РЕЗОЛЮЦИЯ.

Расширенное заседание членов Ленинградского Общества работников Советского Права и слушателей Криминологического Кабинета с участием врачей гор. Ленинграда, заслушав доклады члена Губернского Суда т.

1. выступление Научного Акушерско-Гинекологического Общества с предложением о создании специальной комиссии при Губздравах для решения вопросов о виновности врачей и о предании их суду принципиально недопустимо и противоречит духу и пониманию Советского права;
2. оглашение в печати конкретного материала о случаях привлечения врачей к судебной ответственности должно производиться с осторожностью и необходимой об Активностью;
3. к спайке с широкими массами трудящихся врачи должны идти по пути их активного участия в работе пролетарских общественных организаций.

Председатель: Кто за резолюцию, прошу поднять руку. Кто против? Кто воздержался? Резолюция принята при трех воздержавшихся. Об‘являю заседание закрытым.

К судебной ответственности!

Вопрос о судебной ответственности врачей заинтересовал широкие круги советских юристов и медиков. Собрать весь материал по этому вопросу и издать его специальной книгой весьма своевременно и полезно.

Ибо здесь не может и не должно быть никаких недомолвок и недоговоренностей. Юристам и медикам надо найти общий язык.

Вопрос об ответственности врачей поднят Акушерско-Гинекологическим Обществом, при поддержке Хирургического Общества. Ученые Общества в итоге своих пространных рассуждений пришли к выводу, что каждое привлечение врача к судебной ответственности должно быть предварительно санкционировано Местными Отделами Губздрава.

Лишь только получились первые сведения об этом заявлении ученых Обществ, немедленно откликнулось на это Ленинградское Общество Работников Советского Права.

На расширенном собрании этого Общества совместно с Криминологическим Кабинетом и с врачами г. Ленинграда был поставлен на обсуждение этот вопрос во всем об‘еме.

Врачи, юристы и авторы заявлений принимали в этом собрании самое активное участие.

При такой открытой и прямой постановке вопроса выявилось, что между советскими медиками и юристами не только нет принципиальных разногласий, но что „Заявление" ученых Обществ не поддерживается массой врачебных работников. Больше того, — сами авторы не настаивали на своих предложениях.

Тем не менее, мы обязаны еще и еще раз пересмотреть все выдвинутые против нас обвинения и проверить себя.

Надо посмотреть, не допущены ли нами серьезные ошибки или промахи в деле привлечения к судебной ответственности врачей? Для этой цели надо внимательно исследовать „Заявление" ученых Обществ.

Специально подобранного материала по этому вопросу у нас нет, ибо уголовные дела не учитываются нами по профессиональному признаку, и нам придется поэтому в своих дальнейших рассуждениях исходить из статистических данных, приводимых авторами заявлений, и цифровых итогов, опубликованных Заведывающим Отделом Судебно-медицинской экспертизы Губздрава д-ром Ижевским.

„Заявление" начинается с указания, что многочисленные привлечения ленинградских врачей к судебной ответственности всегда останавливали внимание различных врачебных групп.

Естественно возникает вопрос: сколь-же многочисленны были эти привлечения?

Оказывается, что с 1921 г. по первую половину 1925 года, возникло врачебных дел по Ижевскому— 73, по „Заявлению" — 64. Из них предано суду по Ижевскому — 14, по „Заявлению" — 20. По специальностям, — по сведениям д-ра Ижевского возбуждено: по акушер.-гинек. — 33 дела, из них предано суду — 9, т. е. 45,4%, по хирургии: возбуждено 19 дел, из них предано суду 3, т. е. 26,2%, по терапии возбуждено 11 дел, из них предано суду 2, т. е. 15,3%, по остальным специальностям ни одного деда, переданного в суд, не было.

Далее тов. Ижевский сообщает, что из 14 преданных суду врачей пять было оправдано, два осуждено, но Верхсуд приговор отменил; остальные получили порицание, штраф или условное осуждение.

Принимая во внимание численность врачей в Ленинграде, можно ли на основании таких цифровых данных всерьез говорить о многочисленных привлечениях врачей?

