§ 2.2 Особенности правового статуса Академической группы

Необходимым условием избрания в Государственный Совет представителей от высших научно-учебных учреждений было наличие особого для них ценза - состояние в должности ординарного академика императорской Академии наук, либо ординарного профессора одного из императорских российских университетов (ст.

правительствующей властью, а значит во многом и зависимость от нее. Значит, будучи в состоянии такой иерархической подчиненности, депутат от академической курии не мог обладать той независимостью, которая была необходима для успешного выполнения лежащих на нем обязанностей. Иными словами, в ст. 18 Учреждения Государственной Думы было заложено основание для непосредственного влияния правительства на депутатов академической курии, в том числе и их фактического отзыва - досрочного прекращения полномочий.^[203] Этот мотив «побудил законодателя включить в УГД ст. 18 (п. 3, 4)», согласно которым решалась судьба действительных чинов военной службы, а также государственных гражданских служащих путем устранения из состава Думы.^[204] Вопрос по отношению к членам Государственного Совета от императорских университетов оставался еще долгое время открытым и в законодательном порядке так и не был решен. Это причиняло существенные неудобства при осуществлении членами Государственного Совета от научно­учебных заведений своих полномочий.

Следует отметить, что такая зависимость распространялась в большей степени на члена Государственного Совета от университетов, чем на депутатов- академиков.

Дело в том, что согласно своему Уставу Академия наук являлась «первенствующим ученым сословием в Российской империи» и была призвана выполнять три главные задачи, состоящие в научно-исследовательской работе, применении результатов своих исследований на практике и распространении просвещения.^[205] Содействовать Академии наук в этой деятельности был обязан весь государственный аппарат Российской империи. Вместе с тем, формально императорская Академия наук находилась в ведении министерства народного просвещения. Однако подведомственность ее была, в большей степени, условная и «рассматривалась лишь как инструмент, обеспечивающий коммуникацию с Монархом»,^[206] под чьим покровительством Академия находилась с момента основания.

Общее руководство императорской Академии наук было вверено ее президенту. Избрание академиков всецело зависело от самой Академии и на практике «не только Царь, но и президент Академии наук, фактически, не вмешивались в процесс выборов»,^[207] в том числе при избрании выборщиков в Государственный Совет. К тому же, академические звания давались пожизненно, и нормативные акты того времени не предусматривали процедуры исключения членов императорской Академии наук.^[208] Таким образом, Академия наук обладала определенной независимостью от правительствующей власти, что давало соответствующие привилегии его членам при избрании в Государственный Совет. Возможность какого-либо воздействия на члена Государственного Совета, избранного от Академии наук, со стороны правительства, практически, сводилось к нулю. Следует подчеркнуть, что эта была, пожалуй, единственная корпорация,

члены которой обладали таким весьма устойчивым депутатским иммунитетом в верхней палате.

Напротив, университеты были подвержены такому влиянию. Они также как Академия наук именовались «императорскими», причем подчеркивалось, что «это не должно быть простым титулом, но выражением идеи о государственном значении учреждения и о долге верноподданства».^[209] Стремлению насадить верноподданнические идеи были подчинены положения университетского устава 1884 г., которые были распространены на все императорские российские университеты. Естественно ни о какой автономии вузов не было и речи, остатки ее были уничтожены этим же уставом.

В отличие от императорской Академии наук университеты находились в полном ведении министерства народного просвещения. Повышение экстраординарного профессора в ординарные производилось министром по представлению попечителя (ст. 98 Устава). После двадцатипятилетней преподавательской работы дальнейшая деятельность профессора зависела полностью от усмотрения министра. Замещение вакантных кафедр происходило или по утверждению министром избранника университета, или по собственному его усмотрению. Тем самым, власть министра полностью распространялась на профессоров университетов, которые могли быть им уволены. А после того, как в законодательстве появилась норма об академическом представительстве в Государственном Совете, подконтрольность депутатов профессорской курии министру народного просвещения приобрело определяющее значение для правового положения представителей университетов в верхней палате парламента.

Таким образом, налицо различие в правовых статусах академиков и профессоров как членов одной избирательной курии Государственного Совета, основанное в несменяемости одних и зависимости от правительствующей власти других. Данное обстоятельство не было учтено реформаторами. В результате избранные члены Государственного Совета от императорских российских

университетов подвергались определенному влиянию со стороны правительства. Правовым основанием для такого воздействия служило требование п. 2, ст. 18 Учреждения Государственной Думы о необходимости соответствия депутатского мандата условиям избираемости содержащимся в ст.

