Правильное и неправильное употребленіе слова „право".

„И кто можетъ сказать намъ дѣйстви­тельное значеніе этого слова, какъ не тѣ» которые создали его и пользовались имъ?“.. (ЛІ. λl tiller, The Science of Thought, 577).

Два вопроса возникаютъ передъ изслѣдователемъ основныхъ по­нятій юриспруденціи: і) каковы эти понятія, и какое выраженіе на­ходили они себѣ въ языкѣ страны, и 2) какъ образовалось слово „право*, и что намѣревались обозначать имъ его творцы.

Мы уже указывали, что государство есть исконное явленіе че­ловѣческой жизни, что человѣкъ есть существо по природѣ государ­ственное, всегда жилъ и живетъ по-человѣчески, т. е. государствен­ною жизнью; и что понятіе государства съ его необходимыми эле­ментами такъ близко человѣку, что при его посредствѣ онъ объяс­няетъ себѣ множество другихъ явленій и отношеній человѣческой жизни, и даже жизни внѣшней природы. Все человѣчество, иногда съ прошлыми и будущими поколѣніями, человѣкъ мыслитъ какъ одно огромное государство (человѣческую семью, человѣческій родъ, чело­вѣчество... .), живущее подъ управленіемъ Божества *), пли Зако­новъ Природы; внѣшнюю природу онъ представляетъ себѣ также въ формѣ государства (царства природы, пли отдѣльныхъ царствъ жи­вотныхъ, растеній, минераловъ....) [***********************]) подъ управленіемъ закоповъ природы.—-Понятія государства и законовъ, и связанныя съ ними по­нятія справедливости и, въ болѣе позднее время, правъ п обязанно-

стел, въ какой бы формѣ они шг выражались въ языкѣ, являются, то болѣе, то менѣе развитою, принадлежностью человѣческой природы, съ ея разумностью и государственностью.

Въ различныя историческія эпохи, и у различныхъ людей нашего времени, понятія эти выражались и выражаются неодинаково.

Переходя къ олову „право⁴*, мы видимъ, что языку безспорно свойственно то употребленіе его, которое дѣлаетъ его коррелятомъ обязанности. Ученый языкъ юристовъ не отступаетъ въ этомъ случаѣ отъ обычнаго словоупотребленія. Только въ такомъ смыслѣ и упо­требляютъ англійскіе юристы свое „right"(право). Это естественное употребленіе слова: оно вполнѣ соотвѣтствуетъ духу общаго языка. Континентальные юристы употребляютъ свое Recht, droit, diritto (право) въ томъ же смыслѣ, когда говорятъ о „субъективномъ правѣ", плп о „правѣ въ субъективномъ смыслѣ". —Въ этомъ смыслѣ „право" есть- 1} созданіе закона (или вообще „государственно-принудительной нор­мы"), когда говорятъ о законныхъ (легальныхъ) правахъ, или правахъ въ юридическомъ смыслѣ; или 2) созданіе нравственнаго предписанія (нормы), когда говорятъ о нравственныхъ правахъ, или о правахъ въ нравственномъ смыслѣ. Какъ созданіе легальной или нравственной нормы, „право", очевидно, не .самостоятельно по отношенію къ по­слѣдней, связано ею: система правъ опредѣляется системою законовъ (или вообще нормъ). Основнымъ понятіемъ является законъ, правило или норма.

Съ подобнымъ употребленіемъ слова „право" всѣ согласны. Оно санкціонировано какъ общимъ языкомъ, такъ и ученымъ языкомъ юристовъ всѣхъ направленіи. Противъ правильности его возражать нельзя.—Но, въ такомъ значеніи „право" играетъ второстепенную роль среди юридическихъ понятій. Безъ него обходился юридическій языкъ стараго времени нашего и другихъ индо-европейскихъ наро­довъ; оно было неизвѣстно и создателямъ этико-юридической фило­софіи—грекамъ.

notio) могутъ быть считаемы (какъ это дѣлаютъ Максъ Мюллеръ и другіе языковѣды) двумя названіями одной и топ же вещи. Пока не будетъ точно выяснена терминологія, мы не можемъ надѣяться до­стигнуть сколько-нибудь прочныхъ результатовъ въ нашихъ фило­софскихъ изысканіяхъ. Съ этого требованія начинается всякаяфи­лософская методологія, даже всякое точное мышленіе. Такъ дѣлалъ еще Сократъ.

