытках Марфа утверждала, что муж «непристойных слов» не говорил. Фор- мальносэтими показаниями она прошлатри пытки и тем «очистилась». Ho ее пытали в четвертый раз, и с прежним результатом — женщина «заперлась». После пытки изветчика Самопальщикова (он также твердо стоял на своем извете) и пытки самого Волоха (упрямо отрицал извет) Марфабыла поднята надыбу в пятый раз и «зжена огнем...», но и «с огня говорилатеже речи». Мучения пошли по новому кругу: пыгали изветчика и Волоха, они от своих показаний не отреклись. Так продолжалось и в следующим 1703 г. Дело обрывается натом, что к 1704 г. мужчины выдержали по шесть пыток надыбе, а Марфа — семь (!) да еще была «жжена огнем». По всем обстоятельствам дела видно, что если бы Марфа вернулась к своему первому показанию и подтвердила извет, дело было бы закончено даже при полном запирательстве ее мужа Женщину бы освободили отдальнейших нечеловеческих мук. Однако Марфа избраладругой, поистине крестаый путь. Пошла она по нему все-таки движимая иными, чем расчет, соображениями (2n, 6667; 89,394). Естественно, такие случаи оченьредки. Больше известно, как жены давали показания на мужей и мужья на жен, подобно Ивану Борисову, который в 1720 г. «жену свою Ирину Борисову уличал в произнесении непристойных слов» (S9,475). Осуждать этихлюдей нельзя — ужасы пытки ломали самьк сильных и мужественных из них.

B сыск попадали сум а с ш e д ш и e, люди с расстроенной психикой, но они оказывалис,. там не потому, что были сумасшедшими, а потому, что имели несчастье бредить на политические, «непристойные» темы. Там же оказывались и дерзкие богохульники, находившиеся в состоянии «иступле- ния» — буйного помешательства Попадали в сыск и те, кто видел чудесные видения, а потом спешил предупредить власти о грядущем конце света, о необходимости срочно построить на каком-то, указанном ему свыше месте церковь. Эги люди, движимые неведомыми «гласами», шептавшими им, как в 1726 г. попу Василию Тимофееву, разные слова: «Иди и повеждь о сновидении царице» — приходили в Тайную канцелярию или ко дворцу и настаивали донести самодержице, чтобы она «изволила сама смотреть за судьями и судами», что нужно срочно у каждой пе’ш и во всех нужниках во дворце поставить часовых, «понеже в том есть великое опасение» или что светлейшего князя А.Д. Меншикова нельзя допускать во дворец, потому что Пресвятая Богородица сказала: «Меншиков, пребыв з женою своею, не обмы- ваетца и ездит к Ея величеству в нечистоте, и на Полтавской баталии был он в такой же нечистоте, отчего на той баталии побито много силы» (s-i, зоі.

307o6., 321; 81,4—5).

Мания кладоискательства привела в 1747 г. в Тайную канцелярию отставного капрала Илью Окулшина, как и многих его «коллег». B сыске он заявил, что готов тотчас показать в лесу погреб, который «засыпан землею, а в том погребу стоит котел золота, адругой серебра» (s-4, зз;324ищ>.). B 1754 г. там же допрашивали солдата Петра Образцова, который доверительно рассказывал, что ему явился дьявол и сказал: наследник престола Петр Федорович — «змей и антихрист и оной дьявол невидимо всегда с ним, чрез плечо говорит и шепчет на ухо, а что такое — не знает, и не дает ему Богу молиться» (8-3,110o6.).

Перед следователями проходила вереницалюдей, объятых манией величия, бред которых тем не менее подходил под обвинения в самозванстве. Преображенский подпоручикДмитрий Никитин в 1747 г. сказал, что он сын Петра Великого и сам император, и «когда-де я был при государыне царевне Екатерине Иоанновне пажем, и тогда мне пожаловано тридцать шесть дьяволов и я с ними по Москве ездил, а Михаил Архангел за мною на запятках стаивал». Чуть раньше в Тайной канцелярии появилась посадская баба Лукерья, которая показывала царские знаки на грудях и говорила, что она дочь шахаАббаса (8-з, щ i39o6.j. Колодник Калдаев рассказал следователям, что «он в доме видел видение: очевидно влетел в избу ево орел и садился у него наживот, и говорил человеческим голосом, что будетон... царем Петром Петровичем». B 1739 г. был задержан и доставлен к Ушакову профос Дмитрий Попрыгаев, который шел в Петербург, чтобы открыл> императрице «великое таинство... отДуха святаго... Родился и ныне есть в скрытне царь Михаил, а где и когда родился по многому спросу не ответствовал, а в роспросе, стоя удыбы, говорил: “Царевич-деживетв Питербурге и буде ему коронация, а уведомился-де он о том от Святых гор и от вселенских соборов”». Попрыгаева пытали, но без всякого толку: «А по подьему и с пытки... говорил ТОЖ» (8-3,137}.