Ярким примером, подтверждающим данный вывод, является случай с руководством императорского Московского университета. 28 января 1911 г. из-за беспорядков в университете подал прошение об отставке от занимаемой им должности с оставлением в должности ординарного профессора по кафедре политической экономии ректор университета А.А. Мануйлов, по совместимости - член Государственного Совета от академической курии.^[211] Министр принял отставку и, одновременно, решил уволить А.А. Мануйлова из профессорского штата университета. О данном событии немедленно был оповещен Государственный Совет, где решался вопрос о лишении А.А. Мануйлова депутатского мандата, так как увольнение профессора от занимаемой должности лишало его необходимого условия (ценза, как это понимали большинство) для избрания в верхнюю палату.

В соответствии со ст. 22 УГС дело поступило на рассмотрение в постоянную комиссию личного состава и внутреннего распорядка, на заседании которой 14 декабря 1911 г., были предварительно обсуждены имеющиеся материалы по увольнению А.А. Мануйлова. Сам А.А. Мануйлов счел весьма сомнительным саму возможность увольнения в административном порядке членов законодательной палаты, ставящую в полную зависимость последних от исполнительной власти. Однако комиссия не сочла доводы А.А. Мануйлова убедительными и признала его выбывшим из состава палаты.

Окончательное решение по этому вопросу было принято на общем собрании Государственного Совета 1 марта 1911 г. От имени комиссии личного

состава и внутреннего распорядка выступал Н.Э. Шмеман. Его пояснения по данному делу ограничились формальной констатацией статьей законодательства, в которых закреплены требования к представителям науки обладать «особым избирательным цензом», при утрате которого, по мнению комиссии, представитель академической курии «должен почитаться выбывшим из состава Государственного Совета».

Несмотря на мнение депутатов И.А. Шебеко, Д.Д. Гримма и А.А. Донецкого указывающих на недопустимость увольнения членов законодательного собрания в административном порядке, Совет большинством голосов (96 против 48) признал А.А.

Следует отметить, что решение комиссии, а, затем, и общего собрания Государственного Совета было вполне предсказуемым, так как, при рассмотрении подобного рода вопросов «почти всегда просматривался политический подтекст».^[213] Кроме того, учитывая толкование, которое использовали выступавшие ораторы с формальной точки зрения кажется абсолютно правильным, связанным с общепринятой формулой западных парламентов, согласно которой «депутат, переставший удовлетворять тем требованиям, которыми закон обуславливает пассивное избирательное право, утрачивает свой мандат».^[214] Как мы отмечали выше, в силу статьи 16 Учреждения Государственного Совета, депутатскими полномочиями от академической курии мог обладать только ординарный член академического или (и) вузовского сообщества. Именно от этой особенности и зависел, в начале ХХ века, объем избирательных прав представителей данного сообщества. Гарантией соблюдения требований ст. 16 УГС являлся пункт «б», ст. 18 УГД, который в силу ст. 27 УГС, распространялся на выборных членов Государственного Совета. Лишившись, тем самым, ординарной должности в высших научно-образовательных учреждениях страны, бывший ординарный профессор автоматически лишался не только

возможности участия в депутатской деятельности Государственного Совета, но и участия в избирательном процессе академической курии в целом, как утративший _ценз.^[215]

Между тем, ценз, дающий право на избрание - ценз имущественный, но, в данном случае, он использовался в несколько ином более широком значении. Под это понятие, искусственно, были подведены в совокупности не только имущественный, образовательный, возрастной цензы, но и служебный - состояние на определенной штатной должности одного из научных учреждений страны, то есть одно из условий избрания в Государственный Совет. Исходя из такой логики, следовало признать избирательным цензом и другие условия избрания в члены Государственного Совета, такие как: место жительство, принадлежность к предприятию и т.п.

Однако, такие требования, судя по всему, были предъявлены лишь представителям академической курии Государственного Совета.^[217] Между тем, не одному из участников заседания Государственного Совета не пришло в голову,

что профессора университетов (особенно провинциальных) не могли одновременно читать лекции и заседать в верхней палате. В большинстве случаев, они были вынуждены прекращать свое первое занятие.^[218] Тем самым, будучи избранным в Государственный Совет от университетской курии, профессора априори наделялись правом выбора между должностью университетской службы и членством в Совете. Противоположное понимание (толкование) норм о представительстве университетов приводило к возможности увольнения из состава Совета профессора-депутата за стремление наиболее добросовестно исполнять свои законодательные обязанности путем отказа, на время депутатских полномочий, от преподавательской деятельности. Очевидно, законодатель не мог допустить такой нелепости, привлекая в состав Государственного Совета представителей провинциальных университетов. Однако, из-за неясности норм в действующем законодательстве относительно избирательных прав академической курии, профессора-депутаты были вынуждены числиться в штате университетов, а некоторые даже получали оклад.