За четыре с половиной года 14 судебных процессов!

Но авторов „Заявления" это не смущает. По их мнению, эта статистика приводит к удручающим результатам. И невольно они переносятся „к доброму старому времени", когда случаи привлечения врачей к ответственности, по их заявлению, были чрезвычайно редки и даже единичны, вспоминая, что в старое время, в большинстве случаев, врачи привлекались за дела о производстве абортов или же за преступное использование медицинского звания врачами, недостойными носить это высокое звание.

По нашему мнению, эти экскурсии в дореволюционную Россию не должны были бы иметь места, ибо несравнимые величины сравнивать нельзя.

Но прежде всего не верно и то, что в старой России случаи привлечения врачей были так редки. Надо это доказать цифрами, ибо мы утверждаем, что в дореволюционной России эти случаи имели место гораздо чаще, чем это хотелось бы авторам „Заявления". В „культурных, цивилизованных", буржуазных странах врачи и сейчас привлекаются в громаднейшем количестве. Так, по сообщению д-ра Ефименко, почти что в каждом номере немецких медицинских журналов можно встретить отчеты о судебных врачебных процессах. Это вошло там в такую норму, — говорит д-р Ефименко, — что во многих клиниках перед операцией берут с больных расписку, что, каков бы ни был исход операции, ни больные, ни их родственники претензий к врачу не имеют.

Факт сам по себе достаточно показательный, и всетаки это не ограничивает количество судебных процессов.

Мало того, в этих культурных странах по отношению к самым заслуженным ученым царит грубейший произвол. Едва ли авторам заявления придется ссылаться на примеры этих стран.

Нам думается, что пример с профессором Керером достаточно ярко говорит за себя и надолго отобьет охоту у кого-либо ссылаться на „культурных" соседей наших. В нашей стране совершенно исключена возможность такого рода административных преследований после вступления в силу оправдательного приговора.

„Раньше, — говорится в „Заявлении" Общества , — главным образом, привлекались врачи за аборты, а теперь..."

Мы утверждаем, что и теперь, как это видно из вышеприведенной статистики, в „Заявлении" ученых Обществ идет речь, главным образом, именно об этих нелегальных абортмахерах. Здесь положение дел мало изменилось,

В чем же авторы „Заявления" видят причину этого „угрожающего" роста дел?

Оказывается, все сводится к малой осведомленности обывательских групп в вопросах медицины, каковая создает преувеличенные надежды на излечение и повышенную требовательность к отдельным врачам. Обыватель пред‘являет несоответственные требования к врачебному искусству. Выходит, таким образом, — если следовать за авторами „Заявления", — что раньше дело обстояло сравнительно благополучно, а сейчас обывателю дали слишком много свободы. И он не только смеет осознавать свои права, но и пред‘являет какие-то требования.

Неужели же авторы „Заявления" полагают, что, после 8-ми лет революции, мы в культурном отношении не шагнули значительно вперед, а отпрянули назад?

А по записке выходит ведь так. Дело, конечно, не в этом. Авторы „Заявления", в большинстве

• старые, заслуженные ученые, служившие на ответственных постах в дореволюционной России,
• прекрасно знают, что по прежним законам не так-то легко было привлечь служащего врача за служебные преступления к судебной ответственности. Для этого требовалось согласие его врачебного начальства, а получить таковое было почти невозможно. Ведь каждое медицинское учреждение в старое время являлось своего рода царством, где правил главный врач. А он подбирал себе соответствующий штат работников, причем протекция играла решающую роль. Попавшие на службу, всячески угождая начальству, чувствовали себя под его защитой спокойно. Если же иногда дело доходило до административного расследования, то оно обычно кончалось ничем, ибо оказывалось, что во всем виноват сам больной.

Для характеристики того, как подбирался личный состав больниц, достаточно сказать, что попасть на службу в главные ленинградские больницы еврею было почти невозможно.

Все дела решались по личному усмотрению и административному произволу. И нужно сделать очень наивное лицо, чтобы серьезно сравнивать запутанного, бесправного и затравленного обывателя царской России, по опыту знающего, что от обращения к власти он выиграть ничего не

зо

может, но зато пострадать очень сильно может со свободным советским гражданином. А что уж говорить о рабочей массе и крестьянстве?