Всякое мышленіе начинается съ нѣкоторыхъ предположеній от- носителяно языка (certain assumptions with regard to language: FowIer, Logic, I, 75). Только по незнанію роли языка, и его неразрывной связи съ мышленіемъ, мы не замѣчаемъ этихъ предположеній. Зна­комство съ языками не-арійскихъ народовъ открываетъ намъ, какъ важны, и часто совершенно ошибочны, *) такія предположенія въ нашемъ мышленіи.

Моя книга разумѣется, имѣетъ въ виду тѣхъ людей, о кото­рыкъ Кантъ говоритъ (pract. Vem,, 1797, ^что отысканіе

истины близко лежитъ ихъ сердцу. Тѣ, которые имѣютъ предъ пла­нами свою старую систему словъ, въ смыслъ и значеніе которыхъ они не намѣрены проникать, и у которыхъ давно уже рѣшено, что слѣ­дуетъ одобрять пли не одобрять, нс нуждаются въ какомъ-либо пз-

^b) Напр., по господствующему взгляду вначалѣ стоитъ слово, какъ про­стѣйшій элементъ мысли; изъ словъ комбинируется предложеніе. Въ дѣйстви­тельности единицею мысли служитъ предложеніе, а слово есть позднѣйшій фактъ, явившійся въ результатѣ разложенія предложенія на части. Въ китай­скомъ языкѣ сейчасъ замѣтно это. Здѣсь „звуковые комплексы сами по себѣ не выражаютъ еще никакого понятія* (П.

Необычнымъ л спорнымъ является употребленіе слова „право*: і) въ значеніи названія для совокупности государственна ширину дя­тельныхъ нормъ, т. е. тома, значеніи, которое передастся англійскимъ Law или Laws, пли греческимъ voμoL,законы; 2) въ значеніи сино­нима справедливаго (das Gerechtc, τo дЬсают)или справедливости.

Языкъ есть продуктъ общественной жизни, въ немъ /поражается міросозерцаніе высшей единицы, народа. Дѣятельность народа зави­ситъ отъ представленіи, которыми живетъ онъ; представленія же его тѣсно связаны съ его языкомъ.

Вырощенный въ одиночномъ заключеніи ребенокъ, вѣроятно, обра­тился бы въ пдіота, какъ Каспаръ Гаузенъ. Не будучи въ состояніи пріобрѣсти членораздѣльной рѣчи, онъ не можетъ выработать п че­ловѣческой мысли. Нѣмые и глухіе отъ роду люди, если бы они не вращались въ обществѣ людей, обладающихъ рѣчью, но мнѣнію Hux­ley, не были бы въ состояніи подняться на ступень выше топ, кото­рую занимаютъ шимпанзе пли орангъ-утангъ, не смотря на огромную массу головного мозга и наслѣдственность сильныхъ интеллектуальныхъ инстинктовъ. (Ср. М. Muller, Sc. of. T., 63).

Языкъ не есть лишь средство выражать уже готовую истину, но и средство повѣрять собственное свое мышленіе, средство понимать и исправлять самого себя, и такимъ образомъ достигать истины...................................................................

„Языкъ (Потебня, Мысль и языкъ, 50, 31) развивается только въ об­ществѣ, и при томъ не только потому, что человѣкъ есть всегда часть цѣлаго, къ которому принадлежитъ, именно своего племени, народа, человѣчества, не только вслѣдствіе необходимости взаимнаго понима­нія, какъ условія возможности общественныхъ предпріятій, но и по­тому, что человѣкъ понимаетъ самого себя, только испытавши на дру­гихъ людяхъ понятность своихъ словъ (Humboldt, Ueb. d. Versch., 3°₅ 54)- И одно ^РІЗЪ могущественныхъ средствъ приблизиться къ истинѣ, измѣрить свое разстояніе отъ нея, есть взаимное сообщеніе мысли (ср. Потебня, ibid., 3x)^κ. Сравненіе личной мысли съ общею- принадлежащею всѣмъ, возможное только посредствомъ рѣчи и по­ниманія, есть лучшее средство достиженія объективности мысли, т.