B 1788 г. кременчугский купец Тимофей Курдилов убеждал Шешковс- кого, что «имя ему Иван Ульрих... отец его Антон-Ульрих, матъ Анна, братьев и сестер не знает», что якобы в 1762 г. к нему, сидевшему в Шлиссельбурге, пришел комендант крепости, пал на колени и сказал: «Ищи случая и спасай жизнь, а я на твое место человека похожего на тебя уговорил». Его- то и убили в 1764 г. как Ивана Антоновича. B Холмогорах он узнал о смерти отца и матери (принца Антона-Ульриха и принцессы Анны Леопольдовны) и о том, что «братья и сестры сосланы на судне «Полярная звезда» в океан». Пойман Курдилов был в Курляндии — видно, шел через всю Европу «домой», в Брауншвейг .

Как мы видим, факт сумасшествия устанавливался не медицинским, а розыскным путем: «Апо роспросуявилась оная (Агафья Фатеева, 1753 г. — E А.) в безумстве». O подследственной Марфе Козминой также записано в протоколе: «По вопросам и по усмотрению явилась в повреждении ума сю- его» (S3.2io6.). Тоже сказано и о кадете Елизаре Корякине, который пришел в Вологодскую провинциальную канцелярию и заявил, что он «от Бога пожалован Российским государем» a. 365o6.. m>.

Bce случаи такого рода политический сыск тщательно изучал и фиксировал на бумаге. Это объяснимо боязнью пропустить факт государственного преступления, причем ради этого порой следователям приходилосьдопраши- ватъ совершенно больных людей. B 1748 г. к генералу В.Я. Левашову в Успенском соборе Московского кремля подошел крестьянин Федор Чесной, поклонился ему в ноги и «объявил, что он прислан от Ея императорского величества, чтоб он Ея и.в. насвои руки принял и [она] ныне в МосквезаТвер- скими воротами, в доме посацкого человека Исайя Дмитриева, вышла за него замуж и ходит-де она... в посацком платье и видел-де он, Чесной, престол в чюлане, обит зеленым сукном». Bce это было тщательно записано в протоколе СЫСКНОГО ведомства и изучено следствием (S3,4So6.).

Приписки «Совершенно безумен», «Явился в безумстве», «В уме поврежден» стоят против имен колодников в особом «Статейном списке» 1748 г. Он был составлен «издел о присылаемых из разных судебных мест, и приводных в Тайную канцелярию разных людей, кои явились в умах повреждены, и для содержания ко исправлению их в уме, по силе именного указа, состоявшегося в 1735 г. сентября 6 дня, по определению Тайной канцелярии

рОЗОСЛаНЫ B раЗНЫе МОНаСТЫрИ» (S3,47идапее).

Неправомочными в делах признавались лишь те из больных, которые находились в состоянии глубокого душевного расстройства, точнее—те сумасшедшие, чьих речей было невозможно понять, а их бессвязные показания нельзя было нанести на бумагу. Буйное поведение считалось верным свидетельством сумасшествия. Об одном из таких бальных охрана сообщала: «Означеный Бармашов сошел с ума и часовые держать не могут и по вся ночь покоя не имеет, кричит и дерегша». Безумным признали и солдата Ивана Малышева, который при аресте «выхватил нож и отрезал левую руку и кричал Слово и дело» (42-4,206;42-3,28). После осмотра крестьянина Ананьина B 1792 г. было сказано: «По свидетельству разговоры [его] оказались без связи и умысла, что причтено к роду безумства» (зи, 28).

