§ 5. Политические процессы в России 70-х годов и мировая общественность

До 70-х годов XIX в. о России вообще и о русском револю­ционном движении в особенности Европа (не говоря уже об Америке и Азии) знала крайне мало. Изредка выходившие за границей труды на русскую тему либо совсем ничего не гово­рили о революционной России [1334], либо сообщали единичные отклики на выступления декабристов и петрашевцев [1335].

А. И. Герцен в 1849 г.[1336]

Сам Герцен первым стал знакомить Европу с революцион­ной Россией и сделал в этом отношении больше, чем кто-ли­бо из русских, по крайней мере до 80-х годов, когда начал публиковать за границей, одну за другой, статьи и книги о русских революционерах С. М. Степняк-Кравчинский. Первым обращением Герцена к западному читателю на русскую тему была статья «Россия» (1849 г.) B 1851 г. одновременно на французском и немецком языках вышла классическая работа Герцена «О развитии революционных идей в России», которая вызвала отклики в разных странах Европы (в Англии, напри­мер, ее переводил и популяризировал поэт-чартист У. Линтон). B какой-то мере доходила до западного читателя информация о России на страницах «Полярной звезды» и «Колокола». Ма­териалы о процессе H. Г. Чернышевского Герцен сам рассы­лал в парижское «Le Temps», лондонские «The Daily News», брюссельский «La Cloche» [1337].

Однако Герцен не мог, разумеется, один существенно заин­тересовать мировую общественность русскими делами и наст­роить ее в пользу революционной России, тем более, что даже те круги европейского (английского, в первую очередь) обще­ства, которые проявляли особый интерес к Герцену, склонны были преувеличивать его отрыв от России и разногласия с рус­скими «нигилистами». B двух статьях Артура Бенни под заго­ловком «Русское общество» на страницах популярного жур­нала «The Fortnightly Review» за 1866 г. Герцен представлял­ся так: «...его долгое пребывание вдали от России привело к та­кому большому расхождению между его взглядами и взгля­дами его прежних последователей, что нельзя больше считать его представителем нигилистической школы» [1338].

Что касается других русских авторов, тоже эмигрантов, ко­торые писали в 40—60-е годы для иностранного читателя о России, то их сочинения («Россия под Николаем I» И. Г. Голо­вина, «Правда о России» П. В. Долгорукова), во-первых, не имели такого общественного резонанса, как издания Герцена, а главное, они обличали Россию правящую, реакционную (как в известном памфлете француза А. де-Кюстина «Николаевская Россия»), но ничего не говорили о Россйи борющейся, револю­ционной. Журнал «Народное дело» выходил недолго (1868— 1870 гг.) и сколько-нибудь широкого распространения за гра­ницей не имел. Поэтому до 70-х годов европейская обществен­ность, хотя и выказывала несомненный интерес к личностям и сочинениям Герцена, а также (гораздо в меньшей степени) некоторых других русских эмигрантов, еще не уделяла боль­шого внимания русским революционным делам и мало черпа­ла информации непосредственно из России. B течение 70-х го­дов положение изменилось, причем едва ли не главную роль сыграли здесь именно политические процессы народников.

Первый же процесс 70-х годов — по делу нечаевцев — вызвал за границей оживленные отклики. Он привлек к себе внимание, прежде всего, своей гласностью, впервые в России допущенной для политического дела. «Иностранная пресса,— писал об этом журнал «Дело», — почти единогласно выразила полное свое сочувствие этому новому шагу нашего прави­тельства в судебной реформе» [1340]. Лишь некоторые консерва­тивные органы (вроде «Kolnische Zeitung») выражали опа­сение, как бы чрезмерная гласность политического дела не повредила достоинству царского суда и правительства [1341].

Что же касается самого процесса, то хотя попытки евро­пейской реакции (отмеченные К. Марксом) выставить его как «процесс Интернационала» не удались [1342], все же иные, в не­которых случаях даже прогрессивные, круги зарубежной об­щественности восприняли дело нечаевцев односторонне, лишь как разоблачение нечаевщины, и прониклись предубеждением против русского «нигилизма», будто бы и воплотившегося B нечаевщине.