Слово „право" взято изъ сокровищницы общаго языка, являю­щагося народнымъ произведеніемъ. Каждый языкъ имѣетъ своп за­коны. и дѣлая позаимствованія изъ него, мы должны подчиняться

его законамъ, сообразоваться съ его духомъ. Мы не можемъ исклю­чить воздѣйствіе человѣка на языкъ, особенно тамъ, гдѣ, какъ въ естественныхъ наукахъ, приходится принимать во вниманіе различе­нія, которыя не дѣлаются, или не вполнѣ дѣлаются, обычнымъ язы­комъ. Здѣсь, по необходимости, индивиду, или ученому классу, при­ходится создавать свой особый языкъ,—своеобразную терминологію, пригодную для ихъ цѣлей.—Не такъ приходится поступать тамъ, гдѣ, какъ въ явленіяхъ человѣческой жизни, народъ выработалъ себѣ из­вѣстное міросозерцаніе п выразилъ его въ своемъ языкѣ. Дѣлая по­заимствованія изъ народнаго языка, ученые eo ipso признаютъ, что явленія, объяснить которыя онп желаютъ, явленія всѣмъ знакомыя, что факты, привести которые они желаютъ въ порядокъ, суть фак­ты, съ которыми соприкасаются всѣ въ ихъ ежедневномъ опытѣ, п нашли уже себѣ выраженіе въ народномъ языкѣ. Въ подобныхъ слу­чаяхъ, ученымъ нужно строить на данномъ уже основаніи, и сила отдѣльныхъ лицъ ничтожна при могуществѣ языка. Разъ мы отказы­ваемся изобрѣтать свою терминологію (какъ дѣлаютъ, напр., въ есте­ствовѣдѣніи), мы тѣмъ самымъ признаемъ, что явленія, съ которыми мы имѣемъ дѣло, не новыя явленія, ждущія еще открытія и созданія особаго термина; признаемъ, что передъ нами лежатъ факты, кото­рые нашли уже себѣ выраженіе въ историческомъ языкѣ, что рѣчь идетъ не о чемъ-то дотолѣ неслыханномъ, и что намъ нечего отдѣ­ляться отъ тѣхъ формъ знанія, которыя принадлежатъ всему народу. На насъ лежитъ лишь задача объяснить ихъ, точнѣе опредѣлить, исправить и углубить. Мы не можемъ выходить здѣсь изъ предѣловъ аналогія съ прошедшимъ: можемъ видоизмѣнять слова и выраженія въ употребленіи, но не изобрѣтать ихъ.

Элементарныя юридическія понятія не могутъ быть неизвѣстны народу: онъ живетъ ими.-—Основное возраженіе, которое слѣдуетъ противопоставить ученію о „правѣ⁴⁴, какъ основѣ юриспруденціи, со­стоитъ въ томъ, что разумѣемое имъ подъ этимъ словомъ совсѣмъ не согласуется съ тѣмъ, что разумѣетъ подъ этимъ словомъ цѣлый народъ. Основнымъ понятіемъ выставляется не то, что считалъ въ ис­торіи и считаетъ теперь цѣлый народъ (равно какъ и корифеи чело­вѣческой мысли, и даже сами юристы, когда они забываютъ о своей книжной якобы-философіи).

Никто не имѣетъ права вкладывать въ языкъ народа того, чего не вкладываетъ туда самъ народъ. Законы языка обязательны для всѣхъ, кто пользуется имъ. Основныя понятія юриспруденціи были опредѣлены ранѣе всякой „науки права⁴⁴: опредѣлены опытомъ и рѣчью- мышленіемъ народности. Въ частности мы должны употреблять слово „право^uтолько въ томъ значеніи, которое придалъ имъ языкъ на-

рода; и допускать его только въ такія комбинаціи, которыя допу с каетъ для него народъ.