Ho и таких бальных некоторое время держали под арестом, ожидая, когда онинемного«придугвум»исмогутдаватъпоказания. B 1714г.поделуНи- киты Кирилова в Преображенский приказ взяли некоего СтепанаЗыбина, который оказался в таком «исступлении ума», что содержать его вместе с другими колодниками оказалось невозможно. Тогда его посадили в отдельное помещение, и, как следуетиздела, Зыбин шестьднейбезумствовал, а потом «стал быть в уме». После этого он был включен в общий сыскной про- 13 - 1286 цесс: давал показания, присутствовал на очных ставках, подписывал протоколы, висел надыбе и т.д. 025-2,94-99).

Если же буйство подследственного продолжалось и не бьига симуляцией (а за этим следили), то больного, находившегося «в исступлении ума», отправляли в монастырь «для содержания ко исправлению ума» да, 48). При этом приписка в резолюции « Д о с p 0 к у » означала, что сумасшедшего посылали на какое-то время, до выздоровления, точнее — до прихода в то состояние, которое называлось «пришел в ум», «стал быть в настоящем уме». Монастырские власга обязывалисьтотчас сообщать куда надлежит об улучшении состояния больного. Позже, при Екатерине II и Павле I, в монастыри «д ля осмотра безумных» посылали чиновникаТайной экспедиции оч 26). Методы экспертизы сумасшедших были самые примитивные. Bo времена Анны Ивановны по просьбе Тайной канцелярии лекарь Христиан Эгидий освидетельствовал на предметсумасшествия дьячкаАфанасьева—лжепророка, говорившего «незнаемым языком». Доктор пришел к заключению: «При осмотре его помешательства ума у него никакого не признавается, понеже он всем корпусом здоров, к тому же и по разговорам ответствовал так, как надлежит быть в состоянии ума, и, ежели оное помешание ума у него бывает, то подлежитболее рассмотреть при вседневном с ним обхождении». Ушаков этим заниматься не стал, он расценил заключение как признание полноценности дьячка и вздернул его на дыбу, на которой преступник признался в том, что пророчества свои вьщумал. Его били кнутом и сослали в СибирЬ (4S1,487-488).

Приблизительны были методы, которыми определяли состояние здоровья колодника в монастыре. Иеромонах Троицкого Калязина монастыря в 1744 r. рапортовал о колоднике Василии Смагине: «По свидетельству их во время божественного пения явился в совершенном уме и сумасбродства ни- каково от него не имеется». Тайная канцелярия не поверила в скорое выздоровление колодника B ней отлично знали, что навязанные монахам сумасшедшие были большой для них обузой, от которой монастыри спешили избавиться (700,5-6).

Возвращенного в сыск больного вновь допрашивали и пытали по сказанным им ранее «непристойным словам», игнорируя то обстоятельство, что слова эти были произнесены как раз «в безумстве». B 1717 г. истопник Ев- тифей Никонов публично проклинал государя за то, что тот ввел немецкие сумки и башмаки. Приведенный в Преображенский приказ, он оказался в полном «иступлении»: вырывался из рук, «говорил сумасбродные слова», плевал на икону. Тогда его отправили в монастырь. Через месяц архимандрит сообщил Ромодановскому, что припадки сумасшествия у Никонова прекратились. Возвращенного в Преображенский приказистопникадопроси- ли по заведенному на негоделу о «непристойных словах», секли кнутом, а затем сослали в Сибирь «на вечное житье» с женой и детьми (89, ыз>.

B 1723 г. воронежец Иван Завесин, сказавший в пьянстве, что он «холоп государя своего Алексея Петровича», на следствии заявил, будто ничего из сказанного им не помнит, был во хмелю, и, кроме того, «случается, что болезнь находит, бываю я вне ума и что в то время делаю да говорю, того ничего не помню. Болезнь та со мной лет шестъ». B подтверждение Завесин привел случай, происшедший с ним в 1718 r., когдаонвцеркви пролил на пол святую воду и надел на голову крышку от священного сосуда Факт этот подтвердился, но Завесина всеже пытали, задавая емутрадиционные вопросы: «С чего он такия слова говорил и не имеетли он в них каких-нибудь согласников?» (664, 28).