C 1871 до 1877 г. зарубежная пресса почти не откликалась на русские революционные дела. Затем начались, один за дру­гим, упомянутые процессы, которые буквально взбудоражили европейскую общественность. O героях процесса «50-ти» во­сторженно отозвались австрийские и сербские социалисты 26A Вождь венгерского рабочего движения Лео Франкель опубли­ковал в газете «Arbeiter Wochen-Chronik» ряд статей о про­цессе «50-ти», выдержки из речей П. А. Алексеева и С. И. Бар­диной и очерк о Бардиной «Русская социалистка», где, в част­ности, говорилось: «Какие могучие корни пустил социализм в России, каких вдохновенных, глубоко убежденных в правоте социализма людей имеет эта страна, находящаяся под властью* кнута! B этом убеждает процесс и речи обвиняемых» [1348]. Речи Алексеева и Бардиной печатала и социалистическая пресса других стран — например, итальянская газета «La РІеЬе» [1349] французский журнал «Le Travailleur» [1350], центральный орган ГСД «Vorwarts» [1351].

Сочувственно освещала процесс «50-ти» не только соци­алистическая, но и либерально-буржуазная печать. Лондон­ский «Graphic» отвел целую страницу под портреты восьми героинь процесса (С. И. Бардиной, сестер Любатович, сестер Субботиных, А. Г. Топорковой, E. Б. Гамкрелидзе, А. С. Xop- жевской) [1352], а французский публицист Эрнест Лавинь уделил «Процессу мадмуазель Бардиной» больше 20 страниц в книге о русском «нигилизме», перепечатав с благожелательным ком­ментарием речи Бардиной, Алексеева, Г. Ф. Здаповича и С. И. Агапова [1353].

Вошли в книгу Э. Лавиня и материалы процесса «193-х» [1354], который еще больше подогрел интерес, вызванный на Западе процессом «50-ти». Особенно впечатляла речь И. H. Мышкина* обходившая тогда мировую прессу 270. Очень даботилась о меж­дународном резонансе вокруг дела «193-х» русская политиче­ская эмиграция. Вот что сообщала редакция журнала «Общи­на», печатая в январе 1878 г. текст речи Мышкина: «Речь эта была уже напечатана в нескольких французских газетах, куда мы переслали ее тотчас по получении. До сих пор она появи­лась в «Bulletin de Ia Federation», в «Travailleur», в «Avant- Garde» и в «Reveil», органе французской радикальной буржу­азии. Вообще все сведения о процессе и о всех выдающихся явлениях революционной деятельности в России немедленно сообщаются нами для напечатания в заграничных газетах» 271.

С. М. Кравчинский считал, что процесс «193-х» «впервые привлек внимание европейской общественности к русскому ре­волюционному движению, прежде замечавшемуся только са­мыми внимательными наблюдателями» 272. Такое мнение было бы вполне справедливым, если бы оно относилось не только к процессу «193-х», HO и еще к двум процессам, из которых один («50-ти») окончился незадолго до процесса «193-х», а другой (Веры Засулич) начался вскоре после него.

Процесс Засулич стал для европейской общественности главной политической сенсацией. Французский ежемесячник «Revue des deux Mondes» писал в те дни, что «Европа забыла о войне и мире, о Бисмарке, Биконсфильде и Горчакове, чтобы заняться только Верой Засулич и ее удивительным процес­сом» 273.

Там разгорелась борьба И ждет от нас приветственного клика...275

270 См. об этом Arnaudo J. Le nihilisme et Ies nihilistes. Paris1 1879,

р. 212.

271 «Община», Женева, 1878, № 1, с. 15.

272 Степняк-Кравчинский С. об Ипполите Мышкине (публикация В. С. Антонова). — «Русская литература», 1963, № 2, с. 161.

273 Valbert G. Le proces de Vera Zassoulitch. — «Revue des deux Mondes», 1878, v. 27, p. 216.

274 Ср.: T у p r e н e в И. С. Полн. собр. соч. и писем. Письма, т. 12, кн. I, с. 312; Kp о п отки н П. А. Записки революционера. М., 1966, с. 378; Ч а й- к о в с к и й П. И. Полн. собр. соч., т. 7, М., 1962, с. 220.