Противъ идеи „совокупности госу дарственно - прпну штелышхъ нормъ", какъ предмета юриспруденціи, ничего возразить нельзя. Эта идея признается юристами какъ континента, такъ и Англіи.—Все дѣло въ томъ, что мы не можемъ употреблять для обозначенія этой идеи слова „право", такъ какъ это противоречитъ духу языка.

Въ идеѣ „совокупности государственно-принудительныхъ нормъ[†††††††††††††††††††††††] простымъ элементомъ является понятіе „нормы", понятіе же „совокуп­ности нормъ" является уже болѣе сложнымъ понятіемъ. Элементар­нымъ или основнымъ понятіемъ, слѣдовательно, по общему согласію юристовъ какъ континента, такъ и Англіи, является понятіе нормы (иначе: правила, или закона въ широкомъ смыслѣ). Идея совокупно­сти нормъ хорошо выражается формою множественнаго числа: для этого она и существуетъ вь языкѣ. Какъ единичное „планета" об­ращается для выраженія совокупности въ „планеты", а „дерево" въ „де­ревья"(ср. М. Muller, op. c., 472), такъ и норма, правило или законъ, обращается для выраженія совокупности въ „нормы", „правила", или „законы". Та же идея совокупности выражается прекрасно и соби­рательнымъ „законодательство".—Если бы „право" выражало только идею совокупности нормъ, оно было бы лишь синонимомъ слова „за­конодательство". Поэтому и англичане переводятъ часто ученое нѣ­мецкое das Recht словомъ Law или Laws (законы). Никакого новаго понятія, незнакомаго народу иди его языку, здѣсь нѣтъ. Въ подоб­номъ „правѣ"(das Recht) не заключается ничего такого, чего не было бы въ словѣ Laws, законы, τ6μoι_tили собирательномъ—„законодатель­ство". Особаго факта или явленія, или особаго понятія (по сравне­нію съ тѣмъ, которому присвоено названіе „законы" или „законода­тельство") здѣсь нѣтъ, все равно какъ, употребляя слово „коровы", мы, хотя и выражаемъ идею множественности или совокупности, но не создаемъ этимъ особаго понятія для зоолога, стоящаго выше, ниже иди сбоку понятія „корова" *).

Вкладывать въ слово „право" то, что не вкладываетъ туда на­родный языкъ, или употреблять его не такъ, какъ употребляетъ его народный языкъ, значитъ—измѣнять общій языкъ, нарушать его, не­правильно пользоваться имъ. А что употребленіе слова „право" въ смы­слѣ совокупности нормъ (въ частности: совокупности законовъ), равно какъ и употребленіе многихъ комбинированныхъ со словомъ „право"