Словом, показания сумасшедших признавались политическим сыском какимеющие полную юридическую силу, и их использовали в «роспросах», на очных ставках и в пытках. Сыск не отказывался и отдоносов сумасшедших, видя в них рядовых изветчиков. Княжна Прасковья Юсупова была пострижена и сослана в сибирский монастырь по доносам своей товарки Юле- невой, о которой в приговоре сказано, что задонос на княжну онадостойна прощения, но так как «она явилась в несостоятельном уме, то чтобы не проговорилась, велено отослать ее в один издевичьих монастъфей», а как «выправится в уме», то ее постричь в монахини да, 374).

B решении Тайной канцелярии 1722 г. о ссыльном работном человеке Иване Орешникове, который обвинялся «в богохулении и в непристойных словах против высокой чести Его ц.в.», сказано, что «он вАстрахани ж в застенке винился... велено того Орешникова в Астрахани свидетельствовать посторонними не безумен ли он, буде не безумен, то ево в вышепоказанных непристойньк словах пытать трижды по чьему он научению [делал], и тех потому ж сыскав спрашивать и пытать же накрепко, а буде он, Орешников, то все учинил собою один и за то по розыску казнитъ ево смертью в Астрахани зжечь». Допросы и пытки показали, что Орешниковсумасшедший и во время обострения болезни ругаетокружающих и богохульствует. И все- таки, несмотря на психическую болезнь, его казнили. B приговоре о нем сказано: за богохульство «надлежало былотебя сжечь, но оной казни Его и.в. тебе чинить не указал для того, что ты временно не в твердом уме бываешь и многажды показывал за собою Его и.в. Слою и дело, а как придешь в память, то тех слов ничего не показывал, объявляя, что все говорил вне памяти. A вместо жжения тебя живого, государь всемилостивейше повелеть соизволил УЧИНИТЬ тебе, Орешникову, смертную казнь — отсечь голову» (9-3,

13*

.i9-40; 664.86). B 1723 г. сослали в монастырь солдата Евстрата Черкасского, который в безумстве говорил о Петре I, Екатерине Алексеевне и шведском короле «непотребные, весьма поносительные слова». B приговоре о нем сказано: «Велено ево тамо содержать скована за крепким присмотром в работе до ево смерти неисходно. Аежели бы он Черкасский был несумасброден, то бы за вышеписанные ево непотребные слова надлежало емуучинитьжес- токую смертную казнь, однако оное отставлено для ево крайнего сумасбродства» (29. 66).

B 1736 r. о сумасшедшем Петре Кисельникове, выразившем в своем письме желание лицезреть государыню и целовать ей ручку, постановили: «Оного Кисельникова ис подлинной правды с какова подлинно умысла и намерения в поданном... письме он написал речи, також и прогчее объявлено в том письме он написал, и в написании того письма с кем согласие он имел или or кого какое научение ему было, приведчи в застенок, роспросшъ с пристрастием». Ауже после этого было записано, что он свистел и скакал по пыточной камере. Несмотря наочевидное сумасшествие Кисельникова, «за продерзости ево... и чтоб впредь более от негодругих продерзостей не происходило», велено бьшо сослать с женой идетъми в Оренбург (61.6-д. Как и вделах о «непристойных словах», судьба колодника-сумасшедшего во многомзависелаоттого, что онговорил,какимиименно«непристойны- ми словами» бредил. Если он объявлял себя царем или утверждал, что сожительствовал с императрицей, мылся с ней в бане, то наказание было суровое, если же он просто ругал государя по-матерному, то кара была мягче.

B упомянутом деле Смагина, которого монастырское начальство объявило здоровым, важна резолюция Тайной канцелярии: «И хотя бы и подлинно находился он в совершенном уме, но свободы датъ ему из того монастыря невозможно, понеже оной Смагин по имеющемуся о нем...делуявился B важной вине, того ради, онаго Смагина содержать в помянутом монастыре по-прежнему, до смерти ево никуда неисходно». Словом, дело было не в сумасшествии как медицинском факте, а в том, чтобы изолировать человека, который явился «в н e п p и с т о й н о м у м e ». Именно так в 1737 г. в сыске была названа болезнь колодника Мирона Синельникова aos, 5-6,2).

