§ 4. Реформа смертной казни при Владимире I как показатель зрелости правовой политики и правового мышления конца X в.
И все-таки было бы ошибочным упрощать правовую жизнь Руси дохристианского периода. В условиях, когда сведения о законодательстве и уровне юридической мысли до XI в. и формирования Русской Правды являются очень скудными, одним из средств прояснения вопроса может оказаться анализ некоторых проявлений практической правовой политики.
В этом смысле важно обратиться к разбору ситуации с отменой смертной казни при Владимире I. Этот эпизод рассматривался в литературе достаточно часто, но почти всегда под углом зрения влияния «византизма» на развитие русских правовых институтов. Между тем, ситуация имеет и другой важный оттенок.Сведения о реформе Владимира I приведены в ПВЛ под 996 г., в контексте других преобразований князя и его реформ. Они как бы завершают эту череду преобразований. И сами сведения, и описание реформаторской деятельности подверглись компиляциям летописца и выглядят чрезвычайно кратко. Однако позволим себе одно предположение, связанное с самой реформой уголовной сферы. Прежде всего, возникает некоторое недоумение по поводу того, почему вдруг за столь положительной и нравственно глубокой акцией, как принятие христианства последовало вдруг такое из-
Соколов П. Русский митрополит из Византии и право его назначения до начала XV в.Киев. 1913, с. 45.
45
менение криминальной ситуации, которое вызвало «взрыв преступности» в тяжкой форме разбоев. Представляется, что, исходя из описаний событий в летописи после 988 г. ответ на данный вопрос можно дать, хотя и с некоторой долей допустимости.
Обратим внимание на то, что данный период по описаниям летописи заполнен, наряду с идеями христианской милости, морали и доброты, другим вопросом - вопросом финансовых взысканий, материального обеспечения казны, материального состояния населения, финансово-материальных трат и т.д. Попробуем кратко восстановить картину, помня о массе действий, оставшихся за страницами летописей.
В 988 г. проводится крупная военная операция в Корсуне, где князь окончательно определился в выборе византийского христианства, и операция эта требовала финансовых расходов, но вряд ли принесла какие-то материальные выгоды, связанные с добычей и грабежом.123 Нет ни малейших упоминаний о грабеже города, в нем строится церковь, затем сам город отдается «в вено» при женитьбе князя. Далее следует формирование по городам церковного штата и организация «книжного обучения», то и другое требовало денег из казны.124 В том же году, согласно летописи, развертывается поистине масштабное строительство городов и их заселение. Нельзя определить, в какой мере это соотносится с христианской политикой, поражает лишь грандиозность городского образования.125 В следующем 989 г. были выписаны мастера из Византии и затеяны работы по украшению церкви Богородицы. В 991 г. заложен и стал застраиваться и заселяться город Белгород. Понятно, средства на все это требовались большие. В 992 г. последовала опасная война с печенегами, по окончании которой был заложен город Переяс-лавль.126 В 996 г. закономерно вводится десятина - определенное бремя для слоев населения. Кроме того, в силу в том числе и проведения гибкой политики, князь создает систему пожалований, милости и масштабных «пиров». В 996 г. «раздая именья много», после разгрома печенегов устроены большие пиры и роздано 300 гривен нуждающимся. Пировали 8 дней и вряд ли обошлось без «поощрения» созванных бояр, посадников и старейшин. Зимой вновь следует грандиозный праздник для «бесчисленного множества людей». Затем вновь идут масштабные раздачи имущества нуждающимся и пиры многодневные для управленцев и администрации.127 И вот в описание этой благотворительной деятельности князя, его удачной международной политики, успехов христианства вклинивается совершенно неожиданный и абсолютно нелогичный для процветающего государства конец: «умножишася зело разбоеве». Недоумение по поводу такого ре-123 ПВЛ, с. 49, 50, 52; ПСРЛ. Т. 6. Вып.
1, ст. 94-101.124 ПВЛ, с. 53.
125 Там же, с. 54.
126 Там же, с. 55.
127 Там же, с. 55-56.