выраженіи «полицейское право, желѣзнодорожное право, обязатель- ное право, и т. ц.), не согласно съ духомъ народнаго языка, объ этомъ говоритъ намъ сознаваемая каждымч» изъ насъ вычурность подобнаго словоупотребленія, когда мы сталкиваемся съ свѣжимъ человѣкомъ, незнакомымъ съ тою тарабарщиною, которая выдается за ученый языка» юриспруденціи. Языкъ народа всегда ищетъ самыхъ простыхъ, кон­кретныхъ и недвусмысленныхъ способовъ выраженія всякой мысли. Желая выразить, что извѣстный поступокъ предписывается, или вос­прещается государственно-принудительной нормой, русскій языкъ при­бѣгаетъ къ выраженіямъ: такъ по закону, такъ слѣдуетъ по прави­ламъ, такъ законно, пли не законно, или не по закону, уставу, при­казу, указу, положенію, распоряженію, ит. д. Выраженія эти просты^ и естественны. Языку не къ чемуприбѣгать для этого къ вычурному часто двусмысленному: „это не согласно (пли согласно) съ (объектив­нымъ) правомъ/^{[‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡][§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§]} Смутное сознаніе нелѣпости подобнаго выраженія въ сношеніяхъ съ большою публикою можно наблюдать на другихъ и на насъ самихъ: будемъ ли говорить мы сами, пли будутъ другіе говорить съ нами *).—Всякій изъ насъ чувствуетъ, что сказать, что наклепка гербовыхъ марокъ требуется финансовымъ закономъ, несрав­ненно проще и естественнѣе, чѣмъ сказать, что такъ нужно дѣлать „по финансовому праву“. Сказать, что дѣлать нѣкоторыя непристой­ныя вещи на улицѣ запрещено полиціей, или полицейскими зако­нами, несравненно проще, чѣмъ сказать, что этого нельзя „по поли­цейскому праву⁴⁴. Обычному языку нѣтъ нужды прибѣгать къ такой вычурной фразеологіи, какъ нѣтъ нужды для истинной науки и фи­лософіи. „Мы не должны прибѣгать къ необычнымъ и темнымъ вы­раженіямъ, гдѣ значеніе нашихъ словъ могло бы быть легко понято ошибочно". (Hamilton, on Logic, II, 49). Не должны прибѣгать къ нпмъ даже тогда, когда мы не рискуемъ быть дурно понятыми. Простота языка есть одно изъ существенныхъ его достоинствъ: она понятнѣе, естественнѣе и часто правдивѣе и величественнѣе, чѣмъ искусствен­ность. Есть вопросы, надъ которыми задумываются не одни профес сіональные ученые. Элементарныя понятія этико-юрпдической жизни составляютъ общее достояніе народнаго языка: они входятъ въ об­ласть „познаннаго⁴*, то-есть, того, что уже стало въ большей пли меньшей мѣрѣ достояніемъ сознанія и получило соотвѣтствующую

форму выраженія. Въ народномъ языкѣ есть уже готовыя формулы яля нихъ. На насъ надаетъ лишь второстепенная задана уясненія и точнѣйшаго опредѣленія пхъ. Иные создали языкъ юриспруденціи— тѣ₃которые создали н всю юридическую жизнь; намъ слѣдуетъ под­чиниться тгхъ закону. Владыка и самовластный хозяинъ здѣсь—народ­ный языкъ. Въ борьбу со словомъ, съ народными средствами выра­женія, приходится вступать только тогда, ког іа наука или философія хочетъ дать что-либо новое по существу. При всякомъ новомъ от­крытіи въ области мысли мышленіе, какъ активная сила, неотдѣлимо отъ борьбы со словомъ. Законченныя формулы выраженія являются тогда дѣйствительно „помѣхой¹¹мысли въ силу своей опредѣленности и порабощающаго вліянія на передачу новаго содержанія. Мыслители, прокладывающіе новые пути, должны неизбѣжно быть „мучениками слова", потому что старый языкъ не можетъ точно передать новое содержаніе. Въ старую форму вкладывается такое новое содержаніе, которое не вкладывалъ туда никто другой: отсюда непремѣнное не­пониманіе новатора толпою и неизбѣжныя страданія для перваго, чтобы заставить другихъ понять себя. Языкъ, приспособленный для выра­женія только опредѣленнаго содержанія, трудно прилаживается къ но­вому назначенію. Совсѣмъ не то бываетъ тогда, когда, какъ въ сферѣ эле­ментарныхъ понятій этико-юридической жизни, приходится вращаться въ рамкахъ добытаго уже прежнимъ развитіемъ, въ области болѣе или менѣе уже сознаннаго и оформленнаго. Что ясно понимается здѣсь—ясно излагается.

Се que l’on concoit bien s’enonce clairement

Et les mots pour le dire arrivent aisement, говоритъ Буало.

Законность языка, его формъ и выраженій, должна играть въ подобныхъ случаяхъ преобладающую роль. Человѣкъ долженъ подчи­няться установленному словоупотребленію. Индивидуализація спосо­бовъ выраженія здѣсь неумѣстна. Мы говоримъ о старыхъ, давно из­вѣстныхъ вендахъ, и должны говорить такъ, какъ учитъ народный языкъ. Мы не должны думать о себѣ, какъ о „сверхчеловѣкахъ": мыслима? не мы одни, мыслити» но многимъ вопросамъ все человѣче­ство. Объектъ нашего мышленія—знакомые всѣмъ факты И мы должны умѣть выражать наши мысли о нихъ обычнымъ, знакомыми» всѣмъ языкомъ.

