Право и законъ въ ихъ взаимныхъ отношеніях

уніяхъ.

„Языкъ естественно вліяетъ на наши чувства, какъ и на наши понятія. Слова не только означаютъ извѣстный предметъ, но и ассоціируютъ его съ извѣстными эмоція­ми*.

„Важно не только знать двусмыслен­ности и ошибки, соединенныя съ 'этими терминами, но и смыслъ, въ какомъ ихъ можно еще безопасно употреблять*. (Вопаг, Philos, a∏d pol. ec., 184).

Два важных ь фактора, съ которыми приходится считаться при достиженіи истины, и которые вызываютъ особенно много ошибокъ при рѣшеніи научныхъ и практическихъ вопросовъ общественной жизни, представляютъ собою языкъ и чувство. Съ ними приходи­лось и прійдется имѣть дѣло и намъ.

„Развѣ не существуетъ два рода вещей, спрашиваетъ Платонъ въ Φrnιe6⅛ (27, а, в, с. ): одинъ—очень благородный по своей при­родѣ, другой—ниже по достоинству; одинъ—абсолютный, другой— относительный,—бытіе и явленіе?^.

„На этомъ основномъ различіи феномена и бытія, говоритъ Boirac (L^,idee du phenomene, 1894, стр. i, 2), покоится на дѣлѣ не только философія Платона, но вся древняя философія. Для гре­ческой мысли истинной реальностью, объектомъ науки, является бытіе (FEtre). „Ничто чувственное, говоритъ Платонъ въ Респуб­ликѣ (ѴП, 92, с.), не составляетъ объекта науки^и, а въ Тимеѣ (59, а, в, с.) : „какъ могли бы мы имѣть твердыя знанія о томъ, что никакой твердости не имѣетъ? Наука занимается не преходя­щими вещами, она привязывается съ самой истинѣ*. Міръ явленій есть, слѣдовательно, для Платона міръ мнѣнія, неизвѣстности и ошибки. Онъ допускаетъ въ лучшемъ случаѣ, повидимому, лишь то, что изслѣдованіе чувственныхъ вещей даетъ человѣческому уму поводъ и средство подняться до знанія, единственно достовѣрнаго и жела­тельнаго, — знанія сверхчувственныхъ существованій*.

„Аристотель, безъ сомнѣнія, придастъ большую важность изу­ченію явленій.

„Когда самъ Бэконъ пишетъ, что не можетъ быть науки пре­ходящихъ вещей (nulla est fluxorum scientia), онъ лишь повторяетъ ученіе Аристотеля. И, можетъ быть, подвергаясь противъ воли схо­ластическому предразсудку, онъ разсматриваетъ на дѣлѣ „формаль­ныя причины*, предметъ возобновленной философіи, какъ сущности, дѣйствительно отличныя отъ преходящихъ феноменовъ,—сущности, которыя представляютъ выше ихъ постояннаго потока порядокъ высшихъ существованіи. “

„Новая философія, представляя въ своихъ методахъ все боль­шую долю изученію явленій, продолжала все-таки, по крайней мѣрѣ до 18-го столѣтія, подчинять понятіе явленія понятію бытія".

Въ указанномъ спеціальномъ изслѣдованіи, посвященномъ этому вопросу (L’idee du phenomena, 1894), Воігас даетъ отчетъ о томъ, какъ въ новѣйшее время (съ 18-го стол.) постепенно происходитъ революція въ мышленіи, перемѣщающая полюсы философскихъ идей: явленіе ставится на мѣсто Бытія. Исторически предшественниками этого переворота были нѣкоторые софисты и скептики, а потомъ англійскій и французскій эмпиризмъ 18-го вѣка (Локкъ, Кондиль­якъ, Берклей, Юмъ). Онъ поддерживается современной англійской школой (Гартлей, Джемсъ Милль, Джонъ Стюартъ Милль, Бэнъ, Гербертъ Спенсеръ, Льюисъ, Джемсъ Сёлли и много другихъ), шотландской школой (Ридъ, Дёгальдъ Стьюартъ, Броунъ, Гамиль­тонъ, Мансель, Г. Спенсеръ), французскимъ позитивизмомъ (Ог. Контъ и его школа), критической философіей Канта и его послѣ­дователей (Renouvier), наконецъ, многими эклектиками. Со всѣхъ сторонъ философская мысль стремится къ одному заключенію: яв­леніе есть единственная познаваемая реальность, или даже—абсолют­но единственная реальность.