46
зультата может быть разрешено анализом двух интереснейших вставок, помещенных в ПВЛ среди описания грандиозных пиров Владимира I.
Отметим, что летопись содержит безусловно не все сведения о финансово-материальных составляющих политики князя. Со стороны летописца-христианина было логичным не заострять тему финансовых поборов с населения, и он абсолютно естественно сосредоточил внимание на объективно положительных аспектах благотворительной политики Владимира I. В реальной же жизни было все далеко не так просто. Первая вставка расположена среди повествования о «пирах» и благотворительных выдачах и всеобщей «радости», что продолжалось, по словам летописи, все лето (« и тако по вся лета творяше»). Она, с одной стороны, оправдывает щедрость князя, повторяя формулу, которую позднее активно восприняла христианская идеология, а в трудах Владимира Мономаха (1113-1125 гг.) она была основополагающей: «не собирайте себе сокровищ на земле, но собирайте на небе», «раздайте имения ваши нищим». Однако другая сторона вставки сильно отличается оригинальностью и раскрывает причину ненужности обогащения: в земной жизни богатство «тля тлит» и «тати крадут». Включение этого элемента криминальной опасности может быть оценено в том числе и реальной обстановкой в государстве того времени. Русь переживала колоссальную трансформацию сознания при переходе от язычества к христианству, рушилась старая система ценностей и традиционное отношение к личности и богатству. При насильственных разрушениях капищ и старых кумиров, при увеличении материального бремени на население кризис сознания, как не раз случится на Руси в будущем, приобретал черты нигилизма, сопряженного с повышенной склонностью к обогащению, в том числе - криминальному. Выросла преступность. Вторая вставка повествования объединена с первой единым смыслом, в ней также прослеживается страсть к обогащению. Среди многодневного пира бояре, нарочитые мужи, дружина и администрация князя выразили недовольство, что они едят деревянными ложками, а не серебряными.
Князь велел сделать им серебряные ложки со словами, что, ублажив дружину серебром и золотом, добудет с этой же дружиной новые драгоценности. Эпизод этот настолько фантастичен, что поверить ему может только наивный человек. А вот назидательность его очевидна. Причем, с одной стороны, прославляется щедрость князя, с другой, как и в первом эпизоде, прослеживается нездоровый рост желания обогащения. Следующий затем эпизод с увеличением разбоев совершенно логично связан с нездоровой криминальной обстановкой в обществе, связанной с деформацией сознания и правосознания.Установив эту причину реформы уголовного права, мы можем перейти к ее содержанию. Описание преобразований дано в ПВЛ слишком кратко, во многом туманно. «И умножишася зело разбоеве, и реша еписко-пи Володимеру: «Се умножишася разбойници; почто не казниши ихъ? Он же рече имъ: «Боюся греха». Они же реша ему: «Ты поставленъ еси от Бога
47
на казнь злым, а добрымъ на милование. Достоить ти казнити разбойника, но со испытомъ». Володимеръ же отвергь виры, нача казнити разбойники, и реша епископи и старци: «Рать многа, оже вира, то на оружьи и на коних буди». И рече Володимеръ: «Тако буди». И живяше Володимеръ по устро-енью отеню и дедню».128 Как в ПВЛ, так и в корреспондирующих эпизод летописях события изложены практически одинаково.129 Князь представлен совершенно пассивным, вся инициатива введения казней принадлежит епископам, они же вместе со «старцами» решают вопрос о новой замене казней вирами после неудачи реформы.
Суть литературных мнений о данной реформе раскрыта в новейшей работе С.В. Жильцова по истории смертной казни.130 Однако отметим, что из-за краткости свидетельства и важности его по существу в литературе, как часто бывает в таких случаях, присутствуют весьма субъективные рассуждения авторов, основанные на желании использовать его в канве личных концептуальных построений. Для примера укажем на давнюю книгу Н. Дювернуа, где доминирует «идея соотношения» народной воли с волей приглашенных на княжение князей-варягов.