Сказанное о передачѣ того понятія, которое выражается англій­скимъ Law или Laws (законы), пли греческимъ τdμoι,слѣдуетъ от­нести и къ передачѣ идеи справедливаго или справедливости (то ½gjot^,, das Gerechte, Justice). Это столъ же знакомое пары іному языку понятіе, какъ и понятіе законовъ. Человѣкъ не только политическое

знаетъ, необходимость подчиняться законамъ, но п всегда критически относится къ нимъ: какъ тогда, когда онъ соблюдаетъ ихъ, такъ и Тогда, когда онъ нарушаетъ ихъ. Только по недоразумѣнію можно говорить о необходимости возродить критическое отношеніе къ зако­нодательству, пли подчинить его нравственному суду. Человѣка», пока онъ относится къ законодательству сознательно, всегда относится къ нему критически и производитъ надъ нимъ нравственный судъ. Су­дитъ его не только тотъ, кто говоритъ, что оно дурно и нуждается въ реформахъ; но и тотъ, кто говоритъ, что оно хорошо п должно быть удержано въ настоящемъ его видѣ, а на всякіе призывы къ улучшенію смотритъ подозрительно, или неодобрительно. Человѣку не можетъ быть чуждо человѣческое. А къ человѣческому принад­лежитъ и стремленіе смотрѣть на вещи не только съ точки зрѣнія законности, но и нравственности

Не было, нѣтъ, и не можетъ быть такого государства, члены котораго не чувствовали бы желанія измѣнить въ чемъ-либо узако­ненныя отношенія, или, наоборотъ, поддержать существующій поря­докъ, т. е. не можетъ быть такого гражданскаго общества, которое жило бы безъ представленій о справедливомъ и несправедливомъ, иначе: безъ представленій о добромъ и дурномъ въ примѣненіи къ общественной жизни. Понятіе о добромъ и зломъ столь необходимо, что безъ него невозможна человѣческая жизнь. И такъ какъ нѣтъ человѣческой жизни безъ государства, то и понятіе о справедливомъ и несправедливомъ, какъ частичное примѣненіе понятія добра и зла къ жизни гражданскаго общества, является столь же неизбѣжнымъ Какъ нравственное и государственное существо человѣкъ не можетъ обойтись безъ понятія справедливости; и мы найдемъ его у всякаго: у папуаса, какъ и у Сократа.

Какъ выражаются эти представленія о справедливости у различ­ныхъ народовъ и- у различныхъ членовъ одной націи, это не важно» Народы, говорящіе языками, которые не имѣютъ словъ въ нашемъ смыслѣ, не будутъ конечно, имѣть и чего-либо соотвѣтствующаго на­шему слову-понятію „справедливость^ но это, разумѣется, не зна­читъ, чтобы имъ чуждо было то отношеніе къ явленіямъ человѣче­ской жизни, которое мы называемъ оцѣнкою ихъ съ точки зрѣнія справедливости. Надъ дѣйствительнымъ укладомъ жизни, съ его не­избѣжными несовершенствами, поднимается въ воображеніи каждаго болѣе совершенный строй отношеній, чуждый этихъ несовершенствъ, въ большей или меньшей мѣрѣ. Какъ существо чувствующее, желаю­щее и надѣленное воображеніемъ, человѣкъ не можетъ обойтись безъ такихъ идеальныхъ построеній. У большинства, конечно, они проникнуты религіозными представленіями: надъ царствомъ „сего

міра"высится „царство не отъ міра сего"съ болѣе ^совершенными законами. Въ этомъ царствѣ господствуетъ безраздѣльно справедли­вость.