„С богатым не судись, с сильным не борись", — вот как смотрел народ на суд. А теперь, когда за время революции широчайшие пласты рабочих и крестьян в культурном отношении неимоверно быстро растут, когда самый отсталый крестьянин твердо знает, что Советская власть стоит на страже его законных прав, когда рабочий класс, ставший у власти, научился в жестокой борьбе отстаивать свои интересы и права, — нас пытаются убедить, что обыватель поднял голову.

Мы уже указывали, что количество привлечений врачей к судебной ответственности раньше было не меньше, чем теперь. Чем же всетаки об‘яснить, что сейчас, при широко развитом правосознании широких рабоче-крестьянских масс, число врачебных судебных процессов так ничтожно мало? Это только показывает, что и врачебная масса сумела в свою очередь учесть изменившуюся обстановку и подошла ближе и внимательнее именно к трудовому населению. Если раньше рабочие и крестьяне во многих наших лечебных учреждениях рассматривались, как бессловесные, бесправные существа, с которыми все, что угодно, можно было сделать, то ведь теперь они там хозяева положения. Это понимают все, начиная от главврача и кончая сиделкой. Эти больные не только требуют соответствующего обращения и ухода, но они также критикуют и выявляют все недочеты и ненормальности в этих учреждениях. Они борются с ними. Врачи в массе своей поняли это и подтянулись. Наши лечебные учреждения с каждым днем принимают все более советский вид.

Однако возникает вопрос: — ведь обыватель может только пред‘являть свои чрезмерные требования, а разрешают эти вопросы соответствующие уполномоченные на то органы. Но оказывается, что, говоря об обывателе, надо понимать, что речь идет о Рабоче-Крестьянском Суде. Ибо в „Заявлении" прямо сказано, что Суд при достаточно вдумчивом отношении мог бы положить предел неосновательным жалобам и диким обвинениям. Но на практике, мол, однако мы не всегда наблюдаем такое отношение. И следственные органы, и Суд не всегда-де стоят на должной высоте. И бывает так, что вследствие этого врачи, не дождавшись приговора, падают жертвой тяжелых переживаний, вызванных возбужденным против них обвинением (например, самоубийство д-ра Ипатова).

Не стоило авторам „Заявления" беспокоить прах покойника. Но, поскольку они это сделали, надо посмотреть, что же произошло с покойным д-ром Ипатовым. По данным следственного материала, дело рисуется в следующем виде.

В заявлении от 30 июля 1924 г. на имя Губздравотдела — рабочий Губоткомхоза Ф. JI. заявил, что 15 июля 1924 г. жена его, Анна Л„ будучи беременной, в целях учинення аборта, обратилась к д-ру Ипатову, который ей означенного числа сделал впрыскивание, 17 июля сделал укол, 21 июля, будучи приглашен на квартиру, сделал ручным способом удаление последа, а 23 июля пришлось больную отправить в больницу, где она 25 июля и скончалась от гнойного воспаления брюшины.

По этому заявлению было произведено следствие, при чем экспертами были приглашены профессора Личкус и Кривский. В результате следствия Ипатову было пред‘явлено обвинение, что, в бытность свою коммунальным врачем в лечебнице № 13, занимаясь помимо этого в порядке частной практики производством абортов, он использовывал свое служебное положение в личных интересах.

Это выразилось в том, что приходившим к нему на прием в лечебницу, как к коммунальному врачу, женщинам, на освидетельствование и получение удостоверения о периоде беременности, для представления в Тройку, он предлагал свои услуги по производству за известную плату абортов у себя на дому и в этих же целях производил на них давление путем невыдачи просимого удостоверения. Кроме того, договорившись при указанных условиях в лечебнице, на приеме, с Матильдой Ш„ произвел ей у себя на квартире перерыв беременности путем впрыскивания в полость матки йодистой настойки, а когда выкидыша не последовало, совершил у себя на квартире выскабливание, закончившееся благополучно, и в июле в таких же условиях, уже по рекомендации Матильды Ш„ Ипатов путем впрыскивания йодистой настойки, а затем совершением укола прервал беременность Анне Л„ результатом каковых операций явилось септическое эмфизематозное воспаление матки, завершившееся 25 июля 1924 г. смертью Анны JI.