Вопрос представительства университетов в Государственном Совете обстоятельно был освещен Д.Д. Гриммом лишь спустя почти два года после выбытия А.А. Мануйлова из верхней палаты парламента. В своей работе автор пришел к выводу о признании, по его мнению, безусловным, не подлежащим «никакому сомнению» правом депутата, члена Государственного Совета избранного от академической курии, на отказ от исполнения профессорских обязанностей в случае невозможности совмещения депутатской должности с государственной университетской службой.^[219] Таким образом, избирательные права членов Государственного Совета от академической курии приравнивались

автором с аналогичными правами представителей других курий, которые сохраняли свой мандат после избрания в Совет на весь срок своих полномочий.^[220]

Иначе, однако, взглянул Государственный Совет на дело А.А. Мануйлова, признав его выбывшим из его состава. Не исключено, что решение проголосовавших могло быть основано также на мнении о корпоративном характере представительства академической курии. Между тем, как бы искусственно ни были созданы выборы членов парламента, - отмечал Г.Ш. Гурвич, - они всегда юридически являются представителями всего государства, а не отдельных сословий, классов, территорий.^[221] Корпоративно структурируемая выборная часть Государственного Совета вовсе не предполагала представительства интересов корпораций. Принадлежность к университетской корпорации предполагала наличие для кандидата в депутаты научных знаний, а не корпоративного ценза. Довольно убедительно высказался по этому поводу выше упомянутый И.А. Шебеко на заседании Государственного Совета по делу А.А. Мануйлова.

Выступая с речью против решения комиссии об увольнении А.А. Мануйлова, оратор указал на несоответствие духу закона существующих положений Учреждений Государственного Совета и Государственной Думы, регулирующих выборное законодательство членов Государственного Совета, в том числе и от науки. Докладчик выразил мысль о том, что требования наличия ценза распространяются только лишь на выборщиков, а не на избранных членов Совета. «Законодатель признал необходимым иметь в Государственном Совете представителей от всех отраслей, касающихся так или иначе политических, экономических, научных интересов Государства. Но тот же законодатель указал, что это только признак при выборах, а в тот момент, когда они являются уже избранными, они (депутаты - С.А.) представляются полноправными членами Государственного Совета, обязанными [беспокоится] не об интересах той

корпорации, от которой они избраны, а об общегосударственных интересах, наравне со всеми прочими членами Государственного Совета».^[222] Данный вывод депутата об отсутствии корпоративного представительства в Государственном Совете нашел своих сторонников, как у коллег, так и в специально юридической литературе,^[223] однако однозначного отражения в действующем законодательстве отсутствовало.

Для прояснения этого вопроса, попробуем обратиться к проектам реформы Государственного Совета, а именно к двум основным, которые были приняты во внимание реформаторами при выработке Учреждения Государственного Совета: так называемый проект государственной канцелярии и проект С.Е. Крыжановского. Оба варианта видения реформы Государственного Совета имели схожие позиции по привлечению академического представительства в состав данного учреждения, вместе с тем, содержали разный подход при производстве выборов.

Проект государственной канцелярии, который был взят за основу преобразования Государственного Совета, изначально, предусматривал по одному члену от каждой университетской коллегии и Академии наук. Такое видение представительства российской науки, вполне, на наш взгляд, могло содержать идею корпоративного подхода в избрании представителей академической науки и вузовского образования в реформированный Совет. В случае одобрения данного варианта представительства и учитывая требования ст. 16 УГС о принадлежности членов Государственного Совета представителей академической курии одному из высших научно-учебных корпораций, оно явно имело бы более очерченный вид представительства в Совете корпоративных интересов каждой из высших научно-учебных заведений страны.