Разъ понятіе справедливости въ такой мѣрѣ присуще человѣку, мы должны искать выраженій для него въ общемъ народномъ языкѣ. Такимъ выраженіемъ въ народи омъ русскомъ языкѣ является чаще всего „правда": „все минется, одна правда останется", говоритъ въ этомъ смыслѣ дышащая вѣрою въ лучшее будущее русская пословица, которую Рѣдкинъ сдѣлалъ эпиграфомъ своей „Философіи Права". Въ языкѣ культурныхъ классовъ такимъ выраженіемъ служитъ „справед­ливость". Законъ, нарушающій интересы какого-либо класса обще­ства, называется „несправедливымъ" закономъ. Когда кто-либо, дурно пользуясь своими законными правами, обижаетъ другого, говорятъ, что онъ поступаетъ „несправедливо". Законъ, создающій искусствен­ныя препятствія на пути благихъ стремленій какого-либо лица пли группы, называется закономъ, нарушающимъ элементарную справед­ливость. Сказать, что такой-то поступокъ несправедливъ пли про- тиворѣчитъ справедливости, проще и понятнѣе, чѣмъ сказать, что онъ противенъ „праву". Сказать, что справедливость требуетъ того- то, проще и понятнѣе, чѣмъ сказать, что этого требуетъ „право"_ш Сказать: „желательно, чтобы законодательство сообразовалось съ тре­бованіями справедливости", проще и понятнѣе, чѣмъ сказать: „же­лательно, чтобы законодательство сообразовалось съ требованіями «права»", или, какъ говорятъ другіе, „чтобы оно прониклось право­выми понятіями". Къ чему подобный вычурный и мало понятншг языкъ? Спросите у юристовъ, что значить „право⁴" или „правовыя понятія", и вы не получите отъ нихъ удовлетворительнаго отвѣта. Еще менѣе можемъ мы ожидать, чтобы большая публика стала пони­мать подобный ходульный языкъ. И юристы сами сознаютъ это, такъ какъ въ сношеніяхъ съ большой публикой находятъ нужнымъ и воз­можнымъ обходиться безъ этой сакраментальной терминологіи. Стрем­леніе быть понятнымъ не только самому себѣ, но и другимъ, служитъ коррективомъ ходульнаго, будто бы требуемаго нуждами науки, языка. Этотъ коррективъ будетъ дѣйствовать чаще и плодотворнѣе, когда юристы убѣдятся, что не они одни имѣютъ монополію мышленія о вопросахъ человѣческой жизни. Какъ китайской стѣной обводятъ они себя кругомъ языка собственнаго изобрѣтенія, теряя черезъ это не только въ возможности благодѣтельно вліять на мышленіе и по­веденіе окружающаго общества [************************])>но п въ возможности провѣрять

самихъ себя коллективнымъ мышленіемъ народа. Коллективность же въ работѣ мысли есть основное условіе достиженія истины.

Искусственная терминологія, введенная безъ нужды [††††††††††††††††††††††††]), является большимъ несчастьемъ. Въ ней, πaπρ., причина относительной без­плодности нѣмецкой философіи [‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡]). Языкъ народный и народная фи­лософія, воплощенная въ немъ, отличаются реальностью. Языкъ ис­кусственный, не провѣряемый коллективною работою мысли общества, способенъ выражать не открытія ума въ реальномъ мірѣ, а продукты конструктивнаго воображенія. Идеи, заключенныя въ новой фразео­логіи, получаются не путемъ обычной дѣятельности мысли, а созда­ются воображеніемъ. Создается фантастичное „особое великое явле­ніе^, никѣмъ не постигнутое и непостижимое, ничего не имѣюшее общаго съ тѣми категоріями реальности, которыя извѣстны всѣмъ людямъ; придумывается терминъ для него—терминъ, повидимому, взя­тый изъ народнаго языка и имѣющій такимъ образомъ за себя сви­дѣтельство реальности, но... только „повидимому®. Подъ своимъ _t.право^uнародъ никогда не скрывалъ какого-либо „особаго великаго явленія®; онъ создалъ его для служебной роли выразителя коррелята обязанности, далъ ему чисто формальную роль. Слово „право" на­значено было не для того, чтобы представлять собою видимыя вещп (явленія), или невидимыя силы, а лишь. для выраженія отношеніи между явленіями. Въ народномъ языкѣ нѣтъ права вообще, а лишь право на что-либо, опредѣляемое закономъ или нравственною нормою. Для понятія справедливости у него есть особый весьма точный тер­минъ. Употребленіе „права® вмѣсто ^справедливости"ему не свой­ственно. Особой промежуточной категоріи между категоріей легаль­ныхъ и нравственныхъ понятій языкъ народный не знаетъ. Это со­зданіе воображенія. И самое мудрое и ученое, что можетъ сдѣлать юристъ, это—вернуться къ рѣчи-мышленію своего народа, смириться,