18 октября 1924 г. Ипатову было пред‘явлено следственное производство, при чем он ничем следствие дополнить не мог. Обвинительное заключение было утверждено в Распорядительном Заседании, и дело должно было слушаться.

Откуда же при этих обстоятельствах следует вывод, что покончивший 17 ноября 1924 г. самоубийством Ипатов совершил это вследствие совершенных им должностных преступлений, остается загадкой авторов „Заявления".

Теперь несколько слов о процессе Лебедева и Каяловой. По мнению авторов заявления, приговор по обвинению их в халатном отношении, повлекшим за собой смерть больной, был вынесен вопреки данным судебно-медицинского вскрытия и заключения экспертизы. Совершенно непонятно, причем тут данные вскрытия и заключение экспертизы. Д-р Лебедев, по приговору признан виновным в том, что, будучи дежурным врачем и получив сообщение о прибывшей больной с признаками тяжелого заболевания и на 9-ом месяце беременности, не принял никаких мер к тщательному осмотру больной. Кроме того, он разрешил вслепую малоопытному врачу-эксперту произвести операцию, не убедившись, действительно ли такая операция необходима, т. е. в халатности. Тоже самое проявила и Каялова и привлечена была только за халатность. Все инстанции, куда это дело переходило, соглашались с тем, что больная не была надлежаще и компетентно осмотрена при приеме ее в Родильный Дом. И тот же Губздрав, к которому аппелируют авторы, в дисциплинарном порядке, уволил Каялову со службы, а Лебедеву об‘явил выговор с предупреждением. В заявлении кроме того указывается, что на процессе д-ра Лебедева будто бы один из экспертов просил освободить его от обязанности дачи экспертизы.

Мы, конечно, понимаем всю трудность положения экспертов — виднейших профессоров акушеров-гинекологов, когда им приходится давать заключения по преступлениям, совершенным их собратьями, с которыми их связывает длительная совместная работа, в частности в том же Акушерско-Гинекологическом Обществе, но тем не менее, к чести экспертов, мы можем подтвердить, что такого заявления не было. Между тем, из этого будто-бы имевшегося отказа делается вывод, что положение экспертизы в нашем Суде весьма скверное.

Нам думается, что здесь авторы „Заявления", видимо, забыли, какое приниженное и недостойное положение занимала экспертиза в старом суде. Они, видимо, проглядели, что Советское законодательство и Советский Суд, отдавая должное экспертизе, чутко прислушиваются к ее голосу и в ряде судебных доказательств ставят ее на одно из первых мест. Конечно, заключения экспертов для Суда необязательны, однако, несогласие Суда с экспертизой должно быть им подробно мотивировано в приговоре. Авторы же „Заявления" как будто хотят, чтобы заключение экспертизы было для Суда Обязательным.

Можно ли, помимо всех прочих соображений, это провести в жизнь? Может ли экспертиза во всех случаях приходить к единодушному, согласованному заключению?

Конечно, нет. Медицина еще далека от этого.

Как на особо разительный пример подтверждения этой мысли, я приведу случай, который имел место 13 декабря с. г. в Ленинградском Губсуде. Двое наших известнейших профессо- ров-психиатров свидетельствовали гр. С. на предмет определения состояния умственных его способностей как в настоящее время, так и во время совершения инкриминируемого ему деяния. Один из экспертов пришел к выводу, что С. страдает психической дегенерацией, и полагает, что степень этой дегенерации есть та основа истерического психоза, во время вспышки которого он и совершил преступление, и подсудимый, как страдающий психозом, в момент совершения преступления был невменяем. Степень его дегенерации психической, проявляемой в настоящее время, такова, что „я затруднился, — говорит эксперт, — считать его вменяемым и в настоящее время", и поэтому он предлагает, в виду социальной опасности подсудимого, подвергнуть его длительному содержанию в Психиатрической больнице. Другой же эксперт, соглашаясь с тем, что С. страдает психической дегенерацией с истерическими симптомами, пришел однако к заключению, что означенные симптомы не достигли ни в момент совершения преступления, ни в настоящее время степени ясной душевной болезни, которая исключала бы вменяемость.