Проект С.Е. Крыжановского, напротив, вместо девяти российских, отдавал предпочтение двум столичным университетам (Санкт-Петербургскому и

Московскому). Из этого можно предположить, что в основу своего мнения по поводу представительства университетов в Государственном Совете, С.Е. Крыжановский положил интересы скорей науки как таковой, но не университетских корпорации. Корпоративный интерес в данном случае, предполагает учет интересов вузовской корпорации в целом и не ограничивается двумя столичными университетами.

Таким образом, в вышеуказанных проектах присутствуют, на наш взгляд, два разных мнения на этот счет, с некоторым преобладанием корпоративных интересов над научными. Однако, прямо, вопрос о форме представительства ни в одном из проектов не упоминается.

Впоследствии же, при сведении обоих проектов воедино, мы наблюдаем сокращение возможного количества представителей от академической курии, что может косвенно свидетельствовать, на наш взгляд, о решении реформаторов придать данному представительству определенную форму. Во всяком случае, в комментариях к проекту осуществления предстоящих реформ Совета сказано, что привлекая к законодательной деятельности шестерых членов от высших научно­учебных заведений страны значение придавалось «научным силам государства»,^[224] но не корпоративным интересам императорских Академии наук и университетов. Для этого представительство по данной курии было решено сократить, а выборы проводить двухстепенные.

Однако законодатель недоглядел, либо не предал особого значения этому моменту. Окончательный ответ на вопрос о форме академического и профессорского представительства в Государственном Совете нигде, в 225 действующих нормативно-правовых актах не содержится.^[225]

В результате, при решении вопроса о полномочиях члена Государственного Совета А.А. Мануйлова, подавляющая часть политически ориентированного

общего собрания Совета, в том числе комиссии по выборам, состоящего из членов палаты, отдала предпочтение именно буквальному толкованию статей Учреждений Государственного Совета и Государственной Думы, то есть формальной стороне вопроса, что привело к удалению А.А. Мануйлова из состава верхней законодательной палаты.

Ограничиваясь данным способом толкования, мы можем проследить основание такого решения. Ст. 16 УГС привлекал к законодательной деятельности лишь ординарных профессоров или академиков императорской Академии наук. В известном смысле, слово «ординарный» по отношению к данной избирательной курии, означает штатный, утвержденный в полномочиях. Такая привязка к вузовскому сообществу наталкивает на мысль, что законодатель указывал на принадлежность к тому или иному научно-учебному учреждению Российской империи, и желал видеть в Государственном Совете именно ординарных академиков либо ординарных профессоров (штатных, сверхштатных, а также вышедших за штат по истечении 30 лет службы)^[226] императорских вузов. Соответственно, и активным, и пассивным избирательным правом должны были пользоваться только те профессора, которые занимали в них кафедры^[227] и потеря профессорской должности, пусть даже в административном порядке, влекло потерю депутатского мандата.

Вопрос корпоративного характера представительства членов академической курии в Государственном Совете оставался открытым на период деятельности верхней палаты. Но больше всего депутатов тревожило административное вмешательство во внутренние дела парламента, путем устранения депутатов от работы в палате, которое независимо от формальной стороны, политически всегда представляется недопустимым. Ведь при известной настойчивости министерство

могло таким путем добиться полного изменения состава представительства от университетов в Государственном Совете.

Весьма ценным на этот счет представляется мнение графа С.Ю. Витте как «составителя последних основных законов и положений об учреждении Государственной Думы и Государственного Совета». В своем интервью газете «Новое время», последовавшем после повторения аналогичного казуса с Д.Д. Гриммом, Сергей Юльевич пояснил: «Когда мы составляли основные законы и положение об учреждении Г[осударственного] Совета, мы не могли даже предполагать подобного казуса. Действительно, трудно было предвидеть, чтобы член Г[осударственного] Совета, выбранный той или иной организацией или группой, мог лишиться этого высокого звания в административном порядке, путем увольнения от той должности, которая дала ему возможность быть избранным».^[228] Как видно, граф однозначно говорил о недопустимости административного вмешательства в дела палат. Однако, все же избегая резких высказываний по этому поводу, С.Ю. Витте признавал, что при утверждении Высочайшего приказа об увольнении профессора, последний «подлежит исключению из состава Гос[ударственного] Совета». Вместе с тем, при наличии трудолюбия и исключительных интеллектуальных качеств, полезному, тем самым, «во всех вопросах законодательной жизни» члену Совета, такую участь можно было бы избежать. С.Ю. Витте осторожно намекает на альтернативное решение казуса путем голосования, которое могло бы благоприятствовать, в данном случае, избранному из соответствующей курии депутату-профессору.^[229]Таким образом, немаловажное значение в решении вопроса касающегося избирательных прав члена Государственного Совета, С.Ю. Витте придавал голосованию.