275 W e s t p h а 1 Ch. Der Osten rothet sich.- «Vorwarts», 1878, 10 шаі, s. 2. Так же откликнулись на дело Засулич в газете «La РІеЬе» итальянские социалисты (см.: Г p и г о p ь e в а И. В. Указ. соч., с. 39).

После процессов «50-ти», «193-х» и Засулич, т. e. с 1878 г. интерес европейской общественности к русскому «нигилизму» стал расти, а едва ли не главным источником информации о «нигилистах» продолжали служить политические процессы. Крупнейшие газеты Европы отряжали в Петербург специаль­ных корреспондентов для наблюдения «за постепенным разви­тием революционного движения в России» (весной 1879 г. это сделали, в частности, «Таймс» и «Дэйли Ньюс») [1355]. «Почти в каждом номере германских газет, — отметил 7 апреля 1879 г. М. H. Катков, — появляются статьи о настоящем состоянии России, о настроении в ней умов, об источниках и значении нигилизма, об обстоятельствах, благоприятствующих распро­странению и усилению этого зла, и о мерах, какие могли бы повести к его искоренению» [1356]. To же самое можно было бы сказать и о многих газетах других стран — таких, например, как лондонский «Таймс», парижский «Лантерн», венская «Нойе фройе прессе».

Внимательно следили за политическими процессами в Poc-. сии конца 70-х годов K- Маркс и Ф. Энгельс. 16 марта 1877 г., в дни процесса «50-ти», Маркс обратился к П. Л. Лаврову с просьбой «дать краткую сводку—по-французски—о судебных и полицейских преследованиях, происходивших за последние годы в России» для члена палаты общин К. О’Клиери. Этот последний, по словам Маркса, собирался «внести ...предложе­ние о том, чтобы английское правительство потребовало от русского правительства проведения (в России) реформ, кото­рые оно объявляет необходимыми по отношению к Турции. Он хочет воспользоваться этим случаем, чтобы сказать об ужасах, творящихся в России». Лавров выполнил просьбу — уже 23 марта Маркс уведомил его, что сводка в руках О’Клиери281. Кроме того, по просьбе Маркса, Лавров написал разоблачи­тельную статью «Правосудие в России» и опубликовал ее, при содействии Маркса, в лондонском еженедельнике «Vanity Fair» 14 апреля 1877 г.282 Судебный террор царизма против народ­ников Маркс и Энгельс считали верхом беззакония. 17 сен­тября 1878 г., еще до того как Россия была расчленена между шестыо военными генерал-губернаторами (в Германии тогда Бисмарк проталкивал через Рейхстаг исключительный закон против социалистов), Маркс писал Энгельсу: «...в России су­ществует такая «законность», которая является недостижимым идеалом для заскорузлого юнкера Бисмарка, который стремит­ся своими законопроектами тщетно приблизиться к ней»283.

Видимо, интересовали Маркса и Энгельса и подробности отдельных процессов. Известно, например, что Энгельс просил Г. А. Лопатина прислать фото женщин, осужденных по делу «50-ти», и статью о процессе для альманаха-календаря В. Бракке 284.

Материалы политических процессов в России конца 70-х годов существенно повлияли на международное обществен­ное мнение, причем явно не в пользу царизма. Корреспонденты «Таймса» и «Дэйли Ньюс» весной 1879 г., по наблюдениям М. H. Каткова, «уже успели натолковать своим читателям о мерах «репрессий», вследствие коих революционеры и совер- шают-де свои убийства»285. «Таймс» открыто порицал «свире­пый юмор кривосудия» в деле доктора О. Э. Веймара 286. B ан­глийском парламенте 28 июля 1879 г. депутат Коуэн сделал своему правительству запрос о том, «каким образом русские подданные по одному подозрению в политических проступках тысячами угоняются на рабство в Сибирь», и были ли со сто-

281 M а p к с K- и Э н г e л ь с Ф. Соч., т. 34, с. 198—199.

282 Там же, с. 205, 446. '

283 Там же, с. 65.

284 См. там же, с. 254, 454.