Конечно, Суд мог бы в этом случае, по своей инициативе или по ходатайству сторон, назначить производство новой экспертизы. В данном деле это не понадобилось, и Суд вынес свой приговор.

Этот случай совершенно ясно показывает, что строить и базировать на экспертизе, как на чем-то непреложном, незыблемом, — пока еще нельзя.

А таких случаев расхождения по основным вопросам между самими экспертами на практике очень много.

В дальнейшем авторы „Заявления" жалуются на то, что в некоторых наших Судах расширительно толкуется судебная ответственность врачей. Так, например, за ошибку малоопытного врача-экстерна отвечает контролирующий его ассистент, затем — заведывающий, и так выше по иерархической лестнице. Но, — говорят авторы, — ведь, юридически, все врачи одинаково ответственны за свои действия, поэтому такие привлечения неправильны. Правда, тут же следует признание, что среди больничных врачей, особенно молодых, много таких, которые не обладают нужным опытом для серьезных случаев, и таким врачам лечение тяжело-больных и сложные операции, в силу внутреннего распорядка, не поручаются. Но если бы, всетаки, последовало активное вмешательство неопытного стажера в серьезном случае, то это было бы только нарушением внутреннего распорядка работы, а отнюдь не уголовным преступлением. А наши Суды в таких случаях пытаются кого-то привлекать и судить.

Итак, по мысли авторов, „обыватель", поступая в лечебное заведение для производства той ила иной сложной операции, должен отдать себя в руки малоопытным молодым врачам, и при наличии с их стороны грубых ошибок, и при несоблюдении самых элементарных условий для производства операции, если бы даже результатом этих действий явилась смерть, должен молчать. Здесь ведь нарушаются лишь правила внутреннего распорядка, и ни его близкие, ни обвинительная власть никого к уголовной ответственности привлекать не могут.

Так, например, очень недавно, в одном из Родильных Домов Ленинграда произошел следующий случай. В карете скорой помощи была привезена женщина с запиской от врача, что она нуждается в немедленном производстве преждевременных родов. После приема врачем-экстерном и долгих мытарств она была принята в Родильный Дом и направлена в родильное отделение. Там другой экстерн производит уже внутреннее исследование. Случай был очень тяжелый. Результат своего исследования экстерн докладывает старшему врачу, который в это время в обществе своих помощников и еще нескольких врачей находится в „больничной библиотеке". Не осмотрев лично больную и даже не видя ее совсем, а основываясь исключительно на докладе экстерна, он дает последнему поручение произвести сложнейшую операцию с применением наркоза. Во время приготовления больной к операции ей становится значительно хуже. Несмотря на особо-тяжелое состояние больной, операцию производит молодой неопытный врач-экстерн. Больная умерла.

Оставляя совершенно в стороне вопрос, можно ли было спасти больную, нужна ли была операция и какая, правильно-ли произведена операция, — мы никак не можем согласиться, что здесь имеется налицо только нарушение внутреннего распорядка, а полагаем, что тут проявлено безобразно халатное отношение к службе, конечно, не со стороны экстерна, а тех лиц, которые разрешили ему при этих условиях производить операцию. Зачем же существует дежурный врач по Родильному Дому, который заменяет старшего врача, и зачем он имеет нескольких помощников? Разве не того, чтобы при поступлении в больницу тяжело-больной, где нужно немедленное оперативное вмешательство, самому исследовать больную или же поручить это своим помощникам?

Во всяком случае его назначение не в том, чтобы продолжать со своими коллегами приятную беседу в „больничной библиотеке", а жизнь тяжело-больных вверять молодому, неопытному врачу.

Нарушение внутреннего распорядка! Губздрав призвал этих врачей к порядку.