Однако следует отметить, что решение спорного вопроса методом голосования предполагало, как мы уже говорили, реализацию свободного мнения членов палаты. В таком случае следует признать за палатами права утверждать

или не утверждать выборы по политическим или личным мотивам или вовсе без них, что «находилось бы в явном противоречии с существом юрисдикционного акта».^[230] Еще до начала работы реформированного Государственного Совета исследователями высказывались некоторые сомнения по поводу избранного способа проверки полномочий членов законодательной палаты путем вынесения решения большинством наличного состава палат. Основной довод заключался в том, «что члены законодательного органа в своих решениях склонны руководствоваться скорее интересами партии, представителями которой они являются, нежели действующими правовыми нормами».^[231] Между тем, решая вопрос о правильности или неправильности того или другого избрания, палаты должны руководствоваться, - как отмечал Л.А. Шалланд, - исключительно юридическими соображениями. Однако этого сложно было добиться при наличии существовавшего порядка проверки полномочий депутатов, особенно при наличии пробела в законодательстве.

Таким образом, наиболее верным по делу представителей академической курии в Государственном Совете видится в действии по устранению формальных основании для данного пробела, т.е. в приведении норм, регулировавших избирательные права профессоров в соответствие с общим смыслом закона, исключающим увольнение членов верхней палаты путем административного воздействия. Безусловно, такое решение не повлияло бы на исход дела

А.А. Мануйлова, но, по крайней мере, пролило бы свет на избирательные права членов Государственного Совета от академической курии. Однако с сожалением отмечает Г.Ш. Гурвич, «нашим законодательным учреждением ничего не предпринято для исправления неудачной редакции этого закона (соответствующих ст. УГД, на которые ссылается УГС - С.А.), которая послужила поводом для столь печальных последствий».^[232]

Решение Совета по поводу лишения депутатских полномочий выносилось, согласно ст. 21 УГС, а также ст. 20, 24 Наказа Государственного Совета, в форме постановления. Несмотря на то, что данная форма, в которую было облечено решение Совета, не требовало утверждения со стороны императора, оно обязывало лицо, в отношении которого вынесено данное постановление, покинуть Государственный Совет, сложив депутатские полномочия. Вместе с тем постановление вовсе не обязывало саму законодательную палату следовать ему и в дальнейшем, при повторении аналогичного казуса. Государственный Совет, также как и Государственная Дума, мог отменить, либо изменить принятое ранее решение путем принятия нового.^[233] Тем не менее, решение верхней палаты об исключении депутата, принятое путем голосования, безусловно, становилось поводом для принятия аналогичного решения, при возникновении схожих ситуаций в объективном избирательном праве академической курии.

Таким образом, с момента вступления в силу постановления Государственного Совета об увольнении А.А. Мануйлова власть министерства народного просвещения по отношению к выборным членам Совета по университетской курии укрепилась и с этого дня они были лишены каких-либо гарантий от покушения на их депутатскую независимость. Фактически был создан прецедент, который признавал за правительством, «на основании широкого толкования п. 2 ст. 18», власть удалять из парламента известную часть его членов, подорвав, тем самым, и без того шаткое, как отмечал Г.Ш. Гурвич, положение о независимости депутатов.^[234]

Данный вывод подкрепялется тем фактом, что такая же участь постигла и другого представителя академической группы Государственного Совета

В.И. Вернадского, который, в знак солидарности с руководством Московского

университета, покинул стены родного вуза,^[235] вследствие чего он также был лишен не только депутатского кресла, но и избирательных прав от университетской курии.^[236]

Подчеркнем, что санкции данной статьи были подвергнуты лишь представители академической избирательной курии Государственного Совета. Представители других курий свой ценз очевидно сохраняли. Дума также не спешила применять данную норму закона и это понятно, ибо, как справедливо отметил Г.Ш. Гурвич «последовательное применение п. 2 ст. 18 должно привести к таким явным несообразностям, которые противоречили бы всякому здравому смыслу». Положения эти, таким образом, были отменены «молчаливым согласием нашего парламента и правительства - писал Г.Ш. Гурвич. Но наша парламентская практика вдруг резко совершенно изменила свое отношение к п. 2 ст. 18; сделана попытка воскресить этот закон к новой жизни. Прецедент с исключением профессора А.А. Мануйлова на основании распространительного толкования этого закона придал ему совершенно новый смысл», превратив в «грозное оружие для правительства против известной части депутатов».^[237]