285K а т к о в М. H. Собрание передовых статей «Московских ведомо­стей» за 1879 г., с. 163. Ср.: «Daily News», 1879, 26 May, p. 5 (о процессе «киевских бунтарей»); там же, 30 May, p. 5 (о процессе А. К. Соловьева).

286 См.: Кен н а н Д. Сибирь и ссылка. Спб., 1906, с. 203.

m

HV4 Заказ 161 роны Англии какие-либо увещания (remonstrances) по адресу царизма «против подобного обращения с предполагаемыми политическими преступниками». Министр Борк ответил Коуэ­ну, что «не в обычае английского правительства делать увеща­ния другим правительствам в случаях подобного рода, если только оно не имеет некоторого основания думать, что его увещания поведут к благодетельным и практическим резуль­татам». Сообщая об этом на страницах «Московских ведомо­стей», Катков выругал Коуэна «парламентским шутом», а Бор­ка отчитал за то, что он не объявил Коуэна «не в своем уме»[1360].

Мировая реакция, обеспокоенная интересом и, особенно, сочувствием общественного мнения Европы к «нигилистам», затеяла шумную антинигилистическую кампанию. Наряду с многочисленными статьями и фельетонами, стали выходить в разных странах (именно с 1878—1879 гг.) целые тома памфле­тов и пасквилей против русского «нигилизма» с претензией на его исследование и научное объяснение [1361]. Наиболее пока­зательны в этом смысле три издания книги К. H. фон-Гербель- Эрмбаха (псевдоним «Николай Карлович») и опус Ж- Любо- мирского [1362]. Ho такая литература не могла противостоять все нараставшему с конца 70-х годов потоку фактической инфор­мации о «иигилистах» из судебных отчетов, со страниц русских легальных, подпольных и эмигрантских изданий и от специаль­ных корреспондентов европейских газет.

Более того, в разных странах печатались, впротивовес ан- тинигилистическим пасквилям, более или менее добросовест­ные описания «нигилизма». Bo Франции примером такого рода описаний может служить уже названная книга Э. Лави- ня, в Англии — ряд обзоров «домашних и иностранных дел», которые вел на страницах либерально-буржуазного «Fortnight­ly Review» Джон Морли, в Италии — книги Д. Арнаудо, Ф. де- Мартино, Г. Карнацца, Р. Сильвестри и др., где признавался raison d’etre русского нигилизма как «большого политического и революционного движения», «части международного социа­листического движения»[1363].

Несмотря на курьезные ошибки в толковании причин и осо­бенностей «нигилизма» (одна из причин усматривалась даже в «чрезмерной интеллектуальной культуре женщин»[1364]), при­знания его целесообразности и силы на страницах европейской, причем не только социалистической, но и буржуазной, прессы доставляли русскому освободительному движению широкую международную известность и постепенно разрушали пред­убеждение, сложившееся против него в различных кругах европейского общества под впечатлением нечаевщины. Bo вся­ком случае, после процессов «50-ти», «193-х» и Веры Засулич правда о русском революционном движСнии как из эмигрант­ских источников, так теперь и непосредственно из России, распространялась в Европе сравнительно с прошлым быстро н широко. Суждение, которое Д. Арнаудо в 1879 г. высказал в двух (итальянском и французском) изданиях своей, в общем серьезной и правдивой книги о том, что «Россия, вероятно, на­именее известная страна в Европе» и что в Италии русских представляют себе «ордой завоевателей и грабителей, раски­нувшейся лагерем в огромной степи и всегда готовой бросить­ся на какую-нибудь часть Европы или Азии, сея гибель и раз­рушение»,[1365] — это суждение к началу 80-х годов уже звучало анахронически.

Когда же авансцену русской освободительной борьбы заня­ла «Народная воля», интерес к русскому освободительному движению и к России вообще на Западе и Востоке возрос еще более. Дела и люди «Народной воли», по выражению Г. В. Пле­ханова, остановили на себе «зрачок мира»[1366]. C 1880—1881гг. пресса всех направлений интенсивно печатала корреспонден­ции и передовые статьи о русском «нигилизме», о единоборстве между «нигилизмом» и царизмом и о гонениях на «ниги­лизм»— с экскурсами и в 70-е годы. B разных странах выходи­ли сенсационные описания России, где на первом плане оказы­валась опять-таки проблема «царизм и нигилизм». C такими книгами выступили, например, француз П. Фреде,[1367] немец

А. Тун [1368], испанец Э. Кастеляр [1369], американец Э. Нобль [1370].