сознать сноп ошибки и говорить такъ, какъ говоритъ обыкновен­ный человѣкъ *), п мыслить, какъ мыслитъ ученый".

Не даромъ жилъ на свѣтѣ и наша» народъ. Есть кое-что у насъ свое, нами п по нашему сдѣланное для цивилизаціи. Если мы будемъ изучать свою рѣчь, мы откроемъ кое-что свое и въ нашемъ мышле­ніи. И пока будетъ звучать живая русская рѣчь, нашъ народъ не утратитъ своего облика и своей духовной самобытности. Мы не должны ни нѣмечить, ни латинизировать себя. Русскіе ученые должны говорить русскимъ языкомъ

Родной языкъ служитъ носителемъ народныхъ традицій и мощ­нымъ орудіемъ для рѣшенія очень важныхъ и сложныхъ вопросовъ жизни.

*) „Цѣль грамматики есть передача мысли (Sayce, Principes de philologie сотрагёе, 283), и какъ только она достигнута, механизмъ, употребленный для ея достиженія, имѣетъ сравнительно второстепенную важность. Способъ комби­нированія словъ и фразъ имѣетъ мало значенія, если только наша мысль ясна для другихъ®. Поэтому выраженіе, напр., „по нашимъ законамъ¹" должно пред­почитаться выраженію „по нашему праву®, какъ болѣе ясное и всѣмъ понятное- „Выраженія (ibid.) horseflesh и flesh of а horse (лошадиное мясо или мясо лоша­ди) одинаково понятны для англичанина, а потому одинаково признаются англій­ской грамматикой®. Но, напр., китайское словосочетаніе было бы неправиль­нымъ во французскомъ или итальянскомъ, потому что оно не было бы понят­нымъ французу или итальянцу. Очевидно, слѣдовательно, что „правильность или неправильность извѣстнаго выраженія зависитъ отъ его понятности, т. е. отъ обычнаго потребленія даннаго языка®. Что не такъ обыкновенно, т. е. что не всѣмъ понятно (generaleme∏t intelligible), то не согласно съ даннымъ языкомъ, противно его духу, или грамматикѣ. Все опредѣляется, слѣдовательно, согла­сіемъ и привычками тѣхъ, которые говорятъ на даннохмъ языкѣ. Есть выраженія, правильныя въ предѣлахъ извѣстнаго діалекта, и неправильныя за его предѣлами. Правильность словоупотребленія есть ничто иное, какъ „обычай, установленный извѣстною группою лицъ въ извѣстный періодъ ихъ исторіи® (ibid., 284). Поэтому, мы не можемъ защищать извѣстнаго словоупотребленія мало обычнаго въ дан­ную минуту у даннаго народа на томъ только основаніи, что оно было когда-то въ употребленіи у него, или что лексически соотвѣтствующее выраженіе есть въ языкѣ другихъ народовъ, или потому что оно свойственно извѣстному мѣстному діалекту, или въ большомъ ходу среди извѣстнаго класса. Каждый языкъ имѣетъ свой обычаемъ установленный укладъ, свою манеру передавать извѣстныя поня­тія, свои привычки, выработанныя его исторіей; заставлять его принимать то, что чуждо этимъ привычкамъ, значитъ дурно понимать его , природу и причинять серьёзный ущербъ совершаемымъ при его помощи мыслительнымъ процессамъ. По нѣкоторымъ вопросамъ мышленіе есть процессъ общественный въ самомъ ши­рокомъ смыслѣ, и требованіе общепонятности есть основное требованіе связан­наго съ ними языка.