Вопросъ о томъ, что слѣдуетъ считать основною идеею юрис­пруденціи: законъ, τo_lκoς, Law, какъ думала древняя философія, а также современная и прошлая англійская, или „право въ томъ смыслѣ, какой придаютъ ему нѣмецкіе (по преимуществу) юристы въ своемъ Recht, — вопросъ этотъ находится въ тѣсной связи съ указаннымъ обще-философскимъ вопросомъ о томъ, что считать главнымъ: феноменъ, или—-бытіе, сущность, субстанцію, нуменъ, идею an sich.— Прямо вопросъ объ основномъ понятіи въ юриспруденціи не зависитъ отъ тѣхъ колебаній мысли, которыя связаны съ вопро-

сонъ о феноменѣ и нуменѣ; но, тѣ же самые мотивы, которые выд­винули обще-философскій вопросъ, оказываютъ вліяніе и на по­становку и рѣшеніе вопроса объ основномъ понятіи въ юриспру­денціи .

Есть вещи болѣе и менѣе благородныя, выше и ниже стоящія по достоинству.

При самыхъ скудныхъ сравнительныхъ знаніяхъ о законахъ, и при самомъ поверхностномъ взглядѣ на ихъ исторію, ни отъ кого не можетъ укрыться ихъ крайняя измѣнчивость, пестрота, чаете— кратковѣчность. И если самъ основатель эмпиризма говорилъ, что не можетъ быть науки преходящихъ вещей (nulla est fluxorum scientia), какъ можетъ быть удивительнымъ, если юристъ почувствуетъ не­достаточность и даже мизерность „законовѣдѣнія"?. — Есть другое понятіе: смутное, правда, до сихъ поръ—большинствомъ неразгадан­ное, но связанное еще общимъ словоупотребленіемъ какими-то ас­соціаціями съ понятіями болѣе возвышеннаго, для человѣческаго міра даже самаго возвышеннаго порядка, — понятіями о справедли­вости, нравственныхъ требованіяхъ, общемъ благѣ, счастьѣ, п т. д. *) Это понятіе _кправа“. — Отсюда естестественный переходъ къ „пра­вовѣдѣнію", наукѣ о правѣ и философіи права.

Правда, никто до сихъ поръ не уяснилъ намъ-, что такое это право, какъ особый фактъ, особое культурное или общественное явленіе. Но, мало ли другихъ понятій столь же неуясненныхъ (вре­мя, пространство, звукъ, жизнь, добро.....), и, однако, никто не считаетъ нелогичнымъ говорить о біологіи, этикѣ, акустикѣ, геомет­ріи, какъ объ особыхъ наукахъ, имѣющихъ объектомъ эти зага­дочныя вещи.

Что такое знаніе законовъ (законовѣдѣніе)? — Это знаніе чего- то временно существующаго, знаніе, утрачивающее свое значеніе съ исчезновеніемъ того, что составляло или составляетъ его предметъ. Во всемъ, что существуетъ и что происходитъ, есть двѣ стороны— временная, наружная и обусловленная, и—постоянная, скрытая и обусловливающая. Только вторая и можетъ составлять объектъ на­уки, первая же служитъ предметомъ простого, ненаучнаго знанія (Ср. Розановъ, О пониманіи, і886, стр. 2, 3). Изслѣдуя и изучая законы, мы интересуемся не ими самими, а тѣмъ „ чѣмъ-то “—невиди­мымъ и скрытымъ, что произвело ихъ.

*) О преимущественной важности нравственнаго сознанія въ жизни, срав­нительно съ разумомъ теоретическимъ (приматъ практическаго разума), учили Руссо и Кантъ. (Ср. Линицкій, Очерки исторіи философіи, 1902, стр. 257).