Под впечатлением героики народничества вообще и «На­родной воли» в особенности с 1880 г. за границей начались международные кампании (митинги, демонстрации, воззва­ния прессы, сборы средств помощи) в защиту русских револю­ционеров против царских палачей [1371]. Прежде таких компаний не было. После же 80-х годов они время от времени возобнов­лялись и в годы трех русских революций приняли грандиоз­ный размах, как ярчайшее свидетельство международной зна­чимости освободительного движения в России.

При таком интересе мировой общественности к революци­онным делам, и особенно к политическим процессам в России, с конца 70-х годов героическая эпопея народничества стала находить отражение чуть ли не во всех жанрах художествен­ной литературы как на Западе, так и на Востоке.

Правда, в первое время, пока за границей не разобрались в смысле русского «нигилизма», иностранные газеты, журна­лы, издательства в погоне за сенсацией печатали «самые не­суразные» новеллы, драмы, романы о народниках, вроде «Les vierges russes» («Русские девы») или «Іѵап Ie nihiliste» («Ни­гилист Иван»), где «весь интерес заключался в замысловатой интриге, но сущность и причины движения, характеры лиц оставались непонятыми и изображались часто с самой пре­вратной стороны» [1372].

Так были написаны и популярные драмы: «Вера или ниги­листы» Оскара Уайльда (1881 г.) и «Федора» Викторьена Сар­ду (1884 г.).Перваяизнихсоздаваласьподвпечатлениемдела Веры Засулич, но, как подметила E. А. Таратута, «кроме име­ни героини, в ней не было ничего реального»[1373]. Драма имела средневековый колорит. Россия в ней походила на Испанию времен Торквемады, а «нигилисты» — на шиллеровских заго­ворщиков: в красных масках, вооруженные мечами, они произ­носили зловещие клятвы «без страха, без надежды, без буду­щего— страдать, уничтожать, мстить»[1374]. Ho безусловное со­чувствие автора к «нигилистам» и антипатия к их врагам (царский двор шаржирован, сам царь представлен идиотом) позволяют отнести драму Уайльда к числу тех литературных памятников, которые настраивали общественное мнение Запа­да в пользу русского освободительного движения. Так же со­чувственно к «нигилистам», но с большим знанием дела, хотя тоже довольно поверхностно, написана драма Сарду «Федора», сюжет которой отчасти заимствован из дел Засулич и Гарт­мана (герой драмы Лорис Ипанов убивает сына петербургско­го градоначальника и эмигрирует во Францию; царизм пыта­ется вытребовать его как убийцу, но французское правитель­ство отказывает в этом) [1375]. Обошедшая сцены многих стран мира с участием знаменитых актеров (Сары Бернар, Элеоно­ры Дузе) [1376], драма Сарду способствовала пробуждению сим­патий международной общественности к русским революцио­нерам.

По мере того как мировая общественность узнавала правду о единоборстве «нигилизма» с царизмом, писатели Запада проявляли к «нигилистам» все больше интереса, понимания и сочувствия. Очень помог в этом отношении русским револю­ционерам И. С. Тургенев — помог, во-первых, как автор «Но­ви», которая меньше чем за год после выхода в свет была пе­реведена почти на все европейские языки [1377] и после процессов «50-ти» и Веры Засулич доставила Тургеневу на Западе репу­тацию «der Prophet» (пророка) [1378]. Во-вторых, Тургенев помог народникам добиться понимания мировой общественности как ходатай перед французскими издателями за роман М. О. Аш- кинази «Жертвы царя» и очерк И. Я. Павловского «В одиноч­ном заключении». Кстати, именно роман Ашкинази стал едва ли не первым в Европе художественным произведением, кото­рое разъясняло Зарубежному читателю обусловленность «красного террора» народников [1379].