Но ведь никому в голову не приходило привлекать в этих случаях к ответственности руководителя соответствующего лечебного заведения, раз он своевременно принял все зависящие от него меры к должной постановке и правильному распределению функций среди работников своего учреждения. Конечно, требования пред‘являются нами в соответствии с условиями, в которых приходится работать данному лечебному заведению. Одно дело — образцовая Ленинградская больница, где имеется квалифицированный врачебный персонал и соответствующая постановка, другое дело — сельская больница. Там мы подходим с другим критерием.

И вовсе не к лицу ученым гинекологам и хирургам, если они, иронизируя, предлагают нам быть последовательными и возлагать целиком всю тяжесть консультационной, оперативной и всякой иной работы на профессора, академика или иное лицо, возглавляющее лечебное учреждение, как на самого квалифицированного спеца на данной территории. Как это видно из данного примера, так и по всем другим случаям, возглавляющие учреждения лица привлекаются к ответственности только тогда, когда они персонально, как таковые, совершают то или иное преступление.

Неясным остается все же вопрос: чего однако добиваются авторы „Заявления"?

Ибо более туманной формулировки своего предложения, которую они дали, трудно придумать. Они полагают правильным, чтобы каждое привлечение врача к судебной ответственности за допущение им неправильности во врачебной работе было направлено в местный Губздрав.

Что это значит: „неправильности во врачебной работе"?

Повидимому, речь должна была бы итти о чисто-врачебных преступлениях, вытекающих из самого факта врачевания, и ни в коей мере это не могло бы распространяться на все другие виды уголовных преступлений, совершаемых врачами. Между тем, что же останавливало, по мнению авторов, внимание различных врачебных групп, с чего „Заявление" и начинается: — многочисленные привлечения врачей к судебной ответственности. Значит, ставится вопрос о привлечении врачей, как таковых, исходя из чисто профессионального признака, и этаже линия проводится дальше во всем „Заявлении". Так, например, приводятся два примера, как раз такие, где врачи привлекались не за ошибки в области врачевания, а за халатность, за злоупотребление своим служебным положением и за производство аборта в не надлежащих условиях.

Мы полагаем, что на этой формулировке претензии долго останавливаться не приходится, ибо здесь авторы попали в болото, из которого им не выбраться. Врач, совершивший уголовное преступление, отвечает наравне со всеми другими гражданами на общих основаниях, в частности, на общих с нами, судебными работниками, основаниях. Будет-ли это растрата, злоупотребление своим служебным положением, или халатное отношение к своим служебным обязанностям, а тем более, если эти действия повлекли за собой нарушение общественного порядка или охраняемых законом прав и интересов отдельных граждан, наличие врачебного диплома ничего изменить не может.

В отношении же самого врачевания никаких других требований, как добросовестного отношения к своим обязанностям, мы не пред‘являем.

Если мы в процессе расследования наталкиваемся на врачебную ошибку, происшедшую от добросовестного заблуждения, при исчерпании всех доступных средств для проверки себя в сомнительных случаях и для исправления своей ошибки, то такие дела безусловно прекращаются. Но там, где имеется налицо недостаточно сознательное отношение, нет чувства ответственности, не исчерпываются все имеющиеся возможности к правильной постановке лечения, с этим уже мы будем бороться самым серьезным образом.

И точно также Суд не пройдет мимо тех случаев, когда проявляется грубое невежество, невнимательное, небрежное или явно недобросовестное отношение к возложенным обязанностям. В частности, в случаях акушерских, мы будем на страже интересов не только матери, но и рождающейся жизни. Если по условиям момента Соввласть легализует аборты, то там, где женщина имеет возможность ребенка доносить, власть всемерно гарантирует ей наилучшие условия для рождения живого ребенка. Всякая халатность и преступная небрежность по отношению к новорожденному встретит должный отпор со стороны Суда. Будет-ли это ст. 108, или 147, или 154 УК, это будет зависеть каждый раз от конкретных обстоятельств данного дела.

В частности, следует отметить, что в Проекте Уголовного Кодекса санкция действующей ст. 154-й (там — ст. 163), т. е. неосторожное телесное повреждение, если оно явилось последствием сознательного несоблюдения установленных правил предосторожности и повлекло за собой тяжелые последствия, — повышена — до лишения свободы на срок до 2-х лет.