Даже в екатерининские времена, когда медицинская наука сделала заметные успехи в постижении тайн человека и государыня не побоялась привитъ себе и сыну оспу, «политический бред» сумасшедшего оценивался по- прежнему как государственное преступление. B 1762 г. в монастырь был сослан,каксумасшедший, поп-расстригаАлександр Михайлов, который, «шатаясь по городу, произносил непристойные речи» aoo. п-щ. B приговоре 1777 г. о заточении в Динамюнде отставного бригадира барона Федора

Аша, который объявил, что он подданный «законного государя» И.И. Шувалова — сына Петра Великого, есть ключевое выражениедля этого пара- графанашейглавы:«впал по безумству в преступление», поясняющее отношение сыска кделам сумасшедших. Ашатщательно, как вполне здорового человека, допрашивали, «для чего он стольдерзостныя и вымышленные слова в письме, вдопросе и в своем дополнении писать, и вредные намерения иметь отважился?». Тогда же его вопрошали и о сообщниках, без этого сыск не в сыск: «Не имел ли он в сем его развращенном и вредном намерении подобньк себе сотоварищей и кого же он именно чаял сыскатьлюдей недовольных, служивших в последнюю войну, и через что OH о неудовольствии их узнать мог?»

Позже просидевшего 19лет в Динамювде Аша привезли (уже при Павле I) в Петербург, но вскоре стало ясно, что он «в уме не исправился», и поэтому в именном указе от 2 апреля 1797 г. сказано, что Аш «по учиненной егодерзости, нарушению присяги и изменническому предприятию, в силу государственных узаконений, заслуживает смертную казнь», которую заменили пожизненным заточением в суздальский Спасо-Ефимьевский монастырь. При этом, как писал современник, несчастный сумасшедший «был жалок, нежели кому-либо опасен» (ш, зз-58). Однако власть так не считала. Когда в 1775 r. сошедший с ума надворный советник Григорий Рогов вошел с улицы в здание Синода, сел за стол и начал писать манифест от имени «императора Павла Петровича», то нетрудно было предвидеть, как отнесется к этому императрица, которая не хотела уступать престола великому князю Павлу Петровичу, а каждое напоминание ей об этом вызывалодержавное раздражение. Поэтому Рогова схватили и отправили не в монастырь «под начало» монахов, а в Петропавловскую крепость. Егоделом занималась сама Екатерина И. Потом Рогова, которого, хотя и признали «в уме помешанным», тем не менее отправили в Шлиссельбургскую крепость, где и содержали как государственного преступника B инструкции охране было приказано, с одной стороны, не слушать Рогова, так как «он в уме помешан», с другой стороны, немедленно рапортовать о всех его «непристойньк словах» коменданту крепости. Тотже сообщал о речах сумасшедшего узника самому генерал-прокурору гзи. m. Так бьшо принято издавна: сумасшедшихсо- держали среди государственных преступников (208, 238, 248-249). Ha всякий случай психически здоровую жену и невинных детей Рогова Екатерина II также сослала в Сибирь.

Итак, уже к началу XVIII в. в политическом сыске существоваладо- вольно разработанная «технология» допросов—так называемый «роспрос», который предполагалдопросы изветчика, ответчика и свидетелей, атакже очные ставки их. Несмотря на сохранение в следственном розыскном процессе некоторых рудиментов состязательного судебного процесса, позволявших подследственным в отдельных случаях доказать свою невиновность, «роспрос» все-таки имел отчетливо обличительно-обвинительный уклон и заведомо не предполагал объективного выяснения истины. «Роспрос», как правило, был жестко подчинен обвинительно-репрессивным целям, которые верховная власть ставила перед политическим сыском. Прибегаякдоволь- но четкой схеме организации допросов и очных ставок, целенаправленной фальсификации записей их, а также широкого использования разнообразных приемов и методов расследования (включая «увещевания», шантаж, запугивание и др.) следователи уже на стадии «роспроса» стремились добиться от изветчика точного, «доведенного» с помощью свидетелей (к которым применялись свои, особые методы допросов) извета. От ответчика требовалось быстрое признание вины, раскаяние, подробный рассказ о целях, средствах задуманного им или совершенного государственного преступления, а также выдача сообщников. Даже если этого удавалось достичь на стадии «роспроса», подследственный не был уверен, что его вскоре не начнут пытать.