Отдельные удачи в художественном отражении народни­чества (с акцентом на его жертвах) были у писателей Запа­да и в конце 70-x, и в самом начале 80-х годов. Знаменитый Жюль Верн еще в 1876 г. сделал одним из героев своего ро­мана «Михаил Строгов» мужественного русского революцио­нера Василия Федорова, сосланного в Сибирь за участие в тайном обществе. Один из крупнейших писателей Дании (с 1917 г. лауреат Нобелевской премии) Карл Гьеллеругі в ро­мане «Ученик германцев» (1882 г.) показал, каким толчком к формированию прогрессивных взглядов героя романа по­служил услышанный им разговор о Bepe Засулич и русском «нигилизме» [1380]. Учитывая большой интерес и симпатии к pe- волюционерам-народникам со стороны великого норвеж­ского драматурга Гснрика Ибсена, советский литературовед

В. Г. Адмони не без оснований отмечает воздействие народни­чества на создание (в 1879—1882 гг.) таких ибсеновских пер­сонажей, как Hopa н доктор Стокман [1381].

Ho распространенными, популярными образы русских рево­люционеров стали (притом не в скороспелой и «несуразной», а в истинно художественной литературе, включая десятки со­чинений признанных мастеров слова) примерно к середине 80-х годов, под впечатлением громкой славы «Народной воли». Таковы произведения Э. Золя («Жерминаль»), А. Доде («Тар- тарен на Альпах»), Г. Мопассана («В пути»), Ж- Верна («Це­зарь Каскабель», «Драма в Лифляндии»), М. Твена («Амери­канский претендент»), Э. Войнич («Оливия Лэтам»), Д. Гол- суорси («Вилла Рубейн»), А. Конан-Дойля («Торговый дом Гердлстон», один из рассказов о Шерлоке Холмсе «Пенсне в золотой оправе»),Д. Конрада («На взгляд Запада»), Г. Гаупт­мана («Одинокие»),С. Жеромского («Курган»),А.Стриндбер- га («Рецидив»), С. Чеха («Славия»), К. Милле («Красное сти­хотворение»). Стихи против самодержавного террора писали Виктор Гюго и Чарльз Суинберн.

B Японии еще до середины 80-х годов вышел ряд произве­дений о русских народниках, в частности две книги о Засулич: «Повести о героинях Европы» (1881 г.) и «Трагедия русской героини» (1882 г.)[1382]. B 1882 г. был переведен на японский язык роман француза Поля Вернье «Охота за нигилйстамй» (под названием «Удивительная повесть о преследовании партии нигилистов»)[1383]. He исключено, что такого же рода сочинения и переводы выходили тогда или позднее в Китае[1384].

Bce произведения, о которых идет речь, проникнуты боль­шим или меньшим сочувствием, а то и симпатиями к героям и мученикам русской революции. Следовательно, все они вно­сили тот или иной вклад в международную кампанию солидар­ности с революционной Россией. Был в ходу на Западе (воз­можно, и на Востоке) и «антинигилистический» роман, но характерно, что за рубежом, в отличие от России, среди сочи­нителей этого жанра не оказалось ни одного сколько-нибудь крупного литературного имени.

* * *

B заключение главы сделаем некоторые выводы. Общая картипа откликов иа политические процессы в России, хотя и гораздо более оптимистичная, чем она представлена в «Черно­рабочем и белоручке» И. С. Тургенева, была все же близка к тому, как ее изобразил (несколько утрированно) адвокат H. П. Карабчевский: «...интеллигенция благоразумно-выжида- тельно«тайно аплодировала» (революционерам. — H. Т.), а обыватели и народ только ротозейно недоумевали пока»[1385]. Иными словами, народу (т. e. массам рабочих и крестьян) не­доставало тогда для поддержки гибнущих героев сознания и даже необходимой осведомленности, а обществу — решимо­сти. Вновь, как и в годы первой революционной ситуации, рус­ское общество в целом и либеральное, в частности, отказалось от организации совместного с революционным лагерем натис­ка на самодержавие, хотя теперь, в 70-е годы, оно питало боль­ше сочувствия к революционерам и оказывало им больше ус­луг, в чем едва ли не решающую роль сыграли политические процессы 70-х годов.