Мы, конечно, не возражаем против некоторого уточнения нашего законодательства в отношении профессиональных врачебных преступлений. Это желательно, но не в этом — корень зла.

Мы попытались в настоящей статье осветить все вопросы, затронутые в „Заявлении" ученых обществ. И если мы сейчас хотели бы ответить на поставленный в начале вопрос, допущены-ли намиА серьезные ошибки или промахи в деле привлечения к судебной ответственности врачей, то пришлось бы сказать, что разбираемое „Заявление" ни в какой мере этого не подтверждает. Наоборот. „Заявление" показывает, что, не взирая на колоссальный сдвиг, происшедший в массе врачей в сторону понимания советской общественности, отдельные группы ученых остались вне этого. Надо перестать рассматривать врачей, как какое-то привилегированное сословие, действующее и работающее вне общественного контроля.

Чуждо нам после 8-ми лет революции слышать, что только „строгий суд товарищей и совесть врача — два важных стража, которые должны оберегать интересы больных и ограждать врачей от незаслуженных обвинений и недоверия";

Если мы, действительно, хотим изжить безобразные явления в роде кровавого самосуда над доктором Стуккеем и другими, нам нужно поскорее отказаться от подобных взглядов и понять, что только общественный контроль и гласный Рабоче-Крестьянский Суд смогут нам в этом помочь. Если бы дела о врачах, в отличие от всех граждан, рассматривались в каких-либо административных специальных комиссиях, то это именно и вызывало бы крайнее недоверие к врачам широких трудящихся масс, а тут до эксцессов и самосудов недалеко.

Нельзя, наконец, ставить вопрос и так, что „многочисленные" судебные процессы и даже „кары" (откуда они взялись?) ставят перед врачом вопрос у кровати больного, что печальный исход операции может повлечь за собой привлечение к ответственности, и что это может оказать решающее влияние на выбор способа лечения. Если такие врачи имеются, то они являются врачами по явному недоразумению. Мы не сомневаемся, что сознательные врачи таких лиц будут беспощадно изгонять из своей среды.

Собрание судебных работников и врачей в Ленинграде выявило в принятой резолюции взаимное понимание и оценку выступления ученых обществ. На том же собрании т. Ижевский, наиболее компетентное лицо в этом вопросе, констатировал, как благожелательно, вдумчиво и с полным доверием наш Суд относится к экспертизе. Это взаимное понимание и завоевание экспертизой путем длительной совместной работы должного авторитета и доверия есть лучший залог того, что все имеющиеся еще шероховатости будут в дальнейшем изжиты.

Мы, в свою очередь, констатируем, что у нас экспертиза поставлена на должную высоту. Но, к сожалению, еще и сейчас бывают случаи, когда отдельные эксперты смотрят на пролетарский Суд глазами авторов разбираемого „Заявления". Мы, конечно, не отрицаем, что Суду, состоящему из рабочих и крестьян, бывает иногда трудно разбираться в выводах экспертизы, в особенности, когда она преподносится в ненадлежащем виде, когда эксперт с высоты своего ученого величия затрудняется в подыскании достаточно популярных и понятных Суду выражений. Но это только отдельные явления и в процессе работы они будут устранены.

Пролетарский Суд, учитывая все трудности при установлении врачебного преступления, с особой осторожностью подходит к этим делам. Об этом свидетельствует большое количество прекращенных дел. И то обстоятельство, что по тем случаям, которые приводит д-р Ижевский, ни один человек не попал в Исправдом, показывает, что и в карательной политике проводится совершенно определенная линия. Мы обычно в врачебных делах не сталкиваемся с людьми столь социально-опасными, изоляция коих вызывалась бы необходимостью. И поэтому к ним применялись более легкие меры социальной защиты.

Нужная спайка, органическая связь и полное доверие между советскими врачами и юристами установятся лишь тогда, когда врачи целиком и полностью отдадут свои силы на служение пролетарской общественности. В этой общественной работе мы лучше всего поймем друг друга.

Ф. М. Нахимсон.