вес равно какъ не обладаютъ астрономической наукой тѣ, которые могутъ назвать н указать звѣзды небесной тверди, но не знаютъ ихъ объема, ихъ вѣса, ихъ разстояній, кривыхъ, отхисываемыхъ ими,—всего того, что обнаруживаютъ удивительныя вычисленія. (Ср. Vareilles-Sonimieres, Les principes fondamentaux du droit, 1889>стр. II).

Право есть настоящій объектъ науки; въ немъ находятъ свое основаніе дѣйствующіе законы. Оно есть первая и существенная реальность.

Такъ, вкратцѣ, или приблизительно такъ, долженъ аргумен* тировать юристъ, вѣрящій въ существованіе особаго „великаго яв­ленія" — права. Несомнѣнно, что опредѣленіе его науки „законовѣ­дѣніемъ^uдолжно звучать обидой для такого юриста. Законы?! Что такое законы?! „Le droit est le souverain du monde!" (Guizot). Право есть суверенъ міра! ,,Le droit seul est souverain" (Beaussιre_j Les prin­cipes du droit, liv. II, ch. I). Право одно—суверенъ.

И, все-таки, если мы хорошенько поразмыслимъ, мы увидимъ, что взглядъ этотъ невѣренъ; что и здѣсь „слова путаютъ смыслъ смертнаго", а оскорбленіе простотою номенклатуры основано лишь на дурномъ пониманіи ея и—непосредственной задачи юриста.

Величайшіе мыслители отъ Платона и Аристотеля до Канта, не говоря уже о столь нелюбимыхъ, для нѣкоторыхъ, англійскихъ „эмпирикахъ" (въ родѣ Гоббеза и Локка), не находили ничего не­научнаго и унизительнаго въ представленіи о нормѣ поведенія (за­конѣ, τδμoς,или „категорическомъ императивѣ"), какъ основномъ понятіи для міра человѣческаго поведенія (прежде всего—этики, а потомъ и юриспруденціи).

Ср. Brugmann „Die Ausdrlicke filr den Begriff der Total⅛at in den indo- germ. Sprachen (Lpz., 1894),

пато и по признанію юристовъ (quid ⅛cs sine moribus?), со всѣми его частными понятіями и явленіями, не унизительно и не ненаучно говоритъ о Нравственномъ Законѣ?! /Саг, Ladd, Philosophy of conduct, 1902, стр. 365 и сл., 609, 613). [§§§§§§§§§§§§§§])

Известно, съ какимъ уваженіемъ и привязанностью относи­лись созидатели нашей культуры, греки и римляне, и наши общіе предки Индіи, къ законамъ. Законъ былъ для нихъ частью религіи, законъ—священная вещь. Онъ не дѣло рукъ человѣческихъ, онъ священнаго происхожденія. Повиноваться законамъ, говорилъ Пла­тонъ, значитъ повиноваться богамъ. Онъ является лишь выразите­лемъ греческой мысли, когда показываетъ намъ, въ Критонѣ, Сок­рата, отдающаго свою жизнь, потому что ея требуютъ у него за­коны. На одной изъ скалъ у Ѳермопилъ, еще раньше Сократа, было написано: странникъ, возвѣсти, что мы лягли здѣсь всѣ триста, повинуясь законамъ страны[***************])........................................... (Ср. Fustel de Coulanges, La cite

antique, 1866, cτρ. 236, 240, 241 и др.).

To же самое уваженіе къ закону мы видимъ у новѣйшихъ философовъ и моралистовъ. Законъ есть или „категорическій импе­ративъ", не подлежащій критикѣ, какъ высшая идея нравственнаго міра; или есть твореніе рукъ человѣческихъ, но твореніе, носящее на себѣ печать высшаго происхожденія (Ladd, Philosophy of conduct, 1902, 612, 613). To же уваженіе къ закону, какъ чему-то великому, видимъ мы въ народномъ языкѣ, и въ языкѣ ученыхъ, сдѣлавшихъ законъ своимъ высшимъ понятіемъ и изучающихъ все въ формѣ „законовъ* духа, „законовъ" жизни, „законовъ" природы..................... Са-

мая справедливость, этотъ идеалъ устройства человѣческаго міра, является, какъ мы указывали, порожденіемъ закона (rd