Автор резюмирует, что Владимир I «сдерживает господствующие в народе нравы. Он хочет иначе судить преступления, чем прежде, отменить виры и ввести казни». «Виры остались, казни долго не могли заменить системы окупа, которая так соот-131 т^
ветствовала ступени развития, на которой стоял народ». Ьсли называть вещи своими именами, здесь присутствует сильное искажение летописного текста и мало понятный туман о роли народа.
Вся имеющаяся литература по данному летописному эпизоду проходит мимо очень важной черты, относящейся к правосознанию эпохи и государственной политике. В литературе по данной реформе спор идет лишь вокруг роли епископов и старцев в том смысле, насколько «византийские епископы» принесли на Русь вместе с институтом смертной казни византийское право. Это довольно «зауженный вариант» влияния чисто «византийской идеи». Я.Н. Щапов полагал участвующих в реформе византийских церковников «большими знатоками» византийских законов и допускал участие в обсуждении реформ «национальных» священников, прошедших «хорошую византийскую школу».132 В самих же летописных свидетельствах нет никаких намеков на то, что кто-то заставлял князя действовать по византийским законам. Имеется только фраза, что со злыми людьми нужно действовать сурово, а это абсолютная истина для всех нормальных людей и любой нормальной религии. В данном случае логические предположения в литературе часто заменяют пробелы источников, как и случается всегда
128 Там же, с. 56. ^ ч> ,".; '
129ПСРЛ. Т. 24, с. 42; Т. 6. Вып. 1, ст. 110-111. ;
130 Жильцов С.В. Смертная казнь в истории России. М. 2002, с. 37, 40.
131 Дювернуа Н. Источники права и суд в Древней России. Спб. 2004, с. 55.
132 Щапов Я.Н. Византийское и южнославянское правовое наследие на Руси в Xt-ХШ вв. М. 1978, с. 257.
48
при недостатке информации. Встречаются передержки. В.М. Живов пишет: «Итак, епископы явились к Владимиру и предложили ему судить по византийским законам».133 В летописях ничего подобного о византийских законах просто нет.
А далее следует рассуждение о том, что с этого момента началось «столкновение двух юридических норм» (византийской и древнерусской) в реализации смертной казни и запрете на нее. Вообще, идея о двух направлениях развития текстов русских юридических памятников заимствована у западных авторов 50-х - 60-х гг. XX в. (тексты старославянские и церковнославянские). В свою очередь западные авторы почерпнули ее у русских языковедов А.А. Шахматова, С.П. Обнорского, A.M. Селишева и др. Они начали исследования в этом направлении еще в начале XX в. и изучали влияния на язык древних юридических памятников византийского элемента. Причем вопрос оказался весьма сложным для са-1 44
мих лингвистов, и мнения о влиянии высказывались противоположные. Заметим, что главное здесь не в «столкновении норм», хотя вопрос о соотношении византийского и национально-языческого в древнерусском праве очень важен. Главное здесь в продолжении регулирования государством политики применения казней, которая имела место на протяжении X в. На этом вопросе мы и акцентируем внимание в дальнейшем. Отметим, что речь в летописном эпизоде идет именно о политике, причем, достаточно здравой. Нельзя увлекаться идеей «введения казни», поскольку, как мы увидим в дальнейшем, она существовала на Руси задолго до этого. Умы реформаторов, если судить по прямым летописным указаниям, были заняты вовсе не рецепцией византийского права, а конкретным воздействием на криминальную ситуацию с целью достижения реальных конечных результатов. Об этом свидетельствует указание на применение казней «с испытанием». Последнее, очевидно, представляло систему су-дебно-процессуальных мер, направленных на выяснение действительной виновности, от ордалиев до судебной клятвы (роты), известных Русской Правде. Должна была существовать убежденность суда в применении тяжкой меры. В здравомыслии здесь ни епископам, ни старцам, ни государственной власти нельзя отказать.
В описании состояния вопроса о смертной казни данного периода в новейшей книге С.В. Жильцова имеется известная неадекватность истории
Живов В.М. Разыскания в области истории и преистории русской культуры. М. 2002, с. 190-193. Кстати, в дальнейших рассуждениях о штрафах по Русской Правде в данной работе обнаруживается недостаточная осведомленность в том, что, кому, за что платилось, в чем разница между вирой и продажей.