Впоследствии, все же, практика замещения неугодных членов Государственного Совета была заблокирована. Прецедентом

«совершенствования», в известном смысле, выборного законодательства послужило постановление Государственного Совета от 7 марта 1914 г. в отношении члена академической группы Государственного Совета, лидера его левого фракционного крыла - Давида Давидовича Гримма. При абсолютно одинаковых с предыдущими делами основаниях возбуждения вопроса о выбытии Д.Д. Гримма из состава Совета, связанным с его увольнением от ординарной

профессорской должности, Совет, тем не менее, посчитал сохранившим его депутатский мандат.^[238]

Примечательно, что данный случай взаимосвязан с делом А.А. Манулова, и является прямым его продолжением. Выбор министерства был не случаен, увольнение Д.Д. Гримма последовало после опубликования его статьи в журнале «Вестник Европы», в которой он занял враждебную позицию по отношению к политике министра народного просвещения Л.Д. Кассо, касающегося недопущения параллельных курсов приват-доцентов.^[239] В данной статье Д.Д. Гримм с чисто юридической точки зрения доказывал незаконность такого запрета, посредствам которого Л.А. Кассо желал обеспечить заработок назначенным профессорам, к которым студенты, в особенности в петербургском университете, не записывались, посещая лекции приват-доцентов.

Несмотря на то, что «лояльные и осторожные юристы (юридического факультета Петербургского университета, во главе с ректором Д.Д. Гриммом -

С.А.) не давали повода к каким-либо репрессиям; тем не менее, они являлись оппозицией, критически настроенной, стоящей на страже буржуазной законности, и не раз опротестовывали отдельные распоряжения министра».^[240] В связи с этим, Л.А. Кассо приступил к чистке руководства факультета.

Летом 1911 г. он вынудил к отставке М.Я. Пергамента. Следующим объектом чистки явился И.А. Покровский, переведенный, против своей воли, в императорский Харьковский университет. Этот перевод был уже воспринят как система мести и кары, и вызвал большой шум.

«Он (Л.А. Кассо - С.А.) нашел отличный способ отделаться от неудобных профессоров. Он ведь не увольняет; он хочет только справедливее распределить

ученые силы между университетами, и, уж, конечно, не хочет отнимать столь выдающихся сил у русской науки, - боже сохрани! Ведь он же понимает все значение науки для России. Но что же делать, коли они сами уходят. Он первый же жалеет о выходе в отставку Пергамента и Покровского»,^[241] - иронизирует Ф.А. Браун в письме А.А. Шахматову из Стокгольма 17/30 августа 1912, призывая к открытому протесту против политики Л.А. Кассо путем ухода из университета.

И.А. Покровский не подчинился Л.А. Кассо и ушел в отставку. Совет университета приветствовал его поступок. В августе 1913 г. Л.А. Кассо отделывается и от ректора Д.Д. Гримма, переведя его в Харьковский университет. Д.Д. Гримм нашел другой выход: он подчинился переводу, однако от чтения лекций и от профессорского гонорара отказался, ссылаясь на свое членство в верхней законодательной палате страны. Последний довод известного цивилиста оказался не убедительным, а отказ приступить к чтению лекций в Харькове, был расценен как отказ подчиниться распоряжениям руководства.^[242] Решение министра не заставило себя долго ждать: Л.А. Кассо уволил его с занимаемой должности ординарного профессора теперь уже императорского Харьковского университета, с причислением к министерству народного просвещения. Д.Д. Гримм немедленно препроводил решение о его увольнении председателю Государственного Совета, а также «известил о совершившимся устно председателя комиссии личного состава и внутреннего распорядка Н.Э. Шмемана».^[243]

Данный факт откликнулся еще боле сильным резонансом чем случай с А.А. Мануйловым и вызвал недовольство не только в палатах парламента, но и во всей политической среде того времени. Главная причина недовольства большинства политиков, как отмечает газета «Биржевые ведомости», заключалась в том, что увольнение профессора «вызвано не интересами науки, а лишь желанием министра народного просвещения устранить из состава Государственного Совета Д.Д. Гримма, выступавшего с критикой действий Л.А. Кассо».^[244] Между тем «здоровая» критика в печати данных мероприятий ведомства вовсе не противоречила статусу члена законодательного собрания, а напротив, являлось его правом и обязанностью.