Сочувственное отношение русского общества к революцио­нерам было в 70-е годы столь распространенным и очевидным,

Mro оно крайнє треВОЖгілб карателей. Генерал Р. А. Фадеев в записке «Мысли без утайки о современном положении рус­ских дел», которую он подготовил в 1880 г. для Верховной Рас­порядительной комиссии, подчеркивал, сколь опасна для ца­ризма присущая нигилистам «уверенность, что большинство России за них, только не смеет высказаться, как не раз они повторяли перед судом; покуда в наших школах и подпольях держится такое убеждение, можно изловить много нигилистов, но искоренить нигилизм так же трудно, как вычерпать теку­щую реку — вода все будет прибывать сверху»[1386]. Такого же взгляда держался Д. А. Милютин[1387]. Даже за границей на­блюдательные современники видели и ценили сочувствие рус­ского общества к борцам за свободу, понимая, как такое со­чувствие воодушевляет борцов. «Если столько людей решает­ся на активную борьбу, грозящую им гибелыо, — писал

С. М. Кравчинскому Марк Твен,— то, значит, тем, кто сочув­ствует им, хотя до поры до времеыи и держится в стороне, нет числа»[1388]. Ho в том-то и дело, что люди, которым действитель­но не было числа, держались в стороне, не решаясь перейти от сочувствия к прямой поддержке революционеров.

Разумеется, недостаток решимости, о котором идет речь, имел не только и не столько социально-психологическое, сколь­ко политическое объяснение: сказалась тут и традиционно­российская интеллигентская дряблость, но еще больше — груз тоже традиционных для русского общества политических иллю­зий, и, в первую очередь, той, говоря словами В. И. Ленина, «самой, казалось бы, несостоятельной теоретически и самой живучей практически иллюзии, будто возможно еще парла­ментерство с русским самодержавием...»[1389].

Итак, слабость массового движения заставляла народни­ков искать опору в интеллигенции. Ho интеллигенция не смог­ла обеспечить им достаточно широкую и активную поддерж­ку. «Узость тех общественных слоев, которые поддерживали немногих героев»[1390], оказалась роковой для революционного народничества. Отсутствие твердой опоры в массах обрекало его на поражение. И все же тот очевидный факт, что традиции идейных и деловых связей русского общества с революцион­ным движением в 70-е годы значительно окрепли и обогати­лись, не остался бесплодным. Он облегчил и ускорил чрезвы­чайно сложный и медленный процесс йриобщения интеллиген­ции к революционной борьбе, а часть традиций этого рода, накопленных за 70—80-е годы (например, вдохновляющее отображение героики народничества в художественном твор­честве), благотворно, в революционном духе, воздействовала и на следующее (победившее, в конечном счете) поколение борцов — русских марксистов. Вот как оценил свое впечатле­ние от романа И. С. Тургенева «Новь» видный большевик (в прошлом народник) С. М. МицкевиЧ: «...этот роман... до ос­нования потряс мое традиционное, казалось столь прочно зало­женное, мировоззрение; он его не только потряс, HO OH его поч­ти совсем разрушил»[1391]. Столь же выразительны многочислен­ные, хотя до сих пор не учтенные в историко-революционной литературе, свидетельства русских социал-демократов о воз­действии на их мировоззрение живописи 70—80-х годов.

Именно с 70-х годов утвердилась в русской живописи тема революционной борьбы[1392]. Прежде революционный жанр вооб­ще отсутствовал, с одной стороны, потому, что еще не окрепла сложившаяся лишь к концу 50-х годов русская реалистическая школа в живописи и мешал, особенно при Николае I, цензур­ный террор (эти две причины действовали главным образом до начала 60-х годов), а с другой стороны, героика револю­ционной борьбы еще не была настолько характерной для рус­ской действительности и захватывающей, чтобы она могла вдохновить художников. Развивать революционный жанр рус­ские художники стали в годы «хождения в народ», и особенно второй революционной ситуации, которая, как справедливо за­ключает Д. В. Сарабьянов, «во многом обусловила наивысший подъем русской живописи второй половины XIX века» [1393]. Жи­вопись тех лет (причем не только прямо, но также иносказа­тельно отображавшая освободительные идеи) производила могучее революционизирующее воздействие на умы как народ­нического, так и следующего, социал-демократического поколе­ния. «Еще нигде не описаны,— свидетельствовал друг Ленина

В.Д.Бонч-Бруевич, — те переживания революционеров, те клятвы, которые давали мы... при созерцании таких картин, как «Иван Грозный и сын его Иван», «Утро стрелецкой казни», как «Княжна Тараканова», как та картина, на которой гордый и убежденный народоволец отказывается перед смертной каз­нью принять благословение священника...»[1394].