134 Шахматов А.А. Очерк древнего периода истории русского языка. Пг. 1915; Обнорский С.П. Русская Правда как памятник русского литературного языка // Известия АН СССР. Серия VII. Отделение общественных наук. 1934; Карский Е.Ф. Русская Правда по древнейшему списку. Л. 1930; Селишев A.M. О языке Русской Правды в связи с вопросом о древнейшем типе русского литературного языка // Избранные труды. М. 1968, с. 129-140.
49
института реальной действительности. Это произошло по двум причинам. Не учтены сведения о вопросе в комплексе арабских источников рубежа IX-X вв. Имеется неразграниченность института смертной казни, кровной мести и военно-террористических догосударственных акций. Несостыковки начинаются с исходных моментов. Военно-террористические акции древности, не имеющие отношения ни к смертной казни, ни к кровной мести, акции обыкновенной варварской жестокости по отношению к врагам, свойственные всем народам на ранних этапах их культурного развития, причисляются к актам смертной казни. Таковыми предстаются обыкновенные убийства в военных набегах славян V-VI вв. по свидетельствам византийских авторов. Схема до крайности упрощена и не очень логична: раз кто-то кого-то убил, значит, он его казнил. Не отличается от акта казни у автора и убийство в результате кровной мести. «Эволюция ограничения и отмены смертной казни проводилась путем замены кровной мести на выкуп».135 По схеме автора получается, что в догосударствен-ный период все акции убийства могут причисляться к смертной казни. Затем в государственное время она начинает «отменяться». В реальной действительности происходит наоборот. Акты бессмысленных убийств в первобытный период сменяются в государственное время государственно-фиксированным институтом смертной казни, акцией именно со стороны государственной власти. Автор рассматривает смертную казнь как процесс перехода от обычая к закону, но ни одного случая применения казни «по обычаю» нам не известно. Кровная месть - это не смертная казнь, а только кровная месть.136 Акции бессистемных убийств со стороны славян, применяемые к военным противникам и жертвам грабительских набегов в V-VIII вв., вряд ли можно причислять к обычному праву, поскольку последнее значительно сложнее по структуре и содержанию. Это акты именно вседозволенности и неразвитости раннего сознания. Массовые убийства пленных в древности какое-то время существуют в государственный период вместе с институтом кровной мести. Реликты явления имели место в X в. как лишение жизни пленных во времена Святослава, хотя совершенно очевидно, что многие тысячи убитых есть обычное для источников колоссальное преувеличение. Такими преувеличениями буквально наполнены русские летописи. Смертная казнь - это акция по приговору государственных органов (или государственной власти), что и представляет собой основополагающую черту этого института. Исследователь института смертной казни А.С. Михлин справедливо указывал, что она представляет собой наказание (кару), которая может исходить от власти (го-
135 Жильцов С.В. Указ, соч., с. 36.
136 Вообще, истоки смешения права и внеправового произвола древнего общества уходят в дореволюционную правовую литературу. Например, в книге С.Д. Гальперина конца XIX в. утверждалось, что в древнем обществе «источником права является произвол первобытного вождя». Это вещи несовместимые, на наш взгляд (см.: Гальперин С.Д. Очерки первобытного права. Спб. 1893, с. 68).