Нужно отметить, что в парламенте обеспокоенность по данному вопросу возникла еще до его рассмотрения в Государственном Совете. Как свидетельствует публицистика того времени, несколько видных членов совета обращались к Л.А. Кассо с запиской, в которой выражали частные мнения о недопустимости увольнения.^[245] Депутации, представители группы центра Совета, посещали председателей Совета министров и Государственного Совета для выяснения этого вопроса.^[246] Кроме того, представители не только академической, но и других групп Совета, собирались на частные, а также совместные совещания, полемизируя по данному вопросу, однако к единому мнению так и не пришли. В результате было решено перенести обсуждение в общее собрание Совета.^[247]

Между тем, встречающаяся на страницах периодической печати того времени критика политики Л.А. Кассо по отношению к Д.Д. Гримму позволяет

уже на данном этапе предположить благоприятный исход дела для последнего.^[248]Депутаты верхней палаты, без различия фракций, как отмечала газета «Речь», высказывались резко отрицательно по поводу действий министра народного просвещения Л.А. Кассо.^[249] Председатель совета министров И.Л. Горемыкин лично указал Л.А. Кассо о нежелательности создания обостренных отношений между правительством и Государственным Советом, вызванных действиями по отношению к Д.Д. Гримму.^[250] Однако Л.А. Кассо настоял на его увольнении, заявив, что в противном случае сам уйдет в отставку.^[251]

Газеты очень подробно описывали данное событие, и читатели с нетерпением ждали решение общего собрания Государственного Совета, ибо только он, согласно действующему законодательству был вправе решать судьбу своих членов.

Предвидя решение комиссии внутреннего распорядка Государственного Совета, которая непременно должна была, ссылаясь на прецедент с прежними членами академической курии, рекомендовать общему собранию лишить Д.Д. Гримма депутатских полномочий, некоторыми членами Государственного Совета активно обсуждались различные методы, при помощи которых, возможно было бы хоть как-то заволокитить представление министром народного просвещения своего постановления на утверждение.^[252] Этот факт свидетельствует не только о полезности данного члена в работе Совета, но политической значимости данного казуса, который, при всей формальности, стал носить тенденциозный к представителям академической курии характер.

Впоследствии довольно продолжительная полемика развернулась вокруг данного события в Совете. Как и предсказывалось, комиссия по выборам Государственного Совета, практически единодушно признала Д.Д. Гримма

выбывшим из его состава. Видно, что позиция комиссии осталась неизменным со дня увольнения А.А. Мануйлова.^[253] Однако, подавляющее большинство выступающих по этому вопросу представителей разных групп верхней палаты, на общем заседании Совета, пришли к диаметрально противоположным выводам.^[254]В пользу своего мнения ораторами было приведено немало доводов и примеров, с которыми, в конечном счете, пришлось согласиться голосующим за окончательное решение верхней палаты. Совет большинством голосов проголосовал против решения комиссии.^[255] В дальнейшем, ситуация в области избирательных прав академической курии и казусов по поводу своеобразного «отзыва» больше не случалось. Но, тем не менее, в законодательном порядке этот вопрос так и не был решен.^[256]

Подчеркнем еще раз что, для выборного законодательства, в том числе касающейся выборов представителей науки в Государственный Совет характерна неполнота, непродуманность, и, как следствие, не однозначное толкование этих норм. Сановники, стоявшие во главе реформ Государственного Совета, обошлись лишь включением в ст. 12 УГС указанных представителей, в недостаточной степени продумав процедуру их избрания. Основная задача реформаторов заключалась в том, чтобы реформа Совета проводилась в соответствии с консервативным настроем их большинства. Царская власть, вынужденная ввести

выборных членов в состав Совета, стремилась сохранить свое влияние над этим учреждением, оставив за собой право воздействия, как на назначенный состав,^[257]так и на выборных членов Государственного Совета.^[258] Помимо законодательно закрепленного права роспуска всего выборного состава Государственного Совета, власть достаточно долго располагала средствами воздействия (в том числе - лишение депутатских полномочий) на неугодных представителей отдельных избирательных курий. А несовершенное законодательство, благоприятствовавшее влиянию действующей власти на оппозиционно настроенных депутатов верхней палаты, вовсе не мешало, а только способствовало этой политике. Кроме этого члены Государственного Совета по выборам, были подвержены влиянию дисциплинарной власти сословий, к которым они принадлежали. В случае исключения депутата из их среды, он выбывал из состава Совета (ст. 27 УГС).^[259]

Следует также отметить, что возможность устранения неугодных депутатов Государственного Совета была созвучна с правом роспуска выборной его части, как, впрочем, и с отсутствием несменяемости депутатов. Поэтому ни монарх через Совет министров, ни консервативное большинство Государственного Совета, как представляется, не спешили устранить обнажившийся пробел в законодательстве, вызванный вышеупомянутым казусом в отношении А.А. Мануйлова.