И литература, и живопись 70-80-x годов черпали револю­ционные идеи, сюжеты, образы из жизни, а жизнь революцио­неров тех лет открывалась перед современниками главным образом на политических процессах, которые, как мы видели, явились важным побудителем к сближению русского общества с революционным лагерем.

Политические процессы 70-х годов возбуждали, а часто и как бы фокусировали в себе сочувственный интерес к идеям, делам и людям русской революции также со стороны между­народной общественности. Раскрывшаяся на процессах перед всем миром величественная и трагическая эпопея русского на­родничества получила общее признание как одна из самых важных для того времени составных частей мирового револю­ционного процесса. Именно она дала основание К. Марксу и Ф. Энгельсу в январе 1882 г. заключить, что «Россия представ­ляет собой передовой отряд революционного движения в Евро­пе»[1395]. Двадцать лет спустя на страницах ленинской «Искры» Карл Каутский (тогда еще не изменивший марксизму) утвер­ждал: «...в конце 70-х и начале 80-х годов геройская борьба русских революционеров повергла в изумление всю Европу и оказала самое глубокое влияние на социалистическое движе­ние всех культурных стран. Наряду с восстанием и геройскою смертью Парижской Коммуны, наряду со сказочным ростом германской социал-демократии... ничто не повлияло так пло­дотворно на социалистическое движение 70-х и 80-х годов, ни­что не придало ему столько воодушевления и самоотвержен­ности, как отчаянная борьба, которую бесстрашно и подчас с величайшим успехом вела горсть русских революционеров про­тив страшной силы самодержавия»[1396].

Справедливость этих слов подтверждают известные нам многочисленные документы. Хотя социалисты (особенно со­циал-демократы) Запада оговаривали своеобразие русских условий, диктующих иногда специфические, не для вссх при­емлемые способы борьбы (так поступали, в частности, и лиде- рыгерманской социал-демократии АвгустБебель [1397] иГеорг Фольмар [1398]), хотя идеология народничества существенно не влияла на революционное, по преимуществу социал-демокра­тическое, движение в странах Европы (как это показал на при­мере Чехии современный историк Ян Мехирж [1399]), тем не менее боевой опыт русских народников, их героизм и самоотвержен­ность служили вдохновляющим примером для революционеров всех стран, не исключая и социал-демократов.

Правда, все сказанное больше относится к народовольцам. Именно с иих брали пример польские, болгарские, веигерскпе, сербские, французские, итальянские социалисты [1400], японские радикалы [1401], китайские демократы [1402]. Ho и к моменту возник­новения «Народной воли» международный авторитет русских народников был уже настолько значительным, что, например, министерство иностранных дел Германии в 1879 г. сочло необ­ходимым уведомить царское правительство, будто «партия рус­ских нигилистов... распространявшая первоначально свои дей­ствия на одну только Россию, вошла в тесную связь с интер­национальными партиями переворота, которые ныне в своих действиях руководятся указаниями русских своих единомыш­ленников» [1403].

Столь широкое (от Маркса до Бисмарка) признание рево­люционного авторитета народничества выразилось и в том, что с конца 1870-х годов русские революционеры стали популярны- ми героями мировой литературы, тогда как ранее они появля­лись там лишь в исключительных случаях («Учитель фехтова­ния» А. Дюма, «Ванда» А. Виньи, «Ангелли» Ю. Словацкого).

Останавлйвая на себе «зрачок мира», герои политических процессов в России 70-x, а затем и 80-х годов делали важное для судеб русской революции дело. Громкая, на весь мир, правда о русском освободительном движении, его целях, сред­ствах и людях шла на пользу его авторитету и связям, укреп­ляла международные позиции борющейся России, вне зависи­мости от того, что борющаяся Россия поднималась тем време­нем от народничества к марксизму.