50
сударства), по приговору судебных органов. Она не является произвольным действием в древнем обществе и обязана основываться на определенной нормативной упорядоченности. Она применяется к виновному лицу, а не в результате личного произвола по отношению к врагу.137 В такой форме явление нам известно по арабским источникам рубежа IX-X вв. Согласно им, у руссов большое внимание уделяется судебным процедурам. Описано наказание, именуемое в Русской Правде «поток и разграбление». У вора конфискуют имущество, а его самого отправляют на окраину страны, где «наказывают». Есть и описание убийств, которые никакого отношения к смертной казни не имеют, выступая как реликты первобытного варварства: муж безнаказанно убивает жену за прелюбодейство. Есть и свидетельства о применении смертной казни по решению (приговору) «царя» через повешение, но альтернативой смертной казни может быть «поток и разграбление» (Ибн-Русте).138 Эти сведения повторяются у Ибн-Даста.139
Итак, арабы констатируют наличие смертной казни у руссов за общеуголовные преступления к началу X в. И здесь весьма важно обратить внимание на последнюю фразу летописного рассказа о реформе Владимира I, где записано, что вернувшись к вирам, он «жил по устроению отцовскому и дедову». Можно предполагать, поскольку отцом Владимира был Святослав, а дедом Игорь, что где-то к первой половине X в. относится «устроение» (т.е. преобразование), по которому общеуголовная преступность стала в полной мере наказываться штрафами, а убийства - вирами. Так было весь период княжения Игоря, Ольги, Святослава, но это не относилось к антигосударственным и антикняжеским акциям, где, подобно практике восстания древлян, могла применяться смертная казнь от имени главы государства. Можно полагать также, что «отмена» смертной казни за общеуголовные преступления могла произойти в самом начале X в., поскольку в текстах договоров с греками о ней нет упоминания, а за имущественные преступления назначаются другие наказания (штрафы). Явное изменение ситуации по сравнению с данными Ибн-Русте. Параллельное существование институтов кровной мести и смертной казни за общеуголовные преступления ушло в прошлое. С.В. Жильцов ошибочно пишет, что случаи убийства на почве кровной мести в договорах Руси с Византией «были санкционированы государством, а следовательно, приобретают ха-
137 Михлин А.С. Понятие смертной казни // Государство и право. 1995. № 10, с. 103-111.
138 Древнерусское государство и его международное значение, с. 388-389, 390-391. Сведения о реализации казни через повешение, можно полагать, отвечают давней и устоявшейся традиции в славянской среде. В.В. Иванов и В.Н. Топоров пришли к выводу, что повешение вошло в практику еще на уровне «индоевропейского права», гораздо раньше праславянскои эпохи (Иванов В.В. Топоров В.Н. О языке древнего славянского права, с. 238-239).
Леонтович Ф. История русского права. Одесса. 1869. Вып. I, с. 139-140.
51
рактер смертной казни...». Наверное, надо было бы сказать, что имело место «лишение жизни», а не смертная казнь по приговору государства. Это - типичная кровная месть, которая государством может законодательно разрешаться или запрещаться. Далее следует: «Закономерно, что смертная казнь вводится князем Владимиром за имущественное преступление. Начиная с этого периода, власть озабочена прежде всего защитой феодальной собственности. Происходит постепенный отход от природного предназначения смертной казни - защиты жизни человека». 14° Вот уж совсем неуместные конструкции в марксистском стиле. Владимир I ввел смертную казнь за «разбои», которые серьезно умножились. Разбой по тем временам включал в себя признаки того, что мы полагаем бандитизмом. Имущественное обогащение в ходе разбоя - только его небольшая сторона. Преступления эти сопряжены в первую очередь с убийствами, как то свидетельствуют статьи Русской Правды об убийстве в разбое.141 Они говорят именно о разбойном убийстве, причем в двух случаях об убийстве представителя княжеской свиты - огнищанина, княжа мужа, в третьем случае об убийстве в разбое вообще, безотносительно к социальному статусу, т.е. за любого человека. Не лишне напомнить, что данное преступление посягает не только на личность и собственность, оно - всегда считалось политически опасным, поскольку подтачивало внутригосударственную стабильность. Так что нет здесь никакого отхода «от защиты жизни человека», она успешно продолжается. Весьма далека ситуация и от первоочередной защиты «феодальной собственности», статьи Русской Правды защищают и любую собственность, и любую свободную жизнь. Хорошо известно, что в разбойные шайки на Руси входили как простолюдины, так и так называемые феодалы, зачастую составляющие совместные бандитские формирования. Полезно обратить внимание и еще на одно обстоятельство. Виры Владимира I назначались именно за разбойные убийства, поскольку они (виры) в русском праве лишь за этот вид преступной деятельности (убийства) и могли назначаться. Кроме убийства, виры не платились. Но за рамками остался вопрос о возмещении имущественного ущерба в ходе разбоев. Сведений об этом нет никаких и гадать здесь нет смысла. Но Русская Правда в статьях о разбое рисует совсем другую картину. Разбойника приговаривают не к платежу виры, он карается потоком и разграблением, т.е. лишением не 40 гривен, а вообще всего имущества. Вира платится людьми совместно лишь в тех случаях, когда убийцу-разбойника не могут поймать или не хотят этого делать. Налицо - ужесточение наказаний.
Путаница в вопросе кровной месте, смертной казни и внесудебных расправ во многом навеяна дореволюционной работой А. Малиновского,
" «-• 142 >-•
наименее продуманной и последовательной из комплекса исследовании
140 Жильцов С.В. Указ, соч., с. 42.
141 ПРП, с. 79, ст. 20; с. 108, ст. 3; с. 109, ст. 7. ' • 'государства положение радикально менялось, поскольку государство казнило только виновного, за исключением случаев юридической ошибки. Это был один из вариантов реализации именно права как понятия правого состояния.
Принципиальная ошибка ряда авторов исследований о кровной мести состоит в том, что они полагают санкционирование кровной мести государством, встречающееся у большинства народов, «превращением ее в норму обычного права». Это просто какое-то недоразумение. Кровная месть в догосударственный период уже в традиционном варианте есть норма обычного права и переход ее в государственное законодательство означает «превращение» в государственное законодательство. С.В. Юшков недаром многократно повторял, что Русская Правда - не сборник обычного права, а сборник государственного законодательства.
Мнение о том, что «становление смертной казни у восточных славян следует отнести к V в. н.э.» выглядит очень экстравагантно, но бездоказательно.147 Оно вообще ни на чем конкретном не основано. Отметим, что V-VII вв. являются временем разложения «праславянской общности». Поскольку термин «право» имеет праславянскую основу, то разговор о юридическом праве (или нормативном предправе) уходит в еще более глубокую древность. Отметим также, что эта глубокая древность с наличием «права» никакого отношения к классам не имеет.
Но вернемся к реформе Владимира I. В литературе, начиная с XIX в., наблюдается тенденция «отрыва» реформы смертной казни от государственной политики. Она рассматривается исключительно под углом зрения влияния на князя византийских епископов. В дореволюционных исследованиях такое влияние приписывалось «духовной зависимости» Владимира I от Византии и полагалась «победа» институтов «обычного права» в виде денежных штрафов за убийство над византийскими постановлениями о
147 См.: Жильцов С.В. Указ, соч., с. 35. При этом делается ссылка на стр. 72 работы М.Б. Свердлова и стр. 36-38 работы Хачатурова Р.Л. (Свердлов М.Б. От закона русского к Русской Правде. Хачатуров Р.Л. Становление права (на примере Киевской Руси. Тбилиси. 1988). В указанном месте М.Б. Свердлов говорит лишь о наличии в V-VI вв. «единого праславянского источника права», что, вероятно, связанно именно с конструкцией В.В. Иванова и В.Н. Топорова о существовании «предправа». Неуместна ссылка на работу Хачатурова Р.Л. На указанных страницах нет абсолютно ничего, относящегося к утверждениям С.В. Жильцова Хачатуров Р.Л. поставил в своей книге для себя главной задачей доказывать истинность «единственно верного учения» Маркса, Энгельса, Ленина о тотальном господстве классовости. Это делалось путем подыскивания многочисленных «подходящих» цитат классиков марксизма, общее число которых в довольно скромной по объему книге насчитывает сотню. Отдавшись этой сложной работе, автор не оставил в себе сил для серьезного анализа источников. Но задача доказательства того, что классики марксизма во всем и везде усматривали классовый фактор, выполнена блестяще.
54
смертной казни за разбои по «закону градскому». Такова позиция историка церковного права М. Бенеманского.148 Н.А. Максимейко в 1914 г. высказал все положения, которые используются ныне: введение смертной казни произошло по «инициативе епископов», началось «влияние византийского права», с которым боролась какая-то часть русского общества или государства.149 В таких построениях Владимир I, этот могущественный властитель Руси, представляется полностью зависимым от епископов, без собственной политической линии, а реформа выглядит оторванной от реалий государственной политики. Но стоит принять к сведению вопрос о «регулировании перечня преступлений, караемых смертной казню» на протяжении X в. и ситуация коренным образом меняется. В литературе XX в., равно как и в некоторых современных изданиях, встречаются порой «обвинения епископов» в насаждении смертной казни, а зачастую проводится зависимость между расширением смертной казни на более поздних этапах с укреплением русского христианства. Последнее выглядит вообще абсурдным и основано во многом на откровенной неприязни к русской национальной религии, а существо вопроса полностью отрывается от развития и реализации государственных функций.150 Оригинальная концепция вопроса представлена в работе Л.В. Милова, которую поддержал А.А. Горский. Обосновывается точка зрения о том, что после принятия христианства Владимир I предпринял «слишком резкую попытку» внедрения на Руси византийских норм права, которая не была «принята» верхушкой общества и вскоре пришлось возвращаться к денежным штрафам. «Вся эта система не включала наказаний за нарушение христианских норм повседневной жизни, и пришлось начать работу по выработке собственного законодательства в данной области». Автор полагает, что введение смертной казни предложили византийские епископы и это было ступенью введения на Руси византийских законов. Из-за противодействия населения ситуация сказалась на содержании Древнейшей Правды, где смертная казнь отсутствует.151 Такая позиция в целом правомерна. Уязвимость ее в том, что при лапидарности описания ее можно принять или не принять, поскольку в абсолютно любой концепции по данной проблеме краткость источников приходится компенсировать логикой рассуждения. Вряд ли целесообразно излишне расширять содержание реформы, о ее причинах и неудачах в ПВЛ сказано вполне конкретно. Но еще раз подчеркнем, что при Владимире I
148 Бенеманский М. Закон градский. Значение его в русском праве. М. 1917, с. 6.
149 Максимейко Н.А. Опыт критического исследования Русской Правды. Харьков. 1914, с. 105-107.
150 Например: Климук Е.А. Проблема смертной казни в обычае и уголовном праве России. Сравнительный юридический анализ. М. 2002, с. 7.
151 Милов Л.В. Легенда или реальность? (О неизвестной реформе Владимира и Правде Ярослава) // Древнее право. № 1. М. 1996, с. 201-220; Горский А.А. Русь. От славянского расселения до Московского царства. М. 2004, с. 122-123.
55
продолжается процесс регулирования смертной казни, имевший место в X в. Это говорит о достаточной зрелости собственной государственной правовой политики и достаточной развитости правового мышления ко времени реформы.
Общая картина вопроса может быть представлена следующим образом. К началу X в. смертная казнь как акция государственной власти уже существовала за общеуголовные и, конечно, за антигосударственные деяния. Вместе с ней в X в. допускалась государством и кровная месть, а порой практиковались акции внесудебного военного террора, ведущие начало из догосударственного варварского быта. На каком-то этапе и неизвестно в связи с какими событиями смертная казнь за общеуголовные преступления была заменена вирами за убийство и штрафами за иные деяния. Такое положение продолжалось до времени Владимира I. В 996 г. по его реформе смертная казнь была восстановлена только за разбойные деяния, но вскоре вновь была заменена штрафами. В Русской Правде за уголовные преступления она не существует, хотя за разбой наказания усилились до «потока и разграбления» (что не исключало одновременных вир за убийства). Однако за период существования при Владимире института смертной казни было вполне логичным осваивать и использовать на практике идеи и нормы византийского права, поскольку это был доступный способ пополнения юридического опыта. Указания в литературе на обращения к византийскому законодательству - вполне оправданы. Придавать же какое-то особое влияние византизму в данном вопросе можно лишь в связи с тем, что русское право вообще испытывало влияние византийского. При этом национальное право данного периода способно было создавать собственные теоретические подходы на базе практической юриспруденции и языческих традиций.