Возможность влияния правительства на депутатов Государственного Совета, избранных от университетских курий, вероятно, была заблокирована постановлением верхней палаты. Однако нельзя однозначно утверждать, что верхняя палата тем самым выработала устойчивую политику в отношении избирательных прав своих представителей от университетских корпораций. Как подтверждает практика, Совет не был поставлен в определенные рамки своим же постановлением. Ввиду такой сомнительной конституционности данного акта

можно было бы, на наш взгляд, представить повторение аналогичного казуса, для разрешения которого использовался лишь один метод - голосование.

В основе данного метода лежат такие факторы, как: субъективное мнение голосующего; неоднородный партийный состав палаты; кворум, для принятия решения и т.п. ^[260] Таким образом, при всей своей значимости, принятия Государственным Советом решения в отношении своего члена путем голосования, можно считать не совсем эффективным.

Кроме того, по делу Д.Д. Гримма, на мнение голосующих решающее влияние оказала заинтересованность министра лишить депутатского мандата одного из самых активных его членов. При такой постановке вопроса, сильнее обнажается пробел в законодательстве и естественно у парламентариев возникло желание пресечь такую возможность со стороны правительства вполне доступным и единственно верным средством - голосованием. Желание это было настолько велико, что ранее вынесенное постановление по аналогичному случаю перестало быть руководящим. Однако даже в таком случае оставался довольно высокий процент для реализации противоположных взглядов. Напомним, что за исключение Д. Д. Гримма проголосовало 56 членов из 154 присутствующих.

Вместо того чтобы усовершенствовать законодательство, Государственный Совет предпочел другой способ разрешения спорных дел по выборам - голосование. Таким образом, Государственный Совет руководствовался не прямым указанием закона, а субъективным мнением голосующих наличного состава Государственного Совета, что привело к неоднозначному применению его норм. В результате такого голосования по абсолютно схожим ситуациям для А.А. Мануйлова и Д.Д. Гримма оно имело разный итог.

Еще раз подчеркнем, что Государственный Совет вряд ли выработал устойчивую позицию по данному вопросу. Во всяком случае, при повторения прецедента с другим депутатом от науки, и если бы причина потери занимаемой

им профессорской должности была иной, скажем, - по собственному желанию, то трудно предположить каким из ранее вынесенных решений по схожим делам, руководствовалась бы палата при голосовании.

Помимо этого, иерархическая подчиненность профессоров министерству народного просвещения продолжала влиять на степень избирательных прав депутатов от императорских университетов. Постановление Государственного Совета решало лишь вопрос о сохранении депутатского мандата либо его утрате, но не вопрос о сохранении или поражении избирательных прав по данной курии, ведь депутат одним лишь увольнением от службы в университете, лишался права повторного избрания от университетов в Государственный Совет, как потерявший избирательный ценз.^[261] Следовательно, Государственный Совет стоял на страже объективного избирательного права, но не субъективных избирательных прав.

Д.Д. Гримм не был восстановлен в профессорской должности, тем не менее, постановление Государственного Совета позволило ему остаться в его составе до окончания срока депутатского мандата. В результате он хоть и сохранил свой мандат, но все же был лишен избирательных прав (активного и пассивного) внутри академической курии при проведении очередных (внеочередных) выборов.^[262] Что касается В.И. Вернадского, то после его исключения из состава Государственного Совета в связи с уходом из Московского университета в 1911 г., он, тем не мене, был повторно избран от академической курии, но уже от императорской Академии наук.

Остальные члены Государственного Совета от университетской курии, по всей видимости, сохраняли требование ст. 16 УГС о соответствии члена совета ординарной профессорской должности. Однако требование это перестало попадать под ст. 27 УГС и профессор-депутат, в случае лишения избирательных

прав по университетской курии, мог оставаться в составе Государственного Совета до конца срока своих полномочий.

Подобного рода вопрос о лишении членов Государственного Совета от академической избирательной курии больше